Я запутаюсь в декорациях

и на грязный песок

вдруг упаду…

Все вокруг начнут смеяться,

и я увижу твое лицо

в первом ряду

Flёur — Печальный клоун

В комнате было душно — топили этой зимой от души. Ночную тишину нарушали лишь сбивчивое дыхание, мерное поскрипывание кровати и негромкий топот соседей сверху. Луна скрылась за тучами, поэтому в темноте Федя не различал ничего, кроме очертаний собственных пальцев, вцепившихся в подушку. Ощущение навалившегося горячего тела не возбуждало, как обычно, а скорее тяготило.

Вдруг Костя остановился. Вяземский обернулся через плечо.

— Я тут вспомнил, — задумчиво сказал Костя, приподнявшись, — что завтра нам нужно заглянуть на ужин к моим родителям.

Рухнув обратно на постель, Федя уткнулся лицом в подушку и едва сдержал рвущийся наружу смех.

— Ты серьёзно? Нам обязательно нужно обсудить это именно сейчас?

— Ну, — пожал Костя плечами, — решил сказать, пока помню.

Федя тряхнул головой, откидывая налипшие на лицо пряди волос. Настрой окончательно пропал, и он легонько пихнул Костю локтем. Тот нехотя отстранился и потянулся за салфетками.

— И зачем в этот раз?

— Маме нужен твой совет. — Костя улёгся и заворочался, устраиваясь поудобнее. — То ли по поводу герани, то ли по поводу бегонии. Или это были фиалки?.. В общем, цветок какой-то у неё чахнет.

Федя вздохнул. Людмила Степановна была поистине удивительной женщиной. Никогда ему не встречался человек страннее и нелогичнее. В какой-то степени это даже вызывало восхищение.

— Может, я просто позвоню ей и объясню всё по телефону? Проще будет. И быстрее намного.

Костя приподнялся на локтях и с явным недовольством в голосе спросил:

— Почему ты так не любишь моих родителей?

— Кость, я тебе уже тысячу раз объяснял, что это я им не нравлюсь. Не знаю, зачем Людмила Степановна вообще приглашает нас на ужины, если ей неприятно меня видеть. Тем более завтра у меня наконец-то полноценный выходной, и мы с тобой могли бы…

— Нет-нет, Федя, — прервал Костя, хмурясь. — Я просто не понимаю, неужели тебе так трудно пару часов провести с моими родными? Ты ведь и так целый месяц их не видел!

«Да лучше бы я их в жизни больше не видел», — мрачно подумал Федя. Но желания ссориться в нём было ещё меньше, чем трахаться, и потому он устало согласился:

— Ладно. На пару часов можно.

Костя, накрыв ноги тонким одеялом, отвернулся к стене.

— А душ? — тихо спросил Федя.

— Утром.

От мысли, что нужно вставать, включать свет, воду, настраивать температуру, стоять под струями, вытираться не успевшим ещё высохнуть полотенцем и вообще что-то делать, стало так лениво, что он тоже лёг на бок и подвинулся к Косте. Достаточно близко, чтобы было уютно, но достаточно далеко, чтобы не было жарко. Кровать под ним противно скрипнула.

— Кажется, нам нужна новая кровать, — заметил Федя.

— Чем тебя эта не устраивает?

— Скрипит. — Будто не очевидно.

Костя дёрнул голым плечом. Луч вышедшей из-за облаков луны осветил серебром его короткие русые волосы.

— Иди тогда на диван. Он не скрипит.

Федя прикрыл глаза. И зачем ляпнул про кровать именно сейчас? В курсе ведь, что родители для Кости — больная тема. Как и для него самого. Придвинувшись, Федя нежно погладил его по руке.

— Ты же знаешь, я не со зла. Просто мы с твоими родителями не понимаем друг друга. Они ещё не привыкли. Поэтому нам стоит пересекаться как можно реже, чтобы не спорить об одном и том же из раза в раз. Однажды они нас примут…

Костя ничего не ответил, и Федя, перевернувшись на другой бок, подтолкнул под голову подушку в белой измятой наволочке.

