Жизнь на новом месте у Азирафеля не задалась с самых первых минут. Несколько дней он провёл в трясущейся карете, с редкими остановками на пару часов ради отдыха. И, приехав наконец к пансионату святой Бериллы, окончательно устал от всего и хотел только заплакать, влезть на руки к отцу и умолять отвезти его обратно. Однако Габриэль бы такого не одобрил, и потому Азирафель, скрепя сердце, тратил все оставшиеся силы на удержание хлипкого самообладания.

Получив разрешение прогуляться в одиночестве по пансионату, пока Габриэль с сэром Джекоби — невысоким, седым мужчиной — улаживали некоторые вопросы, Азирафель отправился бродить по коридорам. Они были пустынными и тихими, и слишком скучными. В родовом поместье Азирафеля стены украшали разнообразные картины, портреты, гобелены или памятные трофеи — охотничьи и боевые. Азирафель не одобрял всяческие шкуры, рога или чучела несчастных животных, как не одобрял и мечи или доспехи, но они заполняли собой пустоту и, при определённом настроении, рассматривать их бывало даже интересно, хотя и жутковато. Здесь же не было ничего, что могло бы привлечь взгляд, разве что окна и виднеющиеся сквозь них гладкие поля. Азирафель смотрел на них и с грустью понимал, что, пусть все поля и похожи между собой, они всё же не те, что в его родном графстве, и пройдя по одному из них он не окажется на любимом утёсе, перед бескрайними морскими просторами.

Так вот, грустя и стараясь смириться с судьбой, Азирафель забрёл на третий этаж, где ему не посчастливилось, чрезмерно уйдя в свои мысли, наткнуться на ведро и получить оскорбление — подумать только — от прислуги. А затем ещё и упасть, поскользнувшись на разлитой по собственной же неосторожности воде.

Хромая вниз, Азирафель безуспешно пытался сдержать слёзы, плотно сжимая губы и часто вытирая щёки рукавом бежевого камзола. Он злился и обижался на весь мир сразу, он не хотел оставаться здесь, не хотел прощаться с отцом, но понимал, что ничего не сможет сделать, и от того злился и обижался ещё и на себя, и на собственную беспомощность. Он хотел бы спрятаться сейчас за спину Габриэля или своей дорогой Мэгги, вцепиться в их одежду и ни о чём не думать, ни о чём не беспокоиться и ничего не бояться, потому что они взрослые и сильные, и они точно смогут защитить его от любых опасностей, в том числе и от грубых слуг. Однако отец привёз его сюда именно из-за того, что он вот такой трусливый и слабый, а значит, если бы Азирафель решился так поступить, Габриэль бы только уверился в мысли, что здесь его никчёмному сыну самое место. Так что Азирафель кое-как заставил себя успокоиться и решил ни о чем не говорить отцу, чтобы не разочаровывать его ещё сильнее. К счастью, пятно на его штанах было не слишком большим, и весьма удачно почти полностью перекрывалось камзолом, задравшимся во время падения и оттого не промокшим. Так что, за неимением других вариантов направляясь к Габриэлю, Азирафель шёл особенно осторожно и надеялся, что отец не заметит его мокрой штанины. Габриэль отыскался в саду, увлечённо беседующий с сэром Джекоби, и Азирафель не осмелился больше уходить куда-то самостоятельно, предпочитая держаться рядом с отцом и, тихо и малозаметно, впитывать последние часы проведенные с ним перед длительной разлукой. А когда же, ближе к вечеру, Габриэль уехал, Азирафель во второй раз за день терпеливо выслушал от сэра Джекоби распорядок дня и жизни в пансионате святой Бериллы, и после ужина, при котором почти ничего не съел, был удостоен личного времени, отведённого ему для обустройства своей комнаты.

Она находилась на злополучном третьем этаже и, оказавшись в ней, Азирафель просто уткнулся лицом в жестковатую подушку и расплакался, не в силах больше сдерживать всю лавину слёз, грусти и боли, накрывающую его. Он чувствовал себя самым несчастным, одиноким и всеми брошенным человеком в мире, и долго не мог, да и не слишком-то пытался успокоиться, позволяя волнениям литься по щекам горячими солёными ручейками.

А когда слёзы закончились, он, скорее машинально и от понимания, что так нужно, аккуратно разложил свои вещи в комоде и расставил привезённые книги в небольшом книжном шкафу, а драгоценности вроде ракушек и камушков оставил в сумке. Он как раз заканчивал с этим распределением имущества, когда в его дверь постучали.

