Где-то вдалеке Арсений видит Москву-сити из окон Шевроле Тахо. Антон рядом — довольный и немного уставший, смотрит на дорогу, пока они петляют по МКАДу. Антон предложил подвезти его сам, чтобы Арсений не тратился на такси, и Попов не стал отказываться — между ними виснет теперь скорее приятное напряжение, предвкушение недалёкого будущего, а не вешается Арсеньевское чувство вины.

— Точно в Домодедово? — спрашивает в сотый раз Антон.

— Зарина, ты по дороге в Шереметьево? А мы в Домодедово, Зарина, — смеётся Арсений. — Точно.

Арсений сползает по сиденью и вздыхает тяжело, глаза, уставшие от линз, прикрывает.

— Поздравляю с победой, Антон, — говорит он негромко.

— Спасибо, Арс, — Шастун, кажется, улыбается ещё шире. — Поговорим?

Арсений больше не слышит улыбки; надежду, опаску может быть, но не улыбку — и предпочитает не открывать глаза.

— Давай, — соглашается Арсений и начинает нервно теребить хлястик часов. — О чём? — юлит он, прекрасно на деле всё понимая.

— Смотреть на меня не будешь, да? — Арсений слышит его усмешку.

Арсений лукаво улыбается и качает головой.

— Не-а. Глазам нужно отдохнуть, — говорит он уже серьезно. — От света устают очень на съемках.

— У тебя не единица?

— Зрение? Нет. Просто я везде в линзах, — пожимает плечами Арсений. — Так ты об этом поговорить хотел?

Антон смеётся и бухтит, что Арсений лис.

А он лисичка — причёской похож и такой же тревожный.

— О нас, — тихо роняет Антон в итоге, и Арсений вздыхает тяжело.

— Ну давай о нас.

— Да господи, с тобой невозможно разговаривать, Арсений.

— Ну что? — возмущается Арсений, открывает глаза и смотрит на него невинно. — Я тебя слушаю.

— И тебе нечего мне сказать.

Арсений усмехается и дёргает за верёвочки куртки.

— А можно я не буду?

Он очень волнуется, и кажется будто любое слово будет неправильным; будто бы слова вообще не нужны. Но не Антону — тот ждёт и хочет конкретики, чтобы больше не обмануться.

— Арс…

— Ты же сам всё понимаешь и чувствуешь, Антон, — говорит Арсений и трёт глаза.

Огни аэропорта горят где-то впереди, а у Арсения горят щёки.

— Я и в тот раз думал, что понял, а пот…

— Я вернусь и мы поговорим, хорошо? — выпаливает Арсений, глядя на него прямо и открыто. — Ты должен мне желание за проигрыш, и пусть это будет оно, — просит он мягко.

Сейчас он уставший и до невыносимого взволнованный, будто фанатка перед любимым певцом. Арсений вообще всячески перестаёт себя понимать, но чувствует, что сейчас, скомкано и в спешке, не должно быть, чтобы им мешали гудки раздражённых водителей и таксистов.

Антон качает головой и явно не хочет соглашаться — но желание правда было, хоть и все о нём забыли уже, потому что спор — слишком далёкая мелочь.

— Если тебе что-то мешает, дав… — начинает опять Антон, как всегда невероятно чувствующий и понимающий, но Арсений не даёт ему договорить.

Он подаётся вперёд и целует его коротко, но крепко, словно дарит поцелуй-обещание, что это не точка, а троеточие, и всё ещё будет. И чувствует, как Антон расслабляется, скользнув пальцами ему на шею. Антон едва успевает ответить, как Арсений отстраняется и выскакивает из машины.

Оставляет какую-то недосказанность — недоцелованность — чтобы было, чего ждать.

— Скоро увидимся, — говорит он с мягкой улыбкой и закрывает дверь, не дав Антону попрощаться.

Впереди двухчасовой полёт и пара съёмок — Арсений оставляет за собой право предвкушать поцелуй, который будет после.

