Арсений стоит с небольшим чемоданом на перроне и тоскливо смотрит на сапсан, манящий в пять утра своей близостью. Арсений сидел с макетом проекта до двух, и спал где-то столько же, чтобы, конечно же, невероятный, потрясающий, неподражаемый и невообразимо тупой Антон Шастун проспал. А Арсений по глупости своей отдал ему их билеты. Ему простительно — он почти не вылезал из работы все дни до сегодня, а Шастун получит в очко анальную пробку в виде винта; Арсений уже подобрал, пока ждал его. До отправления пять минут, и Арсений подумывает прилепиться к крыше, как в куче лажовых фильмов, или выдать себя за кого-то, например, за «вы знаете, кто я такой?». Проблема в том, что он хуй простой, который в свой двадцать девятый день рождения стоит на перроне и сосёт с командировкой из-за того, что его необыкновенный, умопомрачительный, удивительный и невиданно полоумный коллега Антон Шастун небось своими медузьими ногами собрал все лестницы мира. Арсений тайно надеется, что ещё и все собачьи лепёшки лицом, но отменяет это желание; ему всё-таки с ним четыре часа куковать на соседних креслах. Если этот придурок вообще успеет на поезд.

Впрочем, сосать — это тоже талант.

Тем не менее, несмотря на отсутствие секса (с кем-то, кто не Шастун, конечно, потому что тот не считается), Арсений сегодня рад избежать отсоса у жизни — Антон прибегает за две минуты. Арсений же даже не бьёт его поясной сумкой с утками (подарок от Эда) по голове, пока они молча прыгают в поезд — но пиздит его потом. Он бы и поорал на него, но сонных и бледно-сине-зелёных людей в вагоне жалко — поэтому шипит удушенно и крайне злобно:

— Ты охуел?! Блять, пиздец ты, конечно, как же ты меня заебал, ты когда-нибудь будешь планировать свою жизнь хоть на какой-то процент?! Блять, чё сегодня? Стадо бабушек дорогу переходило? Таксист поехал из Мытищ? Ты нырнул в лужу? Что опять, нахуй, заставило тебя, блять, с расстёгнутой ширинкой бежать через пол-Москвы, чтобы мы почти опоздали на поезд?

Антон терпеливо выслушивает весь его яд, а потом испуганно зыркает вниз, где из ширинки топорщится его член в боксерах.

— Чтобы я ещё хоть раз тебе нахуй что-то доверил. Блять, да чтобы хоть раз я вообще с тобой связался вообще, Паша, по-моему, решил, что погубить мои нервы проще, чем уничтожить меня самолично. И сидеть не надо. Сука, — плюётся Арсений.

Антон, взъерошенный и потрёпанный как столетняя губка после миллиона помывок посуды, на удивление не отвечает на всю его агрессию, а только усмехается.

— Проспал.

— Проспал, блин?! — взвывает Арсений с новой силой, и какая-то женщина с ужасным макияжем в стиле «упала в палетку с тенями» шикает на него недовольно. — Проспал, нахуй. А ты что делал?! Я вот макет выдумывал, блять, для рекламы, чтобы нам было чё этим хуесосам завтра предложить, а ты? Порно пялил до шести утра? Придумывал новые способы меня в койку затащить? Ах, да, кто-то же вчера сдал проект и праздновал, наверное, — гадко и неискренне говорит Арсений.

— Нет, я просто проспал, потому что сплю дохуя, — спокойно отвечает Антон, но по поджатым губам становится ясно, что Арсений уже подёргал не за те проводочки и он вот-вот изойдётся на ответное говно. — А макет мог даже и не придумывать, показал бы просто им своё сверкающее эго.

А макет Арсений, собственно, делал для — Галочка, ты щас умрёшь — «Колгейт тотал».

А мог бы просто предложить ролик, где парень соблазняет девушку на секс своими сияющими белизной зубами. Замутили бы ещё коллаборацию с «Дюрексом», а Паша ему — премию.

— Гандон, — бросает Арсений и отворачивается к окну.

Но через минуту ему под нос суют бутылку рома — с момента, как Антон сделал им шикарные продажи, этот ром с новыми вкусами ему присылают в качестве эксклюзива задолго до поступления в магазины. И теперь тот протягивает ему клюквенный — Арсений даже не знал, что такое может существовать. Водка — да, но не ром, и он заинтересованно оглядывается на розоватую бутылку.

— С днём рождения, Арсений, — говорит Антон так ровно, будто решил дать Арсению сегодня в качестве подарка облить себя помоями с ног до головы.

Но лучше бы в качестве подарка не косячил и извинился перед нервной системой Попова, которая дрожит и кряхтит хуже, чем этот жуткий скрипучий антоновский стул. Который эту же нервную систему и заставляет дёргаться, когда они в офисе. Но два дня без этого стула тоже прекрасно, хоть Арсений и не представляет, сколько ещё феерического говна умудрится натворить Шастун. Главное — получить контракт, чтобы Паша их погладил по головкам и отпустил с миром перегрызать друг другу шеи дальше.

— Откуда ты?.. — спрашивает Арсений, перехватывая бутылку и начиная разглядывать её обёртку. — Блин, как классно…

Самое то, чтобы в Питере отметить день рождения сегодня вечером под какой-то жуткий сериал с «России-1», где провинциалка в платочке едет в Москву и наворачивается на мостовой, чтобы встретить богатого женатика и очаровать его с первого взгляда. Арсений один раз ездил туда в годы учёбы и сердечно хотел ещё, поэтому перспектива встретить последний год до роковой тридцатки там не так и плоха.

