Я не спрашивал тебя

Ты стеснялась мне про всё рассказать

Но понял из контекста, что ты любишь быть одна

И то, что ты ни разу не бывала влюблена

Но кое-что родное ты увидела в моих глазах

Маяться с резервниками, да ещё и водить с ними дружбу — гиблое дело. Мнение закрепилось в сердцах и умах каждого уважающего себя и свой Талант Абсолютного и сомнению не подлежало. Мир внутри Академии спешно был разделен надвое: на недостойную и лишнего косого взгляда грязь и истинную надежду стремительно меняющегося мира.

Только вот Нагито и погибать-то не впервой, притом во всех смыслах этого слова.

Никогда их не ненавидел. Сначала просто стратегически выверенно игнорировал их существование: делал вид, что не понимает, о ком идёт насмешливая речь во время обсуждений в коридорах, и не представляет, почему вдруг Пик Надежды дал добро на ношение скучнейших брючных и юбочных костюмов чёрного цвета. Со временем играть в дурачка получалось всё хуже и хуже, пока наконец не пришлось признать: Комаэде был куда приятнее мнимый нейтралитет.

А затем заигравший из ниоткуда альтруизм начал брать над ним верх.

В его глазах резервники стали постепенно трансформироваться: из отбросов здешнего общества они медленно, но верно перешли для него в категорию «Небезнадёжные». Это уже говорило о многом. За этим последовали нескончаемые рассуждения о том, что бы делала Академия без этих юношей и девушек — ведь финансовый вопрос, какой бы влиятельной и значимой для всего человечества ни была организация, стоял максимально остро. И вот с того момента на горизонте замаячило новое призвание для студентов придаточного курса: Нагито, пусть и не вслух, окрестил их потенциальными союзниками в строительстве лучшего будущего. Да, конечно, так же их называло и само руководство старшей школы, но стоило бы поиметь смелость признать: слова их были далеко не от всего сердца. Не называть же весь Резерв дойной коровой прилюдно, верно?

В голове же Везунчика, чтящего своё случайно добытое место, складывалась куда более позитивная картина. Возможно, эти ребята и не обладали всеми привилегиями и знаниями, которые были подвластны студентам Основного курса, но их решимость и сила воли были достойны уважения. Не каждый, в конце концов, совладает с тоннами ежедневных обязанностей и заданий, валящихся как из рога изобилия на ментально слабеющих с каждым днём студентов. Нагито всё чаще ловил себя на мысли, что он не просто уважает резервников, а восхищается ими. Узнал бы кто из одного с ним класса — либо со смеху бы умер, либо выбил все дурные мысли из лохматой белобрысой головы.

Комаэда же, всё больше вдумываясь в то, насколько высока цена попадания на низший поток, принял решение не оставаться смиренно скованным установленными рамками и предрассудками. Мир в соседнем здании был так близок и интересен, что искушение всё же взяло верх. Самостоятельное изучение приносит больше толку, нежели выслушивание бредовых россказней со стороны. Стремление понять и принять кого-то настолько незнакомого похвально, пусть и безрассудно.

Учащимся Основного была характерна вседозволенность. Немудрено: отказывать будущим гениям планеты и преграждать им путь к чему-либо — увольте, себе же дороже. Пусть даже «что-либо» подразумевало под собой самые бредовые идеи на свете — мешать нельзя. Воспитательный процесс здешние учителя на себя не брали, предпочитая отдавать своим подопечным право набить свои шишки и обработать их самостоятельно. Неписаное правило, конечно же, было рассчитано в первую очередь на приверженность беззаветному творчеству и безграничной свободе фантазии. Никак не на маленькую внутреннюю революцию.

Комаэда по привычке вывернул всё на свой лад. Затея его была, как и полагается, безрассудна, нелинейна, но чем-то обворожительна.

Резервникам строго-настрого запрещалось чуть ли не лишний раз смотреть в сторону здания Основного — к слову, несправедливо слишком великоватого для одних только Талантливых, — не говоря уже о том, чтобы целенаправленно заходить туда без сопровождения. Эти правила были четко вбиты в сознание всех резервистов. Взгляды, направленные к зданию Основного, всегда ассоциировались с запретной территорией, тайными испытаниями и недоступными знаниями — прыжком выше головы, который не удастся совершить, по заверениям всех кругом, никому.

