3774 год, Малахитные горы, Калхедон

Две едва заметные тропинки, одинаково кривые и узкие, змеились по скалистому склону поросшего цветущим маральником холма. Одна вела вверх – возможно, обратно в горы, к логову протоптавших ее зверей, а возможно – к пастбищам, на которых местные пастухи пасли своих овец. Вторая петляла, словно не в силах определиться – вверх или вниз? К людям или от людей?

Грязный, голодный, израненный и изможденный долгим бегом от почему-то не внявших друидскому слову тварей мужчина сидел на плоском валуне меж двух одинаково не привлекательных, отвратительно незнакомых тропинок, с постепенно угасающей надеждой глядя на хмурое, третий день укрытое непроглядной серой пеленой небо.

Не так придворный ведун и названный брат калхедонского князя представлял себе научную экспедицию в поисках не уснувших Древ.

Его немногочисленные спутники пропали и почти наверняка погибли, но рвать на себе волосы и горевать у него не было ни сил, ни времени. Последние день и ночь он бежал, карабкался по острым скалам, дрался с Искаженными оленями, искал не тронутые изменением ягоды и снова бежал, бежал, бежал. Прочь от алого, теплого, самого прекрасного в целом мире света, прочь от поглотившей Эрвана и Лавон стремительной горной реки…

Его с детства учили, что Древа оберегали уважавших их людей. Что друиды способны были общаться с ними, что от них получали свои силы. Власть над чужими именами, нерушимые клятвы, исцеление и проклятие – все это исходило не от самих людей, но от Древ, даже от уснувших и облетевших, с неохотой отзывающихся на их мольбы и песни.

Живое, «пламенеющее» Древо Малахитных гор встретило их целой оравой плотоядных тварей, непохожих на Искаженных внешне – и потому подобравшихся слишком близко к привыкшим считать себя неуязвимыми ведунам.

Алые звездчатые листья, что он успел подобрать перед тем, как Эрван столкнул его со склона, спасая от прыжка горного барса, позеленели и утратили ценность, так что он просто съел их без какой бы то ни было цели. Рука не поднялась выкинуть, а заварить было не в чем и некогда.

Ничего не произошло. Да и вкус у священных листьев был… как у листьев. Ничего особенного, благодатного или тем более волшебного. Дар в нем тоже не пробудился, по крайней мере такой, чтобы можно было заметить изменения, пока пытаешься выжить в диких горах.

И вот он, выросший у самого Леса потомственный друид, бывавший на островах Студеного моря и в гостях у трех племен северных кочевников, заблудился окончательно.

Он не видел звезд, не слышал шума реки, не мог верить деревьям и травам – ведь сама природа, служению которой он посвятил жизнь, гнала его прочь, как гонят метлой вышедшего к огням постоялого двора оборванного попрошайку.

Его гордость и тщеславие утонули вместе с его сумкой и записями. Его вера сгинула, продержавшись чуть дольше – ровно до того момента, как он нашел время лечь на землю у отвесной, закрывающей от ветра скалы, и осознал, что же с ними произошло. Перебрал как бусины все воспоминания, от выезда из Локерры до бешеной схватки с тварями, и понял – себя винить не в чем. Они нигде не ошиблись, ничего не нарушили, не успели даже потревожить покой священного места.

Их будто бы решили расстрелять с безопасного расстояния, как подошедших слишком близко к селению голодных волков.

Надежда найти в своих расчетах ошибку и исправить ее, завершив начатое, угасла. На смену ей пришел гнев, и с его помощью друид продержался до этого момента. До перекрестка двух дорог, вид которого неожиданно выбил почву у него из-под ног, надломив то, что и так едва держалось на одном-единственном желании жить.

И желание это было сильней всех напастей.