— Да «вк» напомнил, — отмахивается Антон.

Арсений, в принципе, не ожидал другого ответа; он кивает и говорит тихо:

— Спасибо. Но это не значит, что ты не будешь сожжён.

Антон усмехается и кивает тоже, а потом откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза; Арсений следует его примеру, натянув на глаза маску в виде лисы, и Антон пытается придумать шутку, но терпит поражение. Арсений довольно улыбается.

Когда он начинает засыпать, в голове проскальзывает мысль, что он давным-давно удалил Антона из друзей.

***

Они заваливаются в номер, и у Арсения есть серьезные основания полагать, что вместо рома под сериал в день рождения он подарит себе приём у мануального терапевта. Видимо, двадцать девять это тот возраст, когда четырёхчасовая поездка в сапсане вызывает только одно желание — выбросить копчик в помойку. Арсений тяжело вздыхает и проходит внутрь, и за ним в номер проходит не менее уставший, невыспавшийся и кряхтящий Шастун. И Арсений в первый раз его понимает на все сто процентов — против болей копчика бессилен даже Иисус. Арсений уже представляет, как он сейчас упадёт на кровать и разляжется звёздочкой, чтобы растянуть все свои каменные мышцы, и улыбается даже от этих мыслей, но врезается в суровую реальность похлеще, чем в фонарный столб.

Он смотрит на одну двуспальную кровать.

Антон, видимо, тоже слегка обескуражен, совсем чуть-чуть, у него от удивления всего лишь сложился второй подбородок. Они оба сходятся во мнении, что это непотребство тут же надо разрешить, иначе кому-нибудь придётся спать в ванной — а Арсений пробовал, и это как-то вообще безрадостная перспектива. Теперь уже для шеи. Сегодня вообще удивительный день, когда они с Антоном хоть в чём-то сходятся. Даже в скорости полёта до стойки регистрации.

— Ещё раз здравствуйте, извиняюсь за беспокойство, но…

-…но у нас там…

— Не перебивай меня, — огрызается Арсений. — У нас кровать од…

— Одна двуспальная, а нам нужно было две одноместных, — продолжает настойчиво Антон. — А ты кота за яйца не тяни, хули, извиняюф за биспакойство, — передразнивает он Арсения.

— Это вежливость!

— А я хочу спину размять!

— Я тоже хочу!

Девушка за стойкой немного смятённо поглядывает на них исподлобья, делая вид, что смотрит на самом деле в компьютер, и Арсению становится стыдно, что ей приходится всё это терпеть.

— Короче, нам бы хотелось поменять номер, наверное, произошла какая-то ошибка, — улыбается он неловко. — Извините моего коллегу, он крайней степени невежда.

— Невежда — это тупой человек, а я уж тогда невежливый, тоже мне, блять, умник, — шипит Антон.

Девушка покашливает неловко, и они резко поворачивают к ней головы, все во внимании.

— Извините, действительно произошла ошибка в бронировании, но я ничем не могу помочь, на ближайшие две недели у нас все двухместные номера с раздельными кроватями заняты. В качестве компенсации отель может предоставить вам мини-бар бесплатно и презент от нашего ресторана.

На секунду повисает тишина. Арсений растерянно облизывает губы и смотрит на Антона.

— Как вы предлагаете двум взрослым мужчинам спать в одной постели? — вспыхивает он. — Да я не из таких! — говорит он глядя в глаза Антону.

Жопой об косяк, как. Вернее, о член. Из таких он, просто Шастунофоб. Но бедной администраторке не обязательно это знать, конечно.

— Да и я, знаешь ли, тоже!

И Антон из таких, потому что он же его трахал, получается.

Арсений ловит крайне пристыженный и виноватый взгляд девушки и весь пыл как-то уходит; она же в самом деле не виновата в том, что у них поехала система.

— Изв…

— Это вы нас простите, просто стресс. Завтра важная встреча, — оправдывается Арсений.

Девушка явно расслабляется, и, откланявшись, они понуро плетутся назад на свой третий этаж.

— Но если будешь ко мне лезть, я тебе откушу член, — предупреждает его Арсений, и именно в тот момент мимо них проходят люди. Антон ухахатывается и чуть не встречает лбом поручень.

— Для того, чтобы его откусить, тебе нужно взять его в рот.

— Ради такого я не против, — плюётся Арсений и прикладывает к двери карту.

***

Оказывается, у Арсения душа болит больше, чем копчик, потому что Антон ест купленную шавуху прямо на кровати и успевает, конечно же, накапать соусом на простынь, а ещё своими вонючими носками залезть под одеяло. Насколько они вонючие, Арсений, конечно, не проверял, но сам факт вымораживает его душную душонку, и Арсений не выдерживает.

— Пошли гулять, — предлагает тот на свою голову, и его нервная система взвывает в предвкушении катастрофы.

Он устал сидеть в душном, подстать жильцу, номере, и сон не идёт, а копчик в лежачем положении ноет ещё сильнее. Да и кресло — туфта. А Питер он не видел лет семь и очень хочет побродить по каналам и улочкам; и он бы мог, безусловно, пойти гулять там и один, но чувство справедливости всё-таки торжествует — Антон, наверное, никогда здесь не был.

