— Что Егор думает о твоём участии в нашей продакшн-группе? Напомню, Арсений у нас на правах креативщика «Контактов» и «Дабл-тапа», а ещё подкидывает идеи на рекламу.

— Ну, ты знаешь, он в восторге от того, что я где-то пиарюсь, да еще и у самого тебя. Хотя я в кадре не бываю почти. Он давно мечтал о том, чтобы я подорвал всем задницы взаимодействиями с великим и ужасным Антоном Шастуном. А вообще, — ядовито продолжает Арсений. — Егор придёт к тебе, у него и спросишь. Главная звезда тут я сейчас, а если ты против, то тебя сгрызут, — хихикает Арсений.

— Мой парень завоевал симпатию моей команды быстрее меня, офигеть, — вздыхает Антон, а потом делает вид, что продолжает предыдущую реплику. — Ну да, ты у нас главный очаровашка, конечно.

Арсений улыбается гордо, а на деле светится просто — ему нравится, как между кусками монтажа скользит некоторая тайна невошедшего, которую знают только они (и вся съемочная группа).

***

Первые попытки в свидания у них проходят дома, потому что Арсений очень долго ноет — и у Арсения очень долго всё ноет, — а ещё говорит, что это «не свидания, Антон, мы просто проводим время вместе». А потом сам же с этого смеётся — ему просто нравится выпендриваться.

Арсений ещё раз убеждается в том, что Антон не понторез и не поймал звезду. Ему с ним интересно, потому что, хоть они и плавают в одном инфополе, у них абсолютно разный профиль; им есть о чём поговорить и чем поделиться, а Арсений всегда складывает знания в копилку. Один раз они спорят полчаса о гавайской пицце, и ещё час о том, достойны ли существования оливки или всё-таки маслины; потом они считают количество жалоб Тэда в третьем сезоне сериала. Они договариваются посмотреть весь его вместе, раз так пошло, и это вполне заменяет свидания.

Один только неприятный момент — у Арсения не было секса очень давно, а наличие кучи синяков и сексуального парня рядом только усложняют жизнь.

А в остальном всё отлично — даже лучше, чем казалось на первый взгляд.

Когда Арсений наконец собирается с силами, чтобы начать делать хоть какие-то активные действия не по работе, часики тикают уже агрессивно — у него на счету всё ещё двадцать шесть вопросов, а Антон ненавидит эту цифру; двадцать шесть вопросов и один день, чтобы заставить Арсения дать ему интервью.

У Арсения наконец не синий нос и живот, а ребро срастается вполне удачно — Арсений чувствует себя бабочкой и буквально хочет порхать.

И как-то так получается, что порхается в сторону антоновской тусовки, в его «Produсtoon» — название ублюдское, и своё драгоценное мнение Арсений выдаёт сразу. Под его началом, оказывается, существуют несколько шоу и за пределами канала Антона, и в продакшн входит куча других ребят, которые тоже делают юмор или разговорные форматы. Вообще, сам Арсений сюда приехал, чтобы обсудить детали проектов, в которые сам вписался, а потом заодно забрать Антона на нормальное, настоящее свидание, а не лежание дома под сериальчик. У них всё будто не с того началось, а пошло, как Бенджамин Баттон, в обратную сторону.

Арсений триста раз чуть не спрашивает Антона помнит ли тот, что они для всех — просто друзья, а потом исправляется и напоминает раньше, чем звучит вопрос. Антон и смеётся, и бесится, и ждёт, когда Арсений проебётся. Арсений не проёбывается ни разу, зато очаровывает весь коллектив, от костюмеров до менеджеров, своими шутками и ямочками на щеках. А ещё юлением на тему того, что он Антону никакое интервью давать не будет.

Непобедимый Шастун почти продул уже — и, кажется, внутри его команды тоже идёт спор на деньги, выиграет ли Антон. Вот это командная работа, то ли дело.

Арсений рассказывает, рисует, показывает и кривляется — все смеются и подхватывают, пока тот сам открывает в себе какую-то новую грань, чакру, жилку и другие синонимы. Он фонтанирует идеями, будто они все лежали вместе с Арсением в уголке дивана, на груди Антона, и ждали своей очереди, чтобы выплеснуться, и понимает, что он может не только играть чужое, но и придумывать своё. А ещё он ловит на себе то ли очарованные, то ли голодные взгляды Антона как всегда, и теперь кокетливо их держит; но в определённый момент, когда уже время движется к ночи, а усталость — к максимуму, они встречаются ими с каким-то совершенно другим чувством.

