Утро следующего дня началось совершенно обычно: пока у остальных вовсю кипел учебный процесс, Накахара, проклиная всё, что можно и нельзя, только торопился к своему рабочему месту.

«Вот почему из всего преподавательского состава один я вечно попадаю в пробки?! — гадал он, шагая по пустым коридорам. — Хоть вообще домой не приезжай, лишь бы не опаздывать!».

Наконец оказавшись у нужной двери, Чуя остановился, чтобы отдышаться. Не появляться же перед студентами запыхавшимся.

«И всё-таки надо чаще делать кардио», — сформулировался логичный вывод.

Приведя себя в порядок, Накахара как ни в чём не бывало зашёл в аудиторию, тем самым сильно напугав студентов, уже не надеявшихся его увидеть.

— Всем доброе утро, — по обыкновению равнодушно поздоровался преподаватель, а затем начал лекцию.

В темпе вальса рассказывая материал, Чуя поначалу не заметил одной маленькой, но довольно важной детали.

Среди присутствующих не было Дазая.

Однако даже впоследствии обратив на это внимание, Накахара не особо удивился.

«Скорее всего, готовится к экзаменам, поэтому не пришёл. Можно понять. Закрытие сессии всегда важнее посещаемости. Особенно учитывая, сколько предметов Дазаю надо пересдавать. Думаю, даже с его способностями понадобится несколько недель, чтобы закончить со всем. Следовательно, на моих лекциях он не появится ещё долго. Но при этом нужно как-нибудь его выловить, чтобы поговорить. Вот только как это лучше…».

Мысль не дал закончить чей-то пристальный взгляд, который почувствовал на себе Чуя. Ну а после обнаружения адресанта преподаватель и вовсе забыл, о чём думал.

Смотрел на Накахару не кто иной, как Достоевский. Но больше этого факта настораживал хитрый прищур фиолетовых глаз и загадочная улыбка студента.

Вспомнив предупреждения Осаму, Чуя не стал это игнорировать.

— Если у вас есть вопросы, задавайте.

Однако Фёдор лишь прикрыл глаза и, чуть повернув голову в сторону, спокойно произнёс:

— Нет, ничего.

Напоследок окинув его пронзительным взглядом, точно говорившим: «Совершишь хоть одно подозрительное действие — и ты труп», Накахара вернулся к лекции.

Едва из аудитории вышел последний студент, как вдруг на её пороге появился неожиданный гость. Вернее, практически ворвался, своими резкими движениями едва не вышибив дверь. Выражение лица пришедшего было под стать: казалось, ещё немного и он закатает в асфальт первого, кого увидит.

Как ни странно, Чую это нисколько не впечатлило.

— Если не хотите ставить новую дверь, то поумерьте свой пыл. И вообще: вас стучать не учили, Ода?

Но вместо ответа Сакуноске почти в мгновение подошёл вплотную к Накахаре и, схватив его за воротник рубашки, грозно спросил:

— Что случилось между вами вчера?

Чуя без труда догадался, о чём идёт речь, однако всё же не был намерен терпеть столь бесцеремонное нарушение своего личного пространства.

— Я и не подумаю отвечать, пока вы меня не опустите, — ледяным тоном произнёс он.

Вне всяких сомнений, Накахаре хватило бы физической силы напомнить Оде как стоит себя вести, но подобные действия запрещали правила университета.

Цыкнув, Сакуноске отдёрнул руку и сделал шаг назад.

— Теперь вы довольны?

— Если бы, — сказал Чуя, поправляя воротник. — Но полагаю, сначала мне надо ответить на ваши вопросы, чтобы потом задать свои?

— Именно.

Накахаре этот диалог уже не нравился. Но увы, деваться было некуда.

— Между нами ничего из ряда вон выходящего не произошло.

— Да неужели? — с сарказмом спросил Ода.

— Хотите сказать, что лучше меня знаете, как проходила наша встреча?

— Пусть я и не в курсе всех деталей, но одно могу сказать точно. Вчера вы отшили /его/. И не делайте вид, будто этого не было.

Сакуноске специально выделил местоимение вместо упоминания фамилии, ведь за дверью аудитории вполне себе могли собраться любопытные студенты, ищущие новый материал для слухов. Всё-таки нечасто преподаватели отношения между собой выясняют.

— Такую чушь грех не отрицать. Никого я не «отшивал».

— А что тогда? Взаимностью ответили?

— Я ничего не сказал. Да и ответ он никакой от меня не требовал. Даже напротив, сам попросил забыть обо всём произошедшем.

— Как-то не верится, что вы, который за один подкат его чуть в порошок не стёрли, вдруг спокойно отреагировали на признание.

— Сравнили прозу со стихами. Одно дело, когда непонятно, издеваются над тобой или нет, а другое, когда стоишь в полном шоке и не можешь слов подобрать.

— Звучит даже бредовее, чем ложь про «Я никого не отшивал».

— Что?! — не выдержал столь абсурдного обвинения Чуя. — Вы ещё и во лжи меня обвиняете?! С какой это стати?!

