— Вот такие пироги, — говорит Арсений, и перед ним действительно возникает пирог.

Яблочно-брусничный, его любимый. Серёжа снимает игру с паузы, и ему в башку тут же прилетает снаряд гранатомёта, а герой безвольной тряпичной куклой падает на землю. Арсений играет за девушку и умер всего один раз за игру, но начинать всё равно приходится сначала.

— Бля, да заебёт! — ругается Матвиенко. — Когда-нибудь мы пройдём это говно.

— У нас ещё три части и спин-офф, — уточняет Арсений.

— Ой, да замолчи. Ты ещё не опаздываешь на свидание со своим этим преподом?

— Нет, оно через полтора часа.

— Тебе ещё нужно отстираться от шерсти Тошнотариуса. — Гордый белый кот слышит своё имя и поворачивается с убийственным лицом.

— Удивительно, что сегодня он на меня не срыгнул ей же, — фыркает Арсений, а потом клацает зубами, глядя прямо на это шерстяное чудовище.

Как корабль назовёшь. Правда, хрен этот кошачьеподобный дьявол тебе заверит документы — он только блеватель и долбаёб. Хотя Серёгу любит, ничего не скажешь; но Арсений вызывает у него чистейшую неприязнь, которая превращает его чистейшую одежду в обхарканный комками шерсти ужас.

— И правда. Он, кстати, только от твоего вида так делает, задумайся, — ехидно произносит Матвиенко, и Арсений закатывает глаза.

— Лучше бы совет дал какой, — вздыхает он.

Свидание с Антоном отложилось на пару дней по причине похмелья — они оба умирали несколько суток от сушняка и головной боли, как все нормальные люди после двадцати (плюс-минус десять лет). После того их разговора они напились в такую зюзю, что проснулись на скамеечке у метро «Невский проспект», а у Арсения все штаны были забиты носками. Свежими, запакованными ещё, и цветастыми — как он любит; вероятно, они их украли где-то, но где можно красть носки на Невском ближе к ночи знает только иисустрица. Носки Арсений оставил как непорядочный человек, но он понятия не имеет, куда их возвращать. Поэтому он сейчас сидит в двух разных — в синих с помидорами и в жёлтых с енотами; и его внутренние нравственные весы выглядят примерно так же, пытаясь взвесить несочетаемое.

У него было время проспаться и подумать, что вся эта затея с их псевдоспором какая-то глупая, но отступать не позволяла гордость; как доказывать Антону, что любовь есть химия, он не имел понятия. Она всё ещё выглядит, как использование Шастуна в личных целях, и к чему всё это приведёт — непонятно; жизнь облегчает то, что Антон сам на это согласился (и подтвердил своё согласие потом, на трезвую голову, приняв условие, что они взаимно друг другу ничего не должны). Это немного утешает — сознательное согласие на бредятину было получено, а если вдруг что-то пойдёт не так, то они могут просто разойтись.

Пока Арсений слабо вообще представляет, как всё это будет выглядеть, но сегодня они идут в какой-то пафосный ресторан, где у Антона когда-то была презентация книги, и поэтому у него там скидка. Пафос пафосом, но самая большая романтика — это общее на двоих жлобство.

— Да какой тебе совет? Это неблагодарное дело, Арс, тебе советы давать, — говорит Серёжа и целится в придурка на экране из автомата.

Арсений следует его примеру — правда, у его девушки только пистолет, да ещё и какой-то откровенно херовый, которым он всегда промазывает.

— Хотя, знаешь, — начинает Серёжа, но прерывается на трёхэтажный мат из-за снайпера, что убивает его в голову. Они опять начинают с начала. — Можешь башку мне откусить после этого, но просто не парь себе мозг. Ты вот любишь повыёбываться, вот, довыёбывался, не сливайся теперь. Особенно, если Антоха тебе нравится. Типа, ну и похуй, что вы два придурка, которые языки себе в жопу длинные свои запихали и не поговорили раньше просто так, но с другой стороны, зато эта ваша идиотская затея заставила вас перестать быть слепыми голубями.

— Я не был слепым голубем, я знал, что нравлюсь ему.

— И чё молчал?

— Не знаю, и так нормально было.