***

Федя поднимался по плохо освещённой серой лестнице и пытался подавить в себе неясное волнение, которое, как бы неприятно ни было это признавать, всё же отдалённо напоминало страх.

Обитая дерматином входная дверь выглядела, как всегда, неприветливо. Федя предоставил Косте право зайти первым. Тот опустил потёртую металлическую ручку вниз и дёрнул дверь на себя.

В узком коридорчике было тесно. На коврике валялась куча обуви, к которой присоединились ещё две пары ботинок. Широкий комод был заставлен всякими безделушками: тут и расчёска, и крема для рук с запахом черники, и жёлтый пульверизатор, и плетёная корзинка, и стопка старых журналов; Федино пальто едва не соскользнуло с крючка, на котором уже висела короткая красная куртка и чья-то олимпийка — свободных не было. Рядом стучал когтями по паркету мопс со странным именем Пушок. Возможно, за этим скрывалась некая забавная или не очень история, но Федя как-то упустил момент, когда было бы уместно спросить. У него вот тоже кошку звали по-странному, Тёмой, но не из-за бывшего по имени Артём, как подумал Костя, а потому, что пафосное «Артемида» не прижилось.

Людмила Степановна встретила их у самого входа. Выкрашенные в рыжий цвет короткие волосы, маленькие зелёные глаза — не такие, как у самого Феди, а гораздо насыщенней, ярче, — старательно скрываемые макияжем морщинки, крупные бусы на красноватой шее, яркое трикотажное платье, натянутая улыбка, — вот и вся она. Хорошая жена, хорошая мать, а человек… А человек не очень.

— Ой, мальчики, нормально добрались? Гололёд есть на дороге? — застрекотала она. — Как декабрь начался, так морозы и ударили… Проходите-проходите, мойте ручки и садитесь за стол. Я курочку с яблоками запекла по новому рецепту. Паша сказал, что получилось просто пальчики оближешь!

За месяц в квартире ничего не изменилось. Стены были всё того же оливкового цвета, как и занавески им в тон, овальный стол был застелен той же скатертью с ромашками. И столовый сервиз стоял всё тот же, белый с золотистой окантовкой.

А во главе стола сидел Павел. Федя не знал, почему сразу начал обращаться к нему без отчества. Павел и Павел. Был он мужчиной грузным, неизменно носившим рубашку и брюки — по крайней мере, в присутствии парня своего сына, — с короткой бородкой, жёсткой тёмной шевелюрой и выразительными карими глазами.

Обычно в начале ужина Павел спрашивал у сына, как дела, всё ли хорошо на работе и не собираются ли его в скором времени повысить до старшего менеджера, а затем, получив ответ, замолкал. От еды его мог отвлечь только футбол, в крайних случаях — хоккей. Иногда за обсуждением очередного матча он, забывшись, мог дружески похлопать Федю по плечу. Затем, правда, отдёргивал руку и делал вид, будто бы ничего не произошло.

Вот и в этот раз Павел, не вставая и не утруждая себя улыбнуться, поздоровался и задал свои дежурные вопросы. Федя сел на высокий деревянный стул с мягким сидением и нервным движением зачесал назад уложенные каштановые волосы. Ароматы стояли изумительные.

А его отчего-то тошнило.

***

Федя осмотрел округлый светло-зелёный лист с сухими ломкими краями. Людмила Степановна, застыв в полуметре от Феди, внимательно следила за его движениями.

«Бегония вечноцветущая, — крутилось у него в голове, — веч-но-цве-ту-ща-я…»

— Советую поставить подальше от батарей. И опрыскивать комнату — влажность низкая. Только постарайтесь на листья не попадать. А ещё лучше купите увлажнитель воздуха, меньше мороки будет.