— С той, что ваши слова совершенно не вяжутся с действительностью. И орать тут не надо, у меня нет проблем со слухом!

— Зато с головой точно есть! Сначала обвиняете меня не пойми в чём, а потом удивляетесь, почему я недоволен! И ещё: вам какое дело до наших с ним взаимоотношений?

— Такое, что я не могу позволить всяким сомнительным личностям вредить психике моего друга!

— Сомнительный тут как раз таки вы! Нормальные люди спокойно ведут диалог, а не врываются и начинают наезжать без причины! И с чего вы вдруг решили, что я ему навредил?!

— Из-за вас он этой ночью вены вскрыл, вот с чего!

В аудитории повисла тишина.

Всего один миг и от злости, пылающей внутри Накахары, не осталось и следа, а на смену ей пришёл леденящий душу ужас.

— Что значит «вены вскрыл»? — едва смог произнести шокированный Чуя.

— То и значит: попытался свести счёты с жизнью! Если бы я не успел вовремя, он на тот свет бы отправился! А всё по вашей вине!

Но Накахару, казалось, очередные обвинения совершенно не волновали. К огромному удивлению для Оды, он выдохнул с облегчением, сказав:

— Всё-таки живой… Какое счастье.

Не успел Сакуноске переварить в голове факт, что Чуе небезразлична судьба Осаму, как преподаватель мировой литературы спросил:

— Но почему он захотел умереть?

— Это я и пытаюсь выяснить.

— А у него самого спросить не вариант?

— Если бы ответил, меня бы здесь сейчас не было.

— Значит, плохо спрашиваете, — Накахара снял со спинки стула своё пальто. — Где он сейчас?

— Только вас ему там не хватало. И так уже дров наломали.

— Во-первых, ничего я не ломал. Во-вторых, гаданиями причину не найти. Это пустая трата времени. И, в-третьих, единственный, кому он может всё рассказать — это я. Ни один друг никогда не будет ближе, чем любимый человек. Поэтому прекращайте страдать ерундой и просто скажите мне, где он!

— Чтобы вы ещё больше его в депрессию вогнали? Ни за что.

— Как будто вы со своими подходами чего-то хорошего добьётесь. Не можете помочь сами — не мешайте это делать другим! У нас с вами одна цель, так почему вы упёрлись, как баран, и не даёте посодействовать?!

— А где гарантия, что не станет ещё хуже?

— А где гарантия, что не поможет?

Ни той, ни другой. И оба участника диалога это прекрасно понимали, как и факт, что не смогут друг друга переубедить.

Спор зашёл в тупик.

Но к счастью, Ода в настойчивости уступал Накахаре.

— Если с вашей подачи опять случится что-то плохое, просто разговором со мной вы не отделаетесь.

— Ближе к делу.

— Сейчас он в Центральной больнице.

— Этаж и палата?

— Вас к нему никто не пустит.

— Пусть только попробуют! Я им такое устрою, что на всю оставшуюся жизнь запомнят!

— Моё дело — предупредить. Третий этаж, шестая палата.

— Ну наконец-то, — сказал Чуя и быстрым шагом удалился из аудитории.

Сакуноске тяжко вздохнул.

«Вот чем я в прошлой жизни так согрешил..?».

«Теперь понятно, почему Дазай в конце свидания обнял меня. Он таким образом хотел попрощаться перед смертью. Возможно, именно это я и почувствовал тогда. И к экзаменам по другим предметам Дазай не готовился, потому что не рассчитывал доживать до пересдач. Не исключено также, что свидание было его последним желанием, поэтому он так стремительно к этому шёл. Ещё и моя интуиция с самого начала тревогу била! Знал бы я обо всём заранее, точно бы…».

— Вот вы где, Накахара! — прервал вдруг мысль Куникида.

Человек, появляющийся всегда в самом неподходящем месте в самый неподходящий момент.

Не сбавляя темпа, Накахара равнодушно сказал:

— Помню, что нельзя опаздывать. Мне не до ваших нотаций сейчас.

— А куда вы так торопитесь, мне очень хотелось бы знать, — Доппо, явно не желавший заканчивать разговор, пошёл за Чуей.

— Вас это не касается.

— Ещё как касается! Если собираетесь уйти, вы должны передо мной объясниться в письменной форме заранее, а не просто сбегать посреди рабочего дня!

— Да потом я все ваши ненаглядные бумажки принесу, хватит ходить за мной!

— Это важные документы! И я не оставлю вас в покое, пока не узнаю ответ на свой вопрос.

«Ну всё, он сам напросился».

— Идите к чёрту со своими вопросами, — невозмутимо произнёс Накахара, ускоряя шаг.

Куникида, ошарашенный такой наглостью, не только потерял дар речи, но и застыл на месте, словно изображая зависший компьютер. Лишь спустя пару минут, когда Чуи уже и след простыл, Доппо очнулся, прокричав в пустоту:

— Вы что себе позволяете?!

Однако до него быстро дошло: отчитывать теперь некого.