— А щас чё изменилось? Если ты это из жалости, потому что он как говно в вазе ходил из-за тебя, то отменяй сразу, Галя, хуёвая затея. И ты всё-таки слепой, да ещё и тупой. Срастить нельзя было типа его печаль заморскую и симпатию к тебе?

— Ну, видимо, нельзя было, — говорит Арсений и наконец-то попадает в голову противному придурку на экране. Арсений ставит игру на паузу и откладывает джойстик в сторону.

Глаза болят от экрана, и он трёт лицо — вот красавец с полопавшимися сосудами поедет к Антону. Ему думается, что и правда, почему он не понял? Знал же, что Антон на него заглядывается — просто был уверен, что тот знает о его ориентации, и когда определится, что-то да предложит.

Арсений профессионально перекладывает ответственность на других людей.

— Не знаю, хочу свидание просто. Время свободное, личной жизни давно нет, а уговор есть уговор.

И это правда; ангелы внутри него не поют от счастья и поджилки не трясутся, но мысль о вечере в компании красивого умного парня — а Антон абсолютно точно красивый и умный парень — приятно ломит тело без точного места; дофамин делает своё. Арсений действительно понимает, что слишком загрузился, и чуть массирует голову, чтобы кровь туда прибежала; настраивает себя на хороший ужин. Им с Антоном всегда есть, о чём поговорить, они оба молодые и сексуальные — и долго шли к тому, чтобы просто сходить на свидание, а не встретиться поесть фастфуда или вылакать весь домашний бар Арсения. Это предвкушается чем-то прекрасным, когда тревоги немного уходят на задний план.

Адреналин потихоньку берёт своё, и кортизол потирает хитро ручки (которых у него нет, но Арсений представляет), потому что волнение всё равно наступает и щекочет солнечное сплетение. Свидание — это другой уровень, даже если ты уже ел перед ним «Биг Мак», изгадив соусом всё лицо. Арсений почему-то поддаётся этим социальным предубеждениям, несмотря на то, что это Антон — который тоже, кусая «Чикен Премьер», измазался весь, да ещё и плюнул в Арсения салатом.

— Звучит так, будто тебя в кандалы и на корабль, чтобы как этих, — Серёга кивает на экран. — На отдельный остров посреди океана.

Арсений цокает.

— Ты сам сказал — не париться. Я не пылаю к Антону безумной любовью, чтобы думать о нём день и ночь. Он мне нравится, хочу с ним на свидание — просто, без обязательств и тяжёлого философского смысла. Нахуй усложнять?

Хотя Арсений немного привирает — последние пару дней он только о нём и думает; но это тяжёлая моральная дилемма и похмельный синдром. А моральной дилеммы нет — Арсений просто от безделья выдумывает себе проблемы; ближайшая конференция у него в середине февраля.

— Уел, — кивает Серёга и снимает паузу снова. — Давай этих конченых постреляем, и лети на своё свидание.

И на свидание Арсений правда летит — потому что Тошнотариус действительно заблёвывает ему футболку шерстью и слюнями, и приходится заходить домой, чтобы переодеться.

***

Арсений боялся, стоя дома у зеркала, что будет смотреться неловко в красных носках и красных туфлях; но ресторан, в который они пришли, напоминал либо дворец барби, либо взрыв на ювелирном заводе, судя по количеству драгоценностей вокруг. Арсений чуть не собирает «хрустальные капельки» люстры головой, но, к счастью, Антон тоже, потому что они слишком высокие. Зато это чуть сбавляет градус томности, что граничила с неловкостью, пока они сюда добирались — зато Арсений узнал, что у Антона хорошая такая «Шевроле Тахо», которую он купил на выигранные в международном конкурсе деньги. Они в светлом интерьере выглядят одним огромным тёмным пятном, потому что на Антоне та же чёрная рубашка с цепью на шее, а Арсений решил, что красного на ногах ему достаточно, и обтянулся водолазкой чёрной под пиджак. Но жутко вычурная и сияющая камнями комната сменяется другой, более строгой и спокойной, и Арсений расслабляется.

— Странные у богатых причуды, — говорит Арсений, когда они садятся за столик и открывают меню.

— И не говори, пиздец, — отвечает Антон, и мат в этих стенах звучит не пришей пизде рукав; но Арсений озвучивает эту мысль, и они оба смеются.

