Камамото Рикио не мог видеть людей в слезах.

Зрелый мужчина с соответствующим телосложением, представительный и сильный теперь, он был слабым рыхлым мальчиком раньше, когда был маленьким. Даже цвет его кожи не являлся здоровым загаром, как сейчас; в то время его кожа была бледной, ясно указывая на то, что он почти никогда не бывал на солнце, и это принесло ему обидное прозвище «белой свиньи», когда над ним издевались.

Поэтому юный Камамото часто плакал. И когда Камамото плакал, Ята оказывался единственным, кто ему помогал.

Возможность быть подчинённым Яты наполняла юного Камамото гордостью и чувством безопасности. Ята был храбрым и сильным — героем, который прилетал на помощь Камамото, когда мальчик был в беде.

Таким образом, плакать было делом Камамото, в то время как Ята почти никогда не плакал, хотя это было не совсем «никогда». Камамото забыл причину, но ясно помнил, что видел, как большие капли, которые Ята не смог полностью сдержать, падали из его глаз, когда мальчик, покраснев, кусал нижнюю губу, а также беспомощное чувство потери опоры, которое тогда захлестнуло юного Камамото и заставило его тоже разразиться слезами, причитая: «Не плачь, не плачь, пожалуйста!» «И не собираюсь!» — огрызнулся Ята, подкрепив свои слова кулаком, несмотря на то, что он явно плакал.

С тех пор Камамото не мог видеть, как люди плачут. Те тревожные чувства из его детства оживали, когда он видел это, и под влиянием эмоций плачущего человека он оказывался не в состоянии сдерживаться.

…И сейчас в поднятых вверх глазах Яты, который сидел на диване напротив Камамото, дрожали слёзы.

— Проклятье!.. — Позволив гневу овладеть собой, Ята ударил себя кулаком по колену. Его одежда на животе была мокрой от крови Тоцуки. — Почему… Почему!.. — выдавил Ята, и это прозвучало скорее как стон.

В баре собрались члены Хомры, которые слышали, что произошло. Некоторые плакали, другие молча закипали от возрастающей ярости.

Наблюдая, как ещё одна слеза падает из красных и опухших глаз Яты, который продолжал кусать губы, Камамото вместе с беспокойством, всегда нападавшим на него в такие моменты, почувствовал в себе другой, даже более сильный всплеск эмоций, подозрительно напоминающий облегчение.

По крайней мере, Ята мог плакать.

Камамото был уверен, что гораздо больнее — не плакать, думая о тех, кто, как он знал, не мог пролить ни единой слезинки.