— И-извините, но я в-вам ничем не могу п-помочь, — испуганно промолвила медсестра, нервно потирая тыльные стороны ладоней. — Таковы п-правила.

— Да плевать я хотел на ваши правила! — возмущался Накахара. — От этого разговора зависит жизнь одного из пациентов!

Такого в регистратуре больницы ещё не происходило. Пусть даже иногда попадались несколько агрессивные люди, но ещё никогда они не пугали помимо персонала также и остальных посетителей. В радиусе трёх метров от Чуи не было никого, не считая медсестры. Казалось, даже те, кому нужно было то окно, решили, что жизнь им всё-таки дороже.

— Но п-почему бы вам не п-поговорить по телефону?

— Думаете, если бы всё можно было решить так просто, я стоял бы сейчас здесь?!

— И-извините, но часы п-посещения ещё не…

— Да какая разница, когда они?! Я же не собираюсь ещё раз сегодня к нему заходить! Поговорю и уйду! Мне большего и не надо! В чём проблема?!

— Н-но…

— Или вы хотите, чтобы по вашей вине пациент умер?! Неужели для вас какие-то идиотские правила важнее человеческой жизни?! Отвечайте!

— Н-нет, я…

— Тогда почему я до сих пор здесь, а не на пути к нужной палате?!

— П-понимаете, даже если я разрешу, д-другие врачи не п-позволят вам ходить по больнице.

— Тогда каждому лично ситуацию объясню!

— Если н-наш главврач узнает…

— С ним тоже разберусь! Подумаешь, проблема!

«Что значит «разберусь»?», — подумала испуганная медсестра.

К счастью, к ней вовремя подошла другая и, стараясь не смотреть на разъярённого Накахару, прошептала на ухо: «Каору, пожалуйста, пусти его. В противном случае это точно ничем хорошим не закончится. Перед начальством я помогу оправдаться. Твои нервы этого не стоят».

После недолгих раздумий (в целом благодаря Чуе, который словно хотел испепелить бедную девушку взглядом) медсестра всё же согласилась проводить преподавателя к нужной палате.

— Ну наконец-то, — уже в своей привычной «снегговской» манере произнёс Накахара, услышав ответ.

«Надеюсь, поблизости не было моих студентов. Не хватало, чтобы они ещё больше начали трястись, зная, что я могу не только спокойным тоном отчитать, но и накричать как следует. И без того на экзамене половина заикается».

Едва Чуя в компании несчастной медсестры скрылся из виду, все, кто находился на тот момент в регистратуре, с невероятным облегчением выдохнули.

«Ушёл».

И вместе с ним исчезло и витавшее в воздухе напряжение, которое, казалось, ещё чуть-чуть и можно было бы потрогать.

Тем временем преподаватель, шагая по коридору, думал:

«А Ода говорил, что меня никто не пропустит. Ох уж эти дилетанты, которые с людьми договариваться не умеют».

Как и ожидалось, по дороге то и дело попадались врачи, однако все возникавшие у них вопросы испарялись моментально, стоило только заметить грозный вид Накахары и испуганную медсестру. Поэтому, взглядом выражая сочувствие к коллеге, они проходили мимо, не находя в себе смелости что-либо предпринять.

В абсолютном безмолвии прошёл весь путь, пока в поле зрения Чуи не попала нужная палата и он ускорил шаг, напоследок предупредив Каору:

— Если не хотите повторения того, что было в регистратуре, до моего выхода не смейте никого пускать.

— Х-хорошо, — медсестра понимающе закивала.

Оставив её позади, Накахара в мгновение ока оказался у двери палаты. Согласно табличке, прикреплённой над косяком, Дазай действительно находился там. К тому же, совершенно один, если верить списку пациентов.

«Какая удача. Даже выгонять никого не придётся, чтобы поговорить наедине», — подумал Чуя.

После этого он зашёл в палату. Вернее, бесцеремонно вторгся, и забыв постучать, и довольно резко открыв дверь, и чуть ли не за секунду оказавшись посередине комнаты.

Осаму, до сего момента сидевший в телефоне, сразу поднял взгляд на пришедшего. Едва узнав в нём «своего ненаглядного», Дазай сильно удивился и уже хотел спросить:

— Накахара-сан? Что вы тут…

Как его перебили:

— Ты какого чёрта творишь, недоумок?!

Осаму, ожидавший этого ещё меньше, чем визита преподавателя, чуть испугался.

Во-первых, Накахара ещё никогда не обращался к студентам на «ты». Во-вторых, он прежде не повышал голос. В-третьих, не оценивал их интеллектуальные способности в отрицательном ключе (раньше либо хорошо отзывался, либо никак). В-четвёртых, он был необычно зол. Казалось бы, в данной ситуации следует использовать эпитет «необычайно», однако суть не в степени недовольства, а в нетипичности поведения Чуи. Если обычно преподаватель в злости становился холодным, как айсберг, то сейчас он скорее напоминал гигантский костёр. Энергичный, эмоциональный, раскованный и такой… Живой. Но не в физическом понимании этого слова, а словно наконец показал себя настоящего. Не идеал преподавателя, не ночной кошмар большинства студентов, не копия Северуса Снегга — ничего подобного. Только яркая, не скупая на эмоции личность, которая злится на Дазая из-за его попытки свести счёты с жизнью. Ну а в-пятых…

«Накахара-сан беспокоится за меня?».