— Ты сам предлагаешь мне гулять?.. — переспрашивает Антон, дожёвывая шаверму и угадившись соусом от и до, и Арсений, тяжело вздохнув, кивает головой.

— Только чур без этого лавашового чудовища, которое с утра ещё мяукало, ладно?

Арсений знает, что со своей раздражительностью он взорвётся быстрее, чем они выйдут, но с другой стороны, может, фитилёк надежды на адекватность Антона хотя бы в одном случае из ста ещё не догорел. И палка стреляет, и у Арсения, как выяснилось, на него пару раз в год встаёт, так может ему вернётся за все эти годы нескончаемого раздражения.

— Да не мяукало оно! Отъебись от моей еды. То, что ты у нас разрезаешь черешню ножиком, это твоя проблема.

— Ты усрал кровать. Одну на двоих нашу кровать, — продолжает Арсений.

— Ну значит вот щас уйдём и уберут.

— Какое жуткое потребительское отношение.

— Ой, отвали, — бухтит Антон.

— Отваливаю. В душ, — бросает Арсений и поднимается с кровати.

— Эй! — возмущается Антон, но Арсений его уже не слушает и закрывает дверь.

Горячая вода немного расслабляет мышцы, и Арсений даже не хочет обложиться подушками-роликами, чтобы копчик так не болел. Как говорится, в десять лет ты скучаешь по садику, в девятнадцать — по школе, а в двадцать пять — по времени, когда спина и шея не болели. Он заворачивает бёдра в полотенце, выходит и тут же ловит злобный взгляд Антона, который эти пятнадцать минут сидел с угаженными шавермой руками не в состоянии даже тик-ток полистать. Арсений усмехается довольно и идёт к своим шмоткам. Раздражать Шастуна в ответ доставляет особое удовольствие, что-то вроде душнильского оргазма; потому что не всё ж ему беситься.

Выходят они только минут через сорок, потому что Антон будто бы специально застревает в душе на полчаса, а Арсений оставил на раковине мобильник. Потом ещё Антон перебирает все носки, потому что половина из них с дыркой, и это уже ни в какие ворота — Арсений жалеет, что его мозг вообще высрал эту тупую идею.

Гулял бы себе сейчас с кофейком по городу, наслаждался; а наслаждается в итоге видом антоновских ног. Это, конечно, не что-то ужасное, а очень даже симпатичное, в отличие от их обладателя, но не Атланты и не лепнина на зданиях всё равно. Ладно, Арсений немного перевирает — Антон тоже очень даже симпатичный, если бритый и не облитый соусом от шавермы, да и ноги у него, когда чистые и не воняют, даже привлекают немного, хотя Арсений никогда не был футфетишистом. А сейчас Антон именно такой — посвежевший и гладковыбритый, и в глазах почти детский задор. Но внешнее не внутреннее, Арсений знает это лучше, чем вся их фирма — но тапки чаще летят в него.

В конце концов они выходят из отеля и отправляются шляться по городу — Арсений ведёт его пить кофе, но в итоге они покупают ещё бутылочку сливочного ликёра к нему, потому что кофе просто пить уже скучно. Чокаются за здоровье Арсения и даже не раздражаются друг с друга целых полчаса. Конечно же, пока Арсений не решает пофоткаться. Сначала Антон ржёт и своими кривыми лапами снимает его из рук вон плохо, а потом чуть не роняет телефон в канал, пока Арсений старательно забирается на ограждения. Естественно, ржач на этом не заканчивается, зато Антон получает стопкой флаеров, которые они набрали на Невском проспекте, а Арсений наконец-то пару нормальных фоток. Ну и конечно же Антон решает, что потрогать гарантированно ледяную в марте воду в реке — гениальная идея, и поскальзывается на мокрых камнях.

Арсений его ловит из гуманности, но его душная душонка вздыхает так тяжело, будто готова скорее прыгнуть за Антоном в воды Невы и утопиться там, чтобы больше никогда не иметь с ним дел.

Как итог — немного пьяненький сухой Арсений и немного пьяненький мокрый Антон, который искупался в реке по колени. Арсений понимает, что это его предел.

— Я поехал в «Центральную станцию», — говорит он, открывая приложение такси.

— Куда?

— В гей-клуб «Бусинка», — цокает Арсений. — Я всё ещё надеюсь отпраздновать день рождения вкусными коктейлями и хорошим сексом с кем-то кроме тебя, а то эта закономерность совершенно не прельщает.

— Ой, бля, ты думаешь я прям в восторге? Я бы сказал, что ты плохо ебёшься, если бы я помнил. Хотя, может, моё беспамятство тоже знак, — выпендривается Антон, и Арсений цокает ещё громче.

— Не порть мне день. Пожалуйста, ты свободен от моей раздражающей рожи, водитель Антон приедет через три минуты. О, смотри-ка, тёзка! Хотя, наверное, каждый Антон будет менее раздражающим, чем ты, — фыркает Попов. — Отель сам найдёшь. Всё, ариведерчи!

— Пока, придурок, хорошо потрахаться с мужиком тебе! — кричит Антон ему в след, и Арсений опускает глаза, шумно выдохнув.

Он чувствует на себе напряжённый взгляд водителя и хочет выйти, как минимум, чтобы избежать стыда. Как максимум — пихнуть Шастуна в реку целиком, и никакой гуманности.

— Друг. Шутит, — тихо бросает Арсений, и водитель кивает, но, кажется, на самом деле ему не верит.

Чёрт бы Антона побрал.

***

А он и побрал.