Тот наконец не выглядит прохладным и глядящим сквозь, от него снова чувствуется уверенность, немного нахальность, но всё-таки привычный покой; Арсений удивляется, каким спокойным он себя чувствует рядом с ним. Но это чувство, вероятно, обманчиво — окситоцин на этой стадии чувств ещё не вырабатывается в таких количествах.

От цен в этом месте у Арсения выпадают глаза, но Антон заверяет, что всё в порядке и им срежут где-то половину стоимости, но Арсений всё равно не слишком голодный. В ресторан они идут скорее для проформы.

— Дело же не в месте, а в человеке, — говорит Антон, объясняя свой выбор.

Безнадёжный романтик; Арсению интересно, к кому он испытывал ту самую бешеную влюблённость, которая, по его мнению, никак не зависит от химии и в которой есть что-то большее, запредельное телу. Он не слишком много о себе мнит, чтобы думать на себя же; но ему интересно, как это ощущается на самом деле — так сильно быть в человеке и просто не думать, чем это обосновано.

— Тут я соглашусь. Хотя, если бы мы, например, пошли на какую-нибудь имитацию возникновения Вселенной, серотонин у меня бы поднялся выше и я бы приблизился к влюблённости быстрее.

— Любишь космос? — отмечает Антон, вздохнув многозначительно.

— Да. Астрофизика очень близка к химии, есть даже наука на стыке. Астрохимия, собственно. Но у нас мало, где её углублённо изучают. Я бы хотел.

— По какому ты направлению писал диссертации? — спрашивает Антон, и Арсению льстит этот неподдельный интерес.

Он со своей работой давно уже забыл, как приятно кому-то нравиться не просто, как хороший друг или умный человек; а когда увлекает всё сразу, в совокупности — и тело, и мысли, и всё в принципе, даже если они совсем не сходятся местами с чужими.

— По астрохимии и писал. По кинетике и химическому составу звезд поля тонкого диска Галактики последнюю, — тараторит Арсений зазубренное наизусть название.

У Антона вытягивается лицо — тот выглядит потерянно, как крошечный котёнок, у которого переставили миску, и он её потерял.

— Это было, кстати, не так сложно, потому что мне нужно было доктора получить, а астрохимию, как я сказал, не то чтобы изучают. Астрофизику больше. Ну и там попасть в понятие научного достижения было немного попроще. Но с инфой я ещё как парился, — рассказывает Арсений, мягко улыбаясь. — А ты? Ты же кандидат, я правильно помню?

Антон подбирает челюсть и улыбается уголками губ в ответ — Арсений поражается, как им комфортно вместе, будучи такими разными людьми во всех сферах жизни. Хотя, может, не такие они и разные — просто разительное отличие их сфер профессии заставляет так думать. Они всё равно одинаково придурки, которые нагоняют юность, достигнув каких-то личностных маркеров роста; и наслаждаются этим.

— Да. У меня была взаимосвязь визуала Питера и Набоковских произведений, — жмёт плечами он. — Тема пиздец интересная, но я в целом заебался писать эту хуйню.

— Солидарен, — смеётся Арсений и принимает от официанта бокал вина. — За наши научные степени, — произносит он тост, но Антон качает головой.

— За нас, которые смогли их получить! — Арсений довольно кивает ему в ответ.

Бокалы тихо звякают друг о друга.

Они не сводят друг с друга глаз, пока ждут еду, перекидываясь историями и нытьём о защите диссертаций; у Антона в глазах блестят такое неподдельное воодушевление и нежность, он смеётся во всё горло и топает ногами, и Арсений вдруг, очень далеко от института, от их традиций, как-то на том завязанных, чувствует себя прекрасно рядом с ним, открывает для себя Антона с другой его стороны, в которую не заглядывал, пока очерчивал их общение лаконичными «друг» и «коллега».

Арсений смотрит на него иначе, нежели на сострадальца по работе, которая, впрочем, нравится им обоим, сколько бы минусов в ней ни виделось. Он смотрит на него как на привлекательного молодого человека, с которым они открыто флиртуют вечером в жутко дорогом и вычурном ресторане. Вырабатывается всё и сразу — и тестостерон, и серотонин, и дофамин — вместе, складываясь в симпатию, и Арсений чувствует, как его губы болят от улыбки.

