2-3-е Травеня

Калхедон, Локерра

Кэррол очень любила Франца. Правда, очень. Но тайком пробираясь по улицам праздничной Локерры, успевшим обезлюдеть и замусориться после гуляний, она чувствовала себя не отважной героиней баллад, а глупым генералом из сказки, в которой коварный король послал своего слугу к вредной ведьме. В лихо зарифмованном сюжете дело кончилось позорным поражением для всех троих злодеев, но Кэл все же надеялась, что чудо случится, ее безумный план сработает и к рассвету она успеет вернуться, переиначив историю на современный лад.

И не думавшие спать люди толпами высыпались на крыши и балконы, выходили в сады и дворы, безрассудно высовывались из окон. От лишних взглядов их с Оливией спасало только то, что все смотрели вверх, а не по сторонам, а для пущего удобства жителей столицы все фонари в центре погасили сразу после полуночи. Караульные, судя по всему, праздновали тоже, и у кремлевской стены, в ночи прикинувшейся высокой и неприступной, было тихо и пустынно, что придавало дополнительной бодрости.

Пожалуй, по возвращении она подскажет капитану Вайсману усилить охрану территории дворца на время звездопадов. И проверить старый замок на предмет лишних трещин и дыр. Просто на всякий случай. Ну в самом деле, кто еще решит сыграть в горную козу и полезть на стену, не имея при себе ни крючьев, ни специальных креплений и тросов?! Повезло еще, что сапоги у нее тонкие летние, перчатки удобные, да и какую-никакую веревку Лиззи им нашла. Правда, толк от нее будет при спуске, а пока – только лишняя тяжесть.

Идею выстрелить в стену арбалетным болтом с веревкой, тем самым претворив в жизнь иллюстрацию из книжки про благородных разбойников, пришлось отбросить еще по пути. Во-первых, так риск тесно познакомиться с брусчаткой был еще выше, во-вторых, опять же, крыши, которые в эту ночь кишели взбудораженными людьми, как иные погреба – тараканами и пыльниками.

Кэррол неплохо лазала по скалам в родных владениях и трезво оценивала обстановку, а она диктовала действовать немедленно и пользоваться полученными от Василисы знаниями об устройстве сада и окружающих его стен, не отвлекаясь более на светские хитрости, расшаркивания и обманки. Сейчас или никогда.

− От меня было бы куда больше пользы по ту сторону ограды, − Оливия не скрывала раздражение и тревогу, никак не желая взять в толк стремление Кэррол отправиться «на подвиг» в одиночку.

− Одна я буду тише и осторожнее. А ты можешь даже затесаться в толпу празднующих где-нибудь неподалеку, все равно мерзнуть здесь бессмысленно.

− Я буду ждать, − упрямо откликнулась Блэкстоун, для наглядности усаживаясь на оставленный кем-то у стены ящик. Кэррол лишь покачала головой, не тратя драгоценное время на уговоры.

Ветра не было, ночь выдалась теплой, безлунной и ясной, прямо-таки идеальной для праздника. Кэл с превеликим удовольствием вернулась бы сейчас в дом Грэнси, чтобы обсудить прошедший на ура спектакль и понаблюдать за влюбленной молодежью, отплясывающей друг перед дружкой брачный танец фламинго, а еще лучше – просто лечь спать часов на двенадцать. Вместо этого пришлось перебежками пробираться к самому темному и заброшенному участку полуразрушенной гранитной стены, охраняющей теперь не сам дворец, но «сад диковинок» княжны Милены.

По сложившемуся у нее впечатлению, это место и в обычные дни и ночи не особо-то охраняли, причем весьма обоснованно – байки о кусачих, липучих и даже бродячих хищных и ядовитых растениях успешно отпугивали всех любопытных. Самые настырные любители природы, по версии словоохотливой барышни, вполне могли заплатить за вход, причем как открыто, подав прошение в какую-то местную канцелярию, так и просто подкупив стражников на месте. Увы, даже в последнем случае жаждущим окунуться в мир жалящих лиан и ядовитых от корней до кончиков листьев деревьев приходилось представляться и сдавать оружие, и именно по этой причине графиня Хейвуд висела сейчас на стене в позе раздавленного комара, переводя дух и нащупывая следующую удобную щель. Очень не хватало красиво развевающегося за спиной плаща и звезд, картинно падающих по обе стороны ровными рядами…

Глаза боялись, а руки хоть и потели, но делали. Пару раз едва не сорвавшись, Кэррол прислонилась лбом к холодному камню, прислушалась – не идет ли кто – и смачно выругалась, наверняка заставив Франца зайтись в дичайшем приступе икоты.

Славная оказалась стенка, некоторые облюбованные братцем утесы под Дэмнбриджем были в разы круче и опаснее. А здесь и выступы вполне удобные, особенно если не рисковать и не спешить, подтягиваться по всем правилам и думать только о том, как удобнее ухватиться и не выронить нож.

Добравшись до широкого – даже прилечь можно, прелесть какая – плоского верха, Кэл наконец выдохнула и помахала рукой невидимой Оливии. Свиста в ответ не последовало, значит, опасности и лишних глаз пока не было.

Сверху «дикая» часть владений княжны выглядела не так уж и жутко. Темнее, чем по ту сторону стены, довольно необычно и кустисто, но зато размером эти джунгли заметно уступали видневшемуся за оградой аптекарскому огороду. Конечно, зарослей борщевика или какой-нибудь банальной белены от такого места ожидать и не стоило, а вот что-то наподобие аконита здесь вполне могло расти. Кэррол присмотрелась к недружелюбно ощетинившимся кустам у стены, выбрала место почище и оставила первый нож между камней, чтобы спуститься быстрым паучком по привязанной к нему веревке.

В саду не было тихо. Вокруг все шелестело, шуршало, капало не то соком, не то слюной и словно бы перешептывалось на непонятном для человека языке. Вдалеке – наверное, в безопасной внутренней части – журчал фонтан. По левой стороне дорожки призрачно светились мелкие белые цветы, навевающие мысли о болотных огоньках. От растущих по соседству симпатичных деревьев с длинными узкими листьями подозрительно пахло жасмином. Справа на будто бы свежевскопанной грядке в гордом одиночестве располагался гигантский, с крупную собаку размером цветок самого неприглядного вида. Фу, дохлятина какая-то! Может, где-то под ним уже накануне прикопали незваных гостей?

Стоило пройти десяток шагов, как по лопаткам пробежала дрожь, а на загривке возникло мерзкое, хоть и очевидно ложное чувство крадущейся по коже букашки. Хорошо хоть жальницы* в это время ночи должны спать, а обычные комары и мошки или попрятались, не выдавая себя даже звуком, или уже стали жертвами местных красот.

Кэл передернула плечами, борясь с глупым, но идущим откуда-то из памяти древних предков желанием прильнуть к ближайшим кустам и идти вдоль них. Следовало держаться центра дорожки, идти быстро и ориентироваться на непривычно укутанное зеленой листвой Древо. С высоты стены оно казалось близким приплюснутым грибом, а теперь словно бы удалилось в дальний конец тонущего во мраке сада. Вот новолуние и перестало быть ей на руку!

Пройдя мимо знаменитого на весь мир илимского птицелова, мирно «дремлющего» с закрытым, опущенным на манер головы бутоном, Кэл убедилась – южные диковинки рядом с живым Древом чувствовали себя, как дома, нисколько не смущаясь непривычных соседей и чужой почвы. Недаром писали, что прежде и в окрестностях Хенгастеля выращивали апельсины, арбузы и даже что-то, похожее на бананы.

Приблизившись к непонятно как вписавшейся в компанию птицелова и росянок-путешественниц упавшей молодой лиственнице – бедняжка, видимо, рухнула совсем недавно, раз никто не успел заметить и убрать с дороги – Кэррол наклонилась, будто бы собираясь вытряхнуть попавший в сапог камень.

Ветки у лиственниц хрупкие, пройти по ним, ничем не хрустнув, под силу разве что кошке или птичке. Только им ни к чему лапы в смоле пачкать.

Второй, куда более ценный и острый нож привычно скользнул в ладонь, и Кэррол резко присела до самой земли, уходя от возможного удара и одновременно делая не слишком точную, зато мощную подсечку, за которой следовал молниеносный удар в шею…

− А-ау-уи-и!!

…остановить который у самого горла ей не всегда удавалось даже на тренировках. Стоило признать, кухонной колотушкой ее убить еще не пытались.

Оседлав для надежности тут же прекратившую пищать и начавшую яростно, но совершенно безнадежно отбиваться жертву, Кэррол вновь приставила лезвие к ее горлу, вынуждая замереть и посмотреть ей в глаза. Кухонная утварь осталась мирно лежать в травке, а вот на костлявом запястье к утру точно будет синяк. Еще один.

− Ну и как это понимать, барышня?

− Так и понимать! Пусти, бесова лазутчица! Я все про тебя знаю!

− А поконкретнее? – интересно, а труп влезет в тот похабный цветочек целиком или придется просто рядом прикопать для пущего удобрения? Хорошо хоть дурочка шипела, а не визжала на всю округу.