Нет, начинается всё вполне неплохо: Арсений приезжает к клубу, который вскоре открывает свои двери, и шествует к стойке. Очаровательный бармен делает ему какой-то кисловатый коктейль, бросив напоследок, что такому сладкому мальчику не нужно ещё больше сахара, и Арсений улыбается ему кокетливо — «Бейлис» плещется в крови, с завидным упорством накатывая всё сильнее. Танцует в центре зала и чувствует себя прекрасно — пьяно и привлекательно; ощущает чужие тела вокруг и думает, что сегодня ему действительно перепадёт что-то стоящее.

Палка с неуклюжестью и наглой усмешкой не считается за «стоящее», какой бы там внешне обаятельный Шастун не был.

Арсений на час окунается на время, когда ему двадцать, он трясёт башкой под хиты десятых, всех вокруг раздражая своими волосами, и получает кайф до кончиков пальцев. У него ни предрассудков, ни зажимов, ни стыда — он свободен от всего настолько, что трётся о пять парней в минуту, хлещет коктейли на последние деньги и не думает, как он выглядит со стороны окружающих. Тогда кризис ориентации уже прошёл, и он позволяет себе быть самим собой.

Арсений даже успевает заскучать, хотя и деньги у него есть, и шанс тереться о пятерых парней в минуту; просто это всё кажется уже слишком далёким и чуждым, потому что он уже взрослый и серьезный, да и вообще, за волосы или всратые футболки его точно кто-то да осудит. А носить их в своё удовольствие Арсений уже разучился — ему не к чему эти тревоги. А хвоста и вовсе нет уже с тех же двадцати — и это Арсений Шастуну не простит никогда.

Арсения утягивает в пучину мыслей быстро и незаметно, и весь кайф растворяется, утекая по полу куда-то дальше, а Арсений оказывается у барной стойки со своим коктейлем в руках. Он мгновенно возвращается с небес на землю — в любом случае, все эти пьяные тусовки уже не про него; у него завтра контракт (в лучшем случае) или пиздюли (в худшем). Да и вообще, несолидно как-то.

Арсений цепляется за эту мысль и держит её; с чего он так решил?

Он не может назвать чёткий момент, но знает, что всё пошло из университета, когда за несостоятельность и ребячество ему прилетало от родителей, а за нестандартный внешний вид — от Антона и его компашки. Тогда он научился выглядеть серьёзнее и одеваться строже, сливаться с толпой, быть как все, и с тех пор в этом и застрял. А сейчас он стоит в самом известном гей-клубе Петербурга и думает поехать в отель спать.

Да Арсений-студент бы его сам первый загнобил и назвал душным и скучным взрослым.

В Арсении вскипает злость, граничащая с возбуждением, и он, отставив коктейль на стойку, ныряет в толпу как юнец, потому что тридцать вообще не приговор, знаете ли (только для копчика). Он двигается под ремикс «Руки Вверх» и в тайне надеется пососаться под «Районы-кварталы» с каким-нибудь красавчиком. Он чувствует настойчивые руки на своей талии и подаётся назад; чьё-то жаркое тело прижимается к нему ближе, и почти сразу ладони лезут ниже, к ремню джинс. Арсений продолжает качаться под музыку, надеясь ещё немного ненавязчиво пофлиртовать, и, кажется, сначала встречает согласие. Ещё песню они с этим парнем двигаются в одном ритме, почти соприкасаясь бёдрами, но тот нетерпеливый и жадный — явно мальчишка совсем. Арсений оглядывается назад и встречается с мутным взглядом довольно крупного паренька, который раскачаннее Арсения раза в два. Тот прижимает его к себе ближе и зарывается носом в шею. От него сильно несёт алкоголем, и он, кажется, немного дунул, поэтому его взгляд плутает по комнате, и всё это уже не так классно и приятно — Арсений терпеть не может бухих и неопрятных людей; он сам бывает бухим, но он никогда не позволяет себе прижиматься к людям потной, липкой майкой, надравшись в ничто — наверное.

Он всё ещё не помнит, наверное, к счастью, что там было с Антоном.

Арсений пытается немного отодвинуться от парня и, приметив симпатичного молодого человека, который не выглядит таким нажратым и упоротым, поодаль, хочет двинуться к нему, но эта пьянь продолжает держать его за бёдра.

И тогда уже Арсений начинает жалеть о своих идеях по совершенно другим причинам; делать что-то назло всем своим обидчикам вообще не самая хорошая идея.

Арсений пытается отпихнуть его от себя, и это срабатывает эффектом последней заскрипевшей половицы, после которой злобный огр, дракон или бабушка обязательно проснутся и ты получишь как минимум кучу проблем. Парня выворачивает прямо ему на футболку, потому что тот очевидно слишком пьян, и Арсений от отвращения чуть не выблёвывает кофе тоже; ему мерзко до мурашек, но он старается держать себя в руках.

Арсений бы, наверное, не отказался сейчас послушать, как Антон чавкает. Но, кажется, его действительно чёрт побрал, как Арсений и хотел.

Арсений запоздало отшатывается, когда совершенно не соображающий мужлан лезет к нему, несмотря на заблёванные пол и собственную одежду. Арсений пытается отойти, а толпа сгущается только, но тут его перехватывают за руку и дёргают из людей куда-то в сторону; и он уже готов на что угодно, чтобы закончить этот вечер. Даже пойти за левым человеком — вся романтика юности безнадёжно испорчена.