— Да? — отозвался он.

Дверь приоткрылась, и из-за неё показалась молодая невысокая девушка со смуглой кожей и тёмными волосами.

— Я принесла вам свечу и форму, мистер Фелл, — улыбаясь, произнесла она. — Разрешите мне войти?

— Да, конечно, — чуть хмурясь, кивнул Азирафель и, бросив взгляд на окно, понял, что на улице уже почти стемнело, а он этого даже не замечал.

Происходящего далее он тоже будто бы не замечал, просто кивал, соглашался и следовал за девушкой, которая сообщила ему, что для него приготовили горячую воду. Мыться предстояло в круглой деревянной ванне. Она была не такой большой, как подобная ванна в его поместье, и воды в ней было не так много, и, конечно же, вода не пахла мятой, розами или ромашками. Девушка предоставила ему полотенце и мыло, а затем ушла. В родном доме Азирафеля долгое время мыла Мэгги, но за последние несколько лет он научился мыться сам. Однако Мэгги всё равно сидела поблизости, разговаривала с ним и следила за тем, чтобы он не замёрз, не перегрелся или не задохнулся, если вода вдруг попадёт в нос или в рот. Здесь Мэгги не было и никто с ним не остался, впрочем, этому Азирафель даже радовался: незнакомцев он стеснялся, так что, будь рядом кто-то, наверняка бы сгорел от стыда и смущения.

Раздевшись, он коснулся рукой воды и оказалось, что все преувеличивают, если действительно считают её горячей, так как на самом деле она была всего лишь тёплой. Но Азирафель так устал за эти дни, что у него не хватало сил на какую-нибудь яркую реакцию, поэтому он просто послушно влез в неё и быстро вымылся, вопреки своим привычкам не желая долго оставаться в этой ванной.

Вернувшись в комнату, он кое-как переоделся в ночную рубашку и, утопая в грустных мыслях об отце, о доме и о Мэгги, постепенно уснул.

Утро началось для него непривычно рано и громко, с настойчивого стука в дверь. С трудом открыв глаза, Азирафель сперва не понял, где он находится, и на секунду испугался, но затем произошедшие события издевающейся вереницей пронеслись в его голове, и он тяжело вздохнул, захотев снова уснуть и проспать до тех пор, пока Габриэль не вернётся, чтобы забрать его. Однако это, конечно, не являлось возможным, так что Азирафель неловко и заторможенно выпутался из одеяла, едва не рухнув на пол, и открыл дверь. И почти отшатнулся назад, увидев за ней взбудораженного главу пансионата.

— Доброе утро, сэр Джекоби, — пробормотал Азирафель.

— Доброе-доброе! Все воспитанники уже привыкли просыпаться в такой час, привыкайте и вы, соня! — бодро произнёс Джекоби своим хриплым, старческим голосом. — Сегодня, так уж и быть, мы подождём вас, но завтра, я надеюсь, вы услышите звон колокола и вас не придётся будить лично. Одевайтесь и спускайтесь вниз, на задний двор. Лучшее утро начинается с занятий спортом! Вам они особенно полезны и, я бы даже сказал, нужны.

Сэр Джекоби задорно улыбнулся и, развернувшись, ушёл, оставив растерянного и смущённого Азирафеля осмысливать происходящее.

Застёгивая строгий серый жилет, Азирафель дважды перепутал пуговицы и петлички для них местами, и это вовсе не потому, что обычно ему помогала застёгиваться Мэгги. А потому, что глаза закрывались сами собой, пальцы не слушались, всё его существо умоляло о том, чтобы улечься обратно и проспать если не до приезда Габриэля, то хотя бы ещё несколько часов. Но такой возможности у него не было, и, застёгиваясь в третий раз, Азирафель сосредоточил все свои разбегающиеся в разные стороны мысли и силы на том, чтобы в конце концов сделать всё правильно. А затем, когда он закончил с одеванием, перед ним выросла ещё одна непростая задача: добраться до заднего двора.

Ноги отказывались шагать, к тому же ушибленное бедро одной из них приглушённо ныло, прося оставить его в покое. Голова слегка кружилась, и Азирафель сперва опирался на стену, а затем и как мог крепко держался за перила лестницы, чтобы не упасть на ней вновь и не заработать ещё несколько синяков и лёгких ушибов. Он точно спал всю ночь, но его организм не считал так, и Азирафель чувствовал себя ещё более разбитым и подавленным, чем накануне вечером.

