Говорят, с тех пор, как старый мир рухнул, и его захлестнула зелёная волна, минуло двадцать тысяч затмений. И когда семена деревьев и трав стали прорастать в горячей живой плоти, некому стало разгадывать его тайны, отчего те так и остались гнить в подвалах разрушенных домов или погибли вместе с хранившими их мастерами – кузнецами, зельеварами, изобретателями. Многие из них покоятся там и по сей день.

Однако люди нового мира сумели спасти часть рукописей, посвящённых искусству и ремеслу, и применить их себе во благо, а может быть, и во зло. Были открыты и другие пути знания, лишь отчасти повторявшие извилистый рисунок прежних дорог, которыми следовали учёные. И пришли те, кто выслеживал добычу под сенью Леса, а за ними те, кто искал сокровища старого мира, и первые стали зваться Охотниками, а вторые – Собирателями.

Первым среди первых стал Гин Харреки. Ещё юнцом он пробирался в чащу, приносил коренья и ростки, которые больше негде было достать, и лесных крыс туи, чёрных зайцев да куропаток, что попадались в его силки. Проходила весна – дальше уходил Гин, проходила другая – и вовсе исчезал его след. Взамен птиц и грызунов охотился на оленей и кабанов, волчьи, лисьи и соболиные шкуры бросал на порог отчего дома. Не брезговал порой и собирательством, копался в забытых руинах. Только и того казалось ему мало. И однажды первый Охотник ушёл туда, где заходят светила и теплится закатное пламя, прежде чем с последним всполохом его окутает небо чёрный дым ночи, и в родную деревню больше не вернулся.

Одни думают, что виной тому раздор его с семьёй Харреки или отказ в сватовстве к Иле, дочери деревенского старосте считают, что нашёл Гин богатую добычу далеко в северных горах и туда направился. Ходил ещё слух, что спутался он с красной сестрой, и, раз взглянув в его глаза, та похитила его волю. И лишь немногие отваживались предположить, что искал Охотник сердце Леса, чтобы разгадать, что скрывается в нём – а то и вырвать его раз и навсегда.

Ступает по земле Нертеш Гин Харреки, поднимают пыль его истрёпанные сапоги, звенят диковинки старого мира на его поясе, шелестят и перестукиваются кости нового мира в его подсумке. Знамение красной сестры несёт он в своей ладони. Никто столько лесных троп не знает, сколько Гин-Охотник, ни у кого больше не купишь столько ценного, сколько у него, никто не ставит столько выпивки для всех, сколько он. Но если на пустынном тракте увидишь его, услышишь его, учуешь его – берегись. Убирайся прочь, пока цел, путник.

***

– Господин Харреки… – мнётся у покосившегося прилавка девица. Голос у неё тонкий и чистый, как у лесной огнёвки, а тело крепкое, лицо широкое и веснушчатое, волосы цвета сухой травы. Чудно, как если бы заяц выл по-волчьи.

Ишь ты, вежливая какая. Будто не знает, что все Гином его кличут, и сам он не отпирается.

– Чего тебе? – стоит пристально глянуть на огнёвку, как она бледнеет, комкает в руках край повязанного на шею синего платка. Трудно выносить его взгляд, это известно. Не раз слышал и в лицо, и за спиной, что смотрит, подолгу не моргая, цепко, как дикий зверь на добычу. Да и годы, и шрамы не прибавили ему особой красоты.

– Прошу, оцените эти находки, – почти шепчет она, разворачивая потёртую серую тряпицу на досках прилавка. Видно, совсем не идёт торговля. Ещё и старших братьев и сестёр по ремеслу рядом нет, а то бы живо отчитали её. Охотники и Собиратели редко друг другу предлагают свой товар, таково неписанное правило. Бывают исключения, но ради чего-то полезного, а не горстки блестящих безделушек. Вот звонкий нож или серебристая жёсткая струна-удавка, что он сам припрятал в рукаве – другое дело. Совсем, что ли, дура, побрякушки ему предлагать и ждать, что заплатит.

