Ещё не вполне вырвавшись из объятий небытия, Кристина подумала, что ей приснился самый странный сон из всех, что она видела в жизни. Странный — и пугающий. Наверное, это вечерний разговор с Генрихом заставил её подсознание выдать такое…

Но позже, окончательно проснувшись, она поняла, что это не сон. И что на самом деле не всё так пугающе, как она думала… Но всё-таки странно, да. В хорошем смысле.

Кристина лежала на боку, положив голову на грудь Генриха, — совершенно привычно, они ведь уже сотни раз засыпали и просыпались вместе именно в такой или похожей позе… Он обнимал её за плечи (и как только за ночь у него рука не затекала?), и белое меховое одеяло прикрывало их обоих до пояса. Но столь будничную картину супружеских отношений разрушало то, что сзади Кристину обнимал ещё и Хельмут, а пальцы свободной руки Генриха едва соприкасались с его пальцами.

Она оказалась буквально зажата между двумя мужчинами.

И это были последствия их вечернего разговора.

Из-за того, что она проснулась первой, у неё не было никакой возможности встать. Тем временем за окном вовсю разгорался рассвет: весеннее равноденствие ещё не настало, и светало поздно, так что сейчас часов семь пополуночи, не меньше… Комната была окутана уже не ночной мглой, а зыбким полумраком. Надо бы вставать и приступать к повседневным заботам, навестить детей, проследить, чтобы Джеймс и Марек хорошо позавтракали, чтобы Агнессе поменяли пелёнки и отдали её кормилице… К тому же в спальню скоро явится горничная Кэси: она всегда приходила в начале восьмого, если Кристина не предупреждала об ином. И вчера она, конечно, предупредить не могла.

На туалетном столике напротив кровати едва заметно дымилась догоревшая, растёкшаяся воском свечка. По полу была разбросана одежда — чёрная, синяя, фиолетовая, белое нижнее бельё… Раздевались они в беспорядке, помогая друг другу, срывая друг с друга вещи… Но интереснее всего выглядел чей-то бежевый ботинок, оказавшийся на сундуке с мелочами вроде шейных платков, шарфов и перчаток.

Кристина еле-еле пошевелилась и тут же ощутила, что рука Хельмута исчезла с её талии. Услышала скрип кровати и шорох ткани: он перевернулся на спину и дёрнул одеяло — оно явно не было рассчитано на трёх взрослых людей и поэтому сползло с Генриха, отчего проснулся и он.

— Доброе, однако, утро, — усмехнулся Хельмут и резко сел на край кровати, оперившись ступнями в пушистый ковёр, в котором ноги так и тонули. Одежды на нём не было совершенно, и Кристина покраснела, как девчонка: кроме мужа, за тридцать один год жизни полностью обнажённых мужчин она не видела.

Генрих встал вслед за другом, широко улыбаясь. Поднял с пола свои брэ — в отличие от Хельмута, ему, видимо, хотелось как можно скорее одеться. Теперь одеяло целиком досталось Кристине, и она почти стыдливо прикрыла грудь и перевернулась на спину — её каштановые волосы рассыпались по белому льну подушки.

Несмотря на то, что ночью они втроём совершенно себя не сдерживали во многих вещах, сейчас, при свете утреннего солнца, между ними возникла неловкость. Словно нашалившие подростки, они смущались, стараясь не смотреть друг другу в глаза, прикрывая наготу и перекидываясь дежурными, едва ли не светскими фразочками.

Но в конце концов Кристина не выдержала. Она покинула постель и присоединилась к поискам одежды.

— Когда вы целовались, я чувствовала себя лишней, вот честно, — усмехнулась она, накидывая на себя камизу. Обычно Кэси помогала ей с утренними сборами и одеждой, но для её обычного прихода было, видимо, ещё рано, а вызывать её звоном колокольчика Кристина не хотела. Лучше ей не видеть свою госпожу в компании мужа и их теперь уже общего любовника… Лучше никому их не видеть.

— Мы сдерживались лет шестнадцать, — рассмеялся Генрих — в его смехе слышалось искреннее облегчение, ибо воцарившаяся в комнате неловкость тяготила всех.