— Может, ей удобрения какие-нибудь нужны? — предположила она, заглядывая в белый пластиковый горшок. Словно могла разглядеть там что-то, кроме слоя рыхлой земли. — Может, элементов каких-нибудь не хватает?

— Зимой лучше не подкармливать, — покачал Федя головой. — Можно, конечно, калием, если давно не удобряли, но особой надобности в этом нет…

Людмила Степановна выжидающе уставилась на него.

— …Можете прийти к нам в магазин, я подберу вам удобрение.

— Ох, далековато, — озабоченно заметила она и ненароком бросила взгляд на заиндевевшее окно. — А там тако-ой гололёд.

Веч-но-цве-ту-ща-я…

— Я привезу, — едва слышно выдохнул Вяземский, мысленно залепив себе пощёчину.

Нужно было ведь ему калий этот упомянуть… Мог и промолчать. Сделать вид, что не понял намёка.

Женщина просияла.

— Хороший ты всё-таки парень, Феденька. — Людмила Степановна погладила его по плечу суховатой, начавшей покрываться морщинами рукой. — Какой хороший парень, ну чудо…

«Но как же жаль, что не девушка», — усмехнулся тот про себя.

— Нормально у вас всё с Костей? Не ссоритесь?

Федя, улыбнувшись, пожал плечами:

— Всё хорошо, не волнуйтесь.

— Дело идёт к тридцати годам. — Выразительная пауза. — Родители твои, наверное, тоже переживают. Не планируешь жениться?

Федя поднял взгляд на Людмилу Степановну, сложившую руки на груди. Каждый раз она делала это обеспокоенное, словно умоляющее лицо. На протяжении всех трёх лет, что они были знакомы. Иногда даже слезу пускала. Упорству её можно было позавидовать. Удивительная женщина, правда. Федя бы давно сдался.

— Вы имели в виду выйти замуж? В нашей стране это, Людмила Степановна, пока не представляется возможным. Увы. Хотя до тридцати время есть. У Кости ещё целых три года, у меня почти пять лет. Вдруг чего изменится, да?

— Феденька, я всё понимаю, но…

Он достал из кармана брюк так вовремя завибрировавший телефон и наигранно ужаснулся:

— Боже мой, уже восемь вечера! А мне ещё вещи постирать надо… Людмила Степановна, нам пора бежать! — Она, кажется, пыталась что-то вставить — или просто задыхалась от возмущения, — но Федя продолжил тараторить: — Спасибо за ужин, было безу-умно вкусно. До свидания! Кость, пойдём!

Тот недобро взглянул на Федю, но всё же обнял мать на прощание, забрал из её рук контейнер с огромным куском яблочного пирога, который она им сразу отложила, пожал руку отцу и, накинув свой пуховик и потрепав лезущего под ноги Пушка, вышел следом.

Ехали они, к счастью или нет, в полной тишине, но стоило им переступить порог своей квартиры, как Костя мрачно спросил:

— И что это было?

Торопливо разувшись, Федя кинул связку ключей на тумбочку и принялся расстёгивать пальто неслушающимися пальцами.

— Выход из положения, — буркнул он.

— Какого положения, Федя? Неужели нельзя было с ней помягче?

— Помягче? — Он обернулся на Костю. — А можно со мной помягче? Почему я каждый грёбаный раз должен испытывать вину перед ними за то, что люблю их сына? А, Кость? Почему?

— Дуся, успокойся…

— Я тысячу раз просил не называть меня так! — сорвался он на крик. Звучало, правда, скорее жалобно, чем сердито. — Неужели это так сложно?!

— А раньше тебе нравилось, — пробормотал Костя, почесав затылок.

Федя включил свет на кухне и замер в дверном проёме.

— Когда нравилось? — уже гораздо спокойней спросил он. Крик — это по-детски. Это несерьёзно. Незрело. — Когда я был двадцатилетним мальчишкой, радовавшимся каждому знаку внимания с твоей стороны, даже если это просто-напросто глупое прозвище?