Между всех своих странствий он нередко находил время для визитов во дворец, радуясь возможности не только повидаться с Григорием и его очаровательными девочками – младшенькая Милена в свои десять уже обещала стать сильной ведьмой, на радость всему их сообществу – но и засесть в библиотеке со старинными книгами. Все надеялся найти подсказку и связаться со Старшими, истинными богами природы так же, как и по сей день люди связывались с богами Младшими, прося удачи, здоровья и сил на великие свершения.

Названные Младшими боги на первый, второй и все последующие взгляды не имели к Древам никакого отношения, следовательно, для него были бесполезны и предложить решение не могли. А еще они были ужасно своенравны и на удивление смертны – то отсутствовали столетиями, не спеша возрождаться, то попросту игнорировали тех, кто не приглянулся.

Прежде это вызывало у него отторжение – ведь не существовало никаких установленных правил и ритуалов, а следовательно, ни у кого и никогда не было уверенности, что стоит попросить – и тебя услышат. Бесполезные, высокомерные создания! Зато прекрасные и охочие до любви, как волшебно и романтично, как привлекательно!

Как же его злило то, что в их существовании никто не сомневался, их чтили и помнили, в то время как столетиями оберегавших людей богов Старших сперва забыли, а теперь и вовсе предпочли назвать выдумкой!

Что ж, настало время проверить, кто окажется добрей к обессилевшему, готовому на все смертному.

− Я взываю к Госпоже, что имеет власть над всеми путниками. Прошу, укажи мне верную дорогу.

Само собой, ничего не произошло. Да и чего он ожидал? Луча солнца, порыва ветра, способного подтолкнуть его в нужном направлении?

У него не было сил идти. Не было сил чувствовать горечь или разочарование. Он замерз уже почти достаточно, чтобы перестать чувствовать даже боль…

− Как неискренне. Не будь я рядом, едва ли услышала бы.

Он подскочил с камня, как ошпаренный, но тут же рухнул на колени рядом с ним – ушибленная при падении нога напомнила о себе. Из-за боли он не сразу сообразил, откуда раздался этот глубокий, прекрасный голос, а когда обернулся – потерял дар речи.

Она – стройная, загорелая, с раскосыми светлыми глазами стояла в двух шагах от него, у самых кустов нежно-фиолетового маральника, и едва заметно светилась. Он не сразу понял, что сияние исходило не от светлых просторных одежд, но от серебряных – не седых! – волос, собранных в строгий пучок на затылке.

− Я знаю тебя, странник, − продолжила она своим спокойным, ласкающим слух голосом. – Великий путешественник! Проездив сотни дорог, ты ни разу не обратился ко мне. Оскорблял мою сестру, прося защиты лишь у своих Древ, проклинал моего брата… впрочем, это я понять могу, − удивительно, какой чудесной была улыбка на этом строгом лице.

Друид склонил голову и зажмурился, силясь прийти в себя и придумать достойный ответ.

− Не нужно оправданий. Я видела то, что случилось с тобой. И нет, я никогда не касалась Пути твоего и таких, как ты – я не мстительна и я люблю людей. Но раз уж ты обратился ко мне и просишь не просто направить…

− Госпожа! Я…

− Даже встать не можешь, я вижу. – Он попытался снова, злясь на свою беспомощность, но женщина покачала головой и плавно, словно одним движением преодолев разделявшее их расстояние, коснулась теплой ладонью его щеки. Друид замер, глядя в ее хитро прищуренные глаза.

− Услуга за услугу, Браяр. Клянешься ли ты служить мне в обмен на спасение?

− Я не стану вредить своим единоверцам, госпожа. Но я хочу, правда хочу жить. − Он думал, что его обвинят в неуважении и бросят умирать. Как же он ошибался…

− Это правильно, − нежная, пахнущая горными травами ладонь скользнула выше, прошлась по рассеченному острыми камнями лбу, стирая кровь и забирая боль. Подчиняя и влюбляя в себя – навечно. – Ты будешь жить, Браяр. Жить долго, жить интересно. Проложишь свой собственный путь – так, как с детства мечтал. Согласен?

− Да, госпожа моя. Ведите.