Когда ядро тюрьмы стабилизировалось, корка вокруг лица немного ослабла, позволяя хотя бы нормально вдохнуть. Это дарило надежду на то, что рано или поздно он сумеет освободиться — хотя скорее всего поздно; а еще удалось хотя бы подвигать глазами, чтобы осмотреться. Чудовище спало: все-таки на разрушение тюрьмы у него тоже ушло много сил, и теперь уродливая рогатая голова лежала на плече, глаза были плотно закрыты, из зубастой пасти виднелся кончик темного языка, и слюна текла по подбородку зеленой пеной, падая на восстановленный лед, сжимавший вновь все его тело. Пока что Бальтазар сам был частью этого льда и потому слишком явно чувствовал все то же, что и монстр. Неприятно ощущать такую близкую связь, но это временно, и нужно потерпеть; а еще надо бы попить, но никакой возможности не представится. Придется ждать. И сколько продлится пытка — неизвестно.

Ненадолго он тоже заснул, такой же измученный, как и чудовище; но сон был очень легким, и даже малейший звук мог его нарушить. Поэтому, услышав крадущиеся в его сторону шаги, он тут же раскрыл глаза, ожидая увидеть кого-то из братьев или, например, отца; но к шоку своему обнаружил Абигейл, опасливо ступавшую по ледяному полу, в дурацком зеленом платье, с сумкой на голом плече, красном, наверное, от холода.

Говорить пока не получалось, хотя рот уже был свободен — просто язык будто распух и отказывался двигаться.

Абигейл опасливо посмотрела на спящего монстра, приблизилась, заглянула в уродливую морду, заменявшую ему лицо. Бальтазар яростно задвигал глазами, опасаясь, что чудище найдет способ навредить ей, если проснется, даже несмотря на то, что лед должен был подавлять его магию; но Абигейл не заметила этого жеста, а монстр не проснулся. Слишком утомительными были попытки сбежать. Ну и хорошо.

— Так вот каков он, — прошептала Абигейл. — Монстр Морани...

Бальтазар опустил ресницы, слишком смущаясь, чтобы смотреть на нее. Теперь ему вдруг стало ужасно неприятно — из-за лжи, из-за всех этих тайн — и даже хотелось, чтобы Абигейл разозлилась и прямо на месте потребовала развода, пусть он и знал, что она так не поступит. Но как сразу стало бы легче!..

— Кхм, — она повернулась на пятках и взглянула на глыбу льда, бывшую ее мужем. — Бальтазар?..

Он посмотрел в ответ.

— Ты меня слышишь?

Моргнул в знак согласия.

— Так теперь всегда будет?

Отвел взгляд.

— Хм... — она покачала головой то ли осуждающе, то ли просто печально, и осмелела достаточно, чтобы подойти еще на несколько шагов. — У меня тут... знаешь... в общем, Тристан сказал, ты можешь хотеть пить. Поэтому я принесла...

Из своей сумки она достала тяжелую с виду бутылку, и Бальтазар яростно заморгал в знак согласия, чувствуя, как от жажды потрескались губы. Вода показалась настоящим нектаром, хотя пить с запрокинутой головой было несколько неудобно; Абигейл смочила его губы, а протекшее мимо утерла платком, тоже добытым из сумки.

— С основным мы разобрались, — поделилась Абигейл, убирая платок в сумку. — Я позаботилась о том, чтобы сегодняшние события не стали достоянием общественности вне Морани. И, кажется, теперь местная аристократия меня боится, как огня. А всего-то понадобилось напасть на Ориона и порвать ему одежду...

Бальтазар растерянно заморгал, надеясь, что ему послышалось. Напасть на Ориона? Она с ума сошла? Да он же в любой момент мог превратить ее в подушечку для иголок!..

— Да. И еще, — она снова залезла в сумку, — хотя официальной церемонии и не прошло, Орион объявил, что документы были подписаны заранее, так что датой остается сегодняшнее число. Поэтому я подумала, что стоит принести ее тебе. Чтобы вещи были на своих местах.

Она достала уничтоженную корону, бесстыдно демонстрировавшую дыры на месте разбитых самоцветов. Бальтазар выдохнул и прикрыл глаза; он догадывался, конечно, что ничем хорошим для него день коронации не обернется, но такой катастрофы не мог себе представить.

Абигейл замерла с короной в руках, соображая, куда бы ее приставить. Не на подбородок же, в самом деле? И понадобилось же Бальтазару замерзнуть именно с запрокинутой головой! Уже шею сводит...

— Пусть будет вот так, — обойдя его, Абигейл осторожно поставила корону поверх глыбы льда, в которую он превратился, и если бы Бальтазар посмотрел верх, то увидел бы ее золотой край. — Да здравствует король!

Король не здравствовал, а очень даже наоборот, но хотя бы нашел в себе силы улыбнуться. Измученный боем монстр так и не проснулся, и это тоже являлось веским поводом для радости.