— Пятнадцать, — поправил Хельмут, возясь с завязками на вороте сиреневой рубашки. — За эти годы я, если честно, кое-что подзабыл, ну, в смысле… С мужчинами-то я, кроме тебя, больше не…

Кристина с трудом сдержала хохот. Она подняла с пола чулок, но второй найти не смогла, поэтому решила пока остаться босой.

— Хотя нет, — вдруг воскликнул Хельмут, всё сильнее приближаясь к Генриху. — Было пару раз в борделях… Мальчики-то тоже продаются, правда, очень редко и дорого, найти было ой как тяжело… Но у меня с ними не получалось. — Он поправил шнуровку на серой рубашке Генриха и отступил назад. — Всё время вспоминал тебя и, если честно, думал, что тогда у нас это была просто…

— Ошибка молодости? — перебил его Генрих, звякнув пряжкой ремня. — К слову, когда целовались вы, я глазам своим не верил, даже после вашего покаяния. Всё ещё не могу привыкнуть к тому, что вы больше не хотите друг друга убить.

— С чего ты взял? — Хельмут коварно ухмыльнулся и сделал такое лицо, будто мечтой всей его жизни было задушить Кристину на месте. Он поднял каким-то чудом оказавшийся на спинке стула, а не на полу фиолетовый камзол, придирчиво его осмотрел и вынул из рукава белоснежный шейный платок — безнадёжно измятый. — Это просто сегодня было неожиданно, а в следующий раз я обязательно попробую исполнить свою давнюю мечту.

Конечно, это была шутка — уж после такого точно о никакой неприязни речи идти не могло.

Кристина помогла Генриху накинуть чёрный, расшитый золотом камзол, а затем повернулась спиной, и муж занялся шнуровкой её серого платья вместо запоздавшей служанки.

Пожалуй, для начала стоило хотя бы умыться, а потом уже одеваться, но воду, мыло, зубной порошок должны принести слуги, которым сейчас в этой комнате делать совершенно нечего. У Кристины, правда, была пара баночек с кремами в шкафчиках туалетного столика, но в тот миг она напрочь о них забыла.

Генрих перекинул копну её спутанных волос со спины и легко коснулся пальцами шеи.

— Интересно, кто это оставил? — задумчиво протянул он.

Кристина бросилась к зеркалу и обнаружила у себя на шее красно-синее, похожее на синяк свидетельство страстного поцелуя со следами укуса.

— Чёрт, — выругалась она. — Хайнц, пожалуйста, подай какой-нибудь платок… Нет, в сундуке… спасибо.

— Наверное, это я. — Довольный Хельмут приблизился к ней, нагло чмокнул в макушку и поправил узел платка, закрывшего след. — Ты так встревожена, неужели твой муж тебе такого прежде не оставлял?

Кристина залилась краской, вновь ощутив себя юной девчонкой. Хельмут и правда позволял себе иное, больше, нежели Генрих: он крутил её и переворачивал, резко задирал её юбки и впивался в её шею и грудь жадными, грубыми поцелуями, словно страдал от жажды долгие годы, а она оказалась живоносным источником свежей воды… Впрочем, сквозь туман страсти, застивший глаза, и окутавший комнату ночной мрак Кристина видела, что с Генрихом Хельмут делал то же самое.

Интересно, а… с Софией? Или в её постели он был другим? София всё-таки была куда более нежным созданием…

— Оставлял, но более осторожно… — нехотя отозвалась Кристина.

Она продолжила внимательно изучать своё отражение; взгляд уже так привычно задержался на небольшом шраме на щеке, полученном в той битве с Джойсом… Кристина бездумно провела пальцами по белой полоске на разрумянившейся коже. Будь она мужчиной, то гордилась бы этим шрамом, не пудрила бы его, выходя в свет, и не разглядывала с тревогой каждое утро. Поначалу она бахвалилась и говорила, что ей всё равно, однако полные сочувствия взгляды служанок, перешёптывания среди дворян, на многое намекающие подарки в виде кремов и мазей заставили её возненавидеть этот шрам всей душой. Другие-то в большинстве своём были спрятаны под одеждой, а этот… Повезло, что хорошо зажил — рана была немного больше, чем оставшаяся от него полоска прямо посреди щеки.