– И что я стану с ними делать, рябая? – Гин криво усмехается углом рта, качает головой. Скользит взором небрежно по золотым браслетам, разноцветным камушкам, напёрсткам да ножницам – тупым, бесполезным, – портрету в узорной рамке... Следующая колкость, готовая вырваться изо рта, застревает у него в горле.

Серо-голубые глаза, холодные, полупрозрачные, нарисованные, встречаются с живыми, такими же точь-в-точь. Дёргаются сами собой пальцы, судорожно сжимаются в кулак. Хочется раздавить, как паразита, впечатать кулак в изображение знакомого – чужого – лица. Гин перехватывает это желание прежде, чем оно исполнится.

В груди поднимается волна холодной, ядовитой злобы, будто змея, не вовремя разбуженная от спячки, расплетает кольца своего гибкого тела и шипит, обнажая клыки. Движется вверх от солнечного сплетения к горлу, не давая ни вздохнуть, ни сказать хоть слово. Чем дольше Охотник глядит на портрет, тем сильнее его мутит.

Бледное смазливое лицо – правильные черты, тонкий горбатый нос. Длинные мягкие волосы, светлое золото, пышными волнами спадают на плечи. Сияют на шее цепочки, подобные тем, что лежат рядом в куче безделушек, только куда массивнее и ярче. Переливается медальон с алым камнем на тёмно-синей богато расшитой ткани парадных одежд. Мать его и всю его княжескую семью, Арион. Красивый, безмозглый, купающийся в роскоши.

«Сын шлюхи! Выродок! Грязная тварь!»

Беснуется отец, перекошено его красное от выпивки лицо. Черепки разбитой о голову сына кружки липкие, влажные, блестят кровавой каймой. Разбитый нос не дышит, и левый глаз заплывает в считаные минуты. Он молчит, глотает воздух ртом, словно рыба, выброшенная на берег. Ловит моменты, в которые удар ноги под рёбра не вышибает из него дух, а тяжёлый кулак не опускается на голову, как молот на наковальню. Выжидает.

«Надо было удавить тебя, пока лежал в колыбели!»

В висках стучит. Лицо, кажется, уже больше напоминает кусок сырого мяса, кровь из носа заливает подбородок, попадает в рот. Рука отца тянется схватить его за горло, исполнить задуманное хотя бы сейчас. И Гин из последних сил впивается в неё зубами с яростью ласки.

Гин Харреки сын зодчего – что, впрочем, ложь настолько, насколько и правда. Сын изменницы, что правда целиком и полностью. Не даст обмануть нос, горбатый, как у всех знатных северян. Не дадут обмануть светлые глаза, что так странно и нелепо смотрятся на его загорелом скуластом лице. Женщина, что привела его в этот мир, умерла до того, как открылось настоящее происхождение сына. И он жил в мире и покое достаточно долго, прежде чем проявились наследственные черты, а в сундуке матери нашлось спрятанное письмо с именем виновника её падения.

О, если бы только этот мерзавец был жив и явился здесь во плоти, а не на маленьком, с ладонь, куске холста в рамке. Но он не явится, нет. Оставалось надеяться, что его душа не обретёт покоя, перейдёт в небытие вместо того, чтобы стать частью всего живого и возродиться опять.

Злость ещё извивается внутри, ворочается, но постепенно начинает затихать, уступая место торжеству. Арион был любимцем женщин, богатым и высокородным… Избалованным, малахольным идиотом. Его не спасли ни золото, ни красота, ни личная охрана, когда зелёная волна Леса поднялась вдоль горизонта. Дикие звери давным-давно разорвали княжескую семью Нертеш, и некому было даже похоронить их останки.

Охотник не имеет ничего общего с этим ничтожеством. Он умеет выживать там, где этот бесхребетный сопляк плакал бы и молил его прикончить. Его прозвание – Гин, что значит «полукровка», от рождения и до смерти. И никакой он не грёбаный господин.

Маленький костяной нож втыкается в лицо Ариона, раскроив холст пополам.