Арсений

Кот и ряженка

Книжная глиста любимая

это какое-то стоп-слово?

Арсений

Только если стоп-слово для моей целой жопы

Но вообще поищи

это я

Книжная глиста любимая

Ты кот, это правда.

Арсений

какая серьёзность

Книжная глиста любимая

я очень уверен в своих высказываниях, ты знаешь

приезжай ко мне, как закончишь, я тебе суну ряженку

проверим, реагируешь ли ты на неё так же

Арсений

у тебя есть?

Книжная глиста любимая

нет но я щас в магаз схожу, если ты точно пригонишь

отсыплю тебе эндорфинов

Арсений

эндорфины звучит хорошо

особенно от тебя, мой милый фантазёр ;))

ладно, заеду ненадолго, просто Пузик весь день один

Купи кисель

Книжная глиста любимая

я и мои высшие любовные чувства ждём: *

Арсений

ура всратым смайликам в виде очка

Книжная глиста любимая

да, эндорфинов дохуя понадобится

чтобы ты не видел везде жопы

это поцелуйчик

Арсений

требую демонстрацию

губ и жопы

и губ жопой

Книжная глиста любимая

ваша воля, Арсений Сергеич

Арсений гасит телефон и приваливается к стене университета; на улице хлещет дождь вторые сутки, а Арсений хлещет энергетики столько же. Он мог бы попросить Антона его забрать, но до метро от корпуса рукой подать, и живёт тот буквально в одной станции отсюда — и потом ещё минут пятнадцать пешком. Конечно, Арсений соврал ему, что взял зонт; но в такой день, как сегодня, ему простится всё.

Арсений хватает сырой воздух вместе с дымом, стоя рядом с табличкой «не курить». На улице ночь глубже, чем пустота его желудка; от сигарет у него непривычно дрожат ноги — такого не было с юности, когда усталость на сессии сводила его с ума. Дождь хлещет всё сильнее — февраль смеётся над ними; всё потом заморозит, чтобы смотреть на людскую беспомощность. У Арсения от влаги волосы вьются, но ему сейчас бы добраться до тёплой квартиры, до тёплого Антона, который, наверняка, сейчас с зонтиком бредёт до магазина, чтобы купить ряженку и кисель; и ждёт его дома.

Арсений упирается лбом в массивную дверь и снова включает режущий уставшие глаза телефон — ему под веки будто насыпали песка. Конечно, и коробочки для линз у него нет с собой, чтобы оставаться у кого-то, но он понимает с опозданием, что вряд ли, попав Антону в жаркие руки, сможет от них оторваться сегодня; этот день из него силы высосал без остатка.

Серотонин будоражит тело, оставаясь покалыванием на кончиках пальцев. Арсений начинает понимать, почему люди выбирают любовь нелюбви — ведь каждый может так или иначе влиять на гормоны, но не делает этого. Потому что в ней очень много хорошего рядом с правильным человеком — такая вот трогательная забота, желание быть ближе, поцелуи и секс, интерес, возможность быть дураками со странными интересами вместе и понимать друг друга в этом. Арсений раньше не задумывался о чувствах и как-то привычно плыл по течению, но теперь в них находится то недостающее, о чём он и не думал даже. Не изменяющее его — лишь дополняющее то, что было, чтобы стало совсем классно.

— Серёж, погуляй с Пузиком, а? — стонет он после того, как гудки в телефоне сменяются вялым тоном Матвиенко. — Я к Антону поеду, он тут живёт рядом, сил вообще никаких.

— Я скоро заберу себе твою собаку, — бухтит тот. — Ладно, побудем с Пузиком вдвоём, как одинокие одиночки.

— С меня знакомство с одной симпатичной девушкой, — находится тут же Арсений и даже улыбается едва.

— Вот это уже интереснее. Откуда у тебя в окружении симпатичные девушки? Только не говори, что ты старческую красоту хочешь мне впихнуть. Безусловно, я уважаю старших, но всё-таки в платоническом смысле.

— А вот, — усмехается Арсений. — Спасибо, пироженка.

— Иди уже к своему мужику, — чуть ехидно отвечает Матвиенко и сбрасывает звонок; но Арсений знает, что тот на самом деле только рад.