Когда они немного отходят от народа, его спаситель оглядывается на него, и Арсений не знает, радоваться ему или плакать — на него смотрит Антон. Но именно в этот момент, несмотря на всю степень неприязни к нему, Попов выбирает первое.

— Ты как? — спрашивает тот взволнованно. От него тоже чувствуется алкогольный душок, но он терпимый и хотя бы точно не угрожающий одежде или жопе Арсения.

Хотя над последним надо ещё подумать; но они вроде выяснили, что Антон не домогался до него в прошлые разы, и это успокаивает.

— Херово, — честно признаётся Арсений, кивнув на свою заблёванную футболку — он просто хочет переодеться.

— Пойдём, — говорит Антон и, не отпуская его руки, продолжает тянуть его в сторону туалетов.

Когда они оказываются в относительном свете, Арсений смотрит на него устало, ожидая продолжения банкета. Зачем-то Антон сюда его привёл. Но тот ничего не говорит, а только стягивает рубашку и футболку, оставаясь топлес — Арсений мозгом понимает, что это явно не намёк на секс, но не догоняет, что от него хотят.

— Чё ты смотришь? Надевай, — Антон кивает на футболку, а сам ныряет в какой-то синтетический рубашечный ужас в квадратик кирпичного цвета.

Арсений брезгливо снимает свою футболку и выбрасывает её в мусорку, потому что не жалко; потеря футболки есть меньшее из зол. А сам натягивает светло-голубую футболку с собакой какой-то мультяшной, но чувствует себя намного лучше. Он, конечно, не знает, почему Антон вдруг так к нему добр, да и сейчас, наверное, это не так важно.

Арсений в чистой, сухой одежде — футболка пахнет порошком, и Арсений искренне благодарен, что больше не хочет снять с себя кожу от отвращения. Он моет руки и говорит негромко:

— Спасибо. А ты чего здесь?

Антон улыбается — и как-то по-другому совершенно; без привычной наглости и раздражающей беспечности. В такие моменты Арсений думает, что, возможно, пойди у них всё по-другому ещё в университете, то они бы всё-таки смогли быть друзьями. Они и пытались быть, но потом всё перекосило этим тупым поведением Антона с Журавлёвым. Арсений стоит, смотрит в пол и думает об этом, пока Антон, кажется, отвечает на его вопрос, но все слова пролетают мимо ушей — Антон же иногда умеет быть добрым.

Так почему тогда не был?

— Эй, Арс, ты чего? Так мы пить пойдём дальше или в отель поедем?

— А… Сори, задумался просто. Так ты почему здесь?

Антон закатывает глаза выразительно, а потом смеётся беззвучно и вновь берёт Арсения за руку, словно ему дали безлимитное использование этого жеста и не откусят руку за это.

— Забей, — отмахивается он. — Пойдём пить, ты чё покис?

Он выводит его в шум и гам, в музыку снова, и ведёт к бару — Арсений немного бодрится, когда биты начинают вновь давать по ушам и он понимает, что ему больше ничего не грозит. Алкоголь со всей этой ситуации выветривается, но Антон заказывает ещё кучу. Они оба знают, чем это обычно заканчивается, но сегодня есть твёрдая уверенность, что всё будет иначе. Они начинают говорить о завтрашнем контракте, об универе, вспоминая и Николая Александровича, и Марию Ивановну, и Петра Петровича, ёбнутого электрика, который сам же по пьяни вырубал весь корпус, и сам же его потом пытался врубить.

— У нас один раз на экономике предприятий Елена Вячеславовна подумала, что она ослепла, помнишь?

Антон смеётся глупо во весь свой огромный рот.

— Да, она потом ещё господа благодарила, когда свет врубили, а мы не стали её разуверять.

— Я хотел сказать! — протестует Арсений.

— Ага, я помню, я тебе ещё рот закрывал. Да ладно тебе, я думаю, этой женщине с верой живётся попроще, чем без неё.

— О да. Я потом из-за этого кляпы попробовал, но это не то же самое. Всё-таки от пластикового шарика слюни текут, неприятно. А вот если во влажные ладони слюни натекут случайно, разницы вообще не будет, — подкалывает его Арсений.

— Да иди ты, Арс! — прыскает Антон.

Алкоголь развязывает язык и позволяет игнорировать чавканье Антона гренками и то, как громко он хлещет коктейли — это слышно, и слышно даже сквозь музыку. Но сейчас Арсений почему-то только смеётся, качаясь под что? Правильно, под «Зверей» — лапищи Ромы с группой мощны, и Арсений до сих пор не может поверить, что познакомился с ним.

Антон зачем-то делает зубы из хлеба, и потом начинает пьяно рассуждать о макете рекламы «Колгейта», потому что за весь этот день они так ничего и не придумали. Представлять им завтра катастрофически нечего, и они оба смеются над тем, что Паша точно их уволит; и не дай бог они снова устроятся в одно и то же место.

— Ну смотри, сначала гренки, а после «Колгейта» булка, м? — Антон крошит пальцами хлеб.

Тот уже порядочно пьян, но Арсений тоже — светомузыка рябит в глазах, а алкогольный жар бродит по телу.

— Главное — не устраивайся в продуктовый, — усмехается он.

— А ты — уборщиком. Не переживёшь свиней, — отвечает ему Антон, и это ни капли не смешно, но Арсений всё равно смеётся.

— А ты — в шаверму. Чтобы случайно не узнать, что у тебя там что-то всё-таки мяукало.