Когда он вышел, оказалось, что на улице зябко из-за порывов прохладного ветра, а по небу плывут небольшие тёмные тучи, сквозь которые время от времени пробиваются клочки утренней, ещё робкой синевы и лучи солнца. Все воспитанники, в одинаковых серых костюмах, уже собрались и выстроились в ровный ряд. Пока что их было всего человек пятнадцать, но Азирафель знал, что ещё около тридцати должны приехать в ближайшее время, и боялся подумать о том, что со всеми ними ему придётся как-то уживаться.

— Наконец-то вы спустились к нам, дорогой Фелл, — заметил сэр Джекоби, жестом кисти подзывая Азирафеля к себе.

Азирафель, чуть смутившись, подошёл, стараясь не смотреть на сэра Джекоби. Почему-то вроде бы мягкое и дружелюбное выражение лица главы пансионата казалось Азирафелю вовсе не мягким и не дружелюбным, а взгляд, который он на себе чувствовал, заставлял его внутренне сжиматься.

Сэр Джекоби, тем временем, положил руку ему на плечо и объявил:

— Джентльмены, в этом году к нам присоединился вот этот, пока ещё совсем молодой и несмышлёный, но, я уверен, замечательный юноша...

Теперь Азирафель чувствовал на себе ещё пятнадцать взглядов: изучающих, любопытных, придирчивых, скептических, заинтересованных или полных недовольства. Сэр Джекоби продолжал говорить что-то об отце Азирафеля и о том, какой он прекрасный человек, глубоко почитающий христианство, раз нарёк сына своего чудесным ангельским именем, но Азирафель почти не слышал его слов из-за быстро бьющегося сердца, стучащего в висках. На Азирафеля многие смотрели за его жизнь, в основном взрослые люди: друзья и приятели его отца. Они смотрели поверхностно и по большей части равнодушно, в то время как на их лицах играли вежливо-восхищенные улыбки. Негласные правила приличного поведения, принятые в высшем обществе, просто обязывали их улыбаться и говорить, какой Азирафель милый ребёнок — просто прелесть — и какой Габриэль отличный отец. Лишь изредка случалось такое, что кто-нибудь смотрел на Азирафеля с живым интересом и улыбался не потому, что так нужно, а потому что действительно хотел. Такие люди не говорили заученных фраз, а подбирали слова сами, и, произнося их, обращались именно к нему, а не к его отцу. По-началу Азирафель боялся любых взглядов, но потом к равнодушным привык — можно было представить, что никто вовсе и не смотрит, ведь это в сущности так и было. А заинтересованные зачастую были настолько добрыми и тёплыми, что бояться их не было никакого смысла, и даже наоборот: под ними, как и под следующими за ними словами, хотелось находиться как можно дольше. Случалось, конечно, и так, что простые, бедные мальчишки смотрели на Азирафеля с печальным восторгом или завистью, случалось, что и сыновья богатых джентльменов завидовали ему, и эти взгляды нельзя было назвать приятными, но в сравнении с тем, как на Азирафеля смотрели сейчас, все они казались более чем сносными и безобидными. Сейчас же практически все из тех, кого Азирафель видел перед собой, судя по всему, принимали его не то за мишень, не то за конкурента. Какой-то высокий и грузный темноволосый мальчик постарше сменил скептичность в своих глазах на насмешливость. Он переглянулся с несколькими мальчиками рядом с ним, и их взгляды стали такими же. Другие же явно оценивали Азирафеля, пытаясь понять, насколько лучше их он может оказаться. Некоторые из них, видимо, приходили к мнению, что он не способен оказаться лучше, и потому заметно успокаивались. И только один мальчишка, круглый и нескладный, похожий на медвежонка, смотрел на него с лёгкой улыбкой и надеждой.

— ...Теперь, дорогой Фелл, когда я вас представил, встаньте в ряд, ко всем, и начнём нашу утреннюю тренировку, — закончил сэр Джекоби, широким жестом руки указав на ряд воспитанников.

Азирафель растерянно кивнул и, направляясь к концу ряда, к тому самому воспитаннику, который напоминал медвежонка, случайно взглянул наверх, на крышу пансионата. Там, едва выглядывая со склона, виднелась огненная, вихрастая голова, и Азирафель так удивился увиденному, что запутался в собственных ногах и упал.

