К утру Хельмуту лучше не стало. Проснулся он с большим трудом, его лихорадило, и дышать было ещё тяжелее. Рана, кажется, не болела, а если и болела, то эту боль перекрывала другая, что то и дело вспыхивала в разных точках его тела. Тупая, ломящая, она грозила довести до судорог…

Его всё-таки вырвало; слава Богу, под рукой Эллины оказалось ведро, и он не испачкал ни постель, ни пол.

Адриан вернулся на рассвете и привёл с собой лекаря — тот, кажется, не спал всю ночь, ибо выглядел крайне уставшим. Хельмут хотел было послать его спать, но лекарь отказался и принялся разрезать вчерашние бинты.

— Что там с шингстенцами? — ожидая, когда лекарь закончит, поинтересовался Хельмут.

Адриан осушил кружку воды, поданную ему Эллиной, и хмыкнул.

— Наши люди весь вечер объезжали окрестности, но ничего не нашли. Судя по всему, они отступили. Регент мёртв, а будет ли что-то делать его жена в одиночку… На самом деле в этой парочке главная именно она, но для неё важен был как раз авторитет герцога Эрлиха, его новый титул и полномочия. Без него она никто, и будет ли ей кто-то подчиняться — большой вопрос.

В тот же час к Эллине зачем-то нагрянула знахарка; видимо, вчерашний гнев Адриана, направленный на неё, её нисколько не испугал. Она проверила рану молодой хозяйки, что-то ласково ей шепнула, а потом пристально взглянула на Хельмута и хлопочущего возле него лекаря — тот резал окровавленные бинты и кидал их прямо на пол, вызывая недовольные вздохи Эллины.

— Рана воспалена, — сказал лекарь, и его обычно такой спокойный и уверенный голос чуть дрогнул. — Боюсь, ваша светлость, мы не успели побороть заразу, и она проникла в вашу кровь.

— И что делать? — встрепенулся Адриан, сжимая жестяную кружку в побелевших пальцах.

— Вы бы к ране заплесневелый хлеб приложили, — вдруг подала голос знахарка — он у неё был скрипучий, хриплый, словно говорила она крайне редко и связки отвыкли от работы. — Плесень может заразу убить, но только в самом начале, так что не знаю, поможет ли сейчас…

— Плесень? — взвился лекарь. Он в сердцах бросил последний кусок бинта на пол и нахмурился. — Ты с ума сошла, женщина? Плесень — эта отрава, она только хуже сделает! Это так ты людей тут лечишь? Как ещё до набега шингстенцев от деревни хоть что-то осталось… — невесело хмыкнул он.

— Эх, вы, — вздохнула знахарка, скрестив руки на груди, — учёный человек, а таких вещей не знаете… Плесень — не отрава, она заразу убивает только так!

— Я думаю, его светлость лучше отвезти обратно в Штольц, — вмешался Адриан в их спор, иначе бы они продолжили пререкаться до вечера.

Лекарь лишь кивнул и потянулся к сумке за новыми бинтами:

— Эллина, дорогая, возьми это снадобье и влей в него кипятка…

Девушка быстро исполнила то, что от неё требовалось — вода в небольшом котелке давно была поставлена на огонь и уже вскипела. Лекарь принял у Эллины чашку с разведённым снадобьем, окунул в неё кусочек льняной тряпицы и приложил к ране. Хельмут охнул, зажмурился… К боли он уже привык, но каждый раз, когда беспокоили именно рану, вздрагивал и сдерживал вопль. И чтобы отвлечься от неё, он начал оглядывать убогую комнатку и наблюдать за тем, чем занимались её обитатели.

Адриан осторожными шагами приблизился к стоявшей у выхода знахарке: она давно закончила обработку раны Эллины, но отчего-то не покидала дом. Может, надеялась, что её помощь ещё потребуется… Было ясно, что Адриана она раздражала сильнее, чем назойливая мошка, и Хельмут, краем глаза поглядывавший на него, решил, что он начнёт кричать на несчастную женщину и вытолкает её за дверь. Но барон Кархаусен вдруг заговорил на удивление спокойно, с наигранной непринуждённостью:

— А ты, стало быть, магией владеешь?

Знахарка взглянула на Адриана со снисходительной усмешкой.

— Нет, — покачала головой она, — не владею, зато лекарским премудростям обучена. А ещё я гадаю и заговоры знаю — этому и без врождённого умения ворожить научиться можно.

На лицо Адриана легла тень сомнения. Он ненавидел магию во всех её проявлениях, в том числе и гадание, подвластное самым обычным людям, родившимся без магического дара. Его сестра, Кассия, умела гадать. Она сама как-то нагадала Хельмуту, что он столкнётся с предательством — в итоге так и произошло…

— Ваша светлость! — позвал его лекарь, не отрываясь от бинтования ноги Хельмута.