Арсений не встречался ни с кем лет пять, и от этого не страдал, потому что хватит ему неполноценных, болезненных чувств; или полноценных, но всё же не тех. Перед бывшей женой стыдно до сих пор, за то, что обманывал сам себя, уверенный, что в нём не всё «так плохо» — тогда казалось, что его ориентация есть лишь исключение, подтверждающее правило. Он думал, что любил её, но больше убеждал себя, конечно, на деле находя в ней просто приятного человека, близкого друга, с которым можно обсудить много разного. Она уходила оскорблённой, когда Арсений спустя год брака признался ей, что всё для себя осознал. Арсений бы тоже, наверное, чувствовал себя униженным, хоть ориентация не поддаётся его контролю; к счастью, они виделись годом после, и Алиса не держала на него зла.

Арсений, ему думалось, не врал, отвечая на вопрос Антона, любил ли он; но теперь ему кажется, что всё же. Потому что прошлые чувства то ли просто гаснут, то ли находят оправдание, и в сравнении с его влюблённостью в Шастуна, всё не имеет достаточной силы. Но может это просто время, которое обрывки календаря стелет на воспоминания охапками; Арсений, всё же, спустя так много лет не стал бы обесценивать.

Он выбрасывает окурок и торопится к метро, но всё равно промокает до нитки; внутри душно, и у Арсения голова ноет только сильнее, чугунная и пустая. Вагон несёт его где-то в межвременьи — Арсений скучает по «Тахо», стоя у дверей в жарком вагоне, но с каким же наслаждением оттуда выходит. Бредёт мимо мужичка с гармошкой, мимо маленьких домиков и ярких, режущих вывесок магазинов с пивом, табаком, парикмахерских, подъездов с унылыми, тусклыми лампочками. Дождь уже не идёт, но Арсений всё равно мёрзнет, продрогший от ветра на проспекте.

Его впускают сразу, даже не спросив пресловутого «кто?».

— Ну дурак, — мягко улыбается Антон, стоя в дверях. — Зачем напиздел? Я бы тебя встретил, мне пешком минут двадцать до Политеха.

— Да фигня, — отмахивается Арсений с лёгкой, отрешённой улыбкой и лениво стаскивает пальто, бросает его на крючок привычно, а потом вжимается Антону в грудь.

Тот гладит его лопатки и тихо смеётся на ухо.

— Ты реально пьёшь кисель? — спрашивает вместо всего.

— Да, — роняет Арсений. — Люблю кисель.

— Не осуждаю, — выдыхает Антон, крепче его обнимая, — но осуждаю.

— Ваши тезисы противоречат друг другу.

— Ой, извините мистер доктор.

— Извиняю, мистер кандидат.

— Как конференция? Вы очень поздно закончили.

Арсений тяжело вздыхает и утыкается Антону лицом в футболку, что щекочет кожу катышками.

— Хорошо. Мы и начали очень поздно, а я же после пяти пар ещё и факультатива. А в перерывах приходилось бегать в деканат разбираться, кто что где накосячил. Подписи, видите ли, не там стоят, — бубнит Арсений. — Ты не против, если я останусь? Я Пузика на Серёжу повесил, так что обязательств перед собачьим ребёнком у меня нет.

— Оплату вперёд, я тебе не нанимался в домработники, — фыркает Антон, но тут же сдаётся и глупо хохочет. — Я только за.

Он запускает пальцы Арсению в волосы и мягко массирует голову; кровь бьёт по черепушке жаром, и головная боль немного отступает, но счастье длится недолго — тёплые руки исчезают с кожи, но тут же накрывают ладони.

— Тогда у тебя в программе душ, чай с тортом и оргазм для крепкого сна, — чуть хитро улыбается Антон и тянет его вглубь квартиры. — Говорят, помогает от усталости.

— Предоставьте доказательства, Антон Андреич, — хорохорится Арсений, и Антон сокрушённо головой качает, но его лицо вопреки трескается улыбкой.

— Всё-то вам нужно доказывать, Арсений Сергеич. Не будьте Натали Портман в рекламе духов, — фыркает тот. — Однако, сегодня можно провести лабораторный эксперимент. — Глаза у него блестят хитринкой.

В его глазах столько тепла, что у Арсения сосёт под ложечкой. Столько нежности никто и никогда ему не давал, причём с такой простотой почти юной, когда она действительно не требует усилий. Но Антону будто и правда совсем легко даётся быть таким — окружать заботой, делать мелочи, пустяки, которые оседают всё равно в груди щемящим комком. В то время как для Арсения вся эта беспечность остаётся за гранью сознательного — он любит широкие жесты и сложные смыслы, которые и не поймёшь с первого раза. Он та ещё принцесса Турандот.