Костя глубоко вдохнул и, приподняв очки в тонкой прямоугольной оправе, потёр переносицу.

— Мы там пробыли всего-то час. — Федин взгляд скользнул по Костиному открытому лбу, нахмуренным тонким бровям, длинным ресницам; задержался на серьёзных карих глазах с едва различимым зрачком. — Один час в месяц. — Прямой широкий нос. — Неужели ты не можешь сделать это ради меня? — Тонкие губы, ровные зубы. — В чём проблема? — Выбритый волевой подбородок…

Даже злившись, он был до чёртиков красив. Но раньше его красота казалась… другой. Неужели именно в этого человека Федя влюбился шесть лет тому назад?

— Ну что ты молчишь? — выжидающе уставился на него Костя.

— Разве того, что мне некомфортно там находиться, недостаточно? Этого недостаточно?!

В стену с силой постучали: Федя сам не заметил, как вновь сорвался на крик. Он взъерошил волосы и тихо бросил:

— Сегодня я, пожалуй, посплю на диване. Он хотя бы не скрипит.

***

Из динамиков беспроводной колонки лилось нечто неразборчивое — с английским Федя, увы, никогда в ладах не был. Время медленно близилось к девяти утра. Первые лучи солнца уже озарили землю, но покупателей пока не было — удивительно, если кто-то вообще в такую холодрыгу вылезет на улицу, — и потому он менял воду в вазах, что-то мыча в такт незамысловатой песне с грустноватым мотивом.

Когда Федя наконец разложил на столе нежно-розовые хризантемы и задумался, что бы такого из них сотворить, дверь распахнулась под мягкий перезвон колокольчиков. Федя с наслаждением вдохнул морозный воздух, проникший в тёплое помещение. Настроение после вчерашней ссоры, конечно, было неважное, но ясное зимнее утро всё ещё не теряло своего очарования.

Посетитель тем временем шагнул в магазин и застыл перед застеклённым холодильником с цветами.

— Доброе утро! — Хоть он и не смотрел на Федю, тот по привычке дружелюбно улыбнулся. — Что-то подсказать?

Парень обернулся и, тихо поздоровавшись, растерянно кивнул. Светлые, чуть волнистые пряди, обрамляющие раскрасневшееся овальное лицо, миндалевидный разрез ореховых глаз, куча пирсинга в ушах… Где-то Федя это уже видел.

Покупатель Вяземского, видимо, сразу узнал, потому что рот его тут же приоткрылся от удивления. Затем парень расплылся в широкой радостной улыбке.

— Федя! Не ожидал тебя здесь увидеть. — Знакомый, очень знакомый высокий голос. Он напряг память. — Я…

— Май! Помню. Май, Май…

— Залесский, — кивнул парень.

— Да-да! Имя у тебя запоминающееся.

Да и как Федя мог забыть того святого первокурсника, что таскал ему леденцы, пока он пытался бросить курить?

Май смущённо усмехнулся и заправил за ухо прядь волос. Золотистая звёздочка, два колечка и штанга. Раньше, кажется, проколов было куда меньше. Федя перевёл взгляд на другое ухо. Всего-то один чёрный гвоздик. А был серебряный крестик.

— Даже не знаю, о чём думали мои родители, когда давали мне такое имя… — Залесский вздохнул. — А, точно! Мне нужен большой букет роз. Бабушке на юбилей.

Выйдя из-за стола, Федя приблизился к Маю и махнул в сторону холодильника.

— Из готовых ничего не нравится?

— Бабушка не любит, когда много упаковки и зелени, — немного подумав, покачал он головой. — Можно просто розы?

— Как насчёт красной кустовой? — Федя зашёл в холодильник и, приподняв вазу, показал Маю. — Можно упаковать в крафт. Вон, как тот букет справа.

— Да, — бодро согласился Залесский, мельком взглянув на крупные белые хризантемы, — давайте.

— Ты чего? Можно и на «ты».