Кристина вздохнула и взяла со столика расчёску: волосы её спутались и лезли в лицо, кое-где образовались небольшие колтуны.

Хельмут вдруг перехватил расчёску — деревянную, с частыми зубцами; ручка же была костяной, с синими цветочными узорами — и начал сам медленно, аккуратно водить по волосам Кристины. Свои золотистые волосы, отросшие до плеч, тоже взлохмаченные, он пока оставил в покое.

Пару раз зубцы цеплялись за колтуны, но Хельмут так бережно их распутывал, что боли она почти не чувствовала.

— Чем сегодня думаешь заняться? — как бы невзначай поинтересовалась Кристина, в зеркале наблюдая, как Генрих вслепую приводит в порядок причёску, укладывая волосы прямо руками и зачёсывая их назад — иначе он их не носил никогда. — Можем на охоту вырваться… А в Динкштадте сейчас ярмарка, можно съездить, он в полутора часах отсюда.

В городке Динкштадт, к востоку от Айсбурга, каждую весну была ярмарка, и Кристина с Генрихом иногда её посещали. В этот раз они хотели взять с собой мальчиков, показать им кукольный театр, фокусы, позволить выбрать игрушки по душе — в общем, развлечь как следует, они это, видит Бог, заслужили. А если Хельмут ещё и Эрнеста туда отвезёт, будет вообще замечательно: помимо возможной свадьбы с Агнессой, он обязательно должен подружиться с Джеймсом, иначе никак, ведь их отцы дружили с детства.

— Да я, пожалуй, поеду домой. — Хельмут как-то помрачнел. Закончив распутывать волосы Кристины, он положил расчёску на туалетный столик и отступил назад. — Засиделся я тут, а меня ждут сестра и младшие дети… И… Ева.

Кристина редко слышала имя новой баронессы Штольц, особенно из уст Хельмута. Он вообще любил забывать о существовании своего дома и своих родственников, но если с сестрой он часто ссорился и мирился, то вторая жена для него будто бы не существовала. Зато о младших детях, близнецах Штефане и Виолетте он рассказывал часто, улыбаясь с любовью и искренностью. Они были слишком малы, чтобы ехать с отцом в Айсбург — родились на пару месяцев позже, чем Агнесса, — и Хельмут, очевидно, очень скучал. Кристина их пока не видела: в рукшеисе прошлого года, когда родились близнецы, она ещё оставалась в постели, приходя в себя после тяжёлых родов. Зато Генрих съездил на имянаречение — снова один — и потом рассказывал, какие это чудесные малыши и как они похожи на своего отца.

После упоминания Евы Штольц Кристина сникла. Полтора года она терзала себя чувством вины, что едва не изменила мужу, а в итоге… В итоге Хельмут с ней (и с Генрихом, да) изменил жене. Это было неправильно во всех отношениях — ну нельзя же супругам брать в постель третьего, нельзя мужчинам ласкать друг друга едва ли не горячее, чем женщину… Нельзя позволять женатому человеку изменять, нельзя быть той, с кем он изменил…

Но уже поздно что-то исправлять. Это случилось, а время назад не вернуть, прошлого не изменить.

Да и не хотела Кристина ничего менять. Им всем было очень хорошо. И она вдруг поняла, что они все трое нуждались в этом давно.

— Но мы же ещё увидимся, — улыбнулся Хельмут несколько натянуто и поправил воротник своего камзола. — Перед отъездом ещё себя в порядок приведу, тогда и попрощаемся…

— И на завтрак приходи, — потребовал — иначе и не скажешь — Генрих и приобнял друга за плечи, нежно целуя его в щёку.

Кристина же поступила более смело: оторвавшись от туалетного столика, она парой шагов преодолела разделяющее их с Хельмутом расстояние и прижалась к его губам — уже без зазрений совести, без чувства вины, не стесняясь присутствия мужа, ибо тот был вовсе не против.

***

Хельмут приехал в Штольц быстро, чуть больше, чем за седмицу: повезло ему и с дорогами, и с тем, что его охрана была не столь большой и никак не замедляла продвижение. К тому же он сумел обойтись без карет и повозок: ехали все верхом, а вещи везли в седельных сумках. Даже трёхлетний Эрнест с радостью взбирался в седло к Хельмуту, да и во время дороги не скучал, с интересом рассматривая белоснежную гриву коня или внимательно изучая извилистый тракт и окружающую его природу: то бескрайние желтоватые поля, то лесочки и рощицы с берёзами и осинами — пока ещё с голыми, напоминающими костлявые пальцы ветвями.