− Вы! Я вам поверила, а вы приехали сговориться с этим хмырем подкрылечным и убить княжну, я поняла! Не позво…

Легкое нажатие на тонкую шейку решило дело. Девочка выгнулась, стараясь уйти от коротко, но ощутимо царапнувшего ее металла, и притихла, злобно и испуганно сверля в Кэррол дыру своими зеленющими глазами. Кларенс ей не простит, если узнает, а узнает он непременно…

− Поразительная наблюдательность. А главное – насколько своевременная… − Кэл намеренно понижала голос и издевательски растягивала слова, стараясь глубоко дышать. Унять раздражение, пришедшее на место едва не убившего Василису страха, удалось не сразу, и это бесило едва ли не больше всего. Отвратительно, она будто бы приехала сюда, забыв дома все свое самообладание. – Как ты сюда попала? Одна или с хвостом?

− Да по-обычному, денег стражникам дала! Конечно одна, кого я с собой позову, не Клара же! – о, нет. Сейчас бравая защитница княжеского рода начнет рыдать, а это громко, долго и противно. – Они сказали, что через час придут меня забирать, и если не найдут…

− То решат поискать уже утром внутри одного из бутонов, ну, или среди во-о-он тех лиан, − стекло небесное, ну что за наказание! – Уймись и не реви, я была о тебе лучшего мнения. И да, я здесь… не за этим.

− А за чем тогда?

− Не скажу. Но ты можешь пойти со мной, раз уж так трясешься за свою княжну, и посмотреть сама.

Уловка подействовала, Василиса тут же закивала, рискуя вновь поцарапаться, и Кэррол убрала нож, поднимаясь и отряхивая со штанов налипшую хвою.

Мягкотелая идиотка! Девчонка может поднять шум или снова наброситься на нее, может застрять или устроить истерику при переходе, а уж если княжна откажет… Зря, зря она гнала от себя эти мысли прежде, о неприятном надо было думать, и думать много и тщательно, а не кусать теперь щеки в пустой злобе на саму себя. На кону больше, чем пара жизней, почему она все еще что-то взвешивает, все ведь и так кристально ясно?

− Иди впереди по дорожке, прямиком к Древу. Тихо. И эту свою… подбери. Не могла, что ли, ради коварной и ужасной меня топор поприличнее с кухни украсть?

− Я оглушить вас хотела, а не убивать, − шипение из злобного сделалось по-детски обиженным. Зажав порез платком, барышня ловко подхватила колотушку и спрятала ее под юбкой. – Фу, что это такое?

− Смола, в который мы благодаря тебе извалялись. Не хватает только перьев сверху насыпать, и маскировка под ночных пташек готова, − третьей фазой принятия неизбежного у Кэррол стал рвущийся наружу истерический смех, и, как она на себя ни злилась, нелепость ситуации все равно брала верх. Через пару шагов барышня тоже начала неловко подхихикивать, и Кэл не стала шикать на нее, вместо этого напомнив держаться подальше от всех лезущих на дорожку веток.

Местное приземистое Древо очень удачно окружало кольцо не ядовитого шиполиста, а самого обыкновенного – на первый взгляд средне подкованных в ботанике девушек – репейника. Высокого разве что, но вроде бы не острого, не жалящего и не ядовитого. Впрочем, кто его знает? Какая хозяйка, такие и травки.

− Калитки в ограде здесь нет, а перелезть через эти пики на верхушках я не уверена, что смогу. До нижних веток можно, только если подсадите… − на всякий случай предупредила ее Василиса. – Или вы… вы пришли сюда не за княжной, а за нашим Древом?

− Само собой. Сейчас буду коварно его травить, ломать ветки и устраивать из них костер, а потом нацежу из баюн-лозы снотворного и разолью по фонтанам. − Праматерь небесная, если ты существуешь, может, хватит уже издеваться? Что еще ей сегодня припишут, кражу младенцев? Питье крови молодых и буйных девиц?

Василиса шутку поняла, но не оценила. Возмущенно надув губы, она сложила руки на груди и остановилась, всем своим видом выражая нежелание двигаться дальше. Кэррол тоже не представляла, что с этим буйным репьем – не тем, что впереди − делать, но показывать это не собиралась.

− Ты можешь уйти так же, как пришла. Сейчас. – Пришлось признать, что прирезать рука не поднимется, да и не за что. Поняла девочка неправильно, но опасность заметила вовремя и даже попыталась что-то сделать, не имея ни поддержки, ни плана. Будь она чуть умнее и осторожнее, у Кэррол бы сейчас были большие неприятности в виде оравы стражников. − Но если последуешь за мной дальше, придется дать клятву молчать. В вашей стране, насколько я понимаю, помнят о силе данных в такую ночь слов?

Василиса не колебалась, но решила объясниться, очевидно будучи не в силах держать терзавшие с вечера сомнения при себе:

− Когда Кларенс познакомил нас и рассказал вашу историю, вы показались мне сперва очень доброй, но вредной, а потом – опасной… а после театра я вспомнила все ваши расспросы про сад и испугалась. Знаю, я сглупила, только как можно оставаться и праздновать, когда… все вокруг буквально кричало о беде? – Кэррол недоверчиво приподняла бровь, и судорожно комкающая окровавленный платок Василиса продолжила с еще большим жаром. – Вы здесь не просто так, что-то обязательно случится! Может быть, это что-то поможет мне выручить родных, а может, позволит понять, что теперь делать. Я должна знать, поймите, должна! К тому же… Клар не просто так восхищается вами, а я не хочу, чтобы между нами пала такая тень. У нас верят в силу слов, у вас – что знание всегда лучше незнания. Что… что мне сказать?

− Не здесь, − ожидавшая упрека в высокомерии или грубости, но никак не во вредности Кэл кивнула на Древо. Выдохшаяся после пламенной речи барышня понимающе вздохнула, сминая пышную юбку спереди и пропуская ее между ног, чтобы затем закрепить на поясе. Кэррол, бывало, и сама так в детстве делала, но сейчас едва могла смотреть без содрогания.

− Элоиза тебя убьет.

− До этого далеко, а ночь темна и полна колючек, − Кэл одобрительно хмыкнула. – Кто первая? Ни на что не намекаю, но у вас нож и брюки.

Как оказалось через пару минут, разница была невелика: пройдя по кажущимся не такими уж густыми зарослям первой, Кэл быстро испачкала лезвие в склизком вонючем соке, брызнувшем из надрезанных стеблей. Плащ ее так и остался в жадных объятиях колючек, как и немалая часть юбки и волос следовавшей вплотную за ней Василисы. Обе сперва стоически шипели, затем стонали и ругались, а клок волос спустя барышня начала совсем уж жалобно ойкать, и Кэррол пришлось вновь взяться за нож.

− Обязательно узнаю, как эта дрянь называется, и посажу у себя под окнами, − пропыхтела она, падая на мягкую траву рядом с знакомо пышущим жаром Древом.

− От грабителей или от ухажеров?

− От котов, − буркнула Кэл, в последний момент раздумавшая шутить про брата.

Обдумывать и обсуждать слова клятвы было уже совсем некогда. Если Кэррол правильно запомнила рассказы Севастиана, в Многоцветник, знаменующий приход лета, основной ритуал проводился не после двенадцати, как в ночь Последней песни, а на рассвете, как и в ночь песни Первой. Быстро выдумав что-то достаточно пафосное и обнадеживающее, она заставила притихшую барышню положить руку на живой ствол и назвать свое полное имя, а затем пообещать никак не мешать ей, не поднимать шум и не болтать о случившемся в саду после. Разумеется, только если Кэррол не причинит вреда княжне и не будет пытаться убить саму Василису.

Девочка подчинилась, с оторопью глядя на приветственно дышащее Древо.

Понятия не имевшая о правомочности и магической составляющей таких обещаний Кэл торжественно кивнула, принимая клятву, и со смесью стыда и веселья вспомнила, как при первой встрече запугивал их древними правилами и запретами ворчун Севастиан.

Когда семь лет назад она попросила Дэвида передать своему неуловимому другу просьбу в священную ночь провести ее к Древу, ответа пришлось ждать почти месяц. Не доверявший бумаге ведун встретил ее в доме Брэдли и устроил допрос, навсегда отпечатавшийся в памяти Кэррол как «суровый мнительный фанатик пытается оставаться суровым и мнительным, пока трехлетняя девочка делает ему прическу, потому что любимый дядя опять пришел косматый».

В итоге и кларины бантики, и желание Кэррол извиниться перед Лесом за ту бешеную ночь остались между ними и Илайн, не выпустившей их из дома на голодный желудок. Именно присутствие неизменно спокойной и заботливой госпожи Брэдли заставило обоих поверить, что засады впереди нет, и они вернутся в этот уютный, всегда пропитанный солнцем дом, чтобы поужинать снова. Возможно, даже вместе.

