— Это вот так выглядит старость? — слабым голосом спросил Гарик, прислонив холодную бутылку ко лбу.

— Так выглядит перегрев, Гар, — отозвался Рома и напомнил: — Тебе двадцать.

Гарик уныло скользнул по нему взглядом. Рома пыхтел и пытался сунуть ногу в кроссовку с завязанными шнурками. Да, он из тех, кто завязывает шнурки раз в год в ебучий морской узел, а потом с трудом втискивается в стянутую и пережатую обувь.

Вчера они снова потащили детей купаться, но уже не торчали у озера так долго, как было в день проверки. И тем не менее Гарик каким-то образом умудрился схватить то ли солнечный, то ли тепловой удар — хер их там различишь.

Вечером ему стало плохо, он чуть ли сознание не потерял. К счастью, не при детях, но зато, блин, при коллегах…

Дурнота стала отступать быстро, но поднявшуюся суету уже было не остановить.

Даже методистка, Доброслава, мать ее, Амвросиевна, с которой и Рома, и Гарик были в контрах с самого начала смены, вдруг залепетала и забегала вокруг.

Насколько Гарик понял, будет много волокиты, если вожатый выпадет из-за подкосившегося здоровья или травмы, поэтому им всем было выгоднее оставить его на денек-другой отлежаться, чем отпускать обратно в город, чтобы он открыл больничный посреди смены.

Вообще он чувствовал себя куда лучше, чем вчера, и был готов работать, но прибежал Альберт Даниилович, принес целый пакет мармеладок в виде лимонных и апельсиновых долек, назвал «мой мальчик» и как-то так загипнотизировал Гарика, что тот и правда решил, что должен лежать лежа и никуда не рыпаться.

— Прости, что оставляю тебя одного, — в сотый раз за утро повторил Гарик.

— Да нормально, мы с Женей и Лялей отряды соединим и будем втроем наблюдать за всеми, — махнул рукой Ромка. — Да и Даниилович сказал, что будет подбегать и помогать по мелочи.

Аж сам директор лагеря!

Хотя, признаться, Альберт Даниилович походил скорее на городского сумасшедшего деда, чем на начальника. Белоснежная борода, завязанная в косичку, разноцветная поясная сумка с пайетками, яркая спортивная куртка, какие, кажется, носили в восьмидесятых (по крайней мере, Гарик помнил их по своему детству), и другие визуальные приколы делали Альберта Данииловича единственным в своем роде чудаком. Даже в день проверки он оделся как-то так, не стал строить из себя серьезного дядьку в пиджаке.

Рома убежал строить щеглов и вести их на завтрак, а Гарик остался в комнате вожатых. Какое-то время за стенами была слышна болтовня, шум воды в душевых, хлопанье фишек об пол в коридоре, скрип дверей и топот ног, а потом резко все стихло.

Тогда-то Гарик и узнал, что маленький холодильничек в их комнате, оказывается, шумит и тарахтит. Даже ночами тут не бывало настолько тихо, все равно слышались скрипы, разговоры, храп и шаги.

Гарик потер лоб, где-то над правой бровью под кожей пульсировала боль. Лишь бы только старая травма головы не напомнила о себе и не превратилась в мигрень…

История, как ему по лбу прилетело качелями, конечно, веселая, но последствия у нее так себе.

Кажется, недосып наконец-то догнал его, тело требовало компенсации за полторы недели прерывистого и некачественного сна. Сознание медленно уплывало, но окружающий Гарика мир не желал отключаться, холодильник так и тарахтел, пробивая слои полудремы.

Похожий холодильник стоял у Ласковых на даче. Они всегда переоценивали его вместимость, покупали больше мяса, чем могла вместить милипиздрическая морозилка с отпадающей дверцей, поэтому почти все шло на шашлыки сразу в первый день.

Прошлым летом история повторилась, с одним исключением — с ними не было Глафиры.

Карта поляка, переезд — и все, нет у Гарика подруги, а у Ромы — девушки. Все произошло очень внезапно, Гланя даже не говорила, что они с родней собирали документы и перетряхивали всю родословную, не говорила, что уже второй год учит польский, не говорила, что собирается бросить свой универ, не говорила… блин, да ничего она не говорила!

Гарик радовался, что подружке выпал такой шанс, но неискренне. Вернее, он тупо не успел обрадоваться, Гланя огорошила этой новостью, а на следующий же день уехала.

Уже потом, когда чувства улеглись и остыли, он догадался: Глафира сама боялась, что не решится на такой шаг. Она ж из этих, кто просчитывает все наперед, каждый шаг, каждое слово. Скажи она друзьям про свои планы раньше, они бы начали ее спрашивать, что там и как продвигается, а она бы загналась, потому что эти вопросы и так крутятся в ее голове на повторе, не смолкая.

Рома ходил мрачным все лето, и день, когда они поехали на дачу, не стал исключением. Даже шашлык, мастерски приготовленный его старшим братом Борей, не вернул Рому к жизни.

На тот момент Гарик уже кое-как примирился, что Гланя уехала, поэтому пытался своего дружочка приободрить.