***

Питер спустя годы всё ещё его город — Арсений рад сюда возвращаться; но впервые его тянет отсюда уехать побыстрее. Он чувствует себя Нюшей из «Смешариков», из той серии, где она на кровати катится в пизду — и мешает всем жить. Арсений тоже мешает всем жить со своим шилом в заду и заряженной на тысячу процентов батарейкой — наверное, фотограф, который его снимал на крыше, боялся, что придётся как-то объяснять его смерть от падения с неё.

Того, кстати, тоже зовут Антон — и это заставляет шило в заду вертеться ещё сильнее.

А время тянется, собственно, как розовые облака из серии про скамейку — Арсений смотрел её по дороге сюда.

Поэтому, когда он вываливается из аэропорта, распихивая всех, кого только можно, и не замечает Антона, он расстраивается — можно же было так романтично встретиться в зале ожидания.

И также романтично пойти нахуй с контрактами, потому что он гей, а в России-матушке такое нельзя.

Тем более, Арсений даже не говорил Антону, когда вернётся; придурок, блять.

Вся романтика спадает, и шило в заду тоже, но Арсений даже не едет домой, чтобы в душ сходить и благоухать как благоухала Совунья в серии про книгу рецептов — правда она там ещё крышей поехала, но это не имеет значения. Он едет сразу к Антону, потому что у него нет сил терпеть — будто бы всё то, что он так долго копил и переваривал, вмиг хочет вырваться наружу и выдать ему пиздов за эти дни раздумий. И ему плевать, что он, может, выглядит как-то не так — они с Антоном уже прошли этап попыток в идеальность и перешли к почёсыванию яиц по утрам и зевкам так, что трескается челюсть, без всякой этой вашей романтики.

Только вот незадача: домофон никто не берёт, и Арсений стоит у подъезда с рюкзаком и выражением крайнего разочарования на лице. Как придурок. Опять.

Потому что все эти ахи-вздохи-запрыгивания на любимого человека-поцелуи на пороге — киношная дрянь; Арсений же вполне реалистично и по-русски садится на лавочку, которая оказывается мокрой после недавнего дождя. Об этом он, конечно, не думал, хотя чуть не наступил в лужу в яме у подъезда. Так и сидит, обняв купленный тортик— с понурым видом и мокрой жопой.

Арсений

По бабам шляешься?

я у подъезда сижу в мокрых штанах

жду тебя

Антон Хуйстун

Прям как в тех фанфиках которые я читал про нас

что-то странное конечно было

смазка из очка знаешь

надеюсь всё не настолько буквально

скоро приду, Батон очень захотел срать в одиннадцать вечера

Арсений смеётся и морщит нос — какой ужас; а главный вопрос, зачем же Антон вообще это открыл? Но он это всё успеет спросить, сейчас бы высушить джинсы и наконец доцеловать недоцелованное. Тут уже на ум не приходит никаких ассоциаций со смешариками — слишком интимно это, за гранью шесть-плюс. За гранью восемнадцать-плюс, как пел Лазарев, будет чуть позже — но это не главное.

Он через минут десять, начав подмерзать в прохладе ночной Москвы, слышит топот маленьких ножек по асфальту — пушистый, довольный (а чё бы и не быть-то, с такой-то лёгкостью в теле и в душе) корги выскакивает на свет фонаря вперёд хозяина. Он радостно подпрыгивает, семенит рядом с Арсением — такой очаровательный. Он не ждёт подвоха, не боится, а только язык свешивает и ждёт, что к нему проявят внимание — Антон явно хороший хозяин, раз его питомец такой открытый.

Арсений нагибается к собаке и, дав себя обнюхать, треплет его за ушками.

— Ты — Батон? Ты? — заискивающе спрашивает Арсений у пёселя. — А кто у нас такой красавчик? А кто-о хороший собакен? Кто Бато-он?

Тот радуется и круги наворачивает рядом с Арсением — слышит своё имя и доверять начинает сразу, наверное.