Только одно дело – следовать указаниям малознакомого, но надежного и знающего свое дело ведуна, и совсем другое – «вслепую» пытаться провернуть все самой, да еще и постороннюю за собой тащить. Мэтр Савеперо бы в обморок упал от таких проделок любимой ученицы! А вот преподававший им историю магистр Бринвуд был бы в восторге, еще и отчет составить попросил бы.

− Серьезно?! – при виде извлеченного из-за пазухи кусочка хлеба в платке Василиса выпучила глаза так, словно Кэл собиралась положить на Корни древа не пищу и кусочек лазурита, а чье-то вырванное из груди  и еще теплое сердце. – Вы же людей на каторгу за такое отправляете! А сами!

− Во-первых, уже лет двадцать как почти не отправляем, во-вторых, об этом тоже не вздумай проболтаться. Кларенсу можно, он тебе расскажет все красиво и правильно, а мне некогда. Давай, ладонь на ствол, закрывай глаза и иди за мной, даже если покажется, что мы обошли вокруг раза четыре, все Древо горит и ты горишь тоже.

− А как же… ну… кровь там, песнопения, ритуальные движения… хотя бы стихи?

Кэррол красноречиво приподняла брови, и вопросы сами собой иссякли. Реки вечные, чего же стоили тогда Севастиану его каменное лицо и бессвязный рифмованный речитатив, если ей уже сейчас челюсть сжимать приходится…

− Тебе на первый раз достаточно искренне пожелать попасть на ту сторону и признаться этому толстому добряку в большом и сильном чувстве. Вот со вторым и последующими переходами уже совсем другая картина, так что одна повторить такое не пытайся, ясно?

− То есть это для вас еще и не первый… в смысле, это обнадеживает! – Василиса поспешила закрыть глаза и принять самый невинный вид растрепанного, но доверчивого птенчика.

Переход был короче, чем у Привратника, но куда жарче и красочней. То ли от того, что Древо не спало и частенько привечало гостей, то ли для летнего времени это было нормой. К шелесту листьев и шуму воды на сей раз примешались нежные голоса незнакомых птиц, вместо прелой листвы в нос ударил запах травы после дождя. Уходящая весна, танцуя, приняла их в свои объятия, с рук на руки передав вступающему в свои права лету.

Василиса вывалилась прямо на нее, и Кэррол с готовностью поймала жадно дышащую девочку. Да, первый раз воздуха катастрофически не хватает, потом с этим проще, причем чем дальше, тем сложнее заставить себя оторвать ладонь от теплой, манящей в дивные дали коры. Вот поэтому среди друидов так много сбрендивших фанатиков и тайных пьяниц, объяснил ей тогда Севастиан. Как бы люди ни старались, какие бы дары ни подносили, эта магия оставалась для них чуждой и опасной. Особенно для одаренных. Уметь справляться с ней учили прежде, как в школах, теперь же оставалось лишь ходить с закрытыми глазами, выгребать пепел и не лезть туда, куда не зовут. И тем более туда, куда зовут.

В общем, Кэррол так и не определилась, что она по этому поводу чувствует, но друзьям и брату вопреки привычке ничего не сказала.

− Все хорошо? – Василиса кивнула и отпустила ее руку, напоследок благодарно сжав пальцы. Ох уж эти темпераментные калхедонки, наверняка посетовал бы сейчас Тристан, то набрасываются со спины, то в объятия падают. Бедный Кларенс. – Славно. Теперь осталось понять, где нам искать вашу нелюдимую княжну.

− А вы, о бедовые странницы, ее уже нашли, − Кэррол вспугнутой рысью отпрыгнула в сторону, оборачиваясь, но низкий мелодичный голос раздался не из-за спины, а сверху. Если быть точной – прямо с одного из широких корней Древа, торчащего из земли причудливой петлей в каком-то шаге от них как раз на уровне ее головы. – Кто вы такие и что делаете в моем саду?

Кэррол замешкалась и с ответом, и с приветствием, хотя сомнений по поводу смутно знакомой, восседавшей прямо на Древе стройной длинноволосой девушки не могло быть никаких.

Она ожидала увидеть княжну в театре или на празднике, в любимых местной знатью шелках и парче, в парадном венце, отстраненную, бледную, загадочную.

Бледность и загадочность были на месте, что до прочего… Ну, положим, о привычке ведунов и ведьм в священные ночи распускать волосы и одеваться по-простому – а то и раздеваться до исподнего − она знала. О том, что одаренная пониманием языка растений Милена проводит ритуалы лично, догадывалась, иначе бы и не полезла никуда по темноте.

Реальность одним махом развеяла все ее прежние воспоминания и домыслы, встретив красиво очерченными, строго нахмуренными бровями, острыми скулами и такой величественной позой, что даже простое белое платье с большего расстояния могло показаться дорогим придворным одеянием. Судорожно сжимающую что-то у самой груди руку она заметила не сразу, а заметив, поспешила опустить взгляд и преклонить колено, безмолвно успокаивая – не стоит их бояться. Не ей. Не сейчас.

− Графиня Кэррол Хейвуд к вашим услугам.

Княжна шумно вдохнула, не то узнавая, не то ожидая подвоха.

− Василиса Вельяминова пред тобой и в твоей власти, здравствуй, моя княжна, − барышня обомлела не меньше, и ее сердечный поклон вышел глубоким, резким и искренним.

Кэл ободряюще улыбнулась ей уголком губ, взглядом показывая – давай уж, уступаю. Все равно им с княжной предстоит долгая беседа, а после тем более будет не до просьб и вообще не до чего. Милена кивнула, разрешая им подняться-выпрямиться, и девочка начала быстро и звонко, но четко рассказывать:

− Я пришла просить справедливости для себя и своей семьи, потому что больше мне не к кому обратиться. Все мои родные или в плену у захвативших Приказы предателей, или в бегах…

Кэррол честно слушала уже знакомую историю и вновь испытывала тоскливое, вызванное беспомощностью раздражение. Как можно было допустить такое? Чем они с Дарией вообще занимались все это время? Да, ей двести раз уже объяснили – выживали, боролись, нащупывали почву и искали союзников. Милена – или те, кто стоял за ней − неплохо зачистила верхушку этой компостной кучи, но что делать таким, как Василиса? Ждать добрых богатых иностранцев с развязанными руками?

Княжна слушала, не шевелясь и не перебивая, лишь все сильнее сжимая губы. Сердится, но на кого?

− Я знаю о твоих бедах, Василиса, и я знакома с твоей матерью куда ближе, чем ты по скромности или по незнанию упомянула, − на себя, значит. Правильно. – Мне следует просить прощения за свое бездействие, мне и сестре, но сейчас я скажу за нас обеих.

Легко соскользнув на землю, княжна приблизилась и положила руки на плечи Василисы. Темнота и длинные рукава платья превращали ее бледность из загадочной в потустороннюю и пугающую, но Кэррол невольно любовалась, не в силах оторвать глаз.

− Скоро все изменится. Мы не забудем тех, кто помогал нам в трудный час, и не оставим тех, кто за это поплатился. Ты молодец, что пришла сегодня, в такую ночь… если хочешь, я позволяю тебе остаться. Буду рада подруге, к которой не страшно повернуться спиной.

Да уж, к такой только повернись! Впрочем, судя по рассыпавшейся в благодарностях совершенно счастливой барышне, колотушка Милене не грозит. Скоро будут новые сломанные носы… Интересно, оставить девочку рядом с собой княжна может, потому что не такая уж «жуткая птичка в клетке», как ее живописала Лиззи, или такое позволительно только если к тебе в праздник ломятся целеустремленные знакомые незнакомки в смоле и репье? Оба Грэнси знали бы наверняка, но здесь стояла и скромно ждала, пока о ней вспомнят, всего лишь не успевшая толком ознакомиться с тонкостями местного дворцового порядка Кэррол. Стало капельку стыдно, но радостно – одной приставшей к ней колючкой меньше.

− Что же ищет в моем саду госпожа графиня? Неужели ваши благородные друзья во всей Локерре не нашли занятия более увлекательного и достойного, чем топтание моих грядок и глумление над древними обрядами? Или вы рассчитывали, что если я попробую рассказать о вашем визите, мне никто не поверит?

Ясно. О вечере в компании Елецкого сотоварищи ей уже доложили, да и у самой Элоизы не было ни единой причины искать благоволения правящей семьи. Все выглядит в точности так, как должно было, дело за малым – все рассказать и не опозориться.

− Я рассчитывала, что о нашем разговоре не узнает никто, княжна моя, − непривычное обращение тяжело легло на язык. Кэррол подняла руку и неспешно стянула левую перчатку, демонстрируя Милене детское серебряное кольцо на своем мизинце. Выигранное в каком-то потешном турнире в этот же день много лет назад, оно было сделано в виде веточки дерева со скромным белым цветком, напоминавшим яблоню, и говорило о цели ее визита вместо двух тысяч слов.

Княжна тихо ахнула и подалась вперед, но тут же отпрянула, глядя на нее недоверчивой дикой кошкой.

− Здесь не лучшее место для чтения, − достать небольшое, но упрятанное надежнее ее фамильной печати послание так же легко и эффектно не вышло, к тому же делать это под двумя пристальными любопытными взглядами было ужасно неловко.