У Арсения что-то ёкает так, что мурашки бегут по коже.

В этом и гордость, и влюблённость, и надежда — Арсений улыбается, а потом Оксана, местный менеджер, понимающе оставляет их наедине, и Антон просто обнимает его, давая устало зарыться носом в шею. Арсений даже не чувствует испуга — они тут все как вторая семья, и вряд ли для команды секрет, что Антон тот, кто он есть.

К Арсению домой они едут на такси, в «КомфортПлюсе», забив на рестораны и всякую романтику. У Арсения дома торт и вино — достаточно не включать «Как я встретил вашу маму», чтобы получилось что-то абсолютно новое. С Антоном в одном и том же месте можно совершенно по-разному, потому что тот всегда разный сам по себе — и сейчас Арсений устраивается на его плече снова, и видит, как в отражении телефона Антон задумчивый и расслабленный. Сегодня днём он был весёлым и неуёмным, а вчера вечером — молчаливым ежом, потому что у него какие-то проблемы с правообладателями.

Арсению нравится изучать и его грани тоже. Вместе они неплохой тандем.

Они поднимаются на арсеньевский третий, и пока Арсений вертит ключами в замках, Антон приобнимает его за талию, на что Арсений только вяло отпихивается, потому что «увидят же, Антон». А на часах уже около одиннадцати, и ни единая душа даже не думает пройти. Антон смотрит на него так задумчиво — Арсений задирает голову, ощутив этот взгляд на себе, — а потом Антон касается губами его виска легонько, и Арсений на секунду улыбается.

В каждом взгляде или жесте Антона сквозит желание быть ближе, и Арсений понимает его; Антон даёт ему свободу, даёт ему выбор, но сам для себя давно уже всё решил, и Арсений бы рад сделать всё правильно, но страх велик — Арсений пока не может сказать, что у него внутри.

Ему нравится так — чувствовать чьё-то плечо позади себя; нравится целовать и целоваться, нравится получать ласку и бродить по кромкам страсти ненавязчиво, позволяя себе каждый раз чуточку больше. Но ведь отношения — это обязательства, это ссоры, это испуги и вечная игра в прятки для них. Арсений не хочет играть; Арсений хочет так, как сейчас.

— Я в душ, устал пиздец как, — говорит Арсений, когда они проходят в квартиру.

Доебублик согласно мяукает, покачиваясь всей своей пушистой толстой тушкой по пути из кухни в гостиную.

— А можно с тобой? — роняет Антон вдруг, почесав мельком кота, и Арсений застывает в коридоре.

В этом нет звенящей пошлости (хотя пошлость, наверное, может быть кричащей или стонущей максимум в принципе), а какая-то полудохлая игривость, потому что они оба устали, но всё это витает в воздухе уже который день — приблизительно с момента, когда Арсений перестал ойкать от каждого касания к своему животу. И Арсению классно, что всё так — ненавязчиво, само собой разумеющееся. Он улыбается снова и отвечает:

— Можно.

Арсений чувствует себя почти подростком.

Он всё равно лезет первый; немного нервничает, потому что так далеко у них с Антоном ещё не заходило. Вроде как, стесняться нечего, Арсению уже за тридцать, но каждый раз волнительно вот так, с человеком, к которому неровно дышишь — будто ты не просто разделся, а буквально душу оголил. Он быстро намывается с гелем для душа, чтобы кожа пахла приятно, а потом Антон открывает дверь — и отодвигает шторку.

Без одежды он худой, и от этого его рост кажется ещё больше, а Арсений рядом с ним в тесной ванной — меньше. С волос капает вода, жарким от пара воздухом не надышаться, и нагой Антон рядом делает всё только горячее. Арсений смотрит на то, как тот оглядывает его всего, задерживая взгляд на животе и на паху, а потом скользит ладонью по чужой пояснице, заставляя Арсения чуть прогнуться и встать ближе. Арсений кладёт руки на его грудь, пальцами собирая капли, стекающие по ней куда-то, куда пока не время смотреть; Арсений ищет в его глазах что-то так, будто они играть в гляделки собрались — и Антон первый целует его голодно, ладонью на затылок давит, и Арсений подаётся, отвечает так же жадно — у Антона потрясающие губы.