Но сейчас он всё сложное оставляет за дверьми университетов, где появляется, и гладит Антона по спине, сидя на стиральной машине, пока тот настраивает ему душ. Не выдерживает, тянет его к себе, шепча что-то про счета за воду, сам за своими мыслями уже не в состоянии уследить: целует крепко. Ноги вьюном оплетают чужие бёдра, а с губ чуть не срывается такое несвоевременное, глупое «люблю», но Арсений сам себя в моменте пугается и молчит, глядя на Антона пучеглазо — как лягушка Кермит.

Вот тебе и фить-ха.

Арсения пугает этот внезапный окситоциновый выброс, который он едва ли может сдержать — он боится потерять контроль, потому что из этого не получится ничего хорошего. Шастун же целует его ещё, не обращая внимание на его крайне напуганное лицо, помогает стянуть футболку, и смотрит так обрадованно, любовно действительно. Потому что Антон всё чувствует от и до, он эмоций своих не боится, ведь, как говорит «Солнцепарк», каждую так или иначе придётся пережить, даже если спрятать глубоко внутри. До поры до времени это помогло бы, но не потом. А Арсений уверен в себе, пока его мир под его же руководством, даже если это две бестолковых странички руководства пользователя, где всё на китайском и есть инструкция только к местонахождению кнопки включения техники. Так проще — потому что он всегда знает, что справится.

Когда что-то валится из рук, он не может за себя ручаться.

Антон оставляет его наедине, запечатав мысли в сундучке глубин черепушки поцелуем в лоб. Арсений верит по-дурацки, что те действительно из забитой коробки сегодня никуда не полезут — он больше, чем мужчина-загадка. Он мужчина-судоку, где цифры нужно уложить в строгую последовательность, чтобы они не мешали друг другу, может, мужчина-тетрис или вообще мужчина-нарды — под пивко пойдёт. Арсений оставляет себя на этом уровне простоты мыслей, потому что больше не хочет сегодня вообще хоть что-нибудь решать — даже такие простые вопросы, кто же всё-таки он в этом многообразии игр.

Вода смывает с него всю пыль и немного усталость, а кипяток согревает тело и наконец вынуждает циркуляцией крови и голову перестать болеть совсем. Арсений выходит в каком-то плюшевом свитере; у Антона свитеров миллион, и этот, глухо-синего цвета, напоминает облачко и почти что лижет его кожу, что пахнет ментоловым гелем для душа и не менее ментоловым шампунем. Штаны ему вместо тапок по своей длине, но во всё это безразмерное Арсений ныряет с удовольствием и заворачивается в тепле — а потом складывается на стуле так, что занимает какое-то непомерно маленькое пространство, ногу под себя подложив, а вторую поставив под подбородок.

Антон, размеренно помешивая кисель, бросает на него короткие мягкие взгляды, которые блестят как-то особенно ласково сегодня. Он так рад, что Арсений остался, что не может это скрыть — и не пытается, скорее всего, потому что им хватает личного театра в институте, когда нужно строить из себя скукоженных сухарей сердитых. Хотя Антон со студентами, конечно, мягче, они ловят с ним одну волну часто. Арсений для своих больше пример и строгий отец, рядом с которым они всегда десятилетки, что смотрят фильм с родителями и попадают на постельную сцену. Но это не так важно.

Главное, что Антон с Арсением ловят одну волну.

— Я люблю тебя, — говорит Антон в тишине кухни, и Арсения в секунду выбивает из колеи — он вздрагивает и сразу теряет покой. — Но ты не обязан мне отвечать, — совершенно спокойно добавляет Антон. — Просто хочу, чтобы ты знал, что я всегда буду на твоей стороне. Кроме, разве что, взгляда на романтику. — Он усмехается и протягивает ему чашку с киселём, задевая мизинцем кисть едва.

Арсений смотрит на него долго в ответ, и сердце стучит о его грудь так громко и сильно, что он хочет сходить на рентген завтра на случай трещин; но Антон правда не ждёт ответа и отворачивается дальше нарезать колбасу на замороженную пиццу, потому что «той, что есть, мало». И Арсений думает вдруг — наверное, это не так уж и плохо, что кто-то чувствует к нему что-то приятное. Это вне пределов его контроля, и можно не волноваться совсем, ведь Антон — взрослый человек, и думал об этих чувствах, раз так уверен. Арсений приносит ему много положительных ощущений, полезных гормонов, и это классно.

Антон ему тоже.

Арсению кажется, что в вопросах чувств он всё такой же подросток, который отталкивается от минимума базовых понятий; но увы, любить и быть любимым не учили его ни в одну из ступеней образования.