Вскоре перед ними показался Штольц — замок из желтоватого камня, расположенный на невысоком скалистом холме. Под холмом пестрел городок, а стены замка с квадратными приземистыми башнями опоясывали холм в пару рядов; главная же башня с ярко-фиолетовым флагом с золотым львом венчала вершину.

У главных ворот Хельмута ждали сестра и жена — Хельга и Ева. За ними стояли слуги, гвардейцы, а ещё няни, державшие на руках завёрнутых в одеяла близнецов. Но зачем жена вытащила их на холод? Да, новас [новас — март] давно вступил в свои права, но свежую весеннюю прохладу никто не отменял… Хельмут нахмурился, спрыгнул с лошади, поправив плащ, снял с седла Эрнеста — и он тут же бросился к Хельге, хотя Ева вышла чуть вперёд как новая хозяйка этого замка, обязанная встретить вернувшегося из дальнего пути мужа… Но мальчик не обратил на неё никакого внимания, решив для начала поприветствовать тётю. Хельга охотно обняла его, а вот Ева заметно помрачнела.

— Здравствуй, муж мой, — слабо улыбнулась она, обмениваясь с Хельмутом трёхкратным поцелуем в щёки.

Для этого ей пришлось встать на цыпочки — Ева была женщиной невысокой… да и в целом довольно невзрачной. Свои светлые волосы (впрочем, без золотого блеска, как у самого Хельмута) она заплела в косу, обернула её вокруг головы и прикрыла белым вейлом. Поверх скромного голубого платья накинула белый плащ с меховой оторочкой — пожалуй, единственное, что в сегодняшнем образе могло хоть как-то отличить её от простой горожанки. Не то чтобы Хельмут сильно баловал свою жену, часто покупал ей драгоценности и редкие ткани с искусными вышивками, но всё же наряжаться достаточно богато и красиво не запрещал. София никогда не упускала шанса получше одеться, а Хельга — и подавно… Зато из Евы баронесса Штольц пока получалась не очень хорошая. Она выросла в небогатой рыцарской семье и не привыкла выглядеть в соответствии с её новым статусом.

— Как дорога? — без особого интереса спросила она, пропуская Хельмута вперёд, к открытым воротам.

— Хорошо, — кивнул он. — Как ты, как дети?

— Тоже всё хорошо, — отозвалась Ева. — Жаль, что Эрнест не захотел со мной поздороваться… Не то чтобы я пытаюсь заменить ему мать, просто… Неужели я недостаточно ласкова с ним? — Её голос дрогнул, надломился, будто от подступивших слёз, и Хельмут едва сдержался от того, чтобы закатить глаза.

— Нет, он просто… Пообщаетесь за ужином, — отмахнулся он.

Ева старалась быть хорошей мачехой для Эрнеста, правда старалась — Хельмут наблюдал это воочию и отмечал тщание своей жены, увы, безрезультатное. Сын уже прекрасно понимал, что его мама умерла, и не хотел себе никакой другой. К тому же у него была тётя — самая близкая для него женщина, главная воспитательница и учительница. В общем, холодность по отношению к Еве отец и сын разделяли, равно как и любовь к малышам-близнецам: Эрнест часто играл с ними, дарил им собственные игрушки и качал их колыбель. Ему не терпелось дождаться, когда Штефан подрастёт, чтобы вместе учиться фехтованию и стрельбе из лука. Может, тогда и с мачехой ему удастся хоть как-то сблизиться…

Ева оглянулась — Хельга продолжала ворковать с Эрнестом и при этом ухитрялась командовать слугами, чтобы поскорее снимали седельные сумки с вещами и заносили их в замок. И зачем только Хельмут брал вторую жену? В Штольце давно уже была хозяйка, добрая, умная, расторопная, хорошо ладившая со слугами и даже со стражей, её знал и любил весь город и окрестности, она великолепно управлялась с хозяйством замка, деньгам и налогами…

Взгляд Хельмута упал на нянек в серых фартуках и чепцах, и он вспомнил, зачем. Один ребёнок — это всегда ненадёжно и даже опасно; несмотря на то, что Эрнест рос крепким и здоровым, всё равно существовал риск, что барон Штольц мог остаться без наследника… Ещё парочка детей никогда не будет лишней, к тому же Виолетту и Штефана он любил не меньше, чем старшего сына.