Не просто же так он бросил всё, чтобы навестить одного непутёвого студента. Вернее, отчитать по полной.

— Ты, идиот, чем вообще думал, когда вены вскрывал?! Столько сделать: написать картину; подкатить; выучить мировую литературу так, что даже /я/ не смог поставить незачёт; добиться свидания; признаться мне — и всё это ради самоубийства?! Ты хоть понимаешь, насколько твоя задумка бредовая?! — Накахара начал ходить по комнате. — Вот так просто взять и бросить всё, даже не попытавшись разобраться в ситуации! Что мешало вместо слов «забудьте о случившемся» всего-навсего поговорить со мной?! Хотя зачем думать головой, когда можно вскрыть вены и ни о чём не беспокоиться?! Выучить мой предмет тебе, значит, мозгов хватило, а понять элементарное — нет?! Или тебе настолько безразличны свои близкие? Да ко мне после первой же пары прибежал твой дружок, Ода, и как начал наезжать, обвиняя в случившемся! Ещё и чуть дверь не вышиб! Как думаешь, приятно ему было бы, отправься ты на тот свет?! А твоим друзьям Акутагаве и Накаджиме? Родителям, в конце концов? Даже я, всего лишь один из преподавателей, и то, сразу как всё узнал, примчал сюда, послав к чертям Куникиду! И это ещё не говоря о том, что пришлось устроить в регистратуре, лишь бы меня пустили в палату! Стольким людям важна твоя жизнь, а ты вот так легко захотел её оборвать! Совесть не мучает случайно?! Хотя куда там, её же и не было, как и здравого смысла в твоих действиях! Разве так сложно было всего лишь попросить помощи вместо попытки свести счёты с жизнью?! Что мешало элементарно рассказать о своих проблемах? Для этого ведь и существуют близкие — чтобы разделять все радости и печали. Да даже ко мне можно было спокойно обратиться за помощью! Если я замешан в какой-то ситуации, то по-любому в стороне не останусь. Не в моих принципах пускать всё на самотёк, когда есть вариант помочь. И об этом, я думаю, вполне можно было догадаться после твоего извинения. Если бы меня совершенно не волновали чужие проблемы, пошёл бы я навстречу тогда? Конечно же, нет! Но я пошёл. Даже несмотря на то, как злился из-за подката. А всё потому, что считаю своим преподавательским долгом помогать студентам. Да, может, я и не самый дружелюбный и открытый, но всё-таки способен на сочувствие. Ума не приложу, с чего все дружно решили, что мне такое чуждо! Сколько раз говорил: «Не убью я вас, если подойдёте», но кто же послушает?! И что мы имеем в итоге: попытка суицида! А всё потому, что нет банального навыка говорить словами через рот! Подкатить смелости хватило, но вот на просьбу помочь уже её не осталось! Неужели не стыдно?

По окончании монолога Чуя вздохнул, а затем сел на койку Осаму, закинув одну ногу на другую, и спокойно произнёс:

— Ну всё, я выговорился, теперь рассказывай, что случилось.

В таком ступоре Дазай не был ещё никогда. Человек, который на существование Осаму, казалось, плевать хотел, только что отругал его из-за попытки свести счёты с жизнью. Ещё и помощь предложил.

«Я теперь совершенно ничего не понимаю…».

Накахара это, разумеется, заметил, так как очень часто наблюдал у студентов взгляд а-ля «Что происходит?». Особенно во время экзамена.

— Я не кусаюсь, спрашивай.

Чуть подумав, Дазай, всё ещё пребывающий в растерянности, нерешительно произнёс:

— Почему вы так хотите мне помочь? Я ведь только один из множества студентов, у которых вы ведёте. Ни друг, ни знакомый. Можно сказать, абсолютно левый человек для вас.

— Во-первых, между нами произошло слишком много всего, чтобы оставаться друг другу просто преподавателем и студентом. А во-вторых, без моего чуткого руководства эта история явно ничем хорошим не закончится.

Осаму задумался, опустив взгляд. С одной стороны, нагружать своими проблемами ещё и Чую совершенно не хотелось. Кому нужна лишняя головная боль в лице магнита для неприятностей? Любому рано или поздно надоест мириться с бесконечными трудностями. Но хуже всего в этой ситуации осознание, что досаждать придётся не кому-то там, а своему возлюбленному. Человеку, в чью жизнь не хочется даже вмешиваться, лишь бы не заразить своей проблемностью. Но с другой стороны, уже нет никаких сил и дальше копить всё в себе. Слишком тяжело. Настолько, что хочется умереть. Надоело врать всем, говоря: «Я в порядке». Надоело улыбаться, когда больно. Надоело тонуть в безнадёжности. Надоела вечная тяжесть в груди. Надоела собственная слабость. Надоел страх поделиться своими переживаниями с кем-либо. Но…

«Я не хочу, чтобы из-за меня у Накахары-сана были проблемы», — подумал Дазай, чуть сжав ладонями одеяло.