— …Ну и я подумал, может, стоит написать что-то вроде романа, где эмоции себе можно вколоть шприцом? Про полный контроль, — рассказывает увлечённо Антон, изредка оглядываясь назад, и Арсений улыбается ему, вновь сворачиваясь в мягкий комок усталости.

Его отпускает так же быстро, как и приводит все его системы в готовность. Потому что это всего лишь Антон, с которым у них не так, как у всех — иначе бы он не вызывал столько чувств из, казалось бы, абсолютно одинаковых гормонов.

— Да, — говорит Арсений, коротко хохотнув. — Звучит отлично. Могу выступить научным консультантом, — он играет бровями, и Антон смеётся, запихивая пиццу в микроволновку. — Назовём, не знаю… «Серотониновая яма»?

Антон опирается на столешницу бёдрами и уже без намёка на шутки говорит:

— Да, неплохо звучит. Подумаю тогда над сюжетом.

— А как они вообще приходят тебе в голову? — спрашивает вдруг Арсений, осознав, что никогда не спрашивал про писательскую часть его карьеры.

— По-разному. Иногда, как сейчас, потому что у меня есть муза. Конечно, со своими приколами, но эти приколы начинают складываться во что-то, напоминающее жанр фантастики, — говорит Антон, и Арсений жмурится от тепла, которым прошивает его в момент. — Иногда — просто, фраза, песня, фотка, что угодно. Иногда голову нечем занять, и начинает вертеть-крутить всякое. Иногда — снится.

Арсений вскидывает брови, и Антон поясняет, схватившись разделывать торт; не может стоять без дела, сегодня наоборот выходной и выспавшийся. Хотя Шастун может спать вечность, поэтому Арсений как мышенька человеческая по квартире передвигается в такие моменты — едва ли не левитирует.

— Правда, снится?

— Да, обычно короткие какие-то рассказы. Просто их пока мало, чтобы в сборник собрать и издать, но когда-нибудь я займусь этим.

— А тебе преподавание не мешает?

Антон мамин торт, поделённый на треугольнички, ставит на стол — Арсений облизывается, видит там ананас, и крем какой-то; конечно, никаких приличных ассоциаций это не вызывает. Но Арсений сейчас не в том состоянии — ему был обещан оргазм, но он не расстроится, если того не случится.

Арсений быстрее ловит себя на мысли, что он соскучился по простым их разговорам, на которые последнее время нету времени или не остаётся сил — в институте много чего происходит, и Арсений выдыхается. Но им всегда есть, что узнать друг о друге, и это не плохо.

— Да нет, не мешает. Наоборот, смена какая-то происходит хотя бы. А то я даже если буду свободен весь день, только к вечеру за текст сяду, там без разницы. Да и я люблю всё это дело, ребята классные, и мозг не расслабляется.

Арсений кивает и принимается за пиццу, которая, конечно, пластилиновая и отдаёт химией, но лучше, чем ничего. Антон классно умеет готовить, но это долго, а тот горит желанием уложить Арсения спать, и вставляет это между своими фразами якобы невзначай. Арсений больше молчит сегодня, пока Антон делится всяким-разным, и Арсению действительно хорошо. У них с Шастуном выходит удивительный симбиоз, который, хоть и начался наобум, но продолжается так приятно, что Арсений как-то уже и не помнит, какие чувства Антон у него вызывал до их отношений. Что-то меньшее, чем ломящаяся от тепла грудь, чем бесконечное желание быть рядом, давать ласку и заботу, урывать моменты, чувствовать любовь по всему телу, кажется невозможным.

И Арсений признаётся ему в любви — в этом бешеном количестве окситоцина и безграничном доверии, которое растёт с каждым днём и с каждым таким жестом, как сегодня, начиная от настройки душа и заканчивая тем, что на кровать его несут на руках, обнимая крепко. Арсений признаётся ему в любви — внутри себя, принимает это чувство, и час за часом испуг меняется с этой любовью местами, но словами не говорит, потому что ни одно чувство и ни один гормон не пропадает из организма мгновенно.

Химия говорит, что на выработку окситоцина от любви уходит много времени, но Арсений с сомнением смотрит на эти теории теперь. Время в целом есть очень условная единица. А вот чувства — они ощутимые и настоящие, и сейчас они месивом из ощущений бродят по его телу, когда Антон, напоминая про своё обещание, опускает его спиной на матрас и тянет вниз слабую резинку пижамных штанов, под которыми у Арсения ничего нет.