Тогда Адриан многозначительно кивнул знахарке — и та мигом покинула дом, словно испугалась. Барон Кархаусен же быстро подошёл к кровати и взглянул на лекаря вопросительно.

— Насчёт возвращения вы правы, — продолжил тот, обворачивая ногу очередным слоем белой ткани. — В замке помочь ему будет легче, чем здесь, — там хотя бы почище. — С некоторым пренебрежением он оглядел нехитрое крестьянское жилище. — Да и, несмотря на ваши предположения об отступлении, опасность ещё наверняка имеется.

Адриан лишь кивнул, поставил кружку на подоконник и завёл руки за спину. Он задумался, прищурил единственный глаз — второй сейчас был перевязан простым чёрным лоскутом, ибо повязка, сшитая Хельгой, оказалась безнадёжно испорчена во время битвы. Сестра, пожалуй, расстроится, что её подарок пришёл в негодность, но всё-таки ей ничего не мешает сшить новую — наверняка только рада будет…

— Я поеду с тобой, — наконец решил Адриан, — разведку местности поручим Шнайлеру — в конце концов, это в большинстве своём его территории, насколько я понимаю.

— Эта деревня принадлежит мне, — возразил Хельмут. — Видимо, шингстенцы уже прошлись по Шнайлеру и добрались до меня… Но, если они отступили, пусть займётся Шнайлер, нужно срочно ему это сообщить.

— Я пошлю гонца, — кивнул Адриан. — А мы с тобой вернёмся в Штольц. К северу шингстенцев быть не должно, так что возьмём человек десять в сопровождение, чтобы добраться быстрее, остальные пусть остаются со Шнайлером.

Обработав рану, лекарь сделал кровопускание, хотя было ясно, что от распространения заразы оно уже вряд ли спасёт. Хельмуту было тяжело шевелить ногой, для лучшего результата лечения ему требовалось её приподнять и держать на весу; под пятку вновь подставили стул, и всё равно нога тряслась от напряжения. Он за всю жизнь повидал немало ран — резаных, колотых, рубленых, оставленных стрелами, мечами, копьями… Но на эту свою рану взглянуть не решился. Хотя, наверное, если она сведёт его в могилу, то взглянуть смерти в глаза всё же стоило.

***

Уже второй отряд добрался до стоянки без трофеев и победного настроения. Воины были изранены, удручены и разозлены до предела; у кого-то оружие было безнадёжно испорчено, а у кого-то и вовсе отсутствовало. Вчера даже привезли два трупа и трёх раненых — это было ожидаемо, и до этого некоторые воины возвращались с набега раненые… Кому-то ногу проткнули вилами, кого-то в лицо резанули кухонным ножом — крестьяне защищались как могли, и раны были лёгкие, уж точно не смертельные.

Но теперь привезли мёртвых, а у одного из раненых до сих пор не остановилась кровь — видимо, скоро он присоединится к погибшим товарищам.

Слишком уж быстро Штольц спохватился… Габриэлла была уверена, что в одиночку Шнайлер не справится, но ему на выручку бросился его сюзерен.

А третий проигравший отряд принёс вести ещё страшнее, чем поражение.

Габриэлла была разозлена и возмущена; она хотела уже надеть доспехи, схватить меч и кинуться в погоню за отрядами Штольца, добраться до его замка и разорить городок у его подножья, но когда к ней подошёл сир Ларк и шепнул те страшные слова…

— Ваше превосходительство… — Ларк нервно сглотнул, наклонился к её уху. — Господин регент… был убит вчера в полдень.

Габриэлла замерла, выронила ножны, которые собиралась прикрепить к поясу… Внутри всё похолодело, словно этот ясный геужесский [геужес — май] день оказался в плену у зимы и мороза. На ней был тёплый чёрный стегач без рукавов, но даже он от этого холода не спас. Взгляд упал вниз, на чахлую зелёную траву и чёрную суховатую землю. Она чувствовала, как на неё с недоумением, страхом, сочувствием взирают десятки глаз, но не могла ничего сказать этим людям, не могла ничего сделать…

Она не любила Вальтера, но была привязана к нему как, пожалуй, к хорошему другу. У них была неплохая семья, последние месяцы они управляли Шингстеном вдвоём, и управляли вполне успешно, поддерживали все решения и начинания друг друга… Вальтер относился к Иржи как к родному: его сыновья давно уже выросли, как регент он жил не в своём замке, а в Краухойзе; внуки его остались в Эрлихе, и поэтому сын Габриэллы стал для него своеобразной отдушиной.