Его руки ползут по телу, и у Арсения бы побежали мурашки, но ему слишком жарко; Антон прижимает его к стенке и целует в шею, на них льется вода, и это всё очень горячо и заставляет постанывать, но только до того момента, когда они снова целуются. Это больше напоминает водопой у зверей — Арсений попил на неделю вперёд; поэтому он разворачивает их с Антоном, чтобы вода лилась на спину. Его волосы и ресницы сейчас наверное похожи на слипшуюся тину, но у Антона тоже — Арсений улыбается немного, а потом нежно целует его кадык — Антон шумно вздыхает.

Так же шумно, как Арсений будет, когда придёт счёт за коммуналку и будет буквально расплачиваться за их игрища.

Арсения снова целуют, лижут шершавым языком, трогают везде сильными руками, и Арсений плавится под этим, заводится так, что кровь бурлит; но он больше не может сдерживаться, потираясь стояком о бедро Антона, на что тот улыбается, как чеширский кот. Арсений нетерпеливый, Арсений не любит ждать — он привык к ожиданию на вокзалах, в аэропортах, на премиях, а сейчас, кажется, он взорвётся от нетерпения — до дрожи в коленках.

Он берёт руку Антона в свою и обхватывает ей член, уже не намекая, а чуть ли не в лицо говоря — давай. Я жду.

— Давай, — шепчет он, и Антон, высвободившись от его хватки, свой тоже обхватывает одним движением, и Арсений сгорает от этого прикосновения: плоть к плоти, кожа к коже, буквально — Арсений цепляется за его шею, притираясь ближе. Просяще бёдрами подаётся вперёд, руками хватается крепче, ещё крепче, гнёт чужую шею, царапая выступающий позвонок.

— Какой ты… — начинает с ухмылкой нахальной Антон, но Арсений шумным вдохом прерывает все его попытки говорить.

— Замолчи, — сорванно бормочет он. — Сделай уже что-нибудь, — Антон ведёт пальцами вверх медленно, — пожалуйста, Антон.

Тот же наклоняется и целует местечко у шеи, и Арсений тихо стонет.

— Не эт…

— Ну ты сам сказал, что-нибудь, — уже без прежней ухмылки, ласково отвечает Антон и двигает ладонью размашисто.

Арсений задушенно постанывает куда-то около его уха; Антон такой медленный, тягучий, как карамель, как кисель густой, как что угодно — Арсений сравнивает, чтобы отвлечься. Он привык к рваному, быстрому сексу, а не к такому, когда его пытаются превратить в тот самый кисель, да ещё и в кипятке — Арсений дышит всей грудной клеткой, чтобы воздуха хватало хотя бы существовать.

Антон медленно водит по их членам ладонью, большим пальцем поглаживая венки; Арсений заглядывает ему в глаза, которые подёрнуты лихорадочным блеском, и накрывает его руку своей, сдвигая палец на уздечку, а потом сам же стонет от прикосновений, открыто и честно.

— Вот так. Вот так лучше, — говорит Арсений, от одного движения пальцем теряя контакт — с Антоном и с реальностью, и приваливается лбом к его плечу.

Пальцы беснуются где-то на чужом затылке, пока Антон творит непотребства, а Арсений стонет ему в шею, цепляясь за руку другой ладонью. Антон перестаёт тянуть время, умело и быстро заводит шарики за ролики и заставляет к себе жаться, перестать ловить любые мысли.

Расслабься, Арсений.

Арсений расслабляется. Его кроет оргазм, и он расслабляется на несколько долгих, бездонных секунд, приваливаясь к Антону вместо стенки. Ему сносит башню — давно не было так хорошо; давно не было так.

Вдох наконец-то ощущается всей грудиной.

Он расправляет плечи, а потом легонько подталкивает красного, всё ещё заведённого Антона к стенке, и теперь буквально берёт дело в свои руки, целуя его мокро и избегая ошибок прошлого. Душ хлещет где-то за их спинами, переводя воду; Арсений доводит Антона до оргазма быстро, как сам любит, взамен получая вытирание его сонной, размякшей тушки полотенцем.

Завитки волос Антона причудливо свисают без всякой укладки, и это выглядит так по-домашнему, что Арсений постоянно дёргает за них с улыбкой, когда они сидят на кухне и пьют чай в растянутых трениках и футболках, а Антон опять что-то шутит, смеётся и обращается в мультик — но уже Арсеньевский авторский.