— Ну что же вы, Фелл, — усмехнулся сэр Джекоби, — перестаньте наконец летать в облаках и спуститесь к нам, на грешную землю.

— Тебе помочь? — тот, к кому Азирафель шёл, оказался рядом и помог ему подняться. — Я Артур, — быстро сказал он. — Артур Янг.

Азирафель отряхнул штаны и кивнул, сейчас его обжигало таким стыдом и смущением, что он не знал, как заставить себя говорить, а несколько коротких смешков от других воспитанников, которые ему удалось услышать, как и замечание сэра Джекоби, вселили в него острое желание провалиться под землю.

— Не обращай на них внимания, — тихо сказал Артур. — Надо мной они тоже смеются, но я стараюсь не замечать этого, и они быстро уходят, потому что им становится скучно.

Азирафель с ужасом посмотрел на него: то, насколько спокойно Артур говорил об этом, казалось просто немыслимым. А ещё они с Артуром были примерно одного роста и похожего телосложения, и Азирафель пришёл в ещё больший ужас, поняв, что раз над Артуром смеются, значит, вероятнее всего, такая участь ожидает и его.

— Шевелись быстрее и старайся больше не падать, — Артур, пока Азирафель рисовал в своём воображении разные пугающие картины будущего, взял его за руку и сам поставил в строй рядом с собой. — Сэр Джекоби может показаться добрым, но на самом деле он быстро становится очень злым, если мы делаем что-то не так, поэтому старайся делать всё как можно лучше, — прошептал он и Азирафель тяжело вздохнул, внезапно поняв, что здесь он циркач, идущий по канату над пропастью с крокодилами. И это липкое ощущение не покидало его на протяжении всего урока, становясь всё более неприятным.

Габриэль, конечно, любил поддерживать своё привлекательное для многих дам тело в надлежащем виде: он регулярно ездил на любимом жеребце, танцевал, свершал многочасовые пешие прогулки по своему или чужим графствам в компании приятных собеседников. Но всё же в графстве Фелл занятия физической активностью никогда не были чем-то обязательным, а в попытках научить Азирафеля сидеть в седле или боксировать Габриэль и вовсе разочаровался. Сам Азирафель тоже никогда не рвался превращаться в какого-нибудь греческого олимпийца или великого боксёра, а танцевать у него получалось не особенно хорошо, так что он всего лишь гулял с Мэгги или играл с ней в догонялки время от времени.

Сейчас же от него требовали большего, чем просто размеренный шаг или озорной бег. Сэр Джекоби сам показывал упражнения, и Азирафель, повторяя за ним, довольно быстро устал, выполняя, казалось, бесконечные наклоны, приседания и непонятно для чего нужные махи руками, больше похожие на пародирование ветряных мельниц, чем на что-то хоть сколько-нибудь полезное. К тому же сэр Джекоби следил за ним пристальнее, чем за остальными, и Азирафелю из-за его взгляда всё больше казалось, что он делает всё неправильно. То самое липкое чувство стыда, казалось, обнимало его своими противными лапами крепче с каждой секундой. Оно вселяло в его кудрявую голову панические мысли и перехватывало контроль над телом, делая даже самые простые движения неумелыми и резкими, и в какой-то момент совсем запутало Азирафеля. Выполняя одно из упражнений, он случайно ударил себя рукой по ушибленному бедру. Тупая боль вновь неприятно разлилась по ноге, и Азирафель, на мгновение зажмурившись, не заметил маленький камешек средь травы. Слушая команды сэра Джекоби, он сделал шаг вправо и угодил как раз на этот коварный камешек и его, без того пострадавшая, нога пострадала ещё сильнее. Вскрикнув, он повалился на Артура, ударив его локтем, а затем и вовсе оказался на траве.

— О, Боже... — испуганно пробормотал Артур.

— Фелл, вам что, настолько не мила наша компания, что вы пытаетесь избежать её сведя счёты с жизнью? — произнёс сэр Джекоби со своей мягкой интонацией, которая резала не хуже стали, и воспитанники захихикали.

Азирафель сжал кулаки и челюсть, он боялся открыть глаза, боялся пошевелиться, боялся даже вдохнуть. Он вновь чувствовал на себе взгляды всех, прожигающие его насмешкой, как публика могла бы прожигать взглядом нищего уродца, собравшись вокруг места в котором он просит своё подаяние. Щёки заливало горячей краской, веки начинало щипать от слёз, и нога всё ещё неприятно ныла, но на фоне всего остального боль казалась недостойной внимания мелочью.