Арсений смотрит на него снизу вверх своим замутнённым без линз взглядом, но от него не ускользает та самая «домашняя» плавность, в которой сквозит искренность и то же доверие, кажется — уже очень-очень давно, и это снова заставляет Арсения сомневаться во всём, что о чувствах знает этот мир. Это пугает его тоже — контролю не поддастся хаос; но Арсений улыбается мягко вихрастой макушке, что между его ног движется, то и дело покусывая внутреннюю сторону бедра и покрывая поцелуями кожу; и издаёт гортанный и сиплый стон, голову назад запрокидывая, когда горячие губы накрывают головку его члена и так сладко посасывают.

Антон опять играется с пирсингом и лижет уздечку, покрывает мягкими поцелуями ствол, по очереди втягивает яички, и Арсений сжимает в ладонях простынь от этих простых манипуляций. Тот всё ниже и ниже спускается, не заглатывая, но языком лаская мошонку и вход — и Арсения подкидывает от чувств. Он никогда не думал, что ему будет доставлять удовольствие язык, мягко лижущий его между ягодиц и раздвигающий стенки, но Арсений подаётся вперёд и раздвигает ноги шире, постанывая тихо от мурашек, устроивших на его теле Ледовое побоище. Руки устают цепкой хваткой сжимать свитер, по коже живота гуляет прохлада комнаты, а возбуждение мягкое, не обыденно-сжигающее, но свои лапы росчерками охватившее всё тело. И между шумом в голове Арсений ловит мысли, что с Антоном совсем всё иначе, что он, по ощущениям, подстраивает его биоритмы от себя; или же они сами того хотят.

Арсений больше всего боится утонуть — и потерять себя за этим, стать безликим влюблённым, кого накрыло безумное обожание предмета воздыхания. Такое уже было однажды, и теперь этот страх возвращается снова — несмотря на то, что когда-нибудь эта слепота разобьётся.

Антон рассказывает нежной хрипотцой ему легенду, укрыв одеялом и обнимая со спины в ожидании, когда Арсений уснёт, что однажды на Земле собрались все человеческие чувства, и сумасшествие предложило поиграть в прятки. Лень укрылась за ближайшим к дороге камнем; Вера поднялась на небеса. Зависть спряталась в тени Триумфа, что забрался на самое высокое дерево. В расщелину того дерева юркнул страх. Ложь нырнула в глубины океана, но на самом деле спряталась в радуге, а на крыле бабочки примостилось Сладострастие. Одна лишь Любовь не знала, где ей спрятаться, и тогда она выбрала куст роз.

— …Сумасшествие обнаружило всех, кроме любви. Долго оно бродило по земле в поисках, думая, как же всё-таки трудно её найти. — Антон переходит на шёпот и целует Арсения в мочку уха. — Но оно услышало едва заметный шум веток и бросилось к кустам, в надежде, что игра на этом кончится.

Арсений задерживает дыхание и переворачивается на другой бок, не открывая глаз, и запускает руку Антону подмышкой. Вдруг эта поза кажется ему удобной: он начинает гладить его между лопаток, впервые, кажется, не чувствуя себя блочным конструктором, когда он засыпает с кем-то, а мягким, согретым пластилином. Антон пахнет почти хрустящим, только такое слово вертится на уме, пыльным запахом дома и травяным чаем, который на себя пролил — никаких метафор, только голые факты. У Арсения по телу растекаются остатки оргазма вместе со сном, увлекая его куда-то в пространство, но тихий голос Антона продолжает вещать легенду, которая в дрёме сопровождается расплывчатыми картинками в голове.

— Когда Сумасшествие раздвинуло ветви, оно услышало крик и само почувствовало боль — острые шипы оставили следы на его руках. Они же поранили Любви глаза. Долго Сумасшествие просило о прощении, на коленях молило и каялось, и в конце концов пообещало навсегда остаться рядом с Любовью. С тех пор Любовь слепа, а Сумасшествие водит её по миру за руку. Вот и…

— Кто из нас Любовь, а кто — Сумасшествие? — перебив, спрашивает он едва, кажется, слышно, но связки больше напоминают ленты, то ли бантиком, то ли не поддающиеся на манипуляции.

Но, кажется, он знает ответ и так.

— Как же я рад, что встретил тебя, — слышит он ещё, непонятно сколько времени спустя, то проваливаясь, то выплывая на мгновение из полусна.

Арсений засыпает.

***

Арсений копошится в одеяле и тянется, потому что его мышцы после сна напоминают скомканный пакет. Он пихает чей-то бок и лениво разлепляет глаза — Антон сидит с ноутбуком и отвлекается от упорного печатания.