— Вы… ты очень повзрослел, аж непривычно как-то. — Федя на это заявление фыркнул. Лично ему иногда казалось, что он всё тот же двадцатилетний дурачок. — Давай ещё немного, чтоб попышнее было. — Он добавил несколько веточек, на что Май одобрительно кивнул. — Чувствую себя ребёнком по сравнению с тобой. Раньше я как-то не замечал особо, а теперь… Три с половиной года разницы всё-таки.

— Да ладно, ты тоже изменился. Возмужал прямо-таки. — Май, услышав это, рассмеялся. Он всегда смеялся вот так: звонко, от всей души, по-доброму прищуривая глаза. — Ты же ещё учишься, да?

— Ага, заканчиваю. Диплом, все дела…

Федя перешёл за флористический стол. Май последовал за ним, попутно рассматривая магазин. Взгляд его остановился на стеллаже с мягкими игрушечными медведями самых разных размеров: от тех, что уместятся в ладони, до тех, которым и половины кровати мало будет. Федя усмехнулся: хозяйка ими гордилась, сколько бы он ей ни говорил, что такой громадине не место в небольшом цветочном магазинчике.

— Всё ещё в общаге живёшь?

— Пока да. — Май вдруг улыбнулся, будто вспомнив что-то приятное. — В прошлом году переселили в комнату напротив той, что была твоей.

Федя заразился его улыбкой и на несколько мгновений погрузился в студенческие воспоминания. Хорошее было время. Если забыть всё плохое.

— Собираешься работать по профессии?

Он сунул руки в карманы длинной куртки цвета хаки и опустил глаза на Федины пальцы, привычными движениями ножа счищавшие шипы с нижней части стеблей.

— Да… Наверно. Практика мне понравилась. Интересно, хоть и сложно. Но практика ведь не работа. — Залесский вздохнул. — Не знаю, смогу ли быть юристом. Такая ответственность…

— Я вот не смог, — хмыкнул Федя. — Однако это в мои планы и не входило. По крайней мере, с курса третьего. Но если тебе нравится это дело, то стоит попробовать. У нас, знаешь ли, катастрофически не хватает людей, искренне любящих свою работу.

Май задумчиво кивнул.

— А что касается твоего имени… — Федю вдруг потянуло на размышления. У них с Маем часто так бывало: вроде зашёл соли попросить, а уже беседуешь о бренности бытия. — Мне кажется, у тебя чудесное имя. Очень цветочное. Знаешь, в мае зацветает большая часть плодовых деревьев. — Он на мгновение мечтательно зажмурился. — Идёшь, бывает, по улице, настроение ни к чёрту, а вокруг — цветы, белые, розовые, пахнет так сладко, пчёлы жужжат, птицы поют как-то по-особенному, и солнце такое яркое, что аж слепит… И сразу на душе легче. Какое значение имеют проблемы, когда на улице весна? Хорошее у тебя имя, Май, говорящее. Не то что какой-то там Федя… — Вяземский повертел в руке упакованный в крафтовую бумагу букет мелких алых роз. — Нравится?

— Ага… — растерянно ответил Май. Щёки его, успевшие отогреться, вновь покрылись румянцем. — Спасибо.

Он расплатился картой, забавно втянул носом тонкий аромат цветов и поднял на Федю серьёзный взгляд.

— А мне кажется, что не имя определяет человека, а человек — имя. Если человек хороший, то и имя его приятно произносить. — Май протянул Феде руку, и он неуверенно пожал её. Тёплая и мягкая, в отличие от Фединой — сухой, с загрубевшей кожей и множеством мелких царапин. — Пока, Федь. Надеюсь, ещё свидимся.

Вяземский нехотя отпустил тонкие пальцы.

— До встречи, Май.

Неожиданный покупатель, принёсший с собой целый ворох воспоминаний, торопливо вышел из магазина. Федя смёл в ведро мусор со стола и, проводив взглядом Мая, с осторожностью движущегося по протоптанной в снегу дорожке, почувствовал, как с души свалился большущий камень.