Воспоминания о две тысячи двадцать первом.

Десятое июня. Полдень. Особняк Разумовского в Венеции.

После того как меня вызволили из психиатрической клиники для осуждённых, я решил на время залечь на дно. Зализать раны, да спланировать роскошную месть для Игоря Грома. Вывел некоторое количество средств из офшорного счёта, купил особняк в Венеции. И сейчас проводил Волкову эксклюзивную экскурсию по нему.

Интерьер в стиле барокко не слишком впечатлил моего верного, только что вернувшегося «из мёртвых» любовника. Поэтому, не теряя времени, я провёл его в секс-подвал со всем необходимым для сессий оборудованием. Карие глаза удивлённо рассматривали каждый элемент данжа, начиная от стеллажей с игрушками, и заканчивая на крестовидных каркасах для распятия. Я игриво прошествовал до стола для пинг-понга, и присев на его край, поманил Волкова пальцем.

— Ты точно этого хочешь? — хрипло спросил он меня.

— Разве ты не видишь, как у меня встал? — прошептал я в ответ и закусил губу. — Я очень по нам соскучился!

— Я не об этом. Я про Игоря Грома. Ты и впрямь собрался…

— Да, чёрт побери! Я блять, целый год обдумывал каждый этап моего плана! Из-за этой ментовской сволочи, я такое пережил! Меня пытали! Пичкали наркотиками! Избивали! И… В общем, Гром у меня сполна поплатится! О-ох, я такое для него придумал! Он ещё пожалеет, что не сдох!

— Серёж… Ты меня… волнуешь, — робко выдал Волков и отошёл на два шага назад. — Ты сам на себя не похож. И… что, блять, у тебя с глазами? Пиздец стрёмно!

— Только заметил?! Ахах!

Искры безумия выдали меня. Птица и я — смешались друг с другом. Там в палате для буйных, когда я сидел, рисуя на стене восковыми мелками, он явился ко мне, и задал вопрос: «Хочешь ли ты и дальше страдать?», конечно же я ответил «Нет, не хочу». Вся моя жизнь оказалась чей-то неряшливой шуткой, буквально висела на волоске. До меня домогались, преследовали, покушались на мою жизнь и на мою честь. Я так сильно устал, что был в тот момент готов сдаться, ёбнуться окончательно, да наложить на себя руки. Этого-то Птица и ждал. Пока моя психика окончательно не вымотается и не сломается.

— Тогда один из нас должен умереть! И это будешь ТЫ! Ты — слаб! Ты — ничтожен! Только я могу защитить нас!

Мои глаза окунулись в янтарь, озолотились богатством хитрости и жестокости. Птица завладел мной. И с тех пор я не знал ни сожалений, ни жалости, ни раскаяния. Всё, о чём я мог думать — это месть! Господство! Завоевание! Воображал мир в своих ладонях. Полностью безраздельно подконтрольный одному лишь МНЕ! Чумному Доктору! О да!

Волкову потребовалось некоторое время, дабы принять нового меня. К счастью я знал нужные рычаги, на которые надо воздействовать:

·        Наша общая мечта о том, как сделать этот мир лучшим местом. Чище от ненужной грязи в лице мерзкого сброда.

·        Наша любовь и преданность друг другу, общие тайны и желания. Его зависимость от контроля надо мной.

Только Я мог дать ему Власть над собой. Позволить распоряжаться мной. Что это, как не истинное Господство?

Олег преклонил передо мною колени, и целовал полы моего плаща. «Мой верный пёс. Да, в постели ТЫ держишь меня на поводке, но в реальности это Я управляю тобой! И вскоре ты поможешь мне свершить мою Великую месть!».

— Твои идеи — это, конечно, пиздец. Но, если ты пойдёшь в ад — я отправлюсь за тобой.

— Иначе и быть не может, Олег.

Затем я приказал Волкову подбросить небольшой подарочек Игорю на его день рожденье. Заманил прямо к себе в ловушку. Пленил всех его дорогих друзей и коллег. Его девушку, и его бывшую! Хах! О-о-о, это была просто сказка! Я устроил для моего заклятого врага подлинный кошмар наяву! Я вынудил его играть со мной в шахматы, где каждая фигура на доске — это живой, блять, человек! Все его родные! Все мои родные! Жизнь или смерть?! Да, или нет?! Ошейники с детонатором, ставки, огонь в глазах! Кровь!

Но тут Игорь съел моего слона. Моего Слона! Ошейник на Волкове заклинил. Не взорвался! Я чертыхнулся:

— Блядская Китайская подделка! Прости, Олег, но правила — есть правила, — доставая пистолет-пулемёт, шептал я. Следом направив на своего любовника дуло, я произвёл очередь выстрелов. Пули разрешетили его корпус, и Олег рухнул на пол, истекая кровью. До моих ушей донёсся его булькающих предсмертный хрип.