— Я всё жду, когда ты спросишь «а кто у нас такой красавчик? А кто-о хороший парень? Кто Анто-он?», — раздаётся сбоку, и ему улыбается тепло, собственно, Антон, который зачем-то в кепке, и в капюшоне ночью, но всё внимание Батон сразу теряет.

Арсений улыбается ему тоже робко, и вся смелость сразу сдувается порывом ветра.

— Ну что, нарешал наконец чего? — спрашивает Антон нетерпеливо, но уже будто расслабленно, ситуацию отпустив.

Он же не дурак, в самом деле. А вот Арсений дурак.

— Привет, я… я решил, что надо начать наши отношения со знакомства с твоей собакой. Это важный шаг, — произносит Арсений уверенно, и хочет уже поцеловать его наконец — он ждал чёртов день, а в эпоху соцсетей это слишком долго, как вдруг замечает в руках у Антона пакетик.

Пакетик с собачьим говном.

Арсения за его полуночный безудержный ржач теперь будет ненавидеть весь дом и Антону придётся переехать; но разрывов шаблона на сегодня уже достаточно, чтобы тяжело вздыхать и расстраиваться.

— Господи, — задыхается Арсений, пока Антон выкидывает пакет в мусорку. — Это прекрасно, Антош, — улыбается он лучезарно, а потом наконец шагает вперёд и руками скользит ему на шею, стянув кепку — не хватало ещё как еблоиду в неё врезаться.

У Антона, несмотря на прохладу, всё такие же тёплые губы и, пускай стоять на носочках долго — это не то чтобы его любимое занятие, оно того стоит. Тем более, Антон так крепко держит его за талию.

— Ну что, всё? Внутреннюю драма-квин успокоил? Поломался? — усмехается тот уже в крохотном лифте, в котором ему приходится наклонить голову и взять собаку за грязные лапы.

— Ну Антох, — вздыхает Арсений.

— А что, нет?

— Ну… да. Но мне правда тяжело далось это решение, Антон, я…

— Тревожный сырок ты. Придём — дам тебе. Ну, сырок. Не по ебалу же. Ты небось не хавал весь день, как всегда, на своих этих фотосессиях, — улыбается Антон.

И Арсений понимает — тот не осуждает его за всю эту драму и самокопание; просто у Антона всё чуточку проще, чем у Арсения, и принимать никаких решений ему не нужно было — а Арсению нужно. И это Антон тоже, конечно, знает.

***

— Но сейчас ты не свободен, — уверенно заявляет Антон, в тон вплетая подоплёку вопроса.

— Да, — улыбается лукаво Арсений. — Уже полгода как.

— Расскажи нашим зрителям, как ты поборол свой страх, — смягчается Антон.

— Просто мне дали время и понимание. И спасибо ей большое. А так — в отношениях нет ничего страшного. Сложно, конечно, когда за тобой наблюдают много глаз, но нужно всего лишь немного больше тайны, диалога и никакой магии. Ну и, конечно, любовь.

***

Естественно, когда они заходят в квартиру, они не набрасываются друг на друга в попытках снять всю одежду и всосать губы друг друга как пылесосы — нет, иначе бы они стаскивали одежду и кидали бы её на грязный от собачьих лап пол; хотя в этом тоже есть своя романтика — Арсений мог бы попросить его футболку потом. И в этой же футболке раком надраивать полы. А это уже смахивает на сюжет порнухи, в которой сантехник ебёт уборщицу.

Однако, вместо этого всего Антон действительно вручает ему сырок, глазированный, и Арсений считает себя покорённым; а потом Шастун уходит мыть лапы Батону. И себе.

Арсений правда пихает его бедром, чтобы самому свои помыть — всё-таки не забывайте, детишки, гигиена это важно.

В итоге они наворачивают ещё и остатки сосисок с пюрешкой из холодильника, сидя во всяком застиранном катышковом шмотье — Арсений ощущает себя в этих отношениях прекрасно, хоть они и длятся где-то около получаса. Если так и дальше продолжится, то Арсений, может, даже оправдает все риски.