— Расскажи мне, как, по-твоему, работает любовь? — говорит Антон, всё так же глядя на него в упор.

Улыбка не сходит и с его лица весь вечер; они будто за один разговор перепрыгивают, как тот жёлтый дудень на реактивном ранце из древней игры, всё смущение, недосказанность и сразу переходят к той ступеньке, где двое привлекательных мужчин знают, что хотят от этой встречи. И «просто свидание» становится для Арсения не «просто», щекочет желанием продолжить. Не в постели, по крайней мере, не сегодня, но не заканчивать всё на нём.

И сомнения в причинах проходят период полного распада; просто Антон нравится ему, и Арсений понимает, что готов пробовать шагать дальше с этим знанием, вот и всё.

— Не «по-моему», а согласно науке, — поправляет Арсений, палец строго подняв. — Ну смотри, — он протыкает зубочисткой равиоли на тарелке. — Сначала, когда мы видим друг друга, в ход идёт гистосовместимость и феромоны. Гистосовместимость — это совокупность компонентов иммунной системы. Но про это не все пишут, потому что это больше околоинстинктивная история, типа, потомство здоровее. Но если простым смертным языком, то сначала вырабатываются тестостерон и эстроген, но эстроген в нашем случае не то чтобы, — Арсений издаёт тихий смешок, и Антон вторит его улыбке. — Потом адреналин, когда с ума сходишь, и дофамин, про который я уже говорил — это типа прямо влюблённость-влюблённость. Про серотонин я уже говорил, эндорфин и вазопрессин туда же, поэтому так хочется заниматься любовью.

— Ой, ой, заниматься любовью, — подтрунивает над ним Антон. — Так и скажи — ебаться.

— Эндорфин — значит, ебался, — шутит Арсений. — Не перебивай, умник. Так вот, эндорфин, кстати по структуре на героин похож.

— Получается, мы все торчки, когда влюбляемся?

— Типа того, — смеётся Арсений. — Ну а последний — окситоцин. Это уже когда любовь и уверенность в партнёре. Люди под окситоцином более доверчивые, кстати, исследования целые есть. И окситоциновые спреи, но их мало используют, в основном при родах и абортах.

— Будь причиной моего окситоцина, — говорит Антон, играя бровями, и Арсений лукавит, закинув, наконец, в рот многострадальный равиоли.

— Может быть, когда-нибудь. Не всё сразу. — Он кидает на Антона короткий взгляд. — Не гони свой организм.

— Я всё ещё уверен, что организм тут не причем. Ты, конечно, очень умный, но я тебе не верю.

Арсений ведёт головой и откладывает вилку, глядя на него со скепсисом; складывает руки на груди с вызовом, чтобы ему доказали обратное. Антон тихо смеётся, и между ними снова это приятное напряжение, как тогда на кухне — у Арсения адреналиновые мурашки от этого чувства.

— Я сон вчерашний, который тебе пророчит слёзы?

Антон кивает и смотрит на него, чуть щурясь.

— А ты? Как филология и литература видят любовь? — спрашивает Арсений; своего врага надо знать в лицо.

— Русская литература всегда ставила духовное выше биологического, — начинает он. — «Эрос», о котором писал Бродский, голая страсть, был неискренней, ненастоящей любовью. Писали, что это всё от лукавого.

— Антон, тогда толком не изучали науку, — встревает Арсений.

— Потому что чтобы чувствовать, она не нужна, — протестует Антон. — Они одухотворяли любовь, это правда, отделяли от секса там, вся хуйня. Но это не то же самое. Невозможно столько тончайших материй, душевных терзаний вписать в набор гормонов. — Антон качает головой, но Арсений даёт ему закончить, хоть никаких доводов реальных и не слышит. — Понимаешь, хотеть кого-то выебать — это просто хотеть кого-то выебать, чтобы кончить просто, расслабиться. Любовь же уникальна, ты не можешь почувствовать два одинаковых чувства к разным людям. Хотя гормоны одни и те же, — жмёт плечами он. — Ты когда-нибудь любил?