— Доброе утро, — тихо бормочет он и улыбается, а потом отставляет технику в сторону и наклоняется, чтобы поцеловать. — Скажешь про зубы, я впишу тебя в «Солнцепарк», как тварь-вонючку, которая живёт в форточках.

Арсений сипло смеётся и понимает, что его голос не выдержал вчерашней двенадцатичасовой болтовни.

— Там нету твари-вонючки, которая живёт в форточках, — протестует Арсений с улыбкой и кладёт Антону ладонь на шею, когда тот наконец-то его целует.

Арсений не может чувствовать себя лучше, чем рядом с ним. Он врёт, конечно может — с самим собой; но не с другими людьми. Они лениво целуются, валяясь в одеяле и файл второй части «Солнцепарка», открытый на ноутбуке, остаётся забытым.

— Если я тебе подарю «Плэйстэйшн» на день святого Валентина, мы будем играть в него у тебя дома? — спрашивает Арсений.

До праздника всего несколько дней, и вряд ли он успеет вовремя — но Арсений и так не знал, что дарить, и лучше хорошее, но с опозданием.

— Ты хочешь вообще забить на Серёжу? — хмыкает Антон смешливо.

— Нет, но он отказывается играть со мной в дракончиков.

— Которые ели пончики?

— Нет, которая игрушка для детей.

Арсений смеётся и наконец находит в себе силы сесть. Тело приятно расслаблено, хоть и ощущается тяжёлым — зато выспавшимся, несмотря на то, что легли они в три.

— На завтрак что будешь? — спрашивает Антон, выпутываясь из одеяла.

— Омлет и блинчики, — Арсений не строит из себя мистера «Робость и тактичность», потому что он не способен устоять перед готовкой своего парня.

«Свой парень» в голове до сих пор звучит странно, но до одури приятно — а Арсений наконец перестаёт задаваться вопросом, почему они так долго ходили вокруг да около. Ходили — значит надо было, чтобы сейчас эта «одурь» была.

Потому что Сумасшествие и Любовь — это они оба, вместе, будто нектарины; персик и слива.

— А сколько времени вообще? — хмурится Арсений, потому что за окном как-то слишком мрачно.

Это, конечно, Питер, но не настолько, чтобы давить собой, хотя Достоевский бы с Арсением поспорил. На самом деле город, видимо, хочет, чтобы люди тут на его фоне светили ярче, а лекция про образ жёлтого Петербурга была у Арсения во время секса на прошлой неделе. И секс был хороший, и лекция — они с Антоном вообще к четвёртому десятку открывают в себе трахательную чакру или, может, теряют ключ от «замка» в паху — чёрт знает. Но лучше сексуального партнёра, чем Антон, у Арсения не было — они совпадают по кинкам и предпочтениям, да и сам факт, что они встретились к тридцати уже подразумевает наличие минимального опыта. А у Антона он богатый настолько, что Арсений чувствует себя содержанкой — и не ревнует вовсе, потому что такое золото в любом случае досталось ему. Грустно только то, что мемы про секс после двадцати пяти перестают смешить — раньше Арсений с ними совпадал, потому что спал с кем-то раз в пару месяцев, для проформы и разрядки.

А теперь — чуть ли не каждый день, и он заново открывает для себя занятие любовью как явление, больше не находя себя в мемах про «между сном и сексом я выбираю сон, потому что завтра на работу». Между сном и сексом он выбирает сон, потому что завтра на работу, и секс в преподавательской на этой самой работе.

— Два тридцать, а что?

Арсений, испугавшись сначала, начинает суетиться, потому что он точно не планировал оставаться у Антона так надолго; у него всё-таки есть собачье дитё, за которым нужно ухаживать.

— Если что, я позвонил Серёже и попросил остаться с Пузиком ещё вчера, — говорит Антон мягко. — Ты был таким уставшим, и я понял, что хрен ты от меня выберешься сегодня в семь утра, чтобы гулять с псом. Позвонил, когда ты был в душе. У тебя же выходной, да?

— Да, — растерянно говорит Арсений, хлопая глазами.

Арсений думает, что если бы его чувства в тот момент решили визуализировать, то он был бы подборкой видео-фэйлов, когда люди падают, бьются и делают всякую показную ересь типа сальто на краю стола, чтобы этот самый стол встретить лбом. Вот приблизительно так же он встречает любовь, которая бьёт по сердцу так, что энергетики и кофе должны встать в очередь. Арсений не верит, что можно быть настолько дальновидным и заботливым, как Антон, чтобы даже про собаку его подумать — а они вместе даже меньше месяца. И Арсения в этом топит просто с головой, волной утягивает в пену, и все его страхи камешками коцают ему по коже — потому что в таком парне невозможно не пропасть.