Ромка нехарактерно для себя мало ел, зато домашние настоечки дул, как дул бы воду жаждущий путник в пустыне.

Тогда-то Гарик узнал на себе, в чем подлость домашнего вина и настоек. Они сладенькие, и ты пьешь их, как компотик, и чувствуешь себя прекрасно, расслабленно и весело, миг — и ты уже наклюкался.

Родителей Ромы на даче не было, только старшие братья, а те не особо и следили, кто сколько выпил и кто в каком состоянии. И никто, абсолютно никто, кроме Гарика, не заметил, что Ромка встал из-за стола и куда-то пошел.

— Ро-о-ом! — кричал Гарик, пытаясь поспеть за другом на своих заплетающихся ногах. — Ты куда, Ром?

— К реке!

— Да погоди ты!

Но ноги заплетались не только у Гарика, Ромку тоже заносило на поворотах, так что в какой-то момент удалось его нагнать.

— …мне этот мир абсолютно понятен…

— Ром, да тут и реки-то нет!

— … ищу только одного — покоя, умиротворения и вот этой гармонии, от слияния с бесконечно-вечным, от созерцания великого фрактального подобия и от вот этого замечательного всеединства…

Размышления Ромы звучали как настоящее откровение для пьяных ушей Гарика, он ни за что не смог бы воспроизвести эту речь сам, но запомнил это ощущение полного принятия и понимания, словно его друг в своем познании настолько преисполнился, что уже как будто бы исцелил сто триллионов миллиардов душ.  

Они дошли, но к пруду, потому что реки там не было. Гарик помнил, как их оцепили комары и мошки, помнил тяжелое и плотное скопление звезд в абсолютной тьме, помнил стрекот кузнечиков, помнил высокие камыши, помнил…

Нога дернулась, как будто бы Гарик бежал во сне и споткнулся об камень. 

Он открыл глаза и увидел, как лучи солнца беспощадно таранят их спаленку вожатых.

Рома сам его поцеловал тогда у пруда.

А Гарик… не оттолкнул.

Наверное, на домашнее вино можно было свалить первый их поцелуй, но… остальные?

Гарик помнил, что под звездами у него страшно кружилась голова и в черепе булькала какая-то муть, но, когда желто-розовые полосы поползли от горизонта вверх, то дурнота отошла и мысли прояснились, а теплые руки Ромки все так же блуждали у него под футболкой, а сам Гарик перебирал вьющиеся рыжие пряди, давил на затылок, чтобы втянуть Рому в еще один, еще один и еще один поцелуй.

Сходили, блядь, к реке! Ну, то есть, к пруду…

Внизу живота тянуло всякий раз, когда в памяти всплывал этот эпизод, и сейчас Гарик тоже чувствовал трепет и дрожь.

Рука скользнула вниз, под мягкий тонкий плед, коснулась резинки белья.

Гарик закусил нижнюю губу и постарался отогнать от себя мысль, которую он отгонял от себя весь последний год: нельзя дрочить на своего лучшего друга.

Даже если у этого друга самая замечательная на свете улыбка.

Даже если у этого друга самый заразительный в мире смех.

Даже если у этого друга самые горячие руки, которые…

Гарик застонал и перевернулся на спину, ускоряя движения.

Воспоминание зациклилось в его голове, он буквально ощущал, как Рома прислоняется лбом к его лбу, тяжело и шумно выдыхает, но долгое время ничего не предпринимает, ждет, дает возможность оттолкнуть, отступить, убежать.

И Гарик не уходит, не отшучивается, не пытается сгладить углы, как обычно делает в неловких и эмоционально заряженных ситуациях. Нет, он трогает своим носом нос Ромки, намекает, дает разрешение, предвкушает.

Что это было — цмок его знает! Они так и не поговорили, ни разу не подняли эту тему.

Ромка как будто чувствовал, когда Гарика начинал волновать этот вопрос, и каким-то волшебным способом сливался, исчезал или выкидывал что-то безумное, что полностью переключало внимание.

Учеба позволяла сохранять некоторую дистанцию, они виделись в основном на общих лекциях или в столовке. Иногда по вечерам ходили гулять и, казалось бы, вот оно — идеальное время, чтобы поговорить по душам, но только Гарик собирался с мыслями, Рома уводил его то ли к проспекту Незалежности, где все важные слова терялись в бешеном потоке машин, то ли к Немиге с ее бесконечными толпами и концертами.

Пророк хренов!

— Нам надо будет поговорить, — вслух произнес Гарик, но непонятно кому.

Тарахтящему холодильнику? Барабашке?

Может, даже и сегодня...

По коридору прокатилось эхо голосов, половицы заскрипели под ногами. Дверь их комнатки резко распахнулась, внутрь ввалился Ромка, совершенно потный и охеревший.

Он упал на кровать лицом в подушку и громко простонал:

— Злы-ы-ыдни!

— Ром?

Рома поднял голову. Пряди падали ему на глаза, невозможно было прочитать, что в них.

