23-е Цветеня 3790-го года

Ардалин, Эмберхолл

Без Кэл дома было неуютно и пусто, как в покинутом гнезде. Генри не стал даже заглядывать туда после ее отъезда, и вместо этого по уже сложившейся традиции остался после праздника в доме Брэдли. Все равно вечером им с Дэвидом вместе отправляться в путь, да и усатый серый Мэой, приблудившийся к ним с Кларом позапрошлой осенью, считал своими владениями именно это место.

По мнению степенного, преисполненного чувства собственной важности кота, дом этот был слишком уж светлым, а его обитатели – ужасно шумными. По мнению также имевшего здесь свое спальное место и право на таскание вкусностей с кухни Генри, это описание подходило всему Эмберхоллу в целом.

Город янтарного блеска и цветных крыш нравился ему куда больше давящего на голову Хенгастеля, но даже широкие улицы и улыбчивые люди не делали каменный лес привлекательнее зеленого. Особенно когда в первый тебя сослали, чтобы держать подальше от второго. Сперва на одно лето, вместе со страдающим от слишком сурового климата северной столицы королем, затем – на каждое. А потом переезжать стали все, всякий раз весело и суматошно, и стало не так обидно. Да и он сам уже тогда понимал, что еще одной встречи с требовательной птичкой – или кем угодно ей подобным − может не пережить.

Никто не планировал просто прятать его от проблем до конца жизни, хотя бы потому, что такой подход был не в духе Хейвудов и ардалинцев вообще. В недоступные для простых посетителей и студентов, укрепленные на манер темниц лаборатории при Академии его привели той же весной перед самым отъездом, стоило только специальному отряду лесничих поймать достаточно тварей для проведения опытов.

Сейчас Генри очень хотелось бы уточнить, над кем именно. Но в детстве он, само собой, не задавался такими вопросами. Тогда, в первый раз, он летел навстречу неизведанному, надеясь услышать знакомые эмоции, облечь их в слова, понять то, что не удавалось понять никому до него, объяснить взрослым, что же так болит у этих несчастных…

О, боли ему тогда хватило надолго. Она была в разы острее и ярче той, что испытывали спящие в зимнем Лесу Искаженцы, и это – в состоянии покоя и в тени. Словно само наличие замкнутого пространства и людей рядом сводило тварей с ума, вынуждая бродить из стороны в сторону, не прикасаясь ни к еде, ни к воде. Не давая сфокусировать взгляд, расслабить мышцы хоть на минуту, не говоря уже об отдыхе или сне. Академики надеялись, что юный одаренный подскажет им, как заставить зараженных животных пойти на контакт. Поможет угомонить их жажду крови хоть ненадолго, уговорит остановиться, прекратить безумное шатание, убивающее внешне здоровых особей меньше, чем за сутки. Или хотя бы подслушает, как твари общаются между собой, о чем думают перед тем, как в очередной раз броситься на решетку.

Генри в самом деле помог. Позже. Не когда пришел в себя и понял, что сжимает в руке окровавленный ланцет, а вокруг царит блаженная тишина. Не считая криков и причитаний перепуганных ученых, разумеется.

Он рыдал тогда до самого вечера, так сильно, что голова ужасно разболелась – и это напугало еще сильнее. Ведь у Искаженцев она болела тоже, а он убил их, и мог заразиться, и мог тоже сойти с ума, начав бегать и бросаться на всех подряд. Лишь бы заглушить пульсацию боли, сжимающей сознание до одной-единственной цели, одной конечной точки…

Лучшие естествоиспытатели Академии бились над загадкой поведения Искаженных годами. Строили теории, писали выпускные работы и длиннющие магистерские трактаты; разрезали, топили и даже травили всех пойманных тварей, пытаясь найти источник помешательства. А десятилетке, имеющему весьма смутные представления о строении тел животных, хватило пяти минут у клеток и пяти часов безудержной истерики дома. И дара, конечно же. Дело все-таки было в нем, всегда только в нем.

Напугал Генри не только друзей и следивших за не самым продуманным экспериментом ученых. Следующие несколько недель все придворные только и гадали – сойдет ли с ума так рано раскрывший свой дар мальчишка? Не стоит ли начать искать связь между проявлением Искажения у животных и отклонениями в виде дара у людей?..