— Поднимайтесь, молодой человек, незачем марать ваш форменный костюм, его прошлый владелец не простил бы вам этого, — проворковал сэр Джекоби, взяв Азирафеля за плечи и тем самым заставив его вздрогнуть. — Что вы чувствуете? Мне стоит отвести вас к нашему врачу или мы можем продолжить занятия?

Азирафель всё же решился открыть глаза, коротко посмотрел на сэра Джекоби и сразу же уставился невидящим, мутным взглядом в зелёный газон под ногами. Он не знал, что ему отвечать, не знал, что ему делать. Его руки сами собой сжались в крепкий замок, а затем и прижались к груди, потому что в ней слишком отчаянно колотилось сердце, умоляя его сбежать, и Азирафель боялся, что оно сбежит без него.

— Вдохните, Фелл, — скомандовал сэр Джекоби. — Глубоко и медленно. Не из-за чего так волноваться, вы всего лишь упали, а не сожгли, например, нас всех по неосторожности.

Азирафель честно попытался вдохнуть, но получалось совсем плохо. Воспитанники продолжали хихикать и переговариваться о чём-то, и теперь уже каждая клеточка организма Азирафеля умоляла его о побеге.

— Перестаньте паниковать, — уже, кажется, теряя терпение, приказал глава пансионата. — Вы же мужчина, Фелл, держите себя в руках!

— Я... — Азирафель робко шагнул назад, стараясь не смотреть ни на что и ни на кого вокруг себя. — Извините...

Он сделал ещё несколько неуверенных шагов назад, прикусил губу, чувствуя, как она начинает дрожать, и, не в силах бороться с собой, развернулся и побежал обратно в здание.

— Стойте, Фелл! Остановитесь немедленно! — требовал сэр Джекоби, пока воспитанники смеялись ещё сильнее, но Азирафель даже при желании не смог бы заставить себя остановиться.

Он знал, что он жалкий трус, что это позорное бегство — самое ужасное, что он мог сделать. Он знал, что теперь, вероятно, не сможет показаться на глаза ни одному из тех, кто сейчас видел всё это. Он знал, что Габриэль сейчас разочаровался бы в нём в миллионы раз сильнее и, наверное, отказался бы общаться с ним, ведь мужчины, и тем более мужчины в высшем обществе, не ведут себя так. Он знал всё это и от этих знаний по его щекам ещё сильнее лились слёзы, а желание сбежать, спрятаться от всего мира, гнало его неизвестно куда по коридору первого этажа, заставляя забывать даже о хромоте и боли. И об окружающем мире, который казался совсем тихим и очень отдалённым, но в котором, тем не менее, где-то позади себя Азирафель всё ещё слышал приказной и раздражённый тон главы пансионата. И, опасаясь, что сэр Джекоби догонит его, Азирафель юркнул в первую попавшуюся комнату, дверь которой оказалась приоткрытой.

Внутри было тесно и почти темно, и Азирафель едва не вступил ногой в ведро, а затем едва не перецепился через лежащую на полу доску. Очевидно, эта комната использовалась как кладовка, в ней стояло, висело и лежало слишком много разных вещей, и Азирафель, пробравшись в глубь, спрятался за широким, тёмным комодом, стоящим под одной из стен. Если бы это было возможным, Азирафель предпочёл бы стать чем-то вроде этого комода, чтобы стоять здесь день и ночь в одиночестве и никто никогда не вспоминал о нём. Или, раз уж стать комодом вряд ли получится, Азирафель бы очень хотел, чтобы сейчас в комнату просочился какой-нибудь волшебный дым от заклинания доброй феи и унёс его в тёмный, густой лес, или в горы, где он провёл бы остаток своей жизни в первой попавшейся пещере. Наверное, это вообще самый лучший вариант для него: жить где-нибудь далеко-далеко, в полном одиночестве, путать ноты при игре на фортепиано, бояться ездить верхом, падать на ровном месте и хотя бы не расстраивать или не смешить этим всех окружающих. И Азирафель, обнимая колени ещё сильнее, зашёлся новой волной рыданий, понимая, что он слишком жалок и труслив даже для того, чтобы сбежать.

— Эй... Эй! Вы вообще живой?! — как сквозь стену, шириной во весь пансионат, донеслось до него в какой-то момент и Азирафель испуганно встрепенулся. — Мг, живой, — с видом эксперта констатировал рыжий мальчишка перед ним, — это хорошо, значит, мне не придётся убирать ваш труп, а то дельце это так себе, скучное.