− Пройдемте в беседку, там я оставила фонарь, − отнюдь не величественные, торопливые шаги выдали княжну с головой. – Василиса, будь добра… нарви мне зверобоя, он вон там, справа от фонтана.

Просторная, хорошо просматриваемая со всех сторон беседка очень напоминала наблюдательный пункт. Лишенная плаща Кэррол нервно потрясла головой, пряча лицо в волосах и надеясь, что больше никому не придет в голову посреди ночи отправиться собирать травы именно сюда. Впрочем, что толку прятать лицо, если нанесенный перед театром макияж наверняка успел живописно по нему размазаться, искажая на манер карнавальной маски?

Василиса покорно отправилась на прогулку к указанному фонтану, но оборачивалась и поглядывала на них через каждые пять шагов, очевидно опасаясь, что Кэл попробует взвалить княжну на плечо и скрыться во мраке. Ну, или съесть.

Милена поспешно опустилась на светлую скамью, весьма обнадеживающе вцепившись в письмо. И не подумав тактично отворачиваться, Кэл прислонилась спиной к столбику беседки, оторвала пару листков от оплетавшей деревянную решетку лозы – для разнообразия не ядовитой − и принялась следить за ее лицом.

Счастливая, почти дурацкая улыбка. Малахитовый взгляд одновременно скользит по строкам и туманится мечтательной дымкой, выдающей – мысли княжны унеслись далеко, до самого Эмберхолла. Очень знакомое выражение лица.

Напряжение, вынуждавшее ее все эти дни лезть на стенки, огрызаться и ненавидеть себя, разом спало, и Кэл рухнула на скамью напротив даже не повернувшейся в ее сторону Милены, разжав сомкнутые на рукояти ножа пальцы.

Такое не подделаешь, не сыграешь, и тени ночи ее не обманывают. Так могут выглядеть только наивные дети, блаженные дураки и влюбленные, а значит, даже в случае отказа от княжны можно не избавляться. Пользоваться слабостью Франца она не станет, иначе не прижимала бы письмо к груди, едва дочитав, и не стала возвращаться вновь и вновь к первой его части.

Дыши, Кэррол. Ты сделала это. Ты добралась, проследила, убедилась. Тебе не придется пачкать руки…

Три искрошенных и измятых листика спустя на нее наконец обратили внимание.

− Я… я ведь уже и не надеялась, что после всего он… Кэррол, я согласна! Конечно же я согласна, как вообще можно было подумать иначе?! – Кэл кивнула, позволив схватить свои ладони ледяными пальцами. Сжимая их в ответ, она уже призналась себе, что растаяла. Ведьма, не ведьма, какая, в сущности, разница? Вряд ли она окажется страннее братца, скорее уж наоборот – двор примет говорящую с растениями так же, как вынужден был принять болтающего с собаками и лошадьми.

− Тогда примите это вместо клятвы. Он сказал, вы сами поймете.

Вновь преклонив колено перед светящейся от счастья и разом ставшей похожей на человека Миленой, Кэррол торжественно сняла кольцо и протянула его на раскрытой ладони, словно вручая чужой княжне не детский талисман, а доверенное ей чужое сердце с ключами от страны в придачу. Вверяя в ее руки их всех – себя, брата, Тристана с матушкой, семейство Брэдли и Блэкстоунов, всех до единого… Странное тянущее чувство, зародившееся где-то в груди неделю назад, стало понятнее.  Это был непривычный, и оттого болезненный страх не справиться, предать доверие друга, потерять его. Страх, смешавшийся с собственной мнительностью и невольной верой слухам, боязнью довериться и ошибиться. Горькой шипучей настойкой все это вылилось внутрь нее, отравляя существование, и, стоило Милене взять кольцо, как этот груз наконец спал с ее плеч, освобождая.

− А… это… как же… вам цветы еще нужны?

Василиса! Реки вечные, как же они со стороны выглядят! И улыбаются обе, как счастливые дурочки, причем молча. Судя по лицу судорожно вцепившейся в веник желтых звездочек зверобоя девочки, картина весьма пикантная.

− Барышня, иди-ка крапивы еще нарви, а?

− Н-но…

− Не «но», а бегом, − Василиса хлопнула глазами раз, другой, затем наконец заметила письмо, сложила два и два, облегченно выдохнула и вопросительно уставилась на княжну.

− Вербены, Василиса. И следи, чтобы никому не вздумалось и близко подойти, ладно?

− Да, княжна моя. Простите. И позвольте вас поздравить. – Ловко увернувшись от пущенной в нее перчатки – не ножом же кидать – любопытный нос скрылся во мраке, растворившись среди ровных рядов грядок.

Кэррол встала, подобрала перчатку и, повинуясь приглашающему жесту Милены, вновь села рядом, так близко, словно они были давними подругами, а не виделись всего раз пять, да и то больше мельком и в детстве.

Собственно, если бы не нелюбовь Кэррол к чужакам и не стремление Франца украсть прекрасную гостью для совместных прогулок, они вполне успели бы найти общий язык. Милена всегда была серьезной, внимательной и любознательной, Кэл это нравилось, как и то, что княжна не задирает нос и приветливо обращается не только с друзьями принца, но и со всеми охранниками и слугами, что для прочей каэльской знати было непривычно. Жаль, занятая семейными делами Хейвуд не застала последние ее визиты в Ардалин.

− Теперь я понимаю, зачем тебе нужен был весь этот... спектакль. Прости. Мы с Дарией были готовы начать действовать сразу после праздника, почти наверняка дошло бы до вооруженного столкновения, да что уж – до резни прямо во дворце! Драхослав это понимал, стягивал свое комарье в столицу… вот я и решила, что раз эта Грэнси с ним, то и ты тоже! А ведь когда узнала, что графиня Хейвуд в столице, я так и подумала, что это от него!

Кэррол не могла заставить себя снова перескочить на детское «ты» так же стремительно, как сделала это Милена, да и привыкать к такому обращению пока не стоило.

− Боюсь, что большой спектакль еще впереди, и главная роль в нем отведена вам.

− Позволь угадать… я ужасно не хочу замуж за врага всех друидов и боюсь оставлять сестру в столь трудное время? – княжна лукаво подмигнула, и Кэррол кивнула, готовясь объяснять план их свадебной кампании. Франц в своем признании шифровался, как мог, не упоминая ни имен, ни дат, даже запечатывать не стал – все равно пришлось отдавать на вычитку Тристану, а потом переписывать, пряча концы еще тщательней. – В этом действительно есть смысл… если внушить Елецкому, что после моего отъезда Дария останется без защиты, а ему в таком случае не придется трястись за свою жизнь и ссориться с друидами, подождать до осени он вполне сумеет. При всех прочих недостатках, он куда менее кровожаден, чем его покойные родичи.

Очень хотелось спросить, как все-таки знатнейшие и опаснейшие люди ее княжества обрели свой покой, но Кэррол не стала отвлекаться и расстраивать княжну лишними подозрениями.

− Эти три месяца вам придется несладко, − или Франц упихнул в эти несчастные два десятка строк всю свою затею, или Милена читает его мысли. – Все должны поверить, что вас прижали к стене и держат на прицеле. Сегодня днем граф Олдсворт получит официальные распоряжения, благополучно прошедшие через руки Драхослава. В них говорится, что действовать господин посол должен в зависимости от обстоятельств…

− Погоди. Я думала, тебе придется передать весть домой, или заменить Олдсворта собой и объявить о настоящей цели визита…

− На первое нет времени, а для второго я не гожусь. Пускай Драхослав думает, что Франц решил поддержать его, такого прогрессивного и выгодно спевшегося с чужими послами и всей правящей верхушкой…

− Не всей, − возмутилась княжна. – Но ты права, именно так он и подумает. Итак, меня бесцеремонно меняют на?..

− Франц не мешает ему захватывать страну и продолжать пользоваться открытыми границами, а также незаметно – под предлогом строительства собственного флота в Ярограде, ведь вы, о княжна моя, стоите пары десятков кораблей – вводит наши дружественные войска.

− Которые затем и помогут срубить наш гордый ясень, – княжна кровожадно улыбнулась, не скрывая ликования.

Кэррол внезапно осознала, что убивать Елецкого, искренне верящего в свою правоту и возвышенные, хоть и подразумевающие немалые жертвы идеалы, ей уже вовсе не хочется. Не то внезапно вспыхнувший при первой встрече запал прошел, не то она попросту расслабилась, раньше времени сочтя свою миссию выполненной. Само собой, будь она здесь год назад, когда все случилось, вряд ли бы подобные сомнения вообще возникли, но этим вечером перед ней предстал пусть по дворцовому неискренний и раздражающий, но вовсе не откровенно мерзкий молодой человек. Будь иначе, Лиззи даже дела ради не стала бы с ним так нежничать.

Но это уже было не ее дело.

Дальше объяснять почти не пришлось, Милена ловила все на лету, да и время поджимало: самая короткая ночь в году высыпала все положенные по случаю праздника звезды и, подобрав облачную бахрому юбок, отступала прочь. Кэл не ожидала, что с этого момента все пойдет так гладко, и потому несмотря на спешку переспрашивала по два-три раза, дабы точно убедиться, что ее поняли правильно.