Арсений подпирает подбородок кулаком и лыбится, как дурак. Хорошо.

***

— Ну что, поговорим о личном? — резво начинает Шастун.

— Ну Антох…

— Ну давай, давай, это твоё первое масштабное интервью. Всё равно все копаются в твоём грязном белье.

Арсений великомученически вздыхает.

— Ладно. Но у тебя есть три вопроса.

Антон вздёргивает бровями.

— Вот ты пиздун наглый, Арс! Я здесь власть! — возмущается он. — Ладно.

— Подумай хорошенько, что ты хочешь спросить, — сверкает глазами Арсений.

Антон всё понимает, он его не подведёт; да даже если и подведёт, они вместе будут курировать монтаж.

— Когда у тебя последний раз был секс?

Арсений усмехается снисходительно, мол, какой идиотский вопрос, но отвечает.

— Поверишь, если я скажу, что сегодня утром?

Куда ты денешься, ты в нём, блин, участвовал.

— Допустим, — посмеивается Антон, больше никак это не комментируя.

***

Арсений поглядывает на часы, уже распластавшись на кровати, пока ждёт Антона. Часы маячат около половины двенадцатого и дразнятся приближением конца спора; но Антон, кажется, и не думает расстраиваться своему проигрышу, хотя его это, наверное, и кусает как журналиста — не смог подцепить жертву на крючок. Арсений с трудом понимает, что прошёл месяц, как он ввязался в эту авантюру. Тогда Арсений бесконечно бесился и тыкал Антону его бестактность. Сегодня утром Арсений всё ещё тыкал ему его бестактность, потому что Антон полез целоваться с грязным ртом — но это всё уже просто их приколы внутрячковые, потому что потом он полез целоваться сам.

С того момента, как они начали проводить время вместе, в его квартире тут же стали появляться его вещи: зубные щётки, бритвы, шмотки, потому что иногда Антону рано на съемки, иногда проще просто остаться у Арсения — за этот десяток дней они проскакали все этапы, даже, кажется, не задев ногами ступени. Но Арсению удивительно легко всё это даётся — ему нравится видеть Антона в домашней одежде со следами «Доместоса», готовить на двоих; это всё приятно и необязывающе.

Арсений боится ярлыков, как огня — это вешает кандалы.

Им хорошо вместе, и Арсения это устраивает более чем: он усмехается самому себе из прошлого, который на говно исходился из-за бесючести Шастуна, а потом улыбается Антону, пропуская спать к стенке — такие жертвы. Арсений разворачивается на бок и глазами хлопает устало, мысли уже не собирая вообще — они оба уставшие, но Арсений твёрдо намерен дождаться полуночи, чтобы закрыть эту историю и узнать, наконец, об Антоне всё возможное. Он интересный и многогранный, и Арсению так чешется, буквально внутри зудит то, что он не может узнать, как Антон провёл школьные годы, какой препод в универе бесил его больше всего, что он выберет — «колу», «пепси» или «колу-зеро», потому что это невероятно важно для их будущих отношений, которые, возможно, когда-нибудь случатся.

На самом деле не важно вообще — просто Арсений хочет узнавать и влюбляться больше.

— Антон, какой момент из детства ты помнишь ярче всего? — спрашивает вдруг он, решив начать сейчас и сверкая глазами хитро.

На лице Антона проскальзывает удивление, но потом он улыбается; Арсений заинтересованно приподнимается на локте.

— Слушай, да не знаю. Ну нет у меня такого, чтобы прям вот помнить что-то, — пожимает он плечами. — Ну, я помню как меня камнем по голове ёбнули, это да. Но такое сложно не запомнить, — усмехается Антон. — Двадцать семь, — улыбается он ещё довольнее.

— То есть всё, что ты помнишь из детства, это то, как тебя ударили камнем? — Арсению стыдно и смешно одновременно, и он виновато улыбается.

Антон тоже; он заставляет Арсения лечь наконец.

— Получается, так, — отвечает он. — Двадцать восемь.

— Мне хочется сводить тебя в парк аттракционов, чтобы залатать эту дыру в твоей душе, — говорит Арсений, улыбаясь всё также — как дурак, в общем.

— Ну, если так мы наконец доберёмся до свидания, я не против.

Арсений смеётся тихо, а потом спрашивает ещё — у него есть десять минут до полуночи и миллион вопросов, которые он хочет задать.