Хоть рассказывать, хоть нет — ничего хорошего. В результате придётся либо и дальше рыть себе могилу, не в силах открыться, либо винить себя, что мешаешь любимому человеку наслаждаться жизнью. И как выбрать из этих двух зол, если они одинаково плохи?

Казалось бы, к чему эта дилемма, если можно после выписки просто совершить самоубийство и ни о чём не беспокоиться? Это могло бы сработать, если бы не Ода. Не зря ведь он зовётся лучшим другом. Вот только в данном случае это и близко не плюс, ведь Сакуноске не остановится ни перед чем, лишь бы спасти неудачливого суицидника. Однажды Оде даже пришлось привязать друга к кровати, чтобы тот не попытался посреди ночи отправиться на тот свет. Поэтому в любом случае Дазаю пришлось бы ещё как минимум полгода пожить, пока бдительность Оды не начала ослабевать.

Но сейчас было гораздо важнее определиться с выбором.

В голове Осаму бушевал целый ураган из мыслей, которые то появлялись, то обрывались, то сталкивались друг с другом, то рассыпались в бессмысленности, то ещё как давали о себе знать. А тем временем душа, утопая в метаниях, вызывала неприятное ощущение где-то в районе груди. Кажется, ещё секунда и…

Вдруг Дазай почувствовал, как руки что-то коснулось. Но больше он удивился, поняв: это ладонь Накахары накрыла его собственную. Ответом на неозвученный вопрос стал спокойный и уверенный взгляд преподавателя вкупе со словами:

— Не бойся. Всё будет хорошо.

Притом и выражение лица Чуи, и тон фразы словно добавляли: «Потому что другого варианта развития событий я не допущу».

Именно это и помогло Дазаю наконец принять решение. Не дав своей разумной стороне вновь посеять сомнения, Осаму сделал глубокий вдох, чтобы набраться смелости, и начал рассказывать:

— Моя первая попытка суицида случилась в старшей школе. Не знаю почему, но одноклассникам я почти сразу не понравился. Особенно небольшой группе хулиганов, пользовавшейся авторитетом среди остальных ребят. С начала занятий не успело пройти и недели, как меня начали задирать. К сожалению, я ничего не мог с этим сделать, ведь никогда не отличался физической силой и не имел друзей, которые могли бы заступиться. Просить помощи у родителей или учителей не было никакого смысла, потому что проделки хулиганов всегда покрывал директор, будучи дедом одного из банды. В лучшем случае мои действия ничего бы не изменили. А в худшем пришлось бы за них поплатиться. Поэтому единственное, что мне оставалось — терпеть. Но с течением времени это становилось всё сложнее. И в какой-то момент нервы сдали. Я устал от постоянных издёвок и собственного бессилия, поэтому одним вечером наглотался таблеток. Вот только по неопытности выбрав лекарство, передозировка которого не вызывает летальный исход, я остался жив. Когда врачи сказали это, мне от досады захотелось умереть ещё сильнее. Но всё изменилось после прихода родителей. Они так сильно обрадовались, увидев меня, что не смогли сдержать слёз. Тогда я понял, каким был эгоистом, ведь совершенно не подумал о родителях, для которых моя смерть стала бы трагедией. Осознав свою вину перед ними, я пообещал, что больше не буду пытаться умереть. Но проблему это, конечно же, не решило. В поиске хоть какого-то способа, который помог бы справляться с травлей, я наткнулся на селфхарм. Именно с ним мне почему-то стало легче, пусть даже он и превратился во вредную привычку. Таким образом я дотянул до выпуска. Окончание школы для меня ощущалось как пробуждение после кошмара. Поступив в университет, я наконец смог найти друзей, заняться любимым делом, спокойно учиться и просто радоваться жизни. Но белая полоса оказалась короче, чем я думал. Два года назад мои родители погибли во время теракта. Это стало очень тяжёлым ударом, потому что раньше я никогда не терял близких. Моя жизнь словно опустела наполовину. Долгое время я никак не мог справиться с утратой и уже думал нарушить данное родителям обещание, но Одасаку остановил меня. Если бы не его помощь, вероятно, я так и свёл бы счёты с жизнью, не выдержав потери. Но даже после случившегося судьба продолжила добавлять чёрные полосы. В тот раз она решила использовать «самое прекрасное чувство», ставшее для меня проклятием. Словно главная мишень для Амура, я то и дело влюблялся, но каждый раз безответно. Поначалу казалось, что с течением времени отказы уже не будут восприниматься так болезненно, однако происходило в точности да наоборот. Чем больше меня отшивали, тем меньше я верил, что когда-нибудь найду себе пару. На всё есть свои причины. И раз уж отказал далеко не один человек, то дело наверняка во мне. Но сколько бы ни ломал голову над вопросом «Что же я делаю не так?» — никаких догадок. Попытки узнать ответ у тех, кто мне отказывал, тоже не увенчались успехом. То ли из вежливости, то ли из сочувствия, то ли ещё почему, но никто не смог сказать, что, по их мнению, со мной не так. «Ты хороший человек, просто у меня другой типаж», «Всё с тобой в порядке. Бывают в жизни неудачи», «Совпадение, только и всего. Не зацикливайся на этом» — в большинстве случаев отвечали мне. Устав теряться в догадках, я сдался. Пришлось смириться с мыслью, что мне никогда не ответят взаимностью, и научиться держать все чувства в себе, ведь больше они никому и не нужны. Сделать это было непросто, но со временем начало получаться спокойнее переживать каждую новую влюблённость. Постепенно безответность стала нормой жизни и уже не казалась проблемой, пока однажды ночью мне вдруг не пришла идея для вашего портрета. Сначала я не понимал, откуда она взялась и почему именно такая, однако процесс написания картины дал ответы на все мои вопросы. Сам того не заметив, я влюбился в вас, Накахара-сан. Но эти чувства почему-то не были похожи на те, что мне доводилось испытывать раньше. Я словно смог понять, каково на самом деле любить. И это… Было прекрасно, — Дазай слабо улыбнулся. — Будни уже не казались такими серыми и скучными, вернулся интерес к учёбе, чаще начало подниматься настроение — я будто обрёл свой смысл жизни. А причиной тому стали вы, Накахара-сан. Прежде мне никогда не доводилось встречать таких потрясающих людей. Тех, что не побоятся сказать правду в лицо. Тех, что верны своим принципам. Тех, что хоть и выглядят недружелюбными, но в душе никому не желают зла. Тех, что всегда беспристрастны. Тех, что правда увлечены своей профессией… Можно перечислять до бесконечности. Чем больше я узнавал о вас, тем сильнее восхищался и, как следствие, влюблялся. Однако вскоре всё это начало окрашиваться в тёмные тона. Я чувствовал себя котёнком, которого не пускают к хозяину. Тяжело было понимать, что любимый человек находится так близко — иногда всего в нескольких шагах — но при этом не иметь возможности хоть как-то проявить свои чувства. Даже всего лишь коснуться вас мешали и возможная негативная реакция, и мой печальный опыт в отношениях, и правила университета. Я словно собрал джекпот, так и говоривший: «Даже не мечтай». Всё, что мне оставалось — наблюдать за вами и делать вид, что ничего не происходит. Каждая наша встреча стала смесью из ощущения радости, вызванного встречей с дорогим человеком, и горького осознания обречённости моих чувств. Это… Было невыносимо. С одной стороны, хотелось как можно быстрее отдалиться от вас, чтобы не делать себе ещё больнее, но с другой, я не мог отказаться от единственной радости в жизни. Постоянные сомнения и поиск выхода не давали мне покоя. Это очень сильно выматывало. Спустя месяц метаний я уже не хотел ничего. Ни пытаться заглушить чувства, ни продолжать сыпать соль на раны. Хотелось только, чтобы всё закончилось. В один миг. Так я и дошёл до мыслей о суициде. Начал планировать его и… В какой-то момент понял, что если всё равно умру, то можно напоследок и признаться вам. Терять мне было нечего. Да и не бросать же всё, как есть. Я считаю, что с дорогими людьми всегда надо прощаться. Это и стало моей целью. Первым, кто помог сделать первый шаг к ней, был Анго, предложивший выставить портрет. Мне оставалось только привести вас в музей. Этого я решил добиться нашим спором. В результате у меня получился целый план как воплотить свою задумку в жизнь. Этап за этапом, цель становилась всё ближе и ближе, пока… Я не очнулся здесь. А произошло это из-за одного маленького недочёта. Совсем как в шестнадцать лет. Я учёл всё, кроме того, что Достоевский, узнав о моём намерении совершить суицид, поставит в известность ещё и Одасаку, чтобы тот помешал. Можно ведь было догадаться, что он захочет отомстить, а не будет радоваться смерти своего врага. Одна маленькая деталь смогла разрушить весь мой план. Невероятно обидно. И вот я, патологический неудачник, сижу на больничной койке, изливая душу объекту своей безответной любви. Наверное, очень жалкое зрелище… — под конец Осаму горько усмехнулся.

«Теперь всё ясно, — подумал Накахара, внимательно слушавший весь монолог. — Его главная проблема — одиночество».

Чтобы сделать такой вывод, необязательно быть психологом.