— А ты — в школу. Ты не переживёшь «хуи» и «пёзды» школьников.

— Я и так не переживу, я же не педофил. Фу, Антон, противно.

— А ты придурок, если у тебя сразу всё в порно. Мы ж ебались, чё ты? Не хватило чего-то?

— Я откуда помню? Это ты придурок, мат меня не пугает. Меня пугает, что у тебя ноги кривые.

— Резонно. А меня — что у тебя слишком прямые. Ты вообще никогда не косячишь, это возможно?

— Ты косячишь за нас двоих. Двух катастроф креативный отдел бы не выдержал.

— Согласен.

— Ура. Тогда за придурков? — предлагает Арсений.

— Да, за нас, — усмехается Антон.

Арсений вообще слабо себе представляет, сколько в тот вечер они отдают за еду и бухло, и не помнит тем более — они пьют очень долго, несмотря на весь здравый смысл и встречу в час дня. Попов вообще мало чего помнит — у него всё ещё с памятью проблемы после стольких бокалов чего угодно вперемешку, но он уже делает успехи. Он точно помнит, что они кричат «Районы-кварталы» на весь клуб, а потом целуются под них же — губы у Антона всё такие же приятные и мягкие, как в первый раз.

Он точно помнит, что от них шарахается половина Невского и как Антон чуть не сваливается с моста, но Арсений обхватывает его поперёк груди и удерживает. Антон фыркает и говорит, что он не хочет быть Розой.

Арсений абсолютно точно помнит, что Антон чуть не дерётся с охраной отеля, пока Арсений не показывает им их ключ, а Антон бухтит всю дорогу до номера, что вот так и ночевали бы на улице, потому что свою карточку он, конечно же, оставил в номере.

Он совершенно точно помнит, как стоит им зайти внутрь, их губы встречаются вновь, но уже мягче и ласковее, потому что тишина окутывает их с ног до головы и окунает в нежность. Правда, ничуть не трезвит, и Арсений теперь точно чувствует себя собой с ветром в голове.

Арсений кристально ясно помнит, как ладони, голые без колец, гладят его ягодицы и раздвигают их, пока Арсений размеренно двигается на чужих коленях, прижимая голову Антона к груди и пальцами зарываясь в кудряшки. Он помнит всё это детально — чистую грудь Антона без родинок и родинку на носу, губы на своей шее, которые целуют достаточно жадно, чтобы дать почувствовать, но не оставлять следов. Он помнит, как ему царапают спину, и как он стискивает чужую, как между ними едва скользит воздух и как они, счастливые, пьяно целуются, когда их накрывает оргазм.

Арсений помнит, как его обнимают, когда он засыпает, и не чувствует себя одиноким.

***

Зато колокольчик у Арсения вполне себе одинокий. Видимо, его внутренняя церковь продала колокола нейронам за долги.

Он утыкается лбом в чью-то грудь и уже не стремится оттолкнуть тело из-за жары; спасибо, кондиционер, за службу честную. Ему дурно от собственного перегара, но тело такое размякшее, расслабленное, будто все разы до этого у него секса не было вовсе. Арсений мыслит с трудом, и воспоминания у него дохлые и неспешные; он помнит, как Антон помог ему уйти от этого нажравшегося засранца, а остальное покажем позже, загрузка файлов, но Арсений и не стремится узнать, с кем он переспал этой ночью. В заднице немного печёт, но Арсений, несмотря на похмелье, чувствует себя отдохнувшим. Слишком отдохнувшим для человека, который ушёл из клуба под утро, но пока это осознание тоже не сильно бьёт по голове.

Арсений почти знает, кого он увидит, открыв глаза; рукой, закинутой за голову, он нашаривает кудряшки, и всё яснее, чем белый день, и даже чем зубы после «Колгейта».

Арсений вспоминает чужие руки, губы и оргазм. И эти кудряшки. А ещё родинку на носу. Но в этот раз у него уже нет сил подскакивать, истерить, что-то решать, орать, что Антон до него домогался — потому что тот не домогался. Потому что Арсений стягивал с него ту ужасную рубашку, а потом стонал, сидя на нём. Потому что Арсений устал быть правильным, строгим, устал не косячить и носить на работу только белые рубашки. И переспал с причиной всех этих замашек уже в третий раз; хотя, наверное, виноват не только Антон, но и он сам, позволивший себе повестись на чужие глупости.

Но сил думать об этом нету тоже; он переворачивается на спину и тянется, сладко постанывая, когда по затёкшим мышцам ударяет кровь. Начать надо с того, чтобы ни о чём не жалеть. Он садится, едва разлепляя глаза, и Антон сразу начинает шебуршиться в одеяле, когда холодный воздух кондея доходит до его жаркой груди.

— Привет, — тихо говорит он и кончиками пальцев касается ямочек на копчике, и Арсений от этой щемящей нежности хочет заскулить и сжаться в комок.

А копчик, кстати, доволен и не болит больше. Конечно, если ты его так размял, придурок.

Арсений сидит и разглаживает складки на одеяле, потому что соображает он очень туго всё ещё.

— Чё, даже вопить не будешь? — рушит всё Антон.

— Отъебись, — огрызается Арсений.

— Это была разовая акция? Хорошо же посидели вчера.

— Трёхразовая. То, что мы хорошо посидели, — «я на тебе, вернее» — выкидывает мозг, — не значит, что я воспылал к тебе любовью. Надо что-то с этим делать, Антон. Ты же и сам не особо-то счастлив со мной по пьяни хуйню вытворять.