Княжна кивала и вдумчиво отвечала на все уточняющие вопросы, как на уроке, разве что записывать было негде, да и нельзя.

− Кэррол, у меня нет слов! Ты пролезла сюда, рискуя всем, только чтобы спросить, согласна ли я?! Это письмо можно было передать и после, ничем не рискуя, а мне бы тогда назавтра и играть ничего не пришлось! Я бы даже не обиделась, честное слово, − шалые искры в глазах едва не подпрыгивающей от радости Милены заставляли улыбаться в ответ.

Кэррол кашлянула в кулак, скрывая смущение. Сперва они костерили упрямо стоявшего на своем Франца вдвоем, затем за безумную затею заступился Генри, силы сравнялись, и им с Тристаном пришлось уступить. Сошлись друзья на том, что безопасность лишней не бывает, и предназначенными для посла и шпионов бумагами займется Тристан, уже доказавший, что искусство подделывать чужой – и в особенности королевский – почерк иначе как истинно высоким и наиполезнейшим не назовешь.

Познавал сию непростую истину господин маркиз не один, а дуэтом с Генри, отбывая двухмесячный домашний арест в стенах старой части Хенгастеля. Юные и буйные борцы за равенство и справедливость уличили возглавлявшего новый отдел Министерства Сельского Хозяйства графа Болтона в том, что оный высокородный и даже по меркам Хейвудов и Грэнси богатый господин иногда потчевал постояльцев богаделен и больниц собачьим, а то и крысиным мясом. Раскрылось это обстоятельство случайно: уверенный в своей безнаказанности чинуша никак не ожидал, что сбежавшая от мясника уличная шавка приведет к нему в гости господина виконта, а тот, в свою очередь, подключит к делу разбирающегося в тонкостях работы Министерств друга.

Когда добравшийся до корней этого гнилого дельца Тристан схватил Болтона за руку, скандал разразился такой, что еще две недели обе столицы стояли на ушах, а по всем отделам Министерства прокатилась волна безжалостных проверок. Братцу же тогда натурально крышу снесло – такой бешеной, бурной, и, что самое жуткое, деятельной ярости от обычно беспокойного, но ласкового мальчишки не ожидал никто. Не сочтя позорную ссылку и лишение всех земель достойным наказанием, жизни не мысливший без эффектных выступлений братец вспомнил жуткую легенду о сожранном крысами жадном вожде какого-то северного племени, и едва не претворил ее в жизнь.

В итоге искусанного, до смерти перепуганного и трясущегося от каждого шороха бывшего графа отправили в одну из городских больниц, а в последний момент спасшего его Грэнси наказали за компанию с ничуть не раскаявшимся Генри. За то, что знал, но не помешал раньше и не доложил королю, а еще просто чтобы уже сама Кэррол не устроила над народными героями самосуд.

За время «заключения» бестолочи выучились играть один на пастушьей дудке, второй на варгане, а уж сколько у них было времени на составление стихов и злобных эпиграмм, разлетевшихся потом по всей стране… Тогда-то и выяснилось, что Тристан способен преобразовать свои кокетливые завитушки во что угодно, да так ловко, что уже через две недели остывший, но не отменивший наказания Франц велел ему практиковаться на письмах своих и матушки, дабы потом привлечь и это умение к общему делу.

Именно этот навык готового навестить любимую сестру маркиза мог бы уже этой осенью сыграть немалую роль в подковерных интрижках Калхедона, но об этом она расскажет своей будущей королеве как-нибудь в другой раз.

− Это было бы разумно, просто и совершенно неправильно. Ведь тогда тебя поставили бы перед отвратительным выбором, не дав понять, что помощь придет в любом случае. Да и… ты же знаешь, он просто не мог иначе. А на случай твоего отказа наш дорогой посол смог бы выдать официальное письмо за возмутительную, пусть и качественную подделку, и отыграть все назад.

Нежность, отразившаяся во взгляде обнявшей ее княжны, была достойной наградой за все приключения. От ее волос пахло ромашкой, и после невольного любования всеми диковинками внешнего сада это показалось Кэррол особенно милым.

Письмо, еще раз перечитанное, было сожжено с помощью фонаря прямо на месте, но неприметное колечко осталось с Миленой. До осени.

− Госпожа Кэррол! – действительно нарвавшая второй веник Василиса догнала их уже у самого Древа. − Вы расскажете Кларенсу, что я... пожалуйста, скажите ему, что мы с ним еще встретимся до вашего отъезда, и я все-все объясню!

− Как же я ему что-то скажу, если очнусь после ужасного похмелья, заставившего меня отправиться на подвиги прямо через окно, явно после полудня? – поймет, не поймет?

Поняла. Приложила ладонь к собственной пострадавшей от объятий с репейником макушке, страдальчески скривила губы, но кивнула. Умная девочка, далеко пойдет.

− Не переживай так, мы что-нибудь придумаем, − мягко добавила Милена. – До скорой встречи, Кэррол. Мне будет непросто изобразить неприязнь к тебе.

На это оставалось лишь раскланяться и шагнуть в жаркие объятия неохотно – почти рассвело – выпустившего ее наружу Древа. Колючки, повинуясь не то ему, не то умеющей взывать с расстояния Милене, не только пропустили ее обратно, но даже отдали почти прилично выглядевший плащ.

Но прыгать в растущие под окном ее комнаты кусты – спасибо, Лиззи, что не шиповник – все-таки придется. Чего только не сделаешь ради чужой любви…

***

«Здравствуй, милая!

Я надеюсь, что это письмо попадет к тебе вовремя, и что никто, кроме тебя и нашего почтового голубя, никогда не увидит его. Мне тяжело писать, помня об осторожности, а друзья хуже нянек – так и норовят сунуть нос и проверить, все ли в порядке.

Но вдали от тебя я не могу быть в порядке, не могу мыслить трезво. Больше не могу. Все мое – твое, я говорил это прежде, и от своих клятв не отрекаюсь. Я люблю тебя и только тебя, и хочу проплыть по реке этой жизни рука об руку. Понимаю, что будет непросто, многое изменилось с тех пор, как ты подарила мне это кольцо, но теперь первый выстрел за мной.

Прошу, прости мне те слова, что по малолетству и глупости были сказаны в ночь на первое Вересеня пять лет назад. Я был неправ и ужасно сожалею, что с тех пор у нас не было возможности встретиться и обсудить это недоразумение, но именно этот случай помог понять, ты – мой голос разума, и впредь я обещаю слушать и слышать.

Ты – мое будущее, и именно ты можешь помочь мне исправить то, что творится сейчас у нас. А я способен помочь вам, и я помогу, какое бы решение ты не приняла. Понимаю, что не оставлять времени для раздумий – неправильно и даже подло, но время беспощадно, а ситуация меняется слишком стремительно, чтобы я не боялся опоздать. Все посвященные в нашу тайну будут повиноваться тебе, а в случае опасности останутся рядом, пока она не отступит.

Твой на всю вечность…»

***

Утро для Кэррол Хейвуд наступило в четыре часа пополудни.

Этому никто особо не удивился, ведь иного от перебравшей вина и ближе к утру выпавшей из окна спальни прямо в объятия кустов туи графини и не ждали. Изображать похмелье, правда, было без надобности, Кэл действительно чувствовала себя выжатой половой тряпкой. Тело, спасибо благосклонно принявшему ее дары Древу, не болело, зато голова все еще пребывала в состоянии блаженного расслабления, и это злило куда больше ссадин от веток.

О пропаже барышни Василисы узнали утром благодаря слугам, но на нее, само собой, не подумали и будить не стали – себе дороже, да и толку ноль. Кларенса, конечно, допросили и пожурили, что отпустил подругу одну в ночь, поверив в какие-то срочные и совершенно секретные дела.

Оливер на правах свидетеля попытался изобразить объявший паренька ужас, но едва ли преуспел – слишком доволен был, что дело удалось. Пропажа была серьезной и значить могла что угодно, но решившая не отступать от плана Элоиза заявила, что этот день Драхослав клялся посвятить ей и только ей, после чего увлекла своего князя и мрачного, ничего вокруг не замечающего Кларенса прямиком в тот самый княжеский сад, позировать для совместного портрета.

О душевном состоянии юного художника, наверняка повстречавшего свою блудную пассию сразу по прибытию, можно было только гадать. Но этот внезапный поворот не должен был помешать задуманному накануне делу.

Насколько Кэррол знала, младший Брэдли предпочитал рисовать пейзажи, особенно городские, делая акцент на красоте зданий и игре света и не очень-то интересуясь увековечиванием на холсте людей. Но ради дела Клар обещал постараться, тем более что требовалось от него не так много – обезвредить князя часика на три и не пририсовывать ему при этом усов, рогов и свиного рыла.

− И сколько из этих часиков я проспала? – рассудив, что раз раньше не разбудили, то можно уже не торопиться, Кэл с хрустом потянулась и принялась за заботливо принесенный прямо в постель завтрак.