Легенда, возможно, умолчала, что Сумасшествие и Любовь никто больше из чувств не видел, ни лень, ни зависть — потому что Сумасшествие стало глазами Любви и увело её в далёкие места, которые никто не найдёт.

Но пока Арсению это всё так неважно, потому что он тянется к Антону и, обхватив его лицо ладонями, целует его крепко, прижимается к нему, потому что не знает, куда ещё себя деть.

— Ты самый лучший, — бормочет.

Не важно, потому что Антон должен знать, какой он замечательный и больше никогда не думать, что он Арсению мог не нравиться с самого начала, не бояться предлагать свидания, хоть тот входит во вкус и теряет, кажется, всякую неуверенность. Потому что тому всего лишь было нужно, чтобы его любили в ответ, и неважно ему, откуда эта любовь берётся.

— А теперь, раз я до вечера свободен, может, я всё же почищу зубы, и потрахаемся? — тянет Арсений чуть лукаво, щурясь и поглаживая Антона по загривку.

Антон, конечно, не может отказаться.

***

Студенты галдят на весь коридор — Арсений снова опаздывает, потому что в этот раз они с Антоном действительно стоят в пробке; так что минет водителю ничуть их не задержал и лишь скрасил ожидание. Максим что-то усиленно доказывает группе, пытаясь говорить на пониженных тонах, но получается из рук вон плохо — Арсений прислушивается из интереса и замирает за поворотом. Все они, когда учились, были уверены, мол, никто из преподавателей не знает, что студенты о них судачат, но сейчас Арсения смешит эта наивность, и он любит собирать о себе сплетни. Совсем не злится; это что-то из человеческой природы — или из «Рен-тв».

— …Да я вам говорю, они с Шастунье мутят, точно, вы видели, они были на жаб надутых похожи, когда на той неделе Антоха Андреич заходил!

Антохой Андреичем Арсений обязательно назовёт кота, если решит завести; главное, чтобы Пузик не решил стать частью природной цепи питания, конечно, и не съел несчастное животное.

— Бля, да не выдумывай, у Попова жена вроде есть, — отвечает ему Шевелев, и Арсений хмыкает — откуда такая осведомлённость?

Хотя кольцо он долго носил ещё после развода, потому что оно было оберегом от попыток студенток его соблазнить и развести на пятёрку или зачёт; вряд ли у них что-то бы получилось, конечно, но как минимум попыток было гораздо меньше.

— Да он ебётся с мужиками, блин! По нему же видно, — рьяно спорит Заяц.

Арсений усмехается; прямо так и веет гейскими волнами от него, что даже его мужик долго был уверен в натуральной натуральности Попова и боялся к нему подкатить.

— Да может хватит обсуждать, с кем там Попов, а? Он сейчас придёт, пизды вам даст, — говорит Мартыненко, и Арсению приятна такая забота о его личном пространстве.

— А откуда такая осведомлённость, каким конкретным образом выглядят люди нетрадиционной сексуальной ориентации, а, Максим? — говорит он с мягкой улыбкой, выруливая из-за поворота, и звенит ключами. — Проходите, господа.

Вот уж кто тут жаба, так это Максим в тот момент — будь его воля, глаза бы вывалились и намотались на ближайший столб, как в том жутком мультике, который был популярен лет десять тому назад, где кишки, кровища, и вот это всё — но Арсений был молод и его прикалывало. Заяц тушуется сразу и краснеет в тон половины своей толстовки. По правде говоря, Арсений себе такую же приобрёл по его информации, но Максиму не обязательно об этом знать.

Естественно, при нём разговор не продолжается, но Арсений знает, что Максима застебут друзья за такой промах — и это достаточное наказание за такую мелочь. На самом деле, слушать сплетни о себе достаточно забавно, и Арсений едва ли напрягается, но всё-таки после пары решает разведать ситуацию — неожиданное признание во грехе им с Антоном не нужно. Даже если не уволят, коллеги заклюют, а если просочится куда, то плакали Антоновские романы — те и так идут с намёком на однополые отношения; да и Арсений не хочет слететь с половины конференций. Ситуация неприятная, но пока так; тем более, не то чтобы Арсений хотел делиться с кем-то своей любовью. Лучше как мышенька - ему не сложно.