Наконец Хельга, передав Эрнеста одной из нянь, догнала брата. Взяла его под руку, прижалась щекой к его плечу… Это было так привычно, так буднично, но если бы это сделала Ева, то Хельмут бы, мягко говоря, удивился. Сейчас она просто шла рядом, глядя под ноги, будто бы кроме неё во внутреннем дворе замка никого не было.

— Не думала, что ты вернёшься так скоро, — призналась Хельга с улыбкой.

— Я хотел свозить Эрнеста на ярмарку в Динкштадт, но передумал, — признался Хельмут.

— Как там леди Кристина?

Задав этот вопрос, сестра тоже сникла — с Кристиной её связывали сложные отношения, колеблющиеся от неприязни до влюблённости, приправленной магией… То, что Хельга поинтересовалась ею сейчас, могло быть навеяно обычным беспокойством за недавно родившую женщину. Своих детей у Хельги тоже не было, отчего она легко сходилась с чужими — что с племянниками, что с младшим братом Софии, бароном Роэлем Даррендорфом, которому недавно стукнуло одиннадцать. И искренне посочувствовать той, что перенесла такие тяжёлые роды, после которых отходила ещё несколько месяцев, она всё-таки могла.

— Неплохо, — отозвался Хельмут, чуть покраснев. Сразу он вспомнил свою последнюю ночь в Айсбурге… Кто бы мог подумать (уж точно не Хельга!), что ему так понравится спать не только с Генрихом — тут уж и правда стоило вспомнить молодость, — но и с его женой… — Приехала из своего драгоценного монастыря, дочь привезла в целости и сохранности, так что всё в порядке.

— Ты, пока катался, мужа мне не нашёл? — Хельга слегка толкнула брата локтем в бок. — Ты же обещал, помнишь?

Хельмут лишь пожал плечами.

— Я уже полгода не пытаюсь, если честно, — отозвался он и, поймав недоуменно-гневный взгляд сестры, добавил: — Ты же сама наверняка поняла, что это бесполезно.

Хельга вздохнула, но тут же кивнула, признав его правоту.

— Видимо, я слишком долго оплакивала Вильхельма… — протянула она после небольшой паузы. — И это стало настолько подозрительным, что даже наша с тобой ложь насчёт моего фальшивого замужества не сработала.

И правда, репутация старой девы за тридцатидвухлетней Хельгой закрепилась прочно, а её недавно открытое (и на самом деле выдуманное самими Штольцами) вдовство ни на кого особого впечатления не произвело. К тому же она больше не была наследницей Штольца и как невеста мало кого интересовала.

— А вы тут как? — перевёл тему Хельмут.

Хельга украдкой взглянула на чуть отставшую Еву и зашептала:

— Если честно, плохо. Я понимаю, что баронесса Штольц теперь она, а я так… — Она закатила глаза. — Но она вечно лезет туда, в чём не разбирается, а учиться не хочет.

— Ты уверена, что это так? Может, ей, наоборот, нужна твоя помощь, просто она боится обратиться к тебе, потому что ты настроена враждебно?

Хельмут не очень-то рвался заступаться за жену, просто он знал, что Хельга иногда бывает чересчур требовательна и не очень справедлива.

Та лишь пожала плечами.

— София была другой, — вздохнула она.

Это правда: София была совсем иной. Она, в отличие от Евы, не очень рвалась управлять Штольцем как хозяйка — ей хватало Даррендорфа, где она была регентшей при брате и с подростковых лет привыкла командовать. Ева по сравнению с ней была не только серой мышкой с невыдающейся внешностью, но и довольно приземлённым человеком без каких-то интересов и мечтаний. София же любила читать, увлекалась музыкой и рукоделием, с радостью встречала дома менестрелей и большую часть свободного времени проводила в библиотеках.