В противоположную сторону, как нетрудно догадаться, запрет не работал — простецкая натура Резервного курса ничем не могла удивить цвет нации, способный на всё.

Конечно, быть аляповатым пятном в узких в сравнении с родным зданием коридоров — неприятный опыт. Привлекать внимание сидящих на факультативах с открытыми дверьми в вечерний час утомительно. Даже немного жутко быть вот таким объектом чьего-либо недоумения.

Когда Комаэда уже было собирается покинуть здание, в котором ближайшие пару суток точно будут бродить слухи о невесть откуда взявшемся Талантливом, с противоположной стороны коридора слышатся шаги и ритмичное дыхание им в такт. Парень, едва не сливающийся из-за своей неброской одежды со стенами, встаёт как вкопанный, когда в лучах яркого закатного солнца видит, вне всяких сомнений, человека, облачённого в форму Основного курса.

— Ты заблудился, что ли? — он делает неширокие, аккуратные, в некоторой степени даже опасливые шаги в сторону заветного выхода.

Теперь видно: прищур у него до забавного недоверчивый, тёмный, едва не оскорблённый. Вместе с тем у юноши в глазах плещется взволнованная готовность в любой момент развернуться и удалиться восвояси, притворяясь, будто этой ситуации не существовало, и молясь на то, чтобы у него из-за этой несодержательной «беседы» не было проблем.

— Вовсе нет. — Лучезарная улыбка обезоруживает резервника — он впивается ногтями в сумку на плече и выглядит ещё более озадаченным, чем прежде. Логичных причин попадания представителя неординарных подростков сюда мало — по ощущениям вообще только одна, и та уже опровергнута. — Просто… захотелось узнать Резерв поближе.

Это так глупо. Это так неправдоподобно. Так, наверняка, со стороны не походит на обыкновенный человеческий интерес. Ведь что-то банальное и стандартное не может быть любопытно тому, кто ежедневно сидит с самыми выдающимися людьми среди молодёжи.

***

Неправдоподобно и то, что происходит после.

Все обсуждения общих преподавателей, детства и ранней юности, интересов, взглядов на жизнь — всё это совершенно удивительно даже на десятую встречу у центрального фонтана. Прогулки тоже всё ещё казались чем-то из ряда вон выходящим. Мир стремительно сменился, но не глобально — лишь для двоих, откуда-то взявших идею сломить стойко укоренившиеся устои и мнения.

В этом внезапном приятельствовании связь образовалась удивительно крепкая.

Нагито с удовольствием выслушивал каждую деталь жизни Хаджимэ: впитывал в себя, не пропуская ни единого слова, вникал, грамотно отвечал и был в принципе примером идеального собеседника.

Беседы с ним, создававшие уют теплее домашнего, неизменно успокаивали резервника. Буквально помогали переживать каждый день по-разному, а не крутиться белкой в колесе. Трудно было не растаять морально перед этими наполненными интересом уточняющими вопросами, которыми из Хаджимэ можно было легко вытащить каждое уточнение.

Хината в свою очередь хлопал на всех выступлениях и отчётах громче кого-либо, периодически бросая взгляды в сторону Комаэды и улыбаясь именно ему.

Мимолётные переглядки с Хаджимэ, наполненные теплом и восхищением, неизменно притягивали внимание Нагито. Приковывали, можно даже сказать. Он не мог устоять перед этой искренней улыбкой, которая словно заражала душу оптимизмом и уверенностью. Чувство собственной никчёмности благостно испарялось, оставляя после себя разве что лёгкие смущение и мнительность — хотя те, пожалуй, были совершенно другой природы.

Видимо, личный эксперимент удался на славу. Результат — прогресс тёплых чувств к студентам противоположного курса, а точнее теперь уже к одному конкретному, — и не думал приостанавливаться.

Я понял из контекста: ты не хочешь быть одна…