— Я просто хочу лежать под одеялком сто часов и чтоб меня никто не трогал...

— Совсем херово?

Рома еще какое-то время что-то бессвязно стонал, и Гарик не сразу настроился на его волну.

— ...и Даниилович, главное, суеты навел, процесс запустил, а потом такой: «Ой, ну вы же тут сами разберетесь? Ну, пока!».

И дальше он принялся в красках расписывать, как этот Дед Бородед оставил Рому, Женю и Лялю на растерзание разгулявшимся детям.

— Ебитесь как хотите! — Рома изображал их директора, забыв, что слышимость здесь хорошая, и, вероятно, всякие там мимокрокодилы уже грели уши в коридоре. — Всем чмоки в этом чате!..

В общем, мда. Не сегодня...

Было совершенно очевидно, что пока Рома ноет, а Гарик валяется в своем перегреве, дети оказались предоставлены сами себе.

Из-за стены уже доносились страшные звуки, а именно полное их отсутствие. Затихарились, чтобы еще чего-то вычудить.

— Лежи, я подменю, — вздохнул Гарик, поднявшись с кровати.

— А ты?..

— Мне уже лучше, — соврал Гарик.

В целом, физически ему и правда полегчало, а его моральное состояние, в целом, никого волновать не должно...

— Игорь Евгеньевич! — вскрикнула Алеся, когда он вышел в коридор. — Как вы нас терпите?

Гарик поднял брови, а ребята наперебой принялись рассказывать.

Так история Ромки дополнилась другими деталями. Оказывается, бесновался не их отряд! Это малышня Жени и Ляли выдали!

— …Ловили по всей территории…

— …Залез на дерево!..

Что там Женя и Рома говорили про идеальный возраст?

— …Спряталась и уснула…

— …А за забором их встретил!..

Гарик чувствовал себя так, словно его окружила толпа гусяток и требовала пищи.

— …Даже Альберт Даниилович поспешил слиться, — зафиналил Колька Кривошеев.

— А Олег Вадимович потом ходил курить за веранду, — добавил Семен и, вероятно, в задумчивости достал из кармана очередную зажигалку и большим пальцем стал крутить металлическое колесо туда-сюда.  

Да где он их берет?!

— В общем, Роман Артурович предложил устроить тихий час, — сказала Анжела. — Потому что мы все дико вымотались и хотим лежать.

— Я не устал, — вставил Драгомир.

— Ой, конечно, два полотенчика нести он устал, а за малышней бегать не устал! — возмутилась Люся.

Гарик фыркнул и покачал головой.

Да уж, непросто ребятам дался его перегрев. На секундочку даже стало стыдно, но… только на секундочку.

С другой стороны, что мешает ему и сочувствовать, и злорадствовать одновременно?

— Ну, надеюсь, теперь нам будет легче найти общий язык, — подвел итог Гарик. — И вы будете держать в голове: когда мы с Романом Артуровичем бесимся, это мы от усталости, напряжения и беспокойства.

Забудут, причем на следующий же день.

И все равно почему-то было приятно и важно произнести это вслух и увидеть в глазах ребят понимание.

Постепенно все разбрелись по комнатам. Не все легли подремать, но и никаких экстремальных активностей не наблюдалось. Болтали, читали, играли в фишки или карты. Никакой беготни, никаких завязанных в одну длинную веревку простыней, чтобы залезть на второй этаж к девчонкам, ведь по лестнице ходят только слабаки.

А что, так можно было?..

К часам девяти Гарик даже осмелился высунуть нос на улицу. Вечер прогнал духоту, наконец-то можно было нормально дышать. Гарик уселся на ступеньки перед входными дверями и хлопнул комара, севшего ему на колено.  

Вдруг откуда-то из-за деревьев выплыл Семен, а за ним и Димка. Гарик даже не понял, когда они успели свалить, каким путем?

Заметив Гарика, оба на секунду как-то споткнулись и затупили, а потом нарочито обычным шагом пошли в его сторону.

Типа как просто вернулись к отбою вовремя, ничего такого!

Семен даже ускорился, наверное, хотел сделать вид, что идет в блок один, а то, что Дима плетется где-то позади, это просто совпадение.

Нет, это уже никуда не годится…

Когда Семен вошел в блок, а Дима только-только ступил на лестницу, Гарик придержал его за плечо.

— Дим? — позвал он. — Будьте аккуратнее, ладно?  

Дима нахмурился, а его взгляд непонимающе стал перескакивать с одного объекта на другой.  

Гарик на секунду прикрыл глаза, а потом прошептал:

— Палитесь.

И Дима застыл, окаменел, одеревенел, замер — одного слова мало, чтобы описать это состояние. Гарик видел, как сильно он сжал челюсть и стиснул кулаки.

Он уже был готов услышать, что угодно — ложь, оправдания, возмущения…

— Вы тоже, Игорь Евгеньевич, — процедил Дима.

… но не это.

Гарик сглотнул и отпустил плечо Димы, так и не придумав, что ему ответить.

Предупреждение доставлено.

Предупреждение получено.

Один — один.