Все удивились еще больше, когда он попросился обратно. Кэл, само собой, согласилась, но поставила условие – один он туда не пойдет, и всех тварей разом слышать не должен. Потому что снова утешать его столько часов к ряду не выдержит уже она.

Рука сестры, сжимающая плечо с уверенностью держащего клинок мечника, помогла сохранить связь с реальностью, и во второй раз он действительно понял, в чем дело. Вернее сказать, он услышал, и испугался так, что даже почувствовал – пальцы Кэл горячие.

− Дело не в еде и не в Древах, − сказал он тогда, достаточно громко и медленно, чтобы оставшийся за дверью в темную комнату с единственной клеткой ученый смог расслышать и записать. Лекарь, сопровождавший их с сестрой, бережно взял его за руку и принялся не то мерить пульс, не то проверять, не впал ли Генри снова в то безумное состояние, позволившее ему за какую-то минуту добраться до столика с инструментами и лишить жизни пять капающих слюной тварей, самой мелкой из которых был полуторагодовалый кабан.

− А в чем? – ладонь Кэл мягко коснулась волос, словно просто держать его, изо всех сил прижимающегося к ней, было недостаточно.

− Ни в чем. Не в нем самом, точнее, − он осмелел достаточно, чтобы сделать еще шаг к клетке, и огромные желтые глаза больного волка сверкнули словно бы совсем рядом. На решетку зверь не бросался, но и услышать голод или интерес, как у его собрата в Лесу, Генри не мог. У этого несчастного, облезлого и исхудавшего Искаженного попросту не осталось ничего, кроме… − Это все зов. Он чувствует, что должен бежать, должен не дать пройти, испортить… Чувствует, но не может, потому что заперт. Да и не понимает, потому что это слишком сложно, и это мучает, совсем как…

− Та птица?

− Да! – о, если бы он только знал, какой приговор вынес этим простым, искренним словом. И Искаженным, и Лесу, и себе…

Со второго этажа донесся глубокий, ни на что не похожий звук варгана, и Генри Хейвуд с облегчением вернулся из тревожного прошлого в мирное настоящее, а пристроившийся на его коленях Мэой насторожил уши.

Кларе определенно нравилось заниматься музыкой, в этом году с гостинцами он угадал. Дэвиду с Кларом достались ремень и перевязь из кожи оленя, Илайн – теплые рукавицы и пояс. Праздничный стол, к восторгу всего семейства, украсил одуванчиковый мед, один из древнейших символов наступающего лета. День рождения госпожи Брэдли вообще прошел замечательно, а к тому, что назавтра ей предстоит отправить и сына, и мужа по разным дорогам приключений на неопределенный срок, она отнеслась по-учительски рассудительно: принялась составлять список необходимых в пути вещей. Напомнив, что прекрасно понимала, во что впутывает свою семью, впуская в дом сразу двух Хейвудов.

Потустороннее треньканье смолкло, сменившись громким, стремительно приближающимся топотом.

− Генри, ты зачем опять у открытого окна сидишь? Простынешь! – едва не слетевшая с лестницы Клара схватила его за руку, спугнув Мэоя, и тут же ойкнула. – Да ты ледяной!

− Неправда, − коварно подсунув ей другую, наверняка согретую котом руку, Генри поднялся и позволил увести себя на удобный и мягкий диван. Роза Вайсман, которой по поводу праздника разрешили погостить у подруги подольше, тут же заставила его укутаться в шерстяной плед, после чего довольные проделанной работой девчонки уселись по обе стороны от загнанной добычи и начали допрос.

− Как там твоя рысь? Большая выросла?

− Почему ты не взял ее с собой? Мы соскучились!

− А орла покажешь? Или он улетел уже?

− Как много вопросов! Вы что же, думаете, такая информация нисколечко не стоит? – заговорщический тон вышел на ура, уже через минуту ему притащили полную миску овсяного печенья и не успевшего спрятаться Мэоя. В качестве не то грелки, не то моральной поддержки. – Другое дело! Вы определенно обладаете навыками ведения переговоров.

Девочки дружно захихикали, и два печенья и одно нетерпеливое «Ну?» спустя он начал рассказ.