Арсений притаскивает торт, забытый в коридоре, и уже явно исследованный псом — на коробке прозрачной красуется вмятина; а торт больше напоминает не красный бархат, а развалины графа-бдсмщика.

— О-о, тортик, это заебись, — улыбается Антон, сразу поднявшись за вилками.

Они оба чуть пьяненькие, потому что идея запивать вином сосиски показалась им безусловно правильной — так сказать амур тужур, силь ву пле, пардон. Арсений плывёт и невольно вспоминает их первую неформальную встречу, глядя на это некогда ровненькое произведение кондитерского искусства, а теперь поломанное подавленное нечто (как и сам Арсений временами — он понимает этот торт). Он тогда накричал на Антона за то, что тот убирал его свинячество с лица.

У него появляется немного пошлая мысль — потому что, как мы помним, свою сексуальную жизнь Арсений-таки отправил в пёзды; надо возвращать — она ж не Раскольников.

Он открывает торт и садится с вилкой, отметает все эти пьяные мысли, потому что ну, всё это как-то ему несвойственно.

А дрочить друг другу в душе свойственно ему. И трахаться с Лазаревым у ёлки тоже свойственно. Да и в общем-то что плохого в торте. Он же не живой.

— Ты чего такой красный? Ты ж не бархат, — усмехается Антон.

Арсений смеётся мягко, потому что с кем наживёшься.

— Держи ключи от каламбурошной. Подержи пять минут и отдай назад, это каламбур не на пятёрку.

— Ой, ебать, кАлАмбУр ньЕ нА пяТьЁркУ, — кочевряжится Антон, пародируя Спанч-Боба.

— А за мемознание пять.

— Я что, в школе для придурков?

— Нет, ты в Мемогвартсе, — говорит Арсений спокойно, а Антон хмурится весь в непонимании.

— Чего, блин? Мемогвартс блять, — начинает смеяться он, и каждый раз с таким лицом, будто все эти полёты фантазии встречает в первый раз.

А сам же говорил, что Арсений — самый неожиданный человек. Впрочем о неожиданностях.

Арсений загребает пальцем торт из груды послесобачной разрухи и показательно глядя Антону в глаза сначала мажет его на щёку, а потом уже слизывает с пальца.

— Вот теперь точно красный. Точно как бархат, — говорит он, закинув ногу на ногу. — Ты же, кажется, хотел попробовать? С моей кожи. Так это отличный шанс, — улыбается он чуть лукаво.

Переход с шуток на соблазнение неожиданный, как понос, но ничего не поделаешь — Арсений к сексу не умеет подводить, особенно, когда очень хочется.

Антон сначала подвисает, но потом улыбается тепло — слишком тепло для обстановки, и Арсений смущается немного даже, но виду не подаёт. А потом Антон подходит к нему и действительно поцелуем собирает красный бархат с щеки, а потом остатки с губ.

— Вкусно, — говорит в губы тихо, низко так, и у Арсения бегут мурашки. — Но мало как-то, жадюга, — говорит Антон и тянется ещё за тортом, но Арсений его тормозит тут же.

— Пошли в спальню. Мне не двадцать, чтобы моя спина выдержала секс на столе, — говорит он твёрдо и потом, замечая разочарование на лице Антона, уходит в коридор с громким: — И торт захвати.

Арсений знает, что затея заведомо хуёвая — постель будет в «бархате», и пол, и он весь, липкий и сладкий, но это проблемы будущего Арсения; у настоящего нет проблем — только предвкушение сладкого секса. У них ещё не было прям пестик в тычинку, только то усталое тычинка в тычинку в душе, и Арсений вообще не знает, как всё будет. Но он пьян и весел — в крайнем случае хотя бы посмеются.