Арсений, кивает, взгляд вперив в стол; слова Антона начинают иметь смысл. Он помнит свою даже не первую безумную и болезненную влюблённость в парня, а более глубокое чувство несколькими годами позже — когда он влюбился в своего научного руководителя лет в двадцать. Тому было столько же, сколько Арсению теперь, и спустя время он понимает весь ужас его положения; влюбись в него так крепко и отчаянно кто-то из студентов, он бы не имел и малейших понятий, что делать. Поэтому он так избегает связей со студентами — его научрук уволился вскоре после их романа. Не было драм, громких слов и раскрытия тайн — просто они не сошлись характерами, а Арсений перегорел; вот и всё.

Арсений тогда не вникал в биологические основы химии глубоко и не знал того, чего знает сейчас.

— А разве в литературе не писали про одну-единственную любовь?

— Писали, конечно. Потому что невозможно чувствовать два одинаковых чувства, Арс. Но тогда и люди жили замкнуто и недолго. Кто знает, может они просто не встретили другого нужного человека, который тоже был бы настоящей любовью. А ещё у нас в стране терпилы живут, будто ты не знаешь. Может там была привычка, а не любовь, со всеми этими «стерпится — слюбится». Но сколько слов сказано о любви, Арс, любви разной и многогранной. Деятельной, как у Достоевского, раз мы за него зацепились, которая есть путь из тьмы к свету. Или у Пушкина — исключительное счастье, только радостный, пускай и проёбанный опыт. Или у Бродского — обречённая и совсем нездоровая. И потом счастливая — он же прожил последние годы с молодой студенткой, и был вполне счастлив.

Арсений молчит недолго, прикусывая губу — есть в этом всём какая-то здравость. Но как будто бы даже это можно научно объяснить — всё в мире можно, просто пока, вероятно, нет таких приборов. Арсений берётся за бокал и допивает остатки вина.

— Как ты собрался, помимо этой лекции, доказать мне, что любовь — это про Господа?

Антона разрывает смех, и в его серьёзный, знающий взгляд приходит привычное озорство.

— Да не про Господа, Арс. Просто, что это чувство свободно от законов природы, — посмеиваясь, отвечает он. — Да никак. У меня нет хитровыебанного плана, потому что всё это иначе будет не по-настоящему. Я просто рад, что мы наконец сделали этот затянувшийся шаг, и хочу попробовать. А там — как получится. Если я буду искусственно заставлять тебя себя любить, то это будет наёбкой. Я не хочу обманывать тебя, Арс. Если я прав, ты сам всё поймёшь. Или нет — может, ты не полюбишь меня вообще.

— Но тогда моя теория разобьётся, — хмыкает Арсений. — Потому что симпатия есть, продолжение есть, а любви нет. Гормоны не выработались. В твоих интересах, чтобы я не любил тебя.

— В моих интересах, чтобы нам было хорошо вдвоём. Я давно в тебя влюблён, — искренне признаёт Антон и улыбается мягко.

И Арсения удивляет эта простота, с которой он признаётся в чувствах; у него колет в груди от его слов, отзывается всё. Не то чтобы Арсений страдал от низкой самооценки — он вообще уверен, что каждого человека можно любить, если найти правильного и сойтись по некоторым позициям. Но почему-то такая искренность пробирает; вызывает всё новые и новые всплески веществ.

— Мы за честную игру, — добавляет Антон, потому что их дискуссии — правда всего лишь игры, наверное; суть не в них. Он окликает официанта: — Можно нам счёт, пожалуйста? — а потом наклоняется и говорит негромко: — Меня заебал звон бокалов и пластилиновый смех здесь. Пойдём?

Арсений улыбается смело, чуть взбодрившись, и радуется возможности кинуть тесный пиджак на заднее сидение «Тахо» — до которого они идут, держась за руки: против притворного богатства в этом месте вряд ли им скажут хоть слово.

Арсений поглядывает на увлечённого, счастливого Антона через стёкла очков, и думает, что его химия тела всё делает правильно.

***

Всё в дыму — перемирие полотенца.