Именно Вальтер окончательно смог убедить союзников дома Карперов в том, что в руки Кристины попал самозванец, а настоящий Марек остался дома: он, мол, лично видел, как Элис подменила своего внука на мальчишку-простолюдина… Он всегда был, как бы неуместно это ни звучало, довольно миролюбив — но лишь в бытовых вопросах, а как воин он сохранял волю, мужество и силу до последних дней… И Вальтер уважал Габриэллу. Как супруги они были равны. Зачем вообще нужна какая-то любовь, которой Габриэлла не знала в жизни, зачем нужна страсть, если достаточно этого?

По её щеке скатилась одинокая слеза.

— Кто… кто его убил? — прохрипела она, не отрывая взгляда от зеленовато-чёрной земли.

Сир Ларк пожал плечами.

— Солдаты говорят, что сам Штольц и убил.

— С ним ещё Кархаусен был! — выкрикнул вдруг кто-то.

Габриэлла встрепенулась, подняла голову, начала озираться в поисках того, кто это сказал. Ей были нужны все подробности, до мелочей. Из неровного строя тут же вытолкнули перепуганного воина в серой стёганке — на ней виднелись коричневатые пятна, видимо, от крови. Плечо воина было криво перевязано белыми полосками ткани, запекшаяся кровь виднелась на виске и щеке… Да уж, потрепало его.

— Я точно не знаю, герцогиня, — залепетал воин, — но герб вроде его… Серая стрела на сюрко выткана. Он, Кархаусен, вдвоём со Штольцем на его превосходительство, упокойте его, боги, налетели… Как ж тут удержаться…

Говорил он сбивчиво, быстро, глотая слоги, но Габриэлла жадно внимала, вслушиваясь в каждое слово, в каждый звук. Холод в груди быстро сменился огненным гневом, сердце бешено застучало, горячая кровь, кажется, в два раза быстрее понеслась по венам, обжигая и распаляя ярость…

— Как они убили его? — Голос стал каким-то визгливым, истеричным, но ей было всё равно.

— Так мы привезли его, герцогиня, — наклонил голову Ларк. — Посмотрите?

Она испугалась. Стыдно было признать, но Габриэлла почувствовала страх, малодушный, горький, раздражающий страх, заставивший её задрожать и напрячься. Она осторожно представила, чем для её мужа обернулся бой сразу с двумя врагами — врагами гораздо моложе и сильнее его, заставшими его и его людей врасплох… Понятное дело, Штольц защищал свои земли, но Кархаусен… Грязный предатель, поднявший руку на сюзерена… Он предал шингстенских богов, но это не значит, что боги о нём забыли. Они проклянут его, если уже не прокляли. И наказание последует самое жестокое.

Вспомнился страшный вечер, когда Габриэлла обнаружила бездыханное тело леди Элис в её покоях. Тогда она ощутила то же самое, что и сейчас, — липкий, мерзкий страх и тошноту; всё её существо отторгало саму мысль о смерти госпожи, как и теперь Габриэлла не желала верить в смерть мужа до последнего. Она знала, что никогда не забудет ни открытых остекленевших глаз Элис, ни пены у рта, ни скрюченных пальцев, ни разодранного воротника платья — видимо, ей стало тяжело дышать после принятия яда… И сейчас Габриэлла боялась увидеть нечто подобное. Боялась в очередной раз убедиться в том, насколько отвратительна смерть.

Она прошла вслед за тремя солдатами к небольшой покосившейся телеге, в которую обычно складывали награбленное в набегах. Но сейчас там лежало прикрытое сине-зелёным плащом тело; на грубой шерсти виднелись следы крови. Дрожащей от волнения рукой Габриэлла несмело приподняла плащ… нервно сглотнула и взмолилась богам, чтобы колени не подкосились…

Рана, довольно широкая, сквозная, была в груди, меч либо Штольца, либо Кархаусена пронзил её насквозь вместе со стёганкой. Будто один держал, а другой бил…

— Он пал в бою? — уточнила Габриэлла, молясь богам, чтобы это была не казнь.

— Вроде так, герцогиня, — послышался над ухом голос того нервного воина. — Только кто именно его убил и каким образом — не помню, уж простите.

— Позовите графа Мэлтона, — тут же приказала она. — Немедленно.

Мальчишка всё ещё оставался в лагере, хотя сегодня же собирался вновь отправиться на поиски Кархаусена… Но теперь Габриэлла подготовила для него другое задание. Точнее, не для него самого, а для его людей. Сам он ей нужен здесь: раз уж Вальтер мёртв, следует выбрать себе ближайшего помощника и соратника, правую руку и цепного пса. Гэвин вспыльчив и импульсивен — чего стоит только та его погоня за Кархаусеном, — но при этом до одури верен, готов смотреть ей в рот и делать всё, что она скажет. Из него можно воспитать достойного преемника, если вдруг с Габриэллой что-то случится (а сейчас она поняла, насколько всё хрупко и зыбко, насколько близка опасность и насколько она была наивна, раз не позаботилась об этом заранее), будет кому позаботиться об Иржи… К тому же Гэвин знает Иржи, и сын вполне легко доверится ему, если потребуется.