Антон молчит, и Арсений откидывается назад на подушки.

— По тебе видно, что ты меня не любишь, — говорит Арсений ровно. — Сложно было бы не видеть, учитывая, что ты орёшь, как курица резаная.

— А ты орёшь как живая. Живая орущая курица. Отъебись.

— Сам отъебись.

— Да хули ты хамишь-то мне?

— Да потому что нехуй меня перестёбывать, понятно?!

Они замолкают.

— Да, ни в какие ворота ваще, — соглашается Антон. — Ладно, у нас встреча с этими зубными феями сегодня. А сколько, кстати, времени?

Арсений оглядывается на телефон, который безбожно разряжен и естественно послал будильник туда же, где побывал Антон этой ночью, но антоновский «андроид» ещё жив и показывает двенадцать двадцать. А встреча у них в ресторане в получасе отсюда. Через сорок минут.

Антон смотрит на огромные глаза Арсения видимо, и спрашивает чуть боязно:

— Ну так чего там?..

А вот теперь бьёт.

— Блять, встаём, встаём, нахуй! — вскакивает Арсений. — У нас десять минут, нахуй, жопу поднимай свою тощую!

А может он и правда живая орущая курица. Осталось взять кастрюлю и можно снимать тик-токи.

— Я в душ! — хватая полотенце, заявляет Арсений.

— Ага, хуй тебе!

— Хуй я ночью получил, так что сам иди на него!

Арсений стартует в ванную бегом, но не успевает закрыть дверь, потому что Антон заваливается следом.

— Эй!

— Да что я там не видел?! Теперь точно, а у нас встреча нахуй, прекращай бесить, Попов!

— А ты… ты… да хуй с тобой, Шастун, — выдыхает гневно Арсений и пускает его к себе в кабинку.

— Всегда при мне, — рапортует Антон.

И душ, конечно же, врубается на режим тропиков, и обливает их и без того упирающихся в потолок вдвоём в кабинке.

— Сука, я от тебя заразился косячеством! — взвывает Арсений, стараясь смыть сперму с живота и намыть член одновременно.

— Ау, блять! Локти не расставляй! — бухтит Антон и даёт ему коленом в бедро.

— Ты охуел, придурок?!

— А ты?!

Когда они всё-таки вылезают из душа, Арсений мельком глядит на них в зеркало, и понимает, что это фатальный провал. У Арсения вся грудь и шея в засосах, а у Антона обкусан кадык и прямо на нём рдеет фиолетовое пятно.

— Пиздец, — резюмирует Антон.

— Сука, да мне же ни одна водолазка не скроет это говно… — то ли скулит, то ли воет Арсений, но обвинять Антона хоть и хочется, но не можется, потому что если тот и скроет своё, то будет выглядеть как конченый додик.

Антон тяжело вздыхает и дёргает его за руку, прямо как вчера, но уже с меньшей заботой, а просто потому что у них нет десяти минут на рассматривание итогов секса, и в этом он прав. У них есть пять, чтобы стать похожими на людей.

— Да блять! — вопит Арсений, когда начинает рыться в своём чемодане и понимает, что его белая рубашка обоссана опоссумом, а пиджака и вовсе нет. — Сука, вот ещё раз ткнёшь свой хуй в меня, я тебе его точно откушу, — злится он. — Надеюсь, эта дрянь в полной мере к тебе вернётся, идиот.

— А нехуй вот спать с кем попало! Со мной, например, — Антон роется у себя в рюкзаке и кидается в Арсения худи и водолазкой. — Надевай, хоть выглядеть будешь нормально, а не так, будто ты сбежал со свадьбы, которую вёл.

— Мы идём на важную встречу, блин! Ты хочешь, чтобы на встрече, за которую нам Паша может обоим пооткусывать не только письки, но и головы, я был в этом?!

Он рассматривает эту огромную розовую зефирку в виде худи и уже чувствует, как пишет заявление на увольнение.

— Ну а что делать, я что-то не вижу у тебя запасного костюма, что странно, тЫ жЕ со МнОй ехал, — язвит Антон. — Надевай давай. Блять, чемодан взял, а шмоток толком не взял. И у тебя воняют штаны. Если ты наденешь брюки с худаком, то будет ещё хуже, как будто ты студент-переросток. У тебя есть джинсы ещё?

Арсений сглатывает.

— Ну есть… С дырками на коленях.

Антон смотрит на него, натягивая носок с рисунком картошки фри. Арсений бы и сам на себя сейчас со стороны посмотрел с максимальной красноречивостью.

— Ого, ты такое ещё носишь?

— Бывает, — бросает Арсений, хотя не носит, просто не было чистых, но заводится тут же. — Так, у нас такси приедет через десять минут, чё ты языком чешешь? Не начесал о мои дёсны вчера?!

— А ты?! Разнылся как сопляк, — плюётся Антон. — Во-о-о-от, это я не буду надева-ать. Надевай, что есть, чтобы было не так видно, что мы вчера ебались как кролики. Худи-то они может и переживут, а вот гейство — вряд ли. Мы же великие и ужасные геи.

Арсений не может не согласиться и даже не лезет спрашивать об Антоновой любви к девушкам; он быстро влезает в то, что есть, и выглядит это просто как катастрофа; огромная худи Антона ему чуть ли не платье, но времени уже совсем нет. Арсений кидает пару штук в поясную сумку и вылетает из номера, а Антон следом, скача по коридору в одном кроссовке, и, конечно же, валится на порожке.