Что было дальше, вы, наверное, догадываетесь? Все, кто был дорог моему врагу — погибли! Игорь взбесился, набросился на меня, и чуть было не убил в порыве ярости. От осколка в его руке у меня до сих пор остался шрам на шее. К моему спасению в логово ворвались спецназовцы, поэтому Грому пришлось помиловать меня.

Я снова оказался задержан. Снова в наручниках. Снова усыплён седативными. Снова в психушке. Снова пытки Рубинштейна. «Но я победил! Я победил его! Я свершил свою месть!», торжествовало моё сердце.

Сергей внутри меня в это же самое время — горько плакал и рыдал по погибшему Олегу. «Зачем ты убил его? За что? Как у тебя только рука поднялась?!»

«Таковы правила игры. Ничего личного».

***

Возвращаемся к настоящему.

Теперь некоторые шрамы обретали свои истоки. Крестовидный рубец на груди, два параллельных на шее. Один от моей руки, другой от Игоря. Пулевое на плече, в боку от травмата, ожоги на запястьях получены при устроенных мною пожарищах в Петербурге. Укус от крысы на ладони. И несколько ножевых тут и там. «Да, много мне пришлось пройти битв. И к сожалению, я всё ещё жив. Ох, Игорь… Ну почему же ты не убил меня в тот раз? Почему позволил мне жить? Неужели ты не понимал, чем это чревато?»

— Сука! — шёпотом выругавшись, я осел на пол, и прижавшись к зеркалу, зарыдал. — Почему ты не убил меня?! Почему?!

— Потому что он такой же неудачник, как и ты, — злорадно промурлыкал мне в ответ Птица.

— Свали нахуй от меня подальше! Это всё из-за тебя, чёртов демон! Я хотел сделать этот мир лучше! А не ввергать его в хаос!

— Ц-ц-ц… — чернильные руки холодных объятий стиснули меня, а когтистый палец прижался к губам. Птица в отражении зеркала ухмылялся. — Нет смысла спасать загаженный крысами мир. Проще омыть его очистительным пламенем, и воздвигнуть идеальное общество из пепла. Не наши ли это слова, Серёж?

— Я бы никогда…

— Ты бы никогда, конечно… Пиздёжь! Ты добровольно согласился впустить меня в свою душу. Ты сам взращивал внутри себя ненависть. Ты — тот, кто убил всех этих людей из списка, и выстрелил в Олега из пулемёта. Скажешь нет? Тогда почему я всё ещё здесь? Даже после того, как Кутх откусил мою голову? Почему я не умер внутри тебя?! Да потому что, блять, я нужен тебе, Серёжа! Без меня ты — никто! Дырка от бублика!

— К… Кутх? К-кто это? Почему это имя такое… знакомое?

Тревога внутри меня нервно водила ржавым смычком по струнам. Руки покрылись гусиной кожей. Что-то на языке вертелось, а это имя будоражило сознание. «Кутх», что-то припоминается, но ускользает. Знакомое, и в то же время — неестественное. Душа отторгала это имя. Организм отказывался дышать, когда слышал его.

— Возьми скальпель, мой друг. Убей Олега! Покончи с ним раз и навсегда! Освободи себя! Вырвись на свободу! Я помогу тебе в этом! А если тебе так уж нужен кто-то, кто будет над тобой Доминировать…

Птица сгрёб меня в свои руки, перенеся и опрокинув на кровать — склонился надо мной. Его пернатое чёрное колено упёрлось между ног. Глаза ярче любого золота пронзали свирепым желанием разорвать меня на части. С губ капала вязкая слюна, а до ушей донёсся животный рык.

— Я буду твоим Доминантом! Я буду ласкать, шлёпать, жечь, кусать, всё, что захочешь! Только дай мне свободу! Дай мне…

— Нет! — резко сомкнув ладонь вокруг его запястья, отказывался я. — Ты останешься взаперти до конца наших дней, Птица. Я так решил.

Вспыхнувшая досада в птичьих глазах перетекла в ярость. Он стукнул кулаками по постели после чего драматично оторвался от меня, да принялся чинить разбой в подвале:

·        Опрокинул прикроватную лампу;

·        Опрокинул старый патефон;

·        Бросил стул в телевизор;

·        Открыл холодильник и сбросил на пол всё его содержимое;

·        Разбросал все книги с полок;

·        Разбросал всю одежду и игрушки из шкафов.