Глаза Азирафеля расширились в удивлении, пальцы покрепче сжались на округлых коленках в серых брюках, и он тяжело сглотнул, сквозь ещё не исчезнувший, неприятный ком в горле. Мальчишка тем временем встал, поправил подтяжку и направился в сторону двери, и Азирафель, пытаясь понять, как же он не услышал, что этот мальчишка пришёл, испугался чуть сильнее, осознав, что сейчас он уйдёт.

— Стой! — Азирафель поднялся и в момент оказался рядом с дверью, перекрывая её собой. — Не говори им, где я, пожалуйста.

Мальчик заинтересованно приподнял бровь, смерив Азирафеля хитрым взглядом.

— Что мне за это будет? — спросил он, сложив руки на груди и слегка склонив голову.

Азирафель почувствовал, как в его груди вспыхнула искра праведного гнева. Как могло в одном таком, казалось бы, маленьком и тощем человеке умещаться столько наглости?! Вчера этот глупый, заносчивый слуга посмел оскорбить Азирафеля, а сегодня он смел ставить какие-то условия и что-то требовать!

— Я могу приказать тебе! — возмутился Азирафель.

— А мисс Макичен приказала доложить ей, если я найду вас, — невозмутимо парировал мальчик. — А ей приказал сэр Джекоби. Я его слуга, а не ваш.

Азирафель задохнулся своим возмущением и сжал руки в привычный замок. Спорить со словами мальчишки он не мог, но очень хотелось, потому что ни в коем случае, вообще ни за что нельзя было, чтобы кто-то сейчас рассказал взрослым, где он. Если бы такое случилось, Азирафель, наверное, умер бы на этом же самом месте в этот же самый момент! А умирать ему пока что очень не хотелось, хотя он и предполагал с самого начала, что вскоре действительно умрёт здесь от тоски.

— Я... Если ты не расскажешь, где я, я не расскажу, что ты назвал меня вчера тем некрасивым словом! — нашёлся Азирафель, выцепив эту мысль из общего, вновь бурного и панического потока в своей голове. — И не расскажу, что ты лазаешь по крыше!

Мальчик прищурился, вперившись в Азирафеля внимательным, придирчивым взглядом, пытаясь рассмотреть в нём всю серьёзность его намерений и слов. И Азирафель, стараясь казаться хотя бы немного уверенным, изо всех последних сил постарался собрать в себе все крохи храбрости и решимости, которые обычно прятались где-то глубоко в нём.

— Ладно, — протянул мальчик и недовольно сжал губы, — не расскажу.

Он подошёл к тому самому комоду, за которым прятался Азирафель, опустился рядом с ним на пол и открыл нижний ящик, начав искать что-то внутри.

Азирафель почувствовал, что в этой сумрачной из-за плотно занавешенного окна комнате повисла напряжённая тишина. Она покалывала Азирафеля своими иголками неловкости и заставляла не знать, куда же себя девать. Он прятался здесь от своего величайшего позора, одинокий, такой же никчёмный, как и старая мебель, расставленная по всей комнате, от которой, тем не менее, как и от него, не решаются избавиться совсем. И, хотя все эти чувства и ощущались как гора, норовящая раздавить его как букашку, Азирафелю всё же нравилось, что в этой комнате нет никого, перед кем стоило бы держаться, а мебель вокруг вполне способна его понять. Но теперь в комнате так же был этот слуга, и всё унылое, но относительно уютное одиночество разрушилось, и Азирафелю вновь захотелось куда-нибудь сбежать. Особенно сильно его одолело это желание, когда он представил, как выглядит со стороны: заплаканный, наверняка с красными глазами и щеками, и с мокрыми пятнами на рукавах серого пиджака. Не удивительно, что мальчишка позволял себе такое хамское отношение к нему, а уж с учётом того, что этот хам ещё и видел, как нелепо Азирафель вёл себя на занятиях... Сердце Азирафеля неприятно сжалось от мысли, что его не уважают даже слуги, но он вдохнул поглубже и подошёл к окну. Немного отодвинул плотную и тяжелую, пахнущую пылью штору и посмотрел в организовавшуюся щель на улицу. Сквозь мутное стекло виднелся зеленый газон и край оранжевой клумбы, полной бархатцев. Азирафель любил эти цветы, потому что их любила Мэгги, и потому что, по её словам, их любила так же и его мама. В саду матери их было много, Азирафель любил смотреть, как по ним порхают бабочки, пока слушал увлекательные истории Мэгги. И сейчас, глядя на них через старое окно, ему захотелось сорвать один, положить в книжку и хранить, как напоминание о том, чего, наверное, уже никогда не будет. Но, конечно, вряд ли кто-нибудь позволил бы ему портить клумбу, а делать это тайком Азирафель бы ни за что не решился, так что он грустно вздохнул и обернулся, отпуская штору.