«Ещё со старшей школы, когда Дазай стал изгоем класса и не получал поддержки со стороны, начала формироваться привычка не говорить о своих переживаниях даже близким. Из-за этого он и не думал о родителях, ведь к моменту совершения суицида уже успел замкнуться в себе. А когда они напомнили, что Дазай не один и нужен своей семье, проблема, казалось, должна была решиться, но мешала этому привычка, из-за которой всё и началось. Затем, когда он поступил в университет и жизнь стала налаживаться, осталось только одиночество, которое на самом деле никуда не делось, ведь его лишь приглушали вместо лечения. Поэтому смерть родителей Дазай воспринял так болезненно. По нему ударили одновременно и потеря близких, и усилившееся чувство одиночества. Однако должного решения снова не последовало. Вероятно, чтобы хоть как-то справиться, Дазай неосознанно начал искать себе семью. Но если его чувства были вызваны подсознанием, а не возникали сами, становится понятно, почему Дазая отшивали. Так или иначе, в подобных делах ключевую роль играет искренность, отсутствие которой ощущается почти сразу. Однако ситуация изменилась, когда Дазай влюбился в меня. Судя по всему, эти чувства были первыми искренними, отчего всё и развивалось по-другому. В итоге влюблённость заставила забыть об остальных проблемах, но позже стала причиной новой — очередная безответность. А так как делиться своими переживаниями Дазай по-прежнему не хотел, всё накопившееся начало давить на него ещё сильнее. Выходит, я стал и тем, кто был нужен Дазаю, и косвенной причиной его мучений. Именно это вызвало у него нерешимую дилемму, которая подтолкнула к мыслям о суициде. Всё сходится. Не знаю, насколько верны мои догадки, но один факт, что пазл сложился, уже радует. С остальным по ходу разберёмся».

— Поверь, Тачихара в начале нашего с ним знакомства выглядел куда более жалко. Что только не выдумывал, лишь бы подружиться со мной — аж вспоминать стыдно. По сравнению с этим ты и близко не жалкий. Так что никаких самобичеваний. Над ними потом поработаем. Сейчас гораздо важнее обсудить план дальнейших действий. Во-первых, как вылечишься, запишем тебя к психологу.

До этой фразы Дазай и предположить не мог, что Чуя подойдёт к делу /настолько/ серьёзно. Пределом ожиданий была пара-тройка разговоров, но никак не запись к врачу. Особенно если учитывать, что это только первый пункт. В связи с этим, действия преподавателя чуть смутили Осаму.

— В-вы вовсе не обязаны мне помогать, я сам как-нибудь…

— Возражения не принимаются, — отрезал Накахара, сложив руки на груди. — А будешь сопротивляться — потащу силой.

— Дело в том, что я не смогу оплатить услуги психолога. Это будет слишком большой удар по моим скромным финансам…

— Оплату я возьму на себя, не беспокойся.

Всего от одной мысли, что надо будет принять помощь, за которую Дазай вряд ли сможет когда-либо расплатиться, ему стало очень неловко.

— Оно того не… — Осаму уже хотел попробовать снова отговорить Чую, но его перебили.

— Я старше, значит мне виднее, что чего стоит. А ещё с преподавателями не спорят.

— Но…

— Ещё раз повторяю: возражения не принимаются. Хочешь или нет — лечиться я тебя в любом случае заставлю. А если один не справлюсь, подключу к делу и Тачихару с Одой. От нас троих точно никуда не денешься. Так что содействовать в твоих же интересах.

Услышав это, Дазай не мог определиться, восхищён он такой целеустремлённостью или больше напуган. В итоге решил скромно кивнуть, мол: «Я понял».

— Идём дальше. Во-вторых, касательно нашего спора, о котором знает весь университет: пускаем слух, что ты попросил меня на следующем экзамене поставить автозачёт, но я наотрез отказался. И звучит убедительно, и Куникида мозги клевать не будет.

— Боюсь, обман быстро раскроется, — Осаму помрачнел. — У Достоевского есть фотографии нашего свидания.

— А зачем сливать их, если мы не сделали ничего плохого? — как ни в чём не бывало спросил Накахара, тем самым удивив собеседника.

— Но ведь согласно правилам, нам нельзя встречаться.

— Как ты думаешь, одно свидание, на которое я согласился только из-за проигрыша в споре, можно отнести к понятию «встречаться»?

— Наверное нет, но… В таком случае Достоевскому незачем было писать мне с попыткой шантажа. У него наверняка есть какой-то козырь.

— Этих мыслей он и добивался.

Столь неожиданный ответ вызвал у Дазая лёгкий ступор.

— Что вы имеете в виду?

— Достоевский использовал свою репутацию человека, который всегда получает нужное, и твоё понимание, что у всего есть причины, в результате создав иллюзию, будто он владеет ситуацией. Короче говоря, повёл себя нелогично, чтобы ты запутался и не смог оценить происходящее здраво. Когда имеешь дело с умным соперником, это лучшая стратегия.

Поняв, что его чуть не победили элементарной хитростью, Осаму прикрыл лицо рукой и сказал с досадой:

— Какой же я дурак.

— Со всеми бывает, — спокойно произнёс Чуя. — Главное, что Достоевский теперь не проблема.

— Вы уверены, Накахара-сан? А вдруг всё-таки…

— Более чем. Правда в любом случае на нашей стороне.

Дазай сомневался.

«Как-то подозрительно легко всё решилось. Обычно это ни к чему хорошему не…».