В клубе не так много людей — на дворе четверг, и поэтому туман от дым-машины скользит между людьми свободно, погружая их в «Сумерки» или «Эйфорию» — потому что розовый свет стробоскопов распыляет мир на частицы; и делает всё более интимным. Арсений закидывает вишню с коктейля в рот, высунув кончик языка, и покачивается под клубный ремикс какой-то утюжной песни; он не шутил, когда говорил Антону, что нагоняет молодость в тридцать пять — но тот нагоняет с ним, отдаваясь моменту, когда музыка так долбит по ушам, что не слышишь себя.

Так встречаются лёд и пламя; два кроссовка; кандидат и доктор — в прекрасное время. А Антон и правда очень холодный, и Арсений ловит кайф от его холодных ладоней на своей жаркой шее и спине — ладони с ободками колец давно уже подцепили кромку водолазки и скользнули под неё. Они не целуются, придавая касаниям губ больше значения, чем в них есть на самом деле — в этом тоже есть элемент игры. Но Арсению нравится смотреть и чувствовать ноющее предвкушение поцелуя, скользить взглядом по лицу Антона голодно — и тот отвечает таким же, чуть нетрезвым, но определённо взбудораженным страстью.

К ним никто не подходит, но Арсений чувствует чужие взгляды на их паре — более незаинтересованные в нём, и его это вовсе не расстраивает. Главное — в нём действительно заинтересован Антон, с которым они медленно изучают тела друг друга, лишь поверхностно; но этого достаточно.

Сердце грохочет о грудную клетку так громко, будто всё это время не билось и не выдержало своих запасов на удары; как будто бы тот самый «шаг», о котором они говорят так много и которому поют оды, был решающим и самым трудным в пути — шаг с макового поля в озеро мангового «Монстра» или ягодного «Флэша» — из одной реальности в другую, ещё более настоящую. И их отпускает, накрывает свободой действия, решительностью, желанием близости; маковый полусон уходит с сознания прочь.

Арсений, пускай и чуточку хмельной, видит Антона чётче, чем в любые из предыдущих лет.

— Пиздатые твои эти «-ины», — усмехается Антон, блуждая пальцами у ремня.

— Признаёшь, что я прав? — говорит Арсений лукаво и ведёт бровью.

— Ни за что.

Арсений улыбается и отстраняется от него, а потом в себя остатки виски вливает одним глотком. Стробоскопы вынуждают щуриться, и пьяненькую голову Попова ведёт — мир перед глазами расплывчатый и напоминающий о его, всё-таки, не самом юном возрасте. Но план утащить Антона вместе спать в его квартиру, в самом целомудренном смысле, кажется всё более привлекательным — но не больше, конечно, чем один из его участников. Снова страдать от похмелья кажется всё таким же непривлекательным с запоздалой мыслью; она настигала его, но он точно был быстрее, когда предлагал ехать в клуб, хотя это как-то совсем на подростковом что-то. Но Антон был только за.

Даже, наверное, предполагая, что им будет плохо — и, возможно, предполагая, что будет плохо вместе. Но открывать грани глупости — тоже ступенька, потому что ум и внешность Антона его уже покорили. Они долго строили друг перед другом самых примерных людей, когда Антон только пришёл работать в институт — с них хватит чопорности.

Арсений трётся плечами о какую-то девушку в очках, а потом цепляет её ладони — та тоже нетрезвая и с радостью принимает его безмолвное предложение на дурачества; клуб-то гейский, а она точно видела, как Арсений тёрся об Антона пару минут назад. И они вместе по-детски отрываются на танцполе. Девушка тоже не выглядит, как студентка, и Арсению думается, что все эти установки про возраст — полный бред, и не обязательно быть пиздюшонком, чтобы хотеть веселиться.

Принцессы веселья хотят — с той стороной его личности, которая любит мультики «Барби» Арсений намеревается познакомить Антона позже. Хотя тот, наверное, и так знает, что у Арсения все тараканы дома, на месте, в своём цирковом шатре. Но он хочет быть мужчиной-загадкой, и, желательно не «у какого молодца утром капает с конца?».

Они смеются, когда песня кончается, и Арсений тянет девушке руку уже для приветствия:

— Арсений.

— Даша, — кивает та дружелюбно; они оба дёргаются, когда начинает другая, ещё более заводная песня, к тому же, про плохие танцы, и Арсений хохочет, пускаясь в пляс — ви́ски даёт в голову, и Арсений забывает про все свои предрассудки; всё в этом мире — социальный конструкт.