− Учитывая, какое представление там могла устроить наша штормовая барышня… да они, наверное, только начали. Сами-то после полудня встали, − усмехнулся возмутительно бодрый и полный сил Оливер. – Кстати, Гэвин Олдсворт уже прислал гонца с запиской, приглашает на чай.

− А как же план совершенно случайно встретиться с господином послом на площади? – Кэррол догадывалась, что ей на это ответят, и интуиция ее не подвела.

− Князь подсуетился. Бумаги – я проверила, печати и правда как новые – с утра ждут в столе госпожи Элоизы, значит, графа Елецкий тоже успел вчера предупредить. А тот и рад подыграть, старый лис!

Строго говоря, старым Гэвин Олдсворт вовсе не был. Но редкие светлые волосы и морщинистое вытянутое лицо превращали едва разменявшего пятый десяток графа в умудренного жизнью почтенного старца, чему немало способствовала вечно ноющая поясница и привычка жаловаться на погоду. Дома поговаривали, что трость господин посол носит вовсе не из немощности и даже не для красоты: в молодости он был лучшим фехтовальщиком столицы, уступая разве что тогда еще не мастеру Александру и графине Велари Хейвуд. А в чужой стране, как всем известно, верный клинок всегда следует держать при себе, даже если ты уважаемый, неприкосновенный посол, давно и прочно сдружившийся с блистательной перспективной молодежью в лице все того же Елецкого.

Упившаяся до хмельных бесов и к тому же пережившая неприятную встречу с туей графиня вполне могла покапризничать и прислать ответную записку – приезжайте, мол, дорогой посол, сами, или вовсе обождите денек-другой, мне нездоровится…

Философски рассудив, что в жизни стоит попробовать все, Кэррол приказала выдать ей ту самую проклятую шляпу-медузу и готовить карету. Очень уж хотелось посмотреть на лицо дядюшки Гэвина, когда она в таком виде к нему заявится.

***

Попасть в зал с Великими Сосудами и хотя бы раз увидеть их в действии мечтал каждый. Отправляясь в Локерру, Клар грезил об опере, дорожных приключениях, новых встречах и впечатлениях, но даже представить себе не мог, что отхватит всего этого сполна, да к тому же  станет свидетелем чего-то настолько торжественного, как церемония использования «Радужных Утопленников». Дома их называли еще более зловеще – Почтовой кровью, якобы от того, что давным-давно кто-то из богов пожертвовал частью себя, дабы даровать людям способ быстро и точно передавать важные вести на большие расстояния.

Версия была сомнительной, хотя бы потому что Сосудов было всего четыре – по одному огромному комплексу идеально ровных кварцевых трубок для Хенгастеля, Локерры, Фиссалии и Гронхейма. Пользовались самым известным магическим артефактом, чудом дожившим до современности, только правители Ардалина, Калхедона, Вольных городов и Кайраса соответственно, а поверить в то, что боги стали бы тратить свои жизненные силы на создание чего-то, предназначенного исключительно для небольшой группы людей, лично Кларенс не мог.

Генри как-то принес ему книгу обо всех магических предметах, существование которых так или иначе было доказано учеными, и там приводилась совсем другая история. Вспомнить долгие и довольно нудные рассуждения о памяти взятой в особом месте в особое время воды, не до конца изученных свойствах чистого горного хрусталя, удачном расположении самих сосудов и утерянном вместе с Адриатисом искусстве алхимиков древности пользоваться какой-то «разницей потенциалов» Клар не смог, но понял главное – сдвинуть Сосуды с места нельзя. То есть, физически это было вполне возможно, только работать они после этого перестали бы, и именно поэтому Эмберхолл оставался отрезанным от этой общей «кровеносной системы». А вот что за цветные жидкости – одна и вправду до ужаса походила на кровь, а не на сок или вино, как бы составители книг ни настаивали на обратном – плескались в высоких трубках? Об этом спорить можно было бесконечно, как и о том, кто научил первых смотрителей пользоваться всеми имеющимися у этого чуда инженерной мысли клапанами и рычагами.

Так или иначе, чудо оставалось чудом, и Кларенса этот ореол тайны более чем устраивал.

Стоя за левым плечом отстраненной и так и не объяснившей ему ничего Кэррол, он предпочитал думать о красоте и непостижимости артефакта, на который ему позволили взглянуть вместе со всеми высокими гостями. Это было увлекательно и хоть немного помогало избавиться от ощущения незримой, но от того еще более мерзкой – не отмыться − грязи, вылитой на ардалинцев четверть часа назад в тронном зале.

Кэррол взяла его с собой на официальный прием к Великой княгине, назначенный сразу после окончания праздника. «Тебе будет полезно» − и лишь строгий взгляд в ответ на все расспросы. Она совершенно точно знала, что произойдет, в этом Кларенс не сомневался, но поверить в происходящее получалось с трудом. Все вообще пошло наперекосяк сразу же после театра, когда весь вечер тревожно мечущаяся по дому Василиса сослалась на плохое самочувствие, а затем и вовсе сбежала, перед этим скомкано объяснив ему, что должна идти, иначе случится что-то непоправимое.

Теперь Клар понимал, что должен был настоять и расспросить о том, что ее беспокоит, еще до спектакля, когда было время и подходящая, спокойная обстановка. Постеснялся, побоялся задеть неосторожным словом – и вот, пожалуйста.

Он не ложился спать, не давал свечам погаснуть, то и дело выходил в сад и в конце концов попался не менее обеспокоенному Оливеру, также обнаружившему пропажу. Будь они дома, Клар бросился бы к отцу, чтобы тот поднял на поиски отряд стражников, но в Локерре он мог разве что ждать утра и надеяться, что Вася знала, что делала. Бежать следом, не зная города, смысла не было, как собственно не было и этого самого следа.

После рассвета он все-таки уснул прямо в кресле в комнате Василисы, где его и нашли, когда пришло время завтракать. Оставшийся на ночь Елецкий, едва узнав, что случилось, разозлился и неожиданно для всех отчитал его так, что Клару немалых трудов стоило не огрызнуться в ответ. Убедившись, что его услышали, князь послал своим людям записку с приказом немедленно начать поиски, и даже пообещал справиться с этой задачкой до вечера, чем немало удивил и онемевшего от такой заботы Кларенса, и присутствовавших при разговоре близнецов. Кэррол будить не стали – и без толку, и опасно.

Они поехали в знаменитый княжеский сад, как и планировалось, но насладиться прогулкой должным образом Клар не мог, беспрестанно думая о том, что могло случиться ночью. Он лишь невнимательно скользил взглядом по многочисленным фонтанам, бесконечным ровным грядкам со всеми возможными и невозможными для этого времени года цветами и огромным кустарниковым скульптурам. В момент, когда его воображение окончательно перешло за грань кошмаров, откуда-то со стороны примыкавшего к стенам дворца цветника показалась свита княжны Милены. Разглядеть ее саму возможности не было – огромная «медуза» с непрозрачной вуалью укрывала хозяйку сада до самой земли, идеально защищая не только от солнца, но и от лишнего внимания людей и насекомых.

К тому моменту Кларенс уже выбрал подходящее место для будущего портрета и занимался подготовкой холста и мольберта, а потому едва обратил внимание на знатных дам, прогуливавшихся у дальнего каскада гранитных фонтанов. Его мысли равно занимали пропавшая подруга и увитая пышным плющом беседка с необычными, спиралью закрученными столбиками, словно бы созданная для того, чтобы оказаться однажды на картине. Госпожа Элоиза уже устроилась на предусмотрительно захваченных из кареты подушках, и солнечные лучи, проникавшие через узорные отверстия в крыше, огненными поцелуями растекались по ее волосам.

Залюбовавшись, Клар не услышал, как к нему подошли.

− Сколько ни смотрю, а все не могу глаз оторвать, − вздрогнув, он резко повернулся и чуть не врезался носом в подбородок подкравшегося со спины князя. Тот, отмахнувшись от извинений, рассмеялся и помог Клару собрать рассыпавшиеся от его неловкого движения кисти.

 − Госпожа Элоиза и правда похожа на принцессу Зари, − делиться своими мыслями с этим человеком было неловко и откровенно боязно, но молчать было невежливо, а тема показалась Клару вполне безопасной. – Она способна сиять и освещать все вокруг, по своему желанию ослепляя или даря тепло и надежду. Я… постараюсь передать это.

− Если получится, я навеки твой должник, − князь мягко улыбнулся, и в этот раз Кларенс не ощутил ни неприязни, ни волны холодной ярости, окатившей его при первой встрече. Сходство оказалось не таким уж и сильным – в театре наверняка всему виной было скудное освещение и его собственное воображение, с готовностью дорисовавшее то, чего нет. Да и на ардалинском князь говорил с легким акцентом, что окончательно избавляло от лишних ассоциаций.