— Если тебя это успокоит, среди моих знакомых есть программист и адвокат. С их помощью точно на Достоевского управу найдём.

«Мне кажется, для Накахары-сана слово «невозможно» просто не существует», — подумал Осаму.

И это правда. А всё благодаря принципу: «Если мне что-то нужно, я добьюсь этого всеми возможными способами», которым руководствовался Чуя.

— Вопросы есть?

— Нет.

— Тогда идём дальше. В-третьих, теперь мой черёд рассказывать кусочек своей биографии.

Не успел Дазай произнести удивлённое «Что?», как Накахара начал:

— Мне тогда было четырнадцать. В тот момент никто и подумать не мог, что я стану таким нелюдимым и холодным, как сейчас. Настолько это не вязалось с моим тогдашним характером. Но судьба, видимо, решила показать, что она способна изменить до неузнаваемости кого угодно. Так и произошла в моей жизни самая неприятная штука под названием «первая любовь». Тогда я считал, что хуже отказа ничего случиться не может. И сильно ошибся. Мне ответили взаимностью, но, как выяснилось чуть позднее, только чтобы прилюдно высмеять. Таким образом я стал всеобщим посмешищем, ведь наивно надеялся, а потом ещё и поверил, что самый крутой парень школы действительно захотел со мной встречаться. Даже те, кого я считал друзьями, открыто подшучивали время от времени. И это меня невероятно злило, но приходилось терпеть, ведь идти в одиночку против толпы — верх безрассудства. Однако у всего есть предел, включая терпение. В один прекрасный день я не удержался и двинул своему «избраннику» так, что выбил парочку зубов. А затем сломал нос. И руку. Короче, отыгрался на нём по полной. С тех пор меня больше никто не трогал. И всё-таки, пережитое оставило свой след: даже друзей я очень долгое время заводить не хотел, что уж говорить об отношениях. Вдобавок, любое проявление симпатии мне казалось лживым. В связи с этим я и расценивал твои действия как попытку поиздеваться надо мной или добиться к себе особого отношения. Иными словами, в произошедшем есть и моя вина. Если бы я вовремя додумался, что надо не закрываться ото всех вокруг, а лечиться, нас бы сейчас здесь не было. И это ещё одна причина, по которой я хочу тебе помочь.

Услышанное шокировало Осаму.

«Мне и в голову не приходило, что враждебность Накахары-сана была обусловлена не спором, а чем-то иным. Я думал, он с самого начала догадывался о моих чувствах, поэтому был так холоден. Но если Накахара-сан узнал о них только когда увидел картину, а также никак не ответил на признание, то выходит… — глаза Дазая округлились. — Неужели…».

— Ты чего? — вдруг спросил Чуя.

Сбитый с толку таким резким возвращением в реальность, Осаму ответил:

— Я просто немного задумался. Простите.

— Если есть вопросы, то задавай.

— Нет, ничего.

«Всего лишь глупые фантазии», — с ноткой грусти добавил Дазай в мыслях.

— Тогда переходим к последнему пункту. В-четвёртых, если без проблем закроешь эту сессию, ещё раз сходим погулять.

В голове Осаму, казалось, произошёл сбой системы.

— Что? — растерянно переспросил Дазай, будто не веря своим ушам.

— Закрываешь сессию — идём на прогулку, как вчера. Отказ не принимается.

«Кажется, я всё-таки умер и попал в Рай», — сделав такой вывод, Осаму медленно кивнул.

— Вот и хорошо, — Накахара встал с койки. — Раз мы всё обсудили, пойду я с главврачом разбираться.

— Ага, — как на автомате сказал Дазай, всё ещё пытаясь собрать мысли в кучу.

— Выздоравливай, — произнёс Чуя, а затем ушёл.

В палате стало тихо. И это дало Осаму хорошую возможность всё переварить. Спустя несколько минут активных размышлений, он вдруг, сам того не заметив, сказал:

— Накахара-сан хочет пойти со мной на свидание.

А из этого, вкупе со всем остальным, можно было сделать только один вывод. Раньше Дазай не стал бы рассматривать его даже как маловероятное событие, ведь всегда был реалистом, но сейчас, когда других вариантов просто не осталось, Осаму понял, что зря игнорировал данный вариант развития событий. А всё из-за характерной для человеческого ума привычки решать что-либо, не беря в расчёт судьбу, у которой всегда свои планы. Отсюда и нелепые случайности, и шокирующие совпадения, и судьбоносные встречи, и всё остальное. Иными словами, то, чего обычно люди никак не ожидают. Ну или просто боятся представить чем-то большим, нежели несбыточные мечты. Совсем как Дазай, который несколько минут кряду не мог поверить, что не спит. Но как только ему удалось принять факт, вероятно, начавшейся белой полосы в своей жизни, ещё давно похороненная где-то в душе надежда вдруг заиграла новыми красками, отдаваясь приятным теплом в груди.

Улыбнувшись, Осаму спросил как бы сам себя:

— Так может, всё-таки есть шанс?