− Кисточка, как и положено дикой и очень самостоятельной кошке, живет в лесу. Правда, куда чаще она живет в ближайшей к нему деревне, в сарае у местного лекаря, но разве можно ее в этом упрекнуть? Там и мыши жирнее, и щеткой почесать могут. – Беспристрастные судьи с растрепавшимися косичками сошлись на том, что осуждать общительную кошку никак нельзя. Дальше пришлось показывать, насколько же спасенный им от обморожения котенок подрос, и какие теперь могучие и пушистые у нее лапки. Наглядное пособие в морде Мэоя смирилось со своей участью, позволяя изображать и когти, и знаменитые кисточки на ушах.

− А орел? У тебя же теперь еще и орел есть, да? Будешь с ним почту слать?

− Или ты на него обиделся за то, что он тебя клюнул, и вы с дерева вдвоем упали?

− Что, правда?!

− Не совсем. Ну, то есть да, клюнул, очень больно, и я разжал руки…

− Ужас, − Клара, копируя мать, потянулась погладить его по плечу, и Генри достаточно правдоподобно замурчал в ответ, вызвав дружное восхищенное хихиканье.

− В общем, обижаться на животных я не умею, да и вам не советую, − Мэой одобрительно затарахтел, доказывая, что никакая подделка не сравнится с оригиналом. – Совершенно бессмысленно, правда. Этот молодой пернатый дурень просто неудачно развернулся во время охоты и нанизался крылом на острую ветку, да так и повис. Повезло, что кричал громко, люди услышали и приняли за нежить, а я там как раз с инспекцией был…

− Высоко лезть пришлось?

− А что за инспекция? – вопросы прозвучали одновременно, но Клара величавым кивком уступила гостье, на сей раз весьма ловко копируя Кэл.

− Высоко, сосны у Эктахолла – настоящие великаны, из них мачты для кораблей делают. По таким карабкаться даже умеючи довольно сложно – ствол ровный, ветки неудобные, да и смола… Но это все ерунда. Если бы Драчун держал свой острый клюв при себе и слушал то, что я ему говорю, все обошлось бы. – Повезло, что клюнул не в глаз. И что он сорвался не у самой верхушки, и сломал всего лишь руку и пару ребер, а не шею. И что на ноги его ставил не абы кто… − Тоже думаете, что я балда, раз полез?

− Нет! – хором отозвались сострадательные девочки. Симпатии их явно поделились между едва не ставшим лепешкой другом и раненым орлом примерно поровну.

− Спасибо... В общем, снял я его вовремя, летать этот олух сможет через неделю-другую, если, конечно, не заклюет оставшегося с ним лекаря раньше.

− Ты… ты такой потрясающий! − Клара шумно запыхтела, стараясь выразить переполняющие ее эмоции. Вцепилась в его руку маленьким восторженным клещом, и стало так приятно, что он мог бы назвать это теплом. – Я когда вырасту, тоже поступлю на это твое… звереведение! И буду всех спасать!

− Кафедра натуральной философии, − бездумно поправил он, чувствуя, как по спине неприятно пробежали мурашки. – И, поверь, спасать животных можно и без этого. А резать на занятиях крыс и часами сидеть над пыльными трактатами тебе не понравится. А уж писать выпускную работу…

− Ты никого не резал, − уверенно заявила Клара. – Роза, не верь ему, Генри просто любит всех пугать своими страшилками.

− Хорошо, − тихо отозвалась внучка капитана Вайсмана. – Но ты сказал про инспекцию. А это связано с делами Академии, верно? Значит, там не только… страшилки.

− Да уж точно не с делами короля. Правильно мыслишь, − он подмигнул Розе и чуть поерзал, устраиваясь на диване с ногами. Хорошо, что девочки здесь, и не дадут ему углубиться обратно в рассуждения о бессмысленности и его обучения, и последующих метаний по кромке Леса, путь за которую был заказан. Если речь, конечно, о законных путях…

Поступал в Академию младший Хейвуд не просто добровольно, а даже на год раньше срока. Грезил тогда, что найдет в светлых стенах тайные знания и друзей-единомышленников, прогрызет насквозь гранит науки, познает свой дар, разовьет его и излечит всех Искаженных быстрее, чем за пять лет… А потом едва не вылетел с первого же курса из-за побочных предметов и нежелания заниматься бессмысленным бумагомарательством.

Может, зря не вылетел?..