— Дарья, останьтесь, пожалуйста, на минуту буквально, — просит он Мартыненко учтиво, когда все покидают аудиторию после занятия; Аня рядом с ней выглядит чуть напуганной, но, бормотнув что-то про ожидание за дверьми, удаляется. — Не пугайтесь, ничего такого, — он улыбается ей, заламывающей пальцы, чтобы не нервничала. — Просто хотел узнать, откуда слухи про мою личную жизнь пошли.

— Я не знаю, это парни всё…

— Я понимаю, вы тут не при чём, благодарен вам за защиту, — Арсений усмехается. — Не думайте, что это вам поможет на экзамене, но как человек человеку от меня искреннее «спасибо».

Даша улыбается робко и молчит недолго, будто подбирая слова, но в итоге говорит очень пространно:

— Ну вот поэтому, Арсений Сергеевич.

Тот хмурится и складывает руки на груди.

— Просто вы последнее время… очень изменились, как-то мягче, что ли, стали, счастливее, вас не узнать буквально, раньше очень суровый ходили. Простите пожалуйста, — осекается она. — Да и вас с Антоном Андреевичем с филологии часто вместе видят, вот и начали надумывать. Не обращайте внимание, у нас всех со всеми сводят от скуки, — говорит она, качаясь на пятках.

В аудитории так тихо, что отсутствие шума звенит в ушах. Арсений сдвигает брови ещё сильнее, и голова начинает болеть от напряжения - не то чтобы он замечал в себе перемены; не говоря о том, что они стали заметны остальным. Всё в его руках, нет же ничего того, что он не мог бы прекратить при желании или хотя бы не выдавать - ему так казалось, по крайней мере. Но теперь он ни в чём не уверен.

Доверие к самому себе ломается так легко и глупо, как тонкие пробирки - одним движением. Они валятся из его рук - конечно, метафорически; чёрт бы побрал и эти метафоры.

Арсений задумчиво смотрит в пол, как сумасшедший, до которого понимание, что он безумец, ещё пока не дошло, но оно точно в пути. Как Раскольников — лезет сразу в голову, — который ещё не понял, что убил за деньги двоих человек. Страх подбирается к нему медленно, но верно, не оставляя никаких прежних мыслей, слова Даши ему кольями между рёбер, потому что он всегда держал контроль и чёткие границы, но теперь — нет. Теперь всем вокруг видны перемены, даже едва с ним знакомым людям. И это накрывает его не разочарованием от проигрыша в игре с самим собой — потому что Антон на ту дискуссию давно уже забил — его накрывает отчаянием. Он ведь так верил в свои слова, и в то, что все чувства можно держать в руках — и сам же не смог; и теперь как будто все его установки нуждаются в переработке, а сам Арсений — в поиске, кто же он сам и что в нём поддалось этой бешеной, скорой любви.

Антон про эту самую любовь в романах тоже ему лекции читал несколько их ужинов подряд; и про то, что Раскольников с Сонечкой были вместе от отчаяния, и то, что жизни поручик без прекрасной незнакомки больше не видел, и сколько нездорового в любви классиков. И Арсений теперь чувствует себя таким же, как герои книг, теперь — он чувствует себя слепой Любовью. И это внутри сталкивается со всеми чувствами, что вызывает в нём Антон — тёплыми, нежными и восторженными; и, кажется, кортизол добивает его и без того всполошившееся сердце.

— Арсений Сергеевич, всё в порядке? Простите, если я что-то не так сказала, — начинает оправдываться Даша, и Арсений находит силы, чтобы ей улыбнуться.

— Всё нормально, спасибо, что ответили, Дарья, можете быть свободны, — говорит он легко, чтобы та не надумала себе чего и не нервничала ближайшие тридцать недель — Арсений помнит себя студентом.

Дверь за ней закрывается, и Арсений в себе закрывается тоже, загруженный и хмурной; он только вечер назад думал про это, будто чувствовал. У него ощущение, что он съезжает крышей, но на этом жизнь не заканчивается, конечно — ни на его страданиях, ни на улетевшей кукушке. По хорошему бы это всё с Антоном обсудить, объяснить, что к чему, но для начала Арсений решает объясниться сам с собой и сделать шаг назад — чтобы мысли перестали орать на него так, как орут сейчас.

Но чувство такое, будто его бросили — разум, наверное, покинул.

Книжная глиста любимая

как смотришь вечером кино глянуть?

я всякую тупую срань на поржать нашёл

Арсений

прости, не могу сегодня

потом как-нибудь