Антон ставит торт на тумбочку и не медля заставляет Арсения лечь, целуя его мокро, не выжимая дохлые, никому не нужные сейчас соки романтики; он стягивает с него катышковую футболку и катышковые треники, переводя это всё в градус похоти, и Арсений тащит шмотки с него тоже, правда, запутываясь в цацках.

— Дай сниму, удушу нахрен, — бросает Арсений и бёдра Антона седлает.

— За что ты так не любишь цепи? И меня?.. — растерянно говорит Антон, позволяя с себя снять это мракобесие.

— Это скорее цепи тебя не любят, — отвечает Арсений и, отбросив их куда-то в комнату, наклоняется, чтобы поцеловать его снова.

Антон как пуля резкий, сразу задницу сжимает ладонями, и как-то очень удачно сжимает, что Арсений вздыхает шумно; у Антона руки большие, прям чтобы за жопу хватать — Арсений надеется, что только его.

Арсений потирается привставшим членом о его пах через трусы и тихо стонет — ему не нужно много, чтобы завестись. Чёлка у Антона, неприглаженная такая, кудрявая, щетина двухдневная, руки без колец совсем — узловатые пальцы, которые так нагло наглаживают его между ягодиц и массируют вход. Арсений шумно дышит, на чужие пальцы нетерпеливо насаживаясь, а потом Антон укладывает его на спину.

Арсений чувствует себя героем «Кухни», потому что Антон жадно ладонью загребает торт, окончательно превращая его в развалины, и широко мажет его Попову на живот, и от этих касаний мурашки; а от языка, который голодно слизывает его оттуда же. Арсения потряхивает — он охает, выгнувшись.

Эрогенный сюрприз.

Ему очень хорошо — он не думал, что ему может понравиться, как с него слизывают торт. С шеи, оставляя алые засосы (спасибо, что у него перерыв в съемках), с груди и с живота, что тело всё в мурашках, а стоны срываются так часто, что Арсений уже даже не пытается быть тише и контролировать себя, потому что так и с ума можно сойти. А Антон удивительно мягкий, но при этом напористый — на контрасте с ладонями, мягко поглаживающими бёдра, его рот — машина для убийств.

В какой-то момент ко всему этому прибавляется второй язык, и Арсений сначала усмехается, не соображая так сразу, а потом дёргается.

Батон стоит на задних лапах и лижет крошки торта на кровати.

Арсений сглатывает и смотрит на Антона, который смотрит на своего пса; а потом он начинает ржать. Арсений смеётся до боли в липком животе, пока Антон, поднявшись с кровати, со стоящим качающимся членом выпроваживает собаку из комнаты. Арсений смеётся, а Антон заливается краской, закрывая дверь, и это умиляет.

Двухметровый мужик под тридцать со стоящей писькой смутился от того, что их секс прервала собака.

Арсений улыбается ему тепло и утягивает в поцелуй, на попытки Антона снова полезть в торт лишь перехватив его руки — хватит с них на сегодня экспериментов. Тот снова принимается целовать его везде, исследуя всевозможные эрогенные места, но Арсению уже не терпится, он елозит на месте — его и так вечно заставляют ждать.

— Будешь медлить, и у нас ничего не будет, — строго говорит Арсений с полустоном, закинув голову, и кладёт его ладонь на свой член.

Арсений берёт всё в свои руки, понимая, что придётся побыть агрессивным пассивом, и, перевернув их на большой — но в масштабах Антона, конечно, маленькой, — кровати, снова оказывается сверху. А потом берёт в свои руки буквально, и с громким стоном расслабления насаживается на член. Антон молчит, позволяя ему командовать, и Арсений чувствует, как тот вновь гладит приглянувшиеся ему бёдра. Попов медленно насаживается глубже, чуть шкрябая ногтями по чужим плечам — копчик ноет, но приятно, уже забывший, что такое секс.

А потом Арсений ловит полуулыбку и взгляд, полный любви.