И её Хельмут искренне любил. А София любила его. Вот только детей у них долгое время не было, а когда наконец родился Эрнест — София умерла.

Ева же благополучно подарила мужу близнецов и говорила, что готова родить ещё, если он захочет… Хельмут, может, и хотел бы, но выполнять супружеский долг с этой молодой женщиной, которой ещё не стукнуло двадцати, ему было в тягость. Хельга шутила, мол, чудо, что он Штефана и Виолетту смог зачать — и, видимо, решил заранее сделать сразу двоих, чтобы больше себя не утруждать… А Ева мужа как-то соблазнить и не пыталась. Ей тоже не очень нравилось делить с ним постель — в отличие, опять же, от Софии, которая с радостью отдавалась Хельмуту, часто и искренне.

И не всегда в положенных для этого местах.

Вспоминать первую жену до сих пор было больно, и Хельмут покачал головой — нужно приходить в себя и возвращаться в реальность, в мир забот и хлопот… Такой бессмысленный, серый и скучный мир… Лучше бы он остался в Айсбурге, честное слово! С Генрихом и Кристиной уж точно веселее… Только вот по Хельге он скучал, а она туда не поедет; брать с собой Еву не стал бы сам Хельмут, она же, в свою очередь, не отпустила бы с ним младших детей… Поэтому его возвращение в Штольц стало определённым компромиссом для них троих. Да и сколько можно жить вне родного дома? Хельмут и так слишком часто отсюда отлучался — то на войну, то в гости…

После ужина он сам уложил спать младших детей. Вроде бы отсутствовал дома не так долго, явно меньше, чем обычно, но ему показалось, что близнецы довольно подросли. У обоих вились золотистые волосики, у сына, Штефана, глаза были ещё мутно-сероватые, зато у Виолетты начали обретать отцовский ясно-голубой цвет. Хотя, может, мальчик просто пошёл в сероглазую мать. Спали они в одной кроватке, просторной и широкой, с белоснежным балдахинчиком и особым образом устроенными ножками — чтобы удобнее было качать, если дети проснутся и начнут плакать.

Хельмут вспомнил, как однажды, так же вернувшись домой из дальней поездки, подарил своему сыну кольцо, что носила София, а до этого — мать самого Хельмута, баронесса Джолента. И мысленно отругал себя за то, что ничего не привёз Штефану и Виолетте на этот раз. Ну да ладно, ещё наверстает… Может, в будущие поездки (которые, несмотря на его желание наконец-то осесть дома, наверняка ещё состоятся) они уже поедут с ним — Кристина же не побоялась взять в дальний путь до Нолда восьмимесячную дочь! Близнецам едва минуло шесть месяцев, ещё полгодика — и можно будет показать им мир…

А пока они крепко спали, слушая колыбельную, что пела им няня, и смотрели свои загадочные детские сны.

Ева уже ждала Хельмута в постели — в белой льняной камизе с длинными рукавами, с распущенными волосами, в полумраке, что нарушал лишь слабый свет единственной свечки, она могла показаться несколько привлекательной… Не было видно ни чересчур широких бровей, ни квадратной челюсти, и на мгновение Хельмуту даже привиделось, что перед ним София — её присутствие в его постели до сих пор было привычнее, нежели присутствие Евы.

Может, ему следовало бы взять другую девушку или даже женщину, вдову, которая бы больше подошла ему по возрасту, но… Ева была младшей сестрой сира Георга Хайсена, некогда почившего друга и вассала Хельмута. Тот чувствовал себя его должником — сир Георг вместе с Кристиной ходил подавлять восстание Хенвальда пять лет назад и погиб за несколько минут до того, как мятежник оказался пленён… И когда Хельмут объявил, что хочет жениться вновь, пожилая мать сира Георга, госпожа Хайсен, предложила свою дочь — и барон Штольц не посмел ей отказать.

Не то чтобы он терпеть не мог Еву. Он не чувствовал к ней ничего. Вообще ничего.

Даже сейчас, при исполнении супружеского долга, он уткнулся лицом в подушку и вспоминал свою последнюю ночь в Айсбурге. Сложно было на месте недвижимой, со скукой смотрящей в потолок девушки представлять Кристину или Генриха, но он старался, чтобы выжать из себя хоть что-то.