— Что в моей внешности тебе нравится больше всего? — Арсений не страдает уязвлённой самооценкой, но услышать ответ очень хочется.

— Двадцать девять. Неужели ты решил проиграть? — Антон двигается ближе, и Арсений опускает взгляд на его губы, а потом переводит на глаза, ловит чужой замерший, ожидающий вид.

Арсений целует его в уголок губ мягко, потому что хочется до невыносимости — Антон красивый и уютный, жутко комфортный человек. Но тот не намерен останавливаться на достигнутом, и перехватывает его губы своими целиком. Арсений пускает пальцы в его волосы, вихры на затылке перебирает, и Антон вновь подминает его под себя, в этот раз уже не опасаясь сделать больно невзначай. Арсений чувствует его большие пальцы у себя на висках, а Антона над собой видит, и это дарит чувство безопасности. У Антона столько любви в глазах, что Арсений смущается под чужим взглядом — они же рядом так мало. Не «вместе». Рядом.

— Нос кнопкой, — вдруг отвечает Антон ему в губы, а потом оглядывает его бегло. — Прищур на одном глазу. Губы, — говорит он и целует снова.

Арсений улыбается. Всё то, что не нравится ему. Хотя губы и правда ничего.

Он оглядывает Антона, а потом переводит взгляд на часы позади него. Те подползают к полуночи близко-близко, тикают наконец победой. Арсению уже в целом всё равно, но просто хочется, чисто по чеширской такой натуре.

— И ещё кое-что, Антон… — начинает Арсений, и Шастун замирает в предвкушении победы тоже.

Стрелочка медленно переваливается за цифру двенадцать, и Арсений улыбается широко.

— Какой твой любимый мем?

Антон замирает сначала, а потом уссывается со смеху, потому что, если бы Арсений собирался проиграть, это был бы самый потрясающий вопрос для проигрыша.

— Сложно выбрать, — говорит он, посмеиваясь ещё. — Собака в костюме динозавра, которая опоздала на вымирание. И пингвин «ебать спасибо нахуй» тоже офигенный. Тридцать, — сияет Антон. — Ну что, проиграл, Попов? Дашь мне интервью?

Антон так радуется, как ребёнок, и у Арсения сосёт под ложечкой; ему тоже хочется так радоваться, но в этом блеске глаз столько воодушевления — Арсений перестаёт улыбаться. Он не знает, стоит ли осуществлять свой коварный план в полной мере, хоть и хочется, гордо вскинув голову, ощутить победу. Но Антон такой горящий, такой довольный сейчас, и ему идёт это безумно. С другой стороны — они же спорили, и Арсений поступил честно — его проигрыш честен, и он бы выиграл с бо́льшим разрывом, но желание подразниться больно чесалось. И Арсений говорит.

— Антон, проиграл ты, — виновато поджимает губы он.

Ожидаемой гордости и радости ему это не приносит. Антон оглядывается за спину удивлённо, и видит часы, а потом усмехается уже не так счастливо, а смиренно скорее, кивает сам себе и по волосам Арсения растрёпанным проводит пальцами. Пари есть пари.

— Дразнишься, — говорит он тихо и укладывается рядом.

Арсению правда не то чтобы хорошо.

— Но ты же дашь мне интервью? Ты же мой парень, в конце концов, а спор — это глупость просто уже, — Антон будто убеждает самого себя в надежде услышать согласие.

И Арсений почти соглашается, но кое-что волнует его всё равно многим больше.

— Мы не встречаемся, Антон, — поправляет он тихо.

Теперь в этом нет ни шутки, ни выпендрежа; они не встречаются. Арсению хорошо с ним, но это слишком большое обязательство, страх, тягота для него. Он же будет шугаться репортёров, отшатываться от него на три метра, он будет бояться заходить вдвоём к кому-то из них домой, и этот нервяк не нужен никому из них. Поэтому они не встречаются — Арсений так это всё и объясняет.

— Я понял, — кивает Антон, растерявший всякое воодушевление. — Я понял, всё нормально. Я же сказал, я готов ждать, пока ты решишься.

Он продолжает улыбаться, чтобы, наверное, Арсений не чувствовал себя слишком погано — но тот всё равно ощущает, как испортил такой прекрасный вечер. Он поджимает губы и укладывается, глядя на Антона из-под ресниц, но тот уже закрыл глаза, и Арсений следует его примеру.

Ему всё равно не спится.