– Только вот теперь ты заставляешь меня делать нелегкий выбор между совестью и мечтой. – Клар очень невежливо уставился на главу сильнейшего Приказа, не зная, что и ответить на такое заявление. Уже надо бежать или еще можно просто нервно улыбаться, потихоньку отгораживаясь мольбертом? − Видишь ли, эту картину наша лучезарная принцесса пообещала оставить мне, и, хотя этот разговор сейчас звучит как дележ шкуры неубитого медведя, я хотел бы, чтобы ты все-таки запечатлел этот момент и не лишил меня удовольствия остаться в нем навечно. Как думаешь, получаса вам с барышней хватит?

− Вы нашли ее?! Где? – Клар закрутил головой и только тут заметил направляющуюся к ним стройную фигурку в светлом придворном платье с длинными рукавами. Солнце коварно хлестнуло по глазам, но сомнений быть не могло.

− Тише, тише! – в голосе князя был слышен беззлобный смех, однако сжавшая плечо Кларенса твердая рука разом погасила порыв сорваться с места. – Выдохни, юный герой, и не несись, сломя голову, а подойди и как ни в чем не бывало подай ей руку. Отойдете к теплицам или к зеленому лабиринту – внутрь только не суйтесь, заблудитесь еще – и тогда можешь начать расспрашивать, как так вышло и где ее всю ночь носило. Своих людей я немедленно оповещу, не будем давать придворным еще один повод для сплетен. Будешь выглядеть уверенным − и все сочтут, что так и надо, даже если ты сам понятия не имеешь, что происходит и как теперь быть.

− Я… да, вы правы. Спасибо, − ошалев от такой заботы, Клар глубоко вдохнул, отложил так и оставшуюся в руках кисть и на негнущихся ногах, зато с идеально ровной спиной пошел навстречу также неспешно приближающейся к ним Василисе.

− Полчаса, потом пошлю вас искать, − князь лихо подмигнул ему и развернулся на каблуках, легким, стремительным шагом направившись к заинтригованно поглядывающей на эту сцену госпоже Элоизе.

Этого времени им, конечно же, не хватило. Поначалу он откровенно обиделся – объяснять, что же случилось этой ночью и как она попала к княжне, хитро улыбавшаяся Василиса отнюдь не спешила. Клар хотел попросту пожелать ей всего наилучшего и откланяться, но сделать это ему не дали, пригвоздив к месту одним выразительным, полным радости и надежды взглядом. И хвала всем возможным богам, не то каким идиотом он был бы, не выслушав и не попытавшись понять!

Василиса явно ввязалась в чью-то большую игру, причем ненамеренно, и теперь считала своим долгом оставаться подле княжны, «пока все это не закончится». Она обещала рассказать обо всем позже, в крайнем случае – через письма, и даже позвала его на ночь Первой Песни к себе в гости, намекая, что уж к этому-то моменту все непременно наладится и родной дом снова будет в распоряжении ее семьи.

Клару оставалось лишь понять, простить и пообещать приехать, но это не помешало признаться в том, что уезжать домой без нее ему совершенно не хочется. И предложить приехать к ним, если то самое неведомое к новому году все-таки не разрешится. Василиса очаровательно зарделась, и, Клар готов был поклясться, поцеловала бы его, не будь вокруг такого количества любопытных глаз. Теплицы теплицами, но не стоило обманываться ложным чувством безопасности. В этом месте наверняка и сами цветы могли их выдать.

Они расстались тепло, и Клар был рад, что ему позволили напоследок поцеловать хотя бы руку, но охватившее его чувство тревоги и не думало исчезать. Как оказалось, не зря.

«Это» началось на следующий день, когда обещавшая поделиться с ним своими планами Кэррол так и не объяснила, зачем они приехали и почему она так странно вела себя в театре. Словно разом потеряв интерес к происходящему, она лишь сыто улыбалась и спорила с близнецами о том, успел отправленный на разгон воронья Генри поднять на уши всю округу или все еще разминается на птичках.

Клар рассудил, что ей должно быть виднее. В конце концов, ему изначально была уготована роль прикрытия, и с ней он, по словам графини, успешно справился. Оставалось лишь молча постоять в богато украшенном просторном зале с огромными окнами, пройтись по тем комнатам и коридорам, что дозволялось посещать любопытным иностранным гостям, и с чувством выполненного долга вернуться сперва в особняк Грэнси, а затем и домой.

Он не ожидал, что Кэррол прибудет во дворец одновременно с графом Олдсвортом. Но заподозрил неладное уже когда Хейвуд, обычно шутившая, что вся внешняя политика обходит ее стороной, начала тихонько, почти шепотом представлять ему собравшихся в зале дворян, послов и советниц Княгини, которых сумела опознать по описанию Олдсворта. Кэррол не было необходимости это делать, но видимо так она пыталась избавиться от напряжения, очевидного для близко знавшего ее Кларенса. То руки вцепятся в пояс без ножен, то нога будто бы сама собой притопнет от нетерпения. Графиня откровенно ерзала, стоя на месте, словно стремясь избавиться от попавшей за воротник колючки.

Это вынуждало поневоле прислушиваться ко всему, что говорили вокруг, и когда после долгой вереницы рассыпавшихся в велеречивых комплиментах, заверениях в высочайшем уважении к княжеской семье и сердечной дружбе иностранных дипломатов, наместниц и глав Приказов вперед выступил их посол, Кларенс насторожился и выступил из-за плеча Кэррол.

Гэвин Олдсворт не стал впустую тратить время, ограничившись вежливым, но не подобострастным поклоном и довольно сухим по местным меркам приветствием. Дальнейшее происходило так стремительно, что Кларенсу казалось, будто бы он смотрит из окна кареты, проносящейся мимо тронного зала на всем скаку. Вот немолодой сухопарый граф достает бумаги, полученные накануне от короля. Вот зачитывает одно послание вслух – и оно оказывается предложением заключить брачный союз между их королем и княжной. Кларенс не удивился – Генри рассказывал, что гостившая у них красавица-ведьма не оставила государя равнодушным, так почему бы и нет? Зато зал взорвался многоголосым гомоном и удивленными охами-ахами, лицо княжны исказилось, словно от боли, а склонившийся в поклоне у правого плеча Дарии князь Елецкий безмятежно улыбался, нашептывая что-то ей прямо в ухо. Стражников у дверей как-то незаметно стало в три раза больше, и что-то подсказывало Кларенсу – стоит подать знак, и еще с десяток вооруженных людей выскочит из скрытых от глаз ниш и тайников.

Кэррол во время этой сцены равнодушно любовалась пейзажем за окном, внешне не выдавая беспокойства об отсутствии при себе оружия, но когда отошедшая от первого шока разъяренная княжна поднялась со своего места и выкрикнула что-то на древнекаэльском – Клар без труда понял, что проклятие – графиня повернулась и смерила ее раздраженным, неприязненным взглядом.

Дария негромко стукнула сложенным веером по подлокотнику трона, и окружившая ее толпа тот час отхлынула на два шага назад, а княжна рухнула обратно, словно разом ослабев. Бледные пальцы сжимали подол юбки, а темно-зеленые глаза сверкали такой отчаянной яростью, что Кларенсу почудилось на мгновение – она вот-вот на кого-то набросится.

− Они что, даже не возьмут месяц-другой на размышление? – шептать в таком шуме было бесполезно, но говорить громко и привлекать внимание не хотелось. Кэррол, впрочем, его услышала.

− Ты плохо слушал, Кларенс. Граф ясно дал понять, что ответ нам нужен немедленно, да и сам посмотри… они за месяц скорее друг друга поубивают, чем договорятся.

− А мы…

− А мы – свидетели того, что решение принято не собравшимися тайком где-то в углу за печкой бесами и заговорщиками, а Великой княгиней лично. Каким бы оно ни было, − ничуть не стесняясь, Кэррол широко зевнула и потерла пальцами переносицу. Голова болит или просто надоел этот бардак? – А за стражу не переживай. Это люди Елецкого, нам ничего не грозит.

Уточнять, что переживает он отнюдь не за себя, Кларенс не стал.

В итоге обошлось без кровопролития, однако и посол, и Драхослав с присоединившимися к нему боярынями и боярами потребовали от княгини решительных – и вполне конкретных − действий. То, что подобные дела так не делаются, а придворные Дарии вконец обнаглели и осмеливаются при послах и гостях шантажировать ее, понимал даже Кларенс, и тут до него наконец-то дошло, зачем Кэррол ездила к этому самому Олдсворту вчера вечером.

Стало противно и будто бы холодно, он отступил подальше, к самой стене, но даже оттуда продолжал неотрывно следить за бесстрастно застывшей княгиней, явно едва сдерживающей слезы княжной и десятком окруживших их людей, голодным комарьем пищавших что-то то о долге, то о возмутительной наглости. Не своей, само собой. Милену они в большинстве своем игнорировали, обращаясь лишь к поджавшей губы и медленно обводящей их тяжелым взглядом правительнице.

Василисы в зале не было, и это радовало – зная ее нрав, одними криками бы тут не обошлось.