Поэтому Арсений, двигаясь своим пластилиновым телом в такт, тащит Антона к ним на танцпол, хоть тот и вяло отпирается. Но Арсений орёт через музыку, потираясь о его грудь плечами ни капли не эротично:

— Плохо танцевать — это тоже позиция, ты добавишь сахар в эти кислые лица!

И Антон смеётся, всё же понемногу начиная двигаться, между прочим, совершенно не плохо, и они трое отрываются чуть ли не в центре танцпола — живут в две жизни. Засыпают студенты — просыпаются преподаватели; они та ещё мафия — уничтожают нервные клетки горожан. А ещё свои конечности и головы алкоголем и вываливаются из бара втроём под утро.

— А с кем ты приходила? — спохватывается Арсений, оборачиваясь к Даше.

— А, да с парнями на входе познакомилась, попросила провести, — отвечает она с улыбкой. — Хотелось потусить без мерзкого внимания к моей заднице. Спасибо, что составили компанию, клёво провели время.

Они отходят в сторонку и встают покурить втроём, подальше от других пьяных компаний.

— Инстаграмы дадите? Я вас отмечу на фотках, — спрашивает Даша, и предрассудки Арсения тыкают его под лопатки — будь они живыми, они бы напоминали ту птичку с мема, которая упёрла нарисованные руки в бока.

— Инстаграмы дадим, но отмечать не надо, — отвечает Антон первым. — Мы типа преподы в универе, поймут ещё не так. Тем более, фотки из гей-клуба.

Тузовская сначала кивает, но потом оглядывается ошарашенно, глазами по пять рублей хлопая.

— А… о… Реально? — спрашивает она. — Да нет, вы прикалываетесь.

— Я — доктор химических наук и профессор химии в институте технологии и дизайна. А он — книжная многоножка.

Антон легонько пихает его в плечо.

— Я филолог. Сам ты многоножка.

Арсений улыбается ему, а потом привстаёт на носочки и коротко целует чуть пряные от «Чапмена» губы, самыми кончиками пальцев зацепив чужую ладонь. И Антон отвечает ему — так же коротко, будто это — что-то совершенно в ряде вещей, нежная обыденность. На секунду Арсений теряется, глядя куда-то выше домов, а потом ловит чужой тёплый взгляд и, растянув губы в улыбке снова, тянется опять; обнимает руками шею, ловит поцелуи и ощущение ладоней на талии, совершенно не стесняясь того, что они на улице в центре города, и рядом с ними едва знакомая девушка — внутри всё сжимается и мягко ломит каждую клеточку тела.

Его эти «-ины» действительно хороши.

Они прощаются с Дашей, которая садится в такси чуть раньше, чем они — та зовёт их на свою историческую лекцию, оказываясь аспиранткой — глазомер Арсения даёт сбой. Или просто возраст — лишь цифра, и его зависимость от внешности тоже очень условная, потому что по мнению возрастных коллег, он выглядит как гормональный подросток. И это они ещё горшок из волос на его голове не видели.

Антон загорается идеей этой лекции; Арсений к такому равнодушен, но пойдёт с ним — Антон сегодня согласился на его прихоть тусить. И не то чтобы у них всё это про долги и отношенческое коллекторство — Арсений, может, и алчная зараза, которая любит получать много денег, но всё же не настолько; просто ему нравится влюбляться. Этого давно не было, и теперь, за скукой по этим чувствам, Арсений только ярче всё ощущает, смелеет на адреналине так, что позволяет себе, глядя на всё ещё тёмный Питер в окне такси, улечься Антону на плечо. «Тахо» остаётся стоять в городе — Арсений настаивает, чтобы цену за парковку они разделили на двоих. Они едут вместе к нему домой, потому что собака у него и так не выгуляна, а Антон, оказывается, давно хотел пройтись с Пузиком.

Арсения удивляет, что к таким простым вещам они шли столько лет. Теперь всё даётся проще, им не сносит мозги кортизол; Арсению сносит мозги только Антон и тема доклада на квалификации, но всё это пройдёт и сменится чем-то более важным.

Арсений не сомневается, хотя интуиция — совершенно не научная вещь.