Абигейл трясло, но в этой дрожи было и что-то приятное.

Она ворвалась в кабинет последней, когда слуги уже загнали туда всех аристократов, явившихся на коронацию, а теперь испуганных и растерянных. Большинство из них были в пух и прах разодеты, но теперь перья на их шляпах поломались, пышные наряды порвались, а у некоторых по одеяниям растекались даже пятна крови. И все равно Абигейл чувствовала, как они смотрят на нее, как посмеиваются из-за королевы, явившейся к ним босиком и в странном переливающемся платье, висевшем на бедрах, как шляпка мухомора; а впрочем, как бы она ни была одета, она все равно королева.

От землетрясений покосился пол, и стол теперь напоминал перевернутую лодку, выброшенную на покатый берег. Абигейл обошла его и встала на ту сторону, что оказалась на возвышении, чтобы смотреть на всех сверху вниз; холод вгрызался в ее стопы и плечи, заставлял дрожать губы, а зубы — ходить ходуном, но пламя ярости поддерживало ее и согревало, насколько это было возможно.

Аристократы — слишком пышное слово для таких жалких оборванцев! — смотрели кто исподлобья, кто насмешливо, кто придирчиво, но ни в одном из их лиц она не видела уважения или понимания. А значит, действовать придется силой. Силой защищать Морань.

— Какие же вы... — она выдохнула и скользнула руками по столешнице, ощущая кожей фактуру камня. — Жалкие!

Послышалось недовольное шушуканье и даже пара возгласов, но в это мгновение крепость тряхнуло, и страх пересилил желание спорить.

— Вы же аристократия! Сливки Морани! — вскричала Абигейл, держась за стол. — Что за речи я от вас слышала? Что за глупые желания? Сбежать, уехать из страны? Семья Леружей сделала вас теми, кем вы есть, и за это вы хотите отплатить ей подлым побегом?

— А что нам предлагается, графиня? — спросил кто-то из собрания. — Погибнуть в разрушающейся цитадели? Превратиться в кучу мяса, как смотритель?

Упоминание Смотрителя в таком ключе разозлило ее еще сильнее, и Абигейл даже тряхнуло; тем более, что Азалия была тоже здесь, сидела у стены, поджав к груди коленки, и очень сильно старалась не плакать.

— Ваша святая обязанность — оставаться в Морани и поддерживать ее в трудную минуту. Вы должны верить в своего короля и никогда не поворачиваться к нему спиной! И если стране потребуется ваша жизнь, то что ж, будьте готовы расстаться с ней, потому что такова цена богатства и власти, которыми вас все эти годы одаривали. Или вы думали, что можно жить в свое удовольствие, а потом просто убежать? А если крепость выстоит, то вы ведь не постесняетесь вернуться и потребовать свои владения обратно, я права? Что ж, плохие новости: при королеве Абигейл, если кто-то из вас покинет страну, то путь назад ему будет заказан.

— Никто не хочет умирать, Абигейл, — произнес тучный мужчина, державшийся обеими руками за столешницу из-за очередного толчка и глядевший вниз. — Крысы бегут с тонущего корабля, это их главная функция; а все мы — крысы.

На его груди висели ордена, прикрепленные к полупрозрачной ленте, пересекавшей туловище по диагонали — подобное украшение носили многие в Морани, хотя коренное население и предпочитало подвязывать ордена к поясу.

— Вы все — основа Морани, ее опоры, ее фундамент, — в слепой ярости она сошла со своего места и на прямых, негнущихся ногах приблизилась к этому мужчине. — Если струсите вы, панике отдадутся и простые люди. Ну что ж! Если вам так хочется показать свою слабость, то бегите, поджимайте хвосты и больше никогда не возвращайтесь; я провела три дня в этой стране, только краем глаза успела заметить ее сочные леса и высокие горы, но мне этого хватило. Мне этого хватило, чтобы признать Морань своим домом и поклясться, что до конца жизни я буду защищать ее. Потому что она прекрасна. Прекрасны ручьи Ку Дерли, протекающие по залам белого дворца. Прекрасны горы Элим Аата, розовеющие в лучах Нами, как корона нашей планеты. Прекрасен мой мир. А вы, вы уходите, — она вцепилась пальцами в орден на его груди и с силой вырвала, оставив на ткани некрасивую дыру. — Но знайте, что имени вашему я больше не позволю прозвучать в своей стране!

Подняв глаза, она вдруг увидела его лицо, и отшатнулась в ужасе — тучным мужчиной оказался король Орион, просто был он так бледен, так грязен и так жалок, что едва удавалось распознать в этих заплывших печалью чертах того господина, что проводил обряд бракосочетания в Ку Дерли три дня назад.

Три дня назад! Всего лишь три дня!

— Что, Абигейл, — произнес он, глядя на невестку печально, — уже передумала? Куда подевалась вся эта спесь? Чего затих голосок?

Леруж, он мог убить ее в любое мгновение, мог пронзить ее сердце ледяной иглой и оставить труп болтаться под потолком, вморозить в глыбу, оторвать голову; но для всего этого нужна была храбрость, а храбрый король не стоял бы сейчас здесь, цепляясь за стол, а спустился бы в яму в тронном зале вместе с сыном и вместе с сыном же боролся с чудовищем, разрушавшим крепость.

Абигейл шагнула вперед и сорвала второй орден с его груди.

— Твое правление завершилось, — процедила она, бросая драгоценные ордена на покосившийся стол и наблюдая за тем, как те скатываются в растерянную толпу. — Началась новая эра. Эра величия. Эра единства. И отныне называй меня королевой.

Со звоном ордена посыпались на пол, к ногам растерянной знати, а Абигейл вдруг подметила про себя, что толчков не было уже довольно давно, и даже сам воздух в цитадели как будто бы изменился; неясно, ощутили ли остальные то же самое, однако настроения в группе аристократов явно переменились, и один из них, молодой, стоявший впереди остальных, вдруг снял с головы помятую шляпу со сломанным пером и прижал ее к сердцу.

— Да здравствует королева, — произнес он.

И остальные вторили ему, куда громче:

— Да здравствует королева! Да здравствует!..

— Ты пока не знаешь, во что ввязалась, — прошептал Орион. — Но скоро узнаешь, и тогда...

— Сама разберусь! — отрезала Абигейл, поворачиваясь к своим новым подданным. — И без вас. Морань будет жить. Морань расцветет. Не важно, выстоит ли крепость, не важно, сколько прольется крови; мы — Морань, и никаким древним монстрам не удастся нас уничтожить.

А крепость и правда утихла — а затем из угла комнаты показался бледный Тристан, все это время сидевший там, как тень, а потому никем не замеченный, и его слабый голос произнес лишь одно слово, зато очень страшное:

— Бальтазар.