− В целом, работа у меня каждую весну одна и та же – следить, как проводят Подпал, и не пробрались ли Искаженные к людям в обход выжженной земли. В этом году из-за ранней весны мы немного опоздали, и крестьяне начали беспокоиться… − Роза с важным видом кивнула, и пришлось вспомнить, что эти дети о кордонах на опушках не просто наслышаны. Полосы черной земли и запах гари знакомы им почти с рождения, а все равно слушают с такой надеждой… Ну как не попытаться ее оправдать? – После огня для людей работы почти не остается. Но инспекции вдоль отдаленных от столицы деревень – это же совсем другое дело! Обычно отряды лесничих – не меньше трех пар стервятников* и обязательно с сигнальными свистками − намеренно шумят, привлекают внимание и жгут костры, проверяя, не выпрыгнет ли кто на них. Со стороны кажется, что все просто – если шкура не в сезон облезла, глаза странного цвета или что лишнее отросло, или на вас идет почти скелет, значит, Искаженный.

− Но это когда совсем… крайние случаи? – Клара прекрасно знала, к чему он клонит, но все равно переспросила, вновь сжимая его руку. Роза, передернув плечиками, последовала ее примеру. При свете дня и под защитой дома им было почти не страшно, да и так ли просто напугать птенчиков лучших из соловьев?

− Именно. Начинается все с малого – отсутствие страха, отказ от пищи… а иногда похоже на похмелье у людей, когда слишком плохо, чтобы есть, думать, бояться… только люди в этом состоянии беспомощны, а вот Искаженные…

− Они ведь говорят с тобой, да? Даже когда от головы один череп остался? Я слышала…

− Нет, − возразил он поспешно, и тут же поспешил пояснить: – Чтобы общаться со мной, им нужно испытывать что-то… свое. У полностью Искаженных тварей такого не остается. Есть только Зов, который сверлит голову, и больше ничего.

− Совсем ничего? – со смесью подозрения и разочарования переспросила Клара. Врать было противно и непривычно, но к такой правде они точно еще не готовы.

− Совсем. Спросите чего другое, а?

− Ла-а-адно, − нехотя протянула менее стеснительная и более привыкшая к нему Клара. – А как так вышло, что ты так быстро на ноги встал? Мама как письмо получила, так просто с ума сходила, волновалась, что ты теперь и за месяц не поправишься, и надо кому-то ехать присматривать. А ты сам прискакал, да еще и такое устроил!

Лучше бы они спросили про Зов. Опять врать, да что ж такое…

− Просто наш волшебный оболтус при желании и руку себе обратно отрастит, как ящерица – хвост, − Клара радостно пискнула, когда незаметно подкравшийся к ним отец подхватил ее на руки. – Расскажи-ка лучше еще раз, как в прошлом году тебя медведи на дерево загнали.

− Это когда пришлось доказывать, что мишкам просто не хватает орехов, и они от голода к деревням выходить начали? А ты правда орал на них в ответ прямо с дерева? – Роза, слышавшая эту историю разве что в пересказе подруги, отвлеклась куда охотнее заподозрившей неладное, но дипломатично притихшей Клары. Ох, умная же девчонка! То ли еще будет…

− Зная, что они и на дерево влезть могут, кто бы на моем месте не орал? Ну, кроме его величества, − девочки неуверенно хихикнули, Дэвид сдержанно хмыкнул, но улыбнулся более чем красноречиво. − А про орехи верно. Крестьяне наловчились не только собирать хворост и рубить кедры в заповедных рощах*, но и красть у местного зверья еду. А когда стали еще и охотиться, кто-то добропорядочный доложил в Академию, и вызвали нас…

− Тебя послушать, так медведь и доложил, − Дэвид улыбнулся светло, и Генри фыркнул хором с девочками, представив, как записывает за возмущенно орущим косолапым жалобу. Прямо на стволе того кедра, на котором и пришлось тогда заночевать. Незабываемый опыт.

− Ага, ягодным соком на бересте накарябал и подкинул на почтовую станцию, − он изобразил неловкое царапанье когтем по спинке дивана, сопроводив это старательно нахмуренными от усердия бровями, и стесняющаяся своего смеха Роза зажала рот ладошкой. – Жалоба и приложение с просьбой больше не нарушать границ их прекрасной рощи, не то придется уйти от назойливых двуногих обратно в Лес.