В конце концов княжна не выдержала снова, и на сей раз выразилась она предельно четко:

− Хватит! Хватит делать вид, что вы просите, а не требуете, что это выгодно нам, а не вам. Вы готовили это с самого начала, потому что знали – если дойдет до настоящей драки, вы и дня не продержитесь без военной мощи полумесячников, − она не кричала, но говорила так пронзительно, четко и яростно, что притихли все. Дария попыталась одернуть сестру, но та лишь раздраженно махнула длинным рукавом, поворачиваясь к все продолжавшему вежливо улыбаться Елецкому. – А эту… вы привели сюда, чтобы я не забывала, кто на самом деле служит вашему сговорчивому королю и днем, и ночью?! Или ты сама решила сперва взглянуть на меня и решить, стоит ли преподносить своему господину такой подарочек?

Кларенс застыл, как не вовремя ворвавшийся к родителям в спальню малолетка. Что за чушь?! Почему Кэррол молча терпит это, почему головы не повернет? Это ведь неправда, а даже если было бы правдой… нет, и думать нечего!

Но думать, как бы ему ни было тяжело и противно от подобной сцены, пришлось. Потому что Кэррол на это обвинение так ничего и не ответила, потому что княжна покинула зал, громко хлопнув тяжелой дверью и умудрившись прищемить палец замешкавшемуся – пропускать, не пропускать? −  стражнику. В зале вновь поднялся шум, стало душно и дурно, и он поспешил отступить еще на шаг, чтобы ощутить спиной прохладу стекла, отвернуться и закрыть глаза, переваривая услышанное.

Кэррол ведь нужно было увидеться с этой самой княжной. Зачем? Чтобы предупредить о помолвке? Дать возможность подготовиться к побегу или убедить в том, что слухи – это всего лишь слухи? Но ее поведение во время праздника и сейчас… картинка попросту не складывается! Что-то произошло, чего-то не хватает, но ему не посчитали нужным объяснить. Может… может потому, что все идет как раз так, как следует?

Зацепившись за эту мысль, он заставил себя успокоиться, вернуться к Кэррол и осторожно, все еще рискуя нарваться на резкое слово или банальную затрещину, дернуть ее за кончик рукава.

− Все в порядке. Слушай и смотри, то, что сейчас происходит – важно.

В ее голосе не было ни досады, ни торжества, но Клару хватило и этого. Так он и стоял, стараясь запомнить все лица, ухмылки и яростные потрясания кулаками, пока княгиня не заставила всех умолкнуть и не дала ответ. Положительный, разумеется, в этом он больше не сомневался.

События такого масштаба, как королевская свадьба, часто назначали на праздники, продлевая их на неделю-другую. А еще уведомлять о них народ было принято громко и торжественно, со всех колоколен, городских ратуш и сторожевых башен. Пригвожденная к своему непрочному трону десятком острых, хищных взглядов княгиня не стала оттягивать этот момент, повелев трубить о помолвке сразу же после того, как ответ будет передан в Хенгастель.

Именно по этой причине Кларенс стоял в небольшом – или казавшимся таковым из-за количества набившихся внутрь зрителей – ярко освещенном свечами зале с латунным постаментом посередине. Выгравированные на древнефиссалийском знаки были единственным руководством по пользованию Сосудами, и расшифровать все эти пространные выражения до конца никому так и не удалось. Одним казалось, что указания следует понимать метафорически, и «локон золотой, что тверже стали» − это приводящий все в движение изогнутый рычаг, другим – что неизвестный мастер попросту украшения ради оставил на своем творении несколько красивых, ничего не значащих фраз. Впрочем, Клар подозревал, что за этой загадкой скрывалась либо неприглядная, либо предназначенная сугубо для правителей истина, делиться которой попросту никто не спешил.

Собравшись вокруг артефакта, взбудораженные придворные не перестали гомонить. Установить приличествующую случаю тишину удалось лишь старой, сухой и морщинистой, но и не думавшей сгибаться под тяжестью лет смотрительнице. Выйдя из-за неприметной дверцы у дальней стены, она со всего размаху ударила своим тяжелым, весьма напоминающим лом посохом об пол. Звук получился гулкий и жуткий, будто они стояли внутри колокола, и половина зрителей тут же схватилась за головы, тогда как другая судорожно подпрыгнула. Стоявший напротив них с Кэррол Елецкий даже не вздрогнул – так и стоял, задрав голову к высокому потолку, украшенному фреской с изображением битвы богов с Забытой. Сражались, впрочем, лишь двое – остальные стояли к ним спиной, образуя ровный восьмиугольник, за пределами которого как ни в чем не бывало цвели цветы и занимались своими делами крохотные человечки.

Когда та самая «кровавая» трубка, находящаяся к тому же ближе всех к Кларенсу, громко и жутко булькнула, выпуская снизу пузырь воздуха и пустея по меньшей мере на ладонь, он шарахнулся в сторону и наступил на ногу какому-то вельможе, за что тут же пришлось долго и отвратительно красочно извиняться. Из-за этого он пропустил почти всю оставшуюся церемонию, а обернувшись, успел заметить лишь странный золотистый отблеск, промелькнувший вверх от постамента до конца «кровавой» трубы. Странно, солнце ведь было совсем с другой стороны, а свечи не могли создать такой эффект…

В конце концов, все оказалось куда прозаичней, чем он представил при первом взгляде на величественную конструкцию. Смотрительница не без помощи посоха нажала на рычаг, жидкость в «кровавой» трубе, очевидно отвечавшей за заключение и расторжение союзов меж странами, опустилась до одного из обозначенных символом протянутой руки делений, и по принципу сообщающихся сосудов то же самое должно было произойти в Хенгастеле. Если нажали на еще один рычаг – как раз этого он и не увидел, выслушивая мнение низенького бородатого мужчины о своей неуклюжести – то весть разошлась и по другим странам. Быстро и надежно, и никаких тебе вьюрков и голубков.

− Ну вот и все, − Кэррол странно, не то саркастически, не то с тщательно скрываемой досадой улыбнулась, резко поворачиваясь и плечом задевая все того же бородача. Мужчина тотчас начал возмущаться, но графиня, в отличие от Кларенса, ограничилась холодным «прошу прощения», и не сбавляя шаг направилась к выходу, по пути коротко коснувшись его локтя, чтобы не вздумал остаться и попытаться пристать к смотрительнице с вопросами.

Значит, за этим они и ехали сюда. Ради этого она стремилась повидаться с княжной, болтала о едва ли интересующих ее праздничных традициях с планирующим устроить правительнице ловушку Елецким…

Значит, это «что-то» ей удалось, потому что иначе графиня Хейвуд всю Локерру с ног на голову поставила бы, но добилась желаемого, а не шла по коридорам чужого и вероятно не вполне безопасного дворца широким летящим шагом, напевая вполголоса свою любимую песенку об отмененных по этическим соображениям турнирах.

Каким бы двуличным заговорщиком ни был князь Елецкий, данный им совет Кларенс предпочел запомнить и сейчас вновь им воспользовался. Расправил плечи, одернул задравшиеся рукава парадной рубашки и последовал за Кэррол, делая вид, что уходит из этого места получившим главный трофей победителем.

Самое ценное он действительно выиграл, вернее, встретил. Полгода – это ужасно долго, но он подождет. И научится за это время… ну, основам градостроительства, для начала. Прав был Его Величество, путешествия помогают определиться. Эмберхолл еще не совершенен, а пригород не застроен. Ему будет, где развернуться.

***

Пурпурные ежики любезно приглушившей свой терпкий аромат долгоцветки радовали глаз. Прижилась, как миленькая, и двух недель не прошло. Дарии она не нравилась, вернее, нравилась только издалека – слишком уж непривычно пахла, приходилось пользоваться другими беседками, а то и вовсе просить ни в чем не повинный цветок немного вздремнуть, как сейчас.

− И все-таки я боюсь, что это обернется катастрофой. У них будет две тысячи возможностей тебя убить, и как бы ни была хороша эта твоя Хейвуд и как бы ни бдели люди Браяра, я не смогу спать спокойно, пока мы не передавим всех этих… древоточцев.

− Мы все равно уже не можем отыграть назад. И потом, после такой победы они наверняка притихнут на неделю-другую. Как раз отдохнешь, а там все станет ясно. Ну не куксись так, я же не прямо завтра уезжаю!

− Прости. Я слишком тревожусь, чтобы радоваться за тебя, как положено хорошей сестре. И откуда в тебе столько уверенности, актриса ты моя болотная?

Милена мягко улыбнулась, обнимая допивавшую уже вторую кружку ромашкового чая сестру. Дария согласилась на ее затею, хотя с куда большим удовольствием приказала бы прячущимся во дворце ведунам снести два десятка буйных, жаждущих отъезда Милены голов.

Вряд ли после такого Франц решился бы сделать болотную ведьму королевой.

− Я верю в них обоих, и уж тем более верю, что Франц знает, что делает. Затеяв что-то, он обязательно идет до конца и выигрывает, поверь мне. К тому же… − она выразительно приложила ладонь груди, к скрытому под платьем скромному, казавшемуся серебряным кулону в виде изящного ключа. – Если иных защитников не останется, я всегда могу рассчитывать на Нее.

На это Дарии возразить было нечего.