А через пару минут после того, как они закончили, в дверь постучали. Слава Богу, что Хельмут не снял брэ: ему не пришлось прикрываться перед растерянным, смущённым слугой, который доложил, что у ворот городка под Штольцем стоит незнакомый человек, судя по всему, рыцарь с небольшим отрядом из тридцати-сорока воинов… Флагов и знамён у него нет, сюрко тоже без гербов, в общем, кто это, было совершенно непонятно.

Ругаясь про себя, Хельмут приказал зажечь свет и подать одежду. Мог бы просто набросить халат поверх нижнего белья, а сверху — плащ, но раз неведомого гостя не пустили в город (а ночью в него почти никого не пускали), то придётся срочно скакать к воротам верхом, а для верховой езды брэ и халат не очень подходят… Ева подала ему рубашку, слуга поначалу приготовил камзол, но Хельмут велел достать стёганку: та, что была у него, защищала не хуже кольчуги.

В коридоре ему встретилась встревоженная Хельга, одетая так же, как на ужине — фиолетовое платье из тяжёлого бархата, с кружевом на глубоком вырезе и чёрной отделкой на широких рукавах и подоле. Только кудрявые рыжие волосы её были распущены, на шее не оказалось ожерелья, а на руках — браслетов и колец. Видимо, засиделась допоздна с книгой или вышивкой и только сейчас собралась спать, а тут — странные гости… Ева же осталась в спальне; поначалу она вяло предложила пойти с мужем, но тот велел ей оставаться в постели, на что она не стала возражать.

— Стража с капитаном уже у ворот, ваша светлость, — сообщил пришедший в себя слуга, — только вас и дожидаются.

— Седлайте коней, — кивнул Хельмут.

— Надеюсь, в темницы этого человека ещё не бросили, — буркнула Хельга, на ходу набрасывая на плечи плащ. Конечно, столь поздний визит — это очень подозрительно, но всё-таки пришедший в их дом человек считался гостем, а не разбойником, ибо никакого зла пока, кажется, не совершил.

Они быстро спустились по одной винтовой лестнице, миновали другую, обычную, преодолели несколько коридоров и вышли из башни в ночную тьму. Лошади уже были готовы, также Штольцев поджидал небольшой вооружённый отряд охраны. Хельга прыгнула в седло прямо в платье и совершенно не смутилась того, что подол задрался до колен — она просто прикрыла их плащом. Через город они проскакали быстро, благо, он был небольшим.

Хельмут то и дело ёжился от холода: весна только-только пришла в этот мир, ночью чуть морозило, ветер дул просто бешеный, а на небе собирались тучи, сквозь которые не виднелось ни звёздочки. Видимо, быть дождю и, может быть, даже грозе…

Оторвавшись от бессмысленного созерцания ночного неба, Хельмут стал приглядываться к незнакомцам, стоявшим у ворот. Их предводитель о чём-то спорил с начальником стражи Штольца — спорил тихо, словно боялся разбудить весь замок и город у его подножья. Зато капитан себя не сдерживал.

— Как только его светлость позволит, так и пустим, — громко заявил он. Повисла тишина; по-видимому, во время паузы гость о чём-то негромко спросил капитана, и тот ответил: — Уж не знаю, может, он уже спать изволит…

— Я тут, — подал голос Хельмут, посылая коня вперёд и оставляя Хельгу позади.

Капитан резко развернулся, увидев барона Штольца, поклонился и отступил. Тут же перед ним предстала фигура в тёмном плаще и капюшоне, в свете пары факелов было видно лишь лицо, с левой стороны замотанное окровавленными бинтами… Хельмут вздрогнул при виде этих бинтов и не сразу обратил внимание на топчущихся позади предводителя воинов — все в кольчугах и шлемах, но без оружия. Видимо, капитан вовремя похлопотал и забрал… Ещё дальше стояло несколько уставших коней, они тихо ржали и били копытами.

Ночной гость улыбнулся — его улыбку благодаря факелам тоже можно было разглядеть — и снял капюшон.

Хельмут отпрянул.

Несмотря на бинты и прошедшие годы, он узнал этого человека.

Это был брат покойной шингстенской ведьмы Кассии, барон Адриан Кархаусен.