Вокруг рыжего мальчишки уже скопилась порядочная выставка вещей, в основном все они были завёрнуты в разные тряпочки, похожие на лоскуты простыни. Особенно маленькие свёртки слуга ощупывал или приоткрывал прежде, чем отложить в сторону, но, судя по всему, нужная вещь никак не находилась.

Не зная, чем заняться, Азирафель поддался внезапному приливу любопытства, подошёл и поднял один довольно увесистый свёрток с пола, развернул его и увидел небольшую шкатулку. Её тёмную крышку испещряли витиеватые узоры, не покрытые краской как остальная часть, и оттого выделяющиеся на ней естественным древесным оттенком. Шкатулке явно было много лет, крышка, приделанная к основной части с помощью небольшого, железного механизма, в руках Азирафеля так и норовила съехать в сторону, потому как в некоторых местах, отведенных явно для гвоздей, зияли пустые дыры. Да и вся шкатулка, несмотря на свой внушительный вес при небольшом размере и относительно опрятный внешний вид, ощущалась в руках какой-то хрупкой. Впечатление это усиливал неуместно большой серебряный замок, висящий на передней её части. Азирафель поднял её повыше, внимательнее рассмотрел со всех сторон, заметив и другие пустующие дыры из под гвоздей, и то, что одна её стенка немного отходит от другой, и небольшую трещину в дне. Казалось, эту шкатулку лучше было бы выбросить, так как вряд ли она являлась достаточно надёжным местом для хранения чего-то. Однако внутри что-то глухо позвякивало, когда Азирафель вертел её в руках, а значит, если у неё на данный момент был владелец, в какой-то мере он дорожил шкатулкой и её содержимым. Либо же об этой вещице и о тех, что внутри, просто забыли.

В коридоре вдруг раздался грохот, и Азирафель вздрогнул, выронив шкатулку. И с ужасом пронаблюдал, как она разваливается, ударяясь о доски пола. Рыжий мальчишка из-за этого отшатнулся в сторону, упав на локоть, а затем испуганно посмотрел сперва на Азирафеля, а затем и на шкатулку. При взгляде на неё выражение его лица сменилось с испуга на панику, а затем и на гнев, который он метнул в Азирафеля из под сердито нахмуренных бровей и упавших на лицо волос, и сразу же принялся собирать в оставшиеся три стенки шкатулки выпавшие из неё украшения и маленькие конверты.

Кажется, он тихо проворчал что-то, но Азирафель не расслышал этого, так как в этот самый момент дверь в комнату распахнулась и на пороге появилась невысокая, разгневанная женщина, с седыми волосами и в тёмной, строгой одежде. Увидев открытый комод с выложенными из него вещами и сломанную шкатулку на полу она пришла в ещё большую ярость, и Азирафель испугался, увидев, как крепко сжались её кулаки и как опасно сверкнули глаза.

— Кг'оули, негодяй! Как ты посмел сломать мою вещь!?

Она влетела в комнату и грубо схватила мальчишку за волосы, от чего тот поморщился и вцепился в её запястье, а Азирафель невольно охнул и прижал руки ко рту, отступая назад.

— Я не... — попытался возразить слуга.

— Как ты посмел вообще тг'огать её?! Тебе велели достать только ножницы и нитки! Ты хотел укг'асть что-то, да?! Ты, мег'зкий, маленький...

— Я не ломал её! — возмутился мальчик. — И не хотел ничего красть!

Женшина ахнула, будто бы поражённая таким поведением с его стороны, а затем замахнулась и Азирафель зажмурился ровно в тот момент, как воздух прорезал звонкий звук пощёчины.

— Не вг'и мне, щенок! Если не ты, то кто же тогда это сделал?! По-твоему это мог сделать вот этот юный господин?!

— Да! — заявил слуга и в его голосе тоже прозвучали нотки ярости.