Он замирает, стон так и не озвучив; Арсений никогда не думал, что на него кто-то может так смотреть. Не с обожанием, не со слепой любовью, не с похотью и горящей страстью — а так; со всеми этими чувствами вместе. И по-особенному осознанно — будто все эти чувства делают Антона непременно счастливым, без оглядки на все минусы Арсения. Будто бы все его плюсы заведомо перевесили минусы, и Антону даже нет нужды закрывать на них глаза. У Арсения в груди пережимает что-то, и он, ладонями накрыв щёки Антона, гладит их сначала почти невесомо, а потом наклоняется и целует губы. Улыбается как-то глупо.

Всё это очень смешно, особенно сидя на члене, но Арсению не хочется смеяться — он целует Антона еще и ещё, а потом шепчет тихо.

— Ты прекрасный. И не отвечай, что я тоже, мы оба знаем, что это не так.

Просто ты любишь меня чуть больше, чем достаточно, чтобы этого не замечать.

***

Они лежат, сонные и расслабленные, на свежей постели — графская часть Арсения напрочь отказалась быть принцессой на горошине и спать на крошках, да и адекватная часть Антона тоже. Отмывались от торта оба — но все вполне довольны.

— Не хочешь набить на руке двадцать девять галочек? На память, — улыбнувшись, бубнит Арсений куда-то ему в шею.

Ему тепло и хорошо — Арсений убеждается ещё раз, что всё стоило того.

Антон смеётся тихо.

— Прикольная мысль. Но тогда ты бьёшь себе одну, — усмехается он, и Арсений кивает.

— Парные татуировки, получается? Не рановато ли?

— Ну не обязательно ж сейчас. Повстречаемся месяцок, а там набьём. Главное не «Антон — победитель» на всю жопу.

Арсений хмурится и приподнимается на локтях, отрываясь от тёплой груди.

— Объяснись-ка. Я же выиграл. Двадцать девять вопросов из тридцати.

Антон тихо смеётся и отрывается от ленты Инстаграма.

— Я потом вспомнил, что я тебе два вопроса не засчитал. В аэропорту тогда, ты торопился, и тебе нужен был зарядник. И я посчитал кощунственным засчитывать их. Но в теории я всё-таки победил.

Арсений хлопает глазами и переворачивается на живот.

— Так я правда проиграл, получается… — говорит он растерянно, припоминая этот момент. — Ладно, спроси меня ещё раз, дам ли я тебе интервью.

Антон фыркает и смотрит на него с каким-то недоверием.

— Чтобы ты всё равно сказал нет? — усмехается он.

— Ну спроси! — Арсений шлёпает его по руке.

— Ай, чё бьёшься? — возмущается Шастун и мученически вздыхает. — Ладно. Здравствуйте, Арсений. Хотел узнать у вас, не хотели бы вы прийти ко мне на интервью? — по всем правилам этикета спрашивает Антон.

Правда, в кровати и в трусах, но это мелочи.

— С превеликим удовольствием, Антон, — отвечает Арсений и кротко целует его в губы.

Он снова видит на губах Антона эту яркую, победную улыбку и ни о чём не жалеет.

***

— Ну и последний вопрос.

— В чём сила? — подстёбывает его Арсений.

— Можно и так сказать, — усмехается Антон. — Что есть самое важное? Вот по жизни чё поможет?

Арсения немного вводит в ступор этот вопрос — он, на самом деле, никогда не задумывался.

— Не знаю, — честно говорит он с улыбкой, глядя Антону прямо в глаза. — Наверное, быть честным перед самим собой. И не ввязываться в глупые споры, — Арсений сыпется под конец и смеётся, и Антон, конечно, подхватывает.

— Спасибо за интервью, Арсений, — кивает ему Антон и жмёт руку Попову, цепляя глазом край галочки на ней;

На предплечье Антона под рубашкой показывается татуировка с двадцатью девятью галочками тоже.

— Ну что, продолжаем «Разговор с контактом», наконец! — победно голосит он, потому что проект стоял всё это время. — Снято!