Если Антон действительно поделился этой чудесной способностью быть лохом с ним, то Арсений прямо сейчас утопится в Неве.

Они как ужаленные влетают в такси — без пробок им ехать минут пятнадцать, но «без пробок» это конечно же не про Невский. Арсений сначала смирно сидит, подёргивая ногой нервно, а потом украдкой глядит на себя сквозь водительское зеркало и понимает, что лучше бы этого не делал. Он дёргает руки к сумке и находит там остатки почти высохшего консилера, потому что водолазка предположительно не спасает от сияющих засосов и тем более от синяков под глазами. Хотя Арсений с удовольствием бы натянул её на глаза.

— Эй, ты чё делаешь, эй? — вопит Антон, когда Арсений лезет к нему и начинает намазывать консилер на веки и на кадык, который всё ещё фиолетовый, как слива лиловая спелая садовая.

Вот если Арсений и жалеет о том, что какую-то рекламу сделал не он, то это реклама «Фруктового сада», которая вышла на его втором курсе.

— Блять, наверное не очень прикольно будет, если мы опоздаем, а мы опоздаем, — Арсений бегло кидает взгляд на часы и на нескончаемую пробку, — и придём так, будто ебались вчера и проспали.

— Но мы ведь ебались и проспали.

Абдулахмед на водительском сиденье делает вид крайней незаинтересованности в разговоре, но его уши поворачиваются чуть ли не на сто восемьдесят градусов.

— Ну им об этом знать не обязательно! Придурок.

— Сам придурок.

— Заткнись, иначе консилером в глаз попаду. Случайно, конечно же.

Антон закатывает глаза и позволяет себя мазюкать.

— Бля, у тебя изо рта перегаром несет пиздец, — заключает Антон.

— У тебя тоже.

— Мы едем на встречу к ребятам из «Колгейта».

— Блять…

Арсений вздыхает и откидывается на спинку сиденья; все их укусы и засосы не замазываются до конца, но хотя бы выглядят так, будто их оставили не вчера.

— Сейчас купим щётки в каком-нибудь продуктовом. Мало ли они тоже опаздывают, — говорит Арсений, потому что других вариантов у них нет.

Они умудряются добраться до места раньше, чем назначена встреча, и бегут в ближайший «Перекрёсток», чтобы купить щётки и пасту («Колгейт», конечно); господи, Арсений таким лохом педальным не чувствовал себя ещё никогда. Он бросает официанту несчастное «здравствуйте, воды», пока тот глазеет на зубную щётку в его руках, но Арсению искренне без разницы, что там кто подумает. Он начищает зубы и надеется, что это поможет, при этом умудряясь сжигать Антона взглядом с особым упорством, просто потому что хочется. Арсений отхлёбывает воды из стакана и полощет рот — и именно в этот момент слышит бодрый голос:

— А вы готовились, я смотрю, — усмехается молодой человек, слава богу, не в костюме; от этого факта Арсению становится немного легче.

Антон хлопает глазами, замерев с щёткой в зубах, и представитель фирмы хмыкает смешливо. Арсений чуть бьёт Шастуна по руке и неловко улыбается. Им всё ещё кроме гренок и булки нечего предложить.

Оказывается, лоховство Антона тоже стреляет один раз в три года, и контракт они получают без лишних слов и готового макета.

***

— Ну что, идиоты, поздравляю, молодцы. А то я хотел уже Зинаиду Николаевну обрадовать, что у неё будет два очаровательных помощника.

Арсений кисло улыбается, сидя в кабинете у Воли.

— Рассказывайте стратегию, — говорит Паша. — Они так вами довольны были, удивительно. Неужели не посрались у них на глазах?

Арсений улыбается ещё кислее.

— Нет стратегии, — говорит он и нервно посмеивается. — Нас взяли за уникальный подход к клиентам.

— Это какой это подход? — хмурится Паша, и Антон отмахивается.

— Невероятные рекламные интеграции.

— Ну ладно, крысьте, раз так охота, — говорит Воля, щурясь. — Но вообще я хотел сказать вам, что они остались вашей парочкой настолько довольны, что потребовали отдать этот проект именно вам под руководство. А желание клиента — закон, сами понимаете.

Арсений с Антоном хлопают глазами глупо, а потом оглядываются друг на друга с взаимным пониманием.

— Мне с ним работать? Ну его, Паш, нет! — возмущается Арсений.

Плавали, знаем.

— Ну какое, мы ж запорем всё. Он меня скинет из окна и поминай как звали, — качает головой Антон.

— А меня не волнует ваше мнение, ребятки, — вздыхает Паша и, приземлившись на кресло, начинает рыться в каких-то бумажках. — Сказали вас, значит будете вы. Учитесь коммуницировать. Всё, марш работать, и чтобы несмотря на корпорат через две недели у меня был макет.

Арсений поднимается со стула и выходит из кабинета; у него внутри сломанный толчок уже наружу говном пошёл — он эту командировку-то едва вытянул, а тут целый проект; а сесть за убийство ему не то чтобы очень хочется.

— Пизда, — заключает он, когда они падают по креслам в кабинете.

— Да, — поддерживает его Антон.

Пачка «Колгейта», купленная в Питере, дразняще сияет серебряным теснением надписи «Тотал». А пиздец действительно Тотал — жаль, что это за макет не пойдёт.