Азирафель немедленно открыл глаза, ожидая, что женщина сейчас накинется и на него, но женщина только перехватила мальчишку за грудки и встряхнула, заставляя подняться на ноги.

— Молчи! Я не желаю слушать твой вздог'! Ты будешь наказан за свои г'язные поступки и ложь! — сурово прокаркала она и вышла из комнаты, вытащив слугу за собой.

В самый последний момент, перед тем, как дверь закрылась, замерший Азирафель успел поймать уничтожающий взгляд рыжего мальчика, и его сердце от этого, кажется, пропустило удар. А затем почему-то щёлкнул замок, но до Азирафеля донеслось это как-то туманно, будто последний отголосок эха. Он так и продолжил стоять, замерев и прижав ладони ко рту, и, хотя пощёчину получил слуга, щёки Азирафеля горели так, будто бы ему тоже досталось. В его родовом доме никто не наказывал слуг вот так, кажется, там вообще никто не наказывал их, поскольку люди они были проверенные и хорошие, никаких правил не нарушали и не совершали ошибок. Конечно, Азирафель знал, что в других графствах не так, что другие своих слуг наказывают, и весьма жестоко, но впервые он столкнулся с этим практически лицом к лицу, и никак не мог переварить увиденное. А в связи с пережитым ранее, выносить всё это было в разы труднее, и Азирафель совсем потерялся во всех бушующих в нём эмоциях, заставляющих его просто стоять столбом без возможности пошевелиться.

Тем не менее, спустя некоторое время он отмер. Опустил руки, отошёл к стене и вновь сел на пол. Ему было жарко, но руки казались холодными и дрожали, и Азирафель совсем не понимал, что происходит, но мозг, кажется, разучился думать, и потому Азирафель просто уставился в какой-то мешок, стоящий напротив, сглотнул и снова застыл.

А спустя ещё некоторое время дверь открылась и в комнату, по ощущениям Азирафеля, набилось слишком много народу. Та смуглая служанка, которая приносила ему свечу и отводила в ванную, принялась убирать беспорядок, который он устроил. И Азирафель, поймав эту крохотную, вялую мысль в голове, почувствовал ледяные шипы вины, вонзающиеся в его сердце. Действительно, это ведь он виноват, он сломал шкатулку, а мальчик-слуга просто пытался исправить то, что он натворил... А теперь его собирались наказать и Азирафель даже боялся представить, какие тут могут быть наказания для слуг. Его в жизни ни разу не наказывали физически, разве что лишением чего-либо, игнорированием или дополнительными занятиями, и это всегда казалось Азирафелю ужасным. Но сейчас, в связи с тем, что он увидел, наказания, которые терпел он, казались ему ещё относительно лёгкими.

Помимо служанки в комнату так же вошла та седовласая женщина и сэр Джекоби, а за ним какой-то неизвестный мужчина, которого Азирафель видел впервые. Они все говорили что-то, друг-другу или Азирафелю, и Азирафель слышал их слова, но совершенно не понимал смысл сказанного. Он понимал только, что в этом тихом и укромном местечке стало слишком душно, тесно и шумно, и был рад, когда этот незнакомый мужчина помог ему подняться и увёл в свой кабинет. А затем усадил на мягкий диван и подал кружку с водой, в которую, предварительно, что-то накапал. Азирафель выпил не задумываясь о том, что пьёт, и это оказалось довольно горьким и неприятным на вкус, но он продолжил молчать и смотреть преимущественно в пол. Мужчина задавал некоторые вопросы, и Азирафель кивал или отрицательно мотал головой, а затем мужчина провёл лёгкий осмотр и, видимо, не обнаружив ничего ужасного, вывел его к сэру Джекоби. Они недолго говорили о чём-то, пока Азирафель терпеливо ждал, оставаясь рядом, как ему и сказали. Он мало что слышал, мало что понимал, так как в его голове было пусто и всё его существо теперь хотело только лечь в кровать и уснуть глубоким, долгим сном. И, к счастью, вскоре его действительно отвели в его комнату, и даже помогли снять пиджак и жилет, а остальное наказали снимать самостоятельно, пожелали скорее прийти в себя и ушли. Азирафель глупо смотрел на закрывшуюся дверь, ожидая, что в неё опять кто-то войдет, но никто не вошёл и Азирафель, пусть и медленно, но всё же кое-как переоделся в ночную рубашку. Влез под одеяло, и мир для него погрузился в спокойную, всепоглощающую тьму.