Затем мы оба, вымотанные, на пределе эмоций, уселись за стол друг напротив друга, закурили. То ли от дыма сигарет, то ли от подсознательного сочувствия к этому зверю, мои веки набухли, а на щеках возникли блестящие дорожки слёз. Пальцы тряслись от тремора. С каждой затяжкой горло щекотало, хотелось закашлять. Вокруг хаос. Волосы растрепались, запутались в колтуны. Дым танцевал в пространстве, превращаясь в затейливые серебристые силуэты.

— Что произошло с Громом? — тихо спросил я. — Как он умер?

— АхАхАхАхАааааааа… — Птица истерически заржал, хватаясь за живот. Присутствовала некая болезненность в его громком смехе. Я бы даже сказал: нотки скорби. Моё Альтер-Эго откинулся на спинку стула, запрокинул голову. Смеялся-смеялся. До тех пор, пока этот дикий хохот не превратился в кашель. — Зачем же мне спойлерить столь грандиозный спектакль? Сам всё вспомнишь.

— С Олегом ты тоже хочешь расправиться?

— Он нам мешает…

— Только посмей! Хоть пальцем его тронешь, и я убью себя!

— О, ты много раз угрожал мне этим, но никогда не мог противиться желанию жить… Ты — ничтожество, забыл? Жалкий ебучий кусок дерьма! Ты как кость поперёк горла! Всё время рыдаешь в три сопли как мелкий пиздюк, и нихуя не делаешь, чтобы это исправить! Всё ложится на МОИ плечи! Всю грязную работу делаю Я! Где моя благодарность? А?

И тут до меня дошло. Я поднял брови в удивлении. Аж сигарета выпала из рук. Передо мной сейчас сидел не гений криминального мира, никакой не Мориарти, и даже не Локи. Передо мной сейчас сидел обиженный ребёнок, обделённый любовью и вниманием. Птица тоже хотел быть кому-нибудь нужным. Тоже хотел радости жизни. Но не получив её от меня, ото всех вокруг, захотел взять всё это единственным, что у него имелось в наличии — силой.

Как только я осознал эту правду, мне не оставалось иного выбора, кроме как принять свою собственную тьму и… смириться с ней. Поэтому, когда я встал со стула и приблизился к Птице, то обнял его. Настолько крепко, насколько мог. От этого он опешил да замер безмолвно.

— Давай прекратим войну? Нам нет нужды каждый раз сражаться за место в теле и подавлять друг друга. Мы можем… помириться, принять друг друга. И тогда всё моё станет твоим, а всё твоё — моим. Всю твою боль я готов разделить, а тебе я готов отдать все мои надежды и страхи. Прошу тебя, Птица… Я хочу мира!

— Мира?! После всего что было?! Ты сейчас, сука, издеваешься надо мной?

— Нет. Я говорю всерьёз.

Мой двойник рассмеялся мне в ухо, затем он резко оттолкнул меня, и исчез со словами:

— Никогда!

***

Когда Олег вернулся, то застал шокирующую для него картину: я с метлой в руках пытающийся хоть как-то прибраться в этом бардаке. От него так же не ускользнул мой весьма потрёпанный вид, пара новых царапин на лице, да кровоточащие мозоли на ладонях.

— Птица? — догадался Волков.

— Птица, — подтвердил я. — Он становится всё сильнее. И тебе стоит знать, что он хочет убить тебя. Возьми из ящика скальпель. Не спрашивай меня откуда он там. Просто возьми и выброси где-нибудь. Я… Я боюсь, что скоро окончательно потеряю над ним контроль…

— Может стоит подобрать для тебя курс подавляющих препаратов?

— Нет! — резко возразил я. — Прошу, не надо. Не сейчас! Я только-только…

— Что? Ты разговаривал с ним? Серёж, это же против правил! Ты знаешь, что за это полагается.

— Знаю, но…

— В клетку! Живо! Я сам всё приберу.

— Олег, послушай меня…

— Поговорим после твоего наказания. Обещаю.

— Хорошо.

И бросив метлу, я добровольно запер себя в собачьей клетке. Волков в это время «взял флаг в руки», продолжил с того места, где я остановился. У него прибираться получалось куда лучше и эффективнее, чем у меня. Патефон жалко. Телевизор тоже. Но что поделать? Такой уж мой внутренний демон: буйный, импульсивный, и крайне драматичный. Я никогда не прощу его за то, сколько бедствий он обрушил на мою родину, и за то, сколько жизней отнял. Тем не менее, я могу попытаться отпустить прошлое, примириться с правдой, какой бы она ни была, и начать двигаться дальше. А раз уж Птица — это тот, кто всегда будет во мне, то лучшее, что я могу сделать — это принять его. И больше не отвергать. Не пытаться контролировать, подавлять и отторгать как нечто инородное, а просто… принять.