− Вот бы посмотреть, как ты зверей уговариваешь. И на пауков этих, которых вам обещали, − просмеявшись, Клара завистливо вздохнула и попыталась состроить отцу глазки.

− Давай поговорим об этом лет через шесть, − уклончиво ответил Дэвид, которого порывы дочери пойти в лесничие вряд ли радовали. Благо, беспокоиться о побегах из дома было рано, да и Генри пока что нравился ей больше «дяди Севы».

После этого бойкие девицы поскакали обратно наверх, играть не то в исход медведей из родного Леса, не то в коварных ореховых воров и бравых лесничих. Уже собравшийся в дорогу, а потому предельно внимательный Дэвид остался и сел рядом, окинув его непривычно цепким взглядом.

− Скрывать не буду, я шел задать тебе ровно тот же вопрос.

− Про вопли с дерева и краденые кедры? – Дэвид покачал головой, глядя на него, как на неразумное, скрывающее очередную шалость дитя. Стало неловко, но и поднимать скользкую тему очень уж не хотелось. – Ты увидишь все сам, когда приедем.

− Хорошо, − не стал допытываться соловей. – И все-таки, Генри… ты ничего не хочешь мне сказать? Сейчас, перед отъездом? Я не стану докладывать, ты же знаешь.

Знает. Конечно, он знает, и именно поэтому не помчался на почту с тревожным посланием в первое же утро после того, как узнал, что поедет обратно не один.

Это было почти так же обидно, как врать ждавшей его Кэл. Сестра беспокоилась, но старалась не докучать своей заботой, и он был благодарен, но просто не мог ничего рассказать. А она, возможно, поняла бы. Да и Дэвид… что он сказал бы, услышав о шепоте океана, который мерещился ему в бреду? Слова на знакомом, нечеловечьем языке, еще не просьба, уже не просто шум всепомнящей воды… Кости от такого лечения в самом деле срастались с поразительной скоростью, но он очень сомневался, что целебная озерная водица всем показывает такие веселые галлюцинации с бегущими в подземное, запутанное, вечное Никуда реками, пьющими из них не то вымершими, не то сказочными тварями и алыми отблесками огромных цветущих Древ.

Но не это ли увидел когда-то искупавшийся в Озере Дэвид?..

− Я… мм, не в восторге от того, что нам придется плыть до Хенгастеля на корабле, − по крайней мере, это не было ложью. Его все еще мутило от одной только мысли.

− Ты сам сказал, что нужно торопиться, − Дэвид пожал плечами и перевел взгляд на вольготно развалившегося между ними Мэоя. Вздохнуть с облегчением все равно не вышло, потому что стало стыдно. Скорей бы уже добраться до места и все объяснить! – Хотя я очень сомневаюсь, что пташки и пауки тебя не дождутся, так что и смысла бежать им навстречу не вижу. Кстати о птичках… они не вьюрки, конечно, и ты будешь не один, но…

− Вот только ворон я еще не боялся, − совершенно искренне возмутился Генри. Да, с птицами у него не заладилось, еще с тех самых пор, но не до такой же степени! – Не унесут же они меня в Лес в когтях, ну правда! Кинуться вот могут, это нужно будет обдумать, а так… дело наверняка пустяковое, тоже с кормовой базой беда или паводки эти ветродуйные* виноваты. Но я не хочу тянуть, потому что напуганные люди, сам понимаешь…

− Понимаю, что ты что-то успел-таки натворить, − бесы нечистые, ну как Дэвид умудряется!.. – А теперь стараешься не завраться. Я не против подождать до Дэмнбриджа, если тебе это так важно, но Генри, − осуждение в вечно мягком голосе звучало так страшно, что он невольно подобрался весь, словно готовясь удирать со всех ног. Вот ведь… − Я должен быть уверен, что ты знаешь, что делаешь.

− Всего лишь?! – не «что никто не пострадает», не «что государь в курсе или одобряет это»?! Брэдли достаточно одного его слова?

− Разве этого мало? – соловей улыбнулся, привычно светло и мягко, и Генри почувствовал, как защипало у него в уголках глаз. – Кэррол ведь права, хватит нам считать тебя ребенком. В этой поездке ты – командир, а я вообще так… военный в отпуске.

− Спасибо. Я… уверен, что разберусь. Со всем этим. – А вот как именно… ой, на месте видно будет!