Кажется, она хотела поцеловать его, но остановилась; Бальтазар задержал взгляд на ее губах, подзывая, но, кажется, ей этот знак распознать не удалось. Ее пальцы мимолетно коснулись его щеки, затем скользнули к губам, но почти не дотронулись; однако взгляд ее определенно что-то обещал, может, уже не любовь, о какой любви теперь могла идти речь, но хотя бы партнерство, долгое и верное, почти как деловое; партнерство, выгодное для всех сторон одинаково, включая и королевство.

Ну, хотя бы так.

Абигейл провела рядом еще некоторое время, отвлекая разговорами от щекотливого положения, в котором Бальтазар оказался, и он успел даже проникнуться к ней благодарностью за это; а затем в подземелье спустилась еще одна фигура, и уже заранее, по звуку тяжелых шагов, Бальтазар узнал младшего брата.

Увидел его, показавшегося из-за ледяной гряды, и ужаснулся тому, как сильно опухло и посинело все его лицо, и как испуганно при этом сверкали глаза, едва видимые из-за отеков.

Абигейл ахнула и подскочила:

— Что произошло с тобой, Мельхи?

— С отцом повздорили, — тихо произнес тот, приближаясь. — Абигейл... если честно... в случившемся виноват я.

— Неправда, при чем тут ты? — уверенно возразила она. — Ты еще ребенок.

— Нет, нет, это правда, правда все из-за меня, — Мельхиор вытянул руку, чтобы коснуться короны, но наткнулся на яростный взгляд Бальтазара и передумал. — Моя магия привела к катастрофе. Я надел корону, и мое пламя разрушило самоцветы. И теперь отец на меня зол.

Бальтазар пока не мог решить для себя, зол ли он на брата все еще или уже давно все отпустил и хочет его приголубить и утешить; в любом случае, Мельхиор хотя бы признал свою вину, и это уже было приятно. Хотя бы есть надежда, что он будет вести себя лучше... впредь.

Что им обоим удастся найти общий язык.

Абигейл, впрочем, этот язык явно нашла, и давно, и в глазах ее было столько жалости, что это даже бесило. Мельхиор вообще-то все-таки виноват, все-таки приложил руку, а она смотрит на него так, словно перед ней святой мученик!

— Я не знаю, что сказать, Мельхиор.

— Отец позвал меня на ужин, — с горькой усмешкой произнес тот. — Только для семьи. В зале, где мы должны были отмечать коронацию. Ничем хорошим это кончиться не может, Абигейл. Он убьет меня, Абигейл.

— Не говори глупостей, — перепугалась та. — Орион — твой отец. Тут и к гадалке не ходи. Вы так похожи!

— Не имеет значения! Он меня убьет, я точно знаю! Позвал, чтобы убить при всех! — чаша терпения была переполнена, и Мельхиор вдруг начал рыдать, зажимая лицо ладонями, прямо на глазах у старшего брата и невестки, чего по-хорошему ни за что бы себе не позволил. — Абигейл, я тебя умоляю! Пойдем со мной, Абигейл. Если ты будешь рядом, это его сдержит. Он тебя боится. Правда. Если ты будешь там, у меня есть шанс...

— Ох, я не знаю, Мельхи, — она перевела взгляд на Бальтазара, и тот почувствовал, как к щекам приливает кровь, хотя и не понял, почему, — я предпочла бы остаться с мужем...

Ноги Мельхиора покосились, и гул от его падения на лед разнесся по всей тюрьме.

— Пожалуйста, Абигейл! — вскричал он, срываясь на истерику. — Я так... боюсь... я так его боюсь! Ты не можешь себе и представить, как я боюсь!..

Абигейл взглянула на Бальтазара, покачала головой. У ее ног валялся, захлебываясь в слезах, семнадцатилетний мальчишка, владелец силы настолько мощной, что одним только мановением руки он мог бы уничтожить всю Морань; но пока еще боялся, пока еще не осознавал своего могущества. И кто знает, реши Орион и правда убить сына, не обернулась бы такая попытка еще одной катастрофой, перечеркнувшей на нет подвиг Бальтазара?

Так рассуждал он, наблюдая за тем, как осторожно Абигейл берет Мельхиора за локоть и поднимает его грузное тело, чтобы увести прочь. Но чем руководствовалась она? Построила ли такую же сложную мыслительную цепочку, или же там было что-то другое? Что-то... неприятное?

Она послала мужу прощальный взгляд, короткий, ласковый, и направилась прочь, оставив бессловесное обещание прийти снова. Как только затихли ее шаги, Бальтазар собирался закрыть глаза и провалиться в сон, но вдруг понял, что больше не слышит сонного дыхания монстра, и вытаращил глаза в его сторону — и действительно, чудище смотрело в ответ, явно давно уже пробудившееся.

— Твоя жена? — спросил он, голосом заставляя стены тюрьмы содрогаться. — Красивая женщина, Бальтазар, прямо как моя Гуйя, и на твоем месте я не позволял бы ей так близко общаться с мальчишкой. Пока что она любит его, как ребенка. Но женщины изменчивы.

Что он мог понимать? Бальтазар даже рассмеялся, настолько глупой ему показалась эта мысль, и позволил себе все-таки закрыть глаза, красноречиво намекая монстру, что разговаривать не намерен.

Но зерно подозрений все-таки поселилось в сердце, и вполне уверенно чувствовало себя на такой промерзлой почве.