Габриэлла наклонилась, на миг прижалась губами ко лбу покойного мужа и закрыла его лицо плащом. Тело следует поскорее отправить домой, и сыновья Вальтера должны будут устроить достойные похороны, но ту часть обряда, что обязана провести вдова, Габриэлла выполнит сегодня же на закате. Сама.

— Сообщите в Эрлих сыновьям герцога, — продолжила отдавать приказы она. — Они должны узнать о смерти как можно скорее, пошлите гонца сейчас же. Пусть они остаются в замке, но будут готовы… — Она сделала паузу, пытаясь подобрать слово, — ко всему. А людей регента возьмёт под командование сир Хегер.

Хегер, вассал Эрлихов, мелькавший где-то неподалёку, вышел из толпы, приблизился к Габриэлле и поклонился, безмолвно благодаря за оказанную честь.

Вскоре к ней привели Гэвина; лицо у него было скорбное, в огромных глазах чернела печаль.

— Ваше превосходительство, мне так жаль… — вздохнул он, но Габриэлла прервала его.

Она положила руку ему на плечо и заговорила спокойно, но твёрдо:

— Граф, передайте своим людям в Шингстене, чтобы они упорнее искали детей Кархаусена. Хорошенько помолитесь Аристе, чтобы ниспослала им удачу на охоте. А если их найдут… — Она замялась — всё-таки ещё до конца не решила, сомневалась, не знала, как примут это её люди… Затем бросила короткий взгляд на покрытое плащом тело мужа с дырой в груди и решилась: — Если найдут — пусть прикончат этих предательских выродков.

Над лагерем воцарилась тишина. Слышно было лишь, как ветер играл среди крон деревьев, шурша листвой. Через несколько мгновений тягучего, как смола, молчания Габриэлле показалось, что до неё донёсся стук бьющихся в унисон сердец её людей. Все молчали и смотрели на неё с плохо скрываемым удивлением, смешанным со страхом… Но она приняла решение. Предательство Кархаусена, его пособничество при убийстве Вальтера не должны остаться безнаказанным.

— Ваше превосходительство… — решился подать голос Гэвин, отступив чуть назад и тем самым сбросив её ладонь со своего плеча. — Обоих?

— Для начала мальчишку, — закатила глаза Габриэлла, — чтобы у него не осталось наследника мужского пола. А если он выкинет что-нибудь ещё, то и девчонку тоже. Но для начала найди их! — повысила голос она. — Боги знают где он их спрятал, поэтому прочеши весь Шингстен, пусть твои люди докладывают тебе о каждом своём шаге, о каждом подозрении, о каждом слухе… А ты докладывай мне.

Гэвин часто закивал и кинулся к своей палатке, за ним пошли его люди, готовые исполнить любой приказ.

— И вот ещё что. — Габриэлла окончательно оторвалась от повозки, поправила свою стёганку, убрала с лица выбившуюся из косы прядь. — Сейчас мы отступим. Раз уж близко земли самого Штольца — пока небезопасно на них находиться. Шнайлера мы потрепали неплохо, кое-кто из наших на западе достал даже до Рэйкера… Мы сожгли их деревни, — воины вокруг неё взревели от радости, — уничтожили амбары с запасами, убили самых непокорных. Скоро они начнут сев, и тогда мы растопчем их посевы и сожжём весь хлеб. Но это будет позже, а пока отступим к границам с Шингстеном, укроемся в горах и лесах, подкопим силы и ударим вновь. Я хочу дойти до Штольца, — сообщила она громко, и все вновь притихли, прислушиваясь. — Я хочу уничтожить город вокруг замка, а если повезёт и боги нам помогут, то и сам замок тоже. Я убью этого сукиного сына Штольца, его сестру и жену отдам вам на потеху, а Кархаусен… Лучше не говорить, что я хочу сделать с Кархаусеном, — оскалилась Габриэлла, — но вы и сами понимаете, что его ждёт. Я заставлю его наблюдать, как будут умирать его дети. А белобрысую голову Штольца я отправлю в Айсбург, в подарок нолдийской шлюхе и её муженьку — пусть он с ней целуется: муж говорил, про Штейнберга и Штольца во время Фарелловской войны разные слухи ходили…

Солдаты загоготали, даже те, кто вернулся из неудачного набега, раненый, униженный и растерянный: шутки про мужеложцев, шлюх и прочие вещи, связанные с половой близостью, всегда веселили мужчин больше всего.

— Но пока нужно подождать, — продолжила Габриэлла уже тише, — подготовиться, — отчеканила она, — чтобы сделать всё в наилучшем виде.

***

Хельмут не мог ехать верхом, что его жутко бесило. Таким беспомощным и слабым он не был никогда, даже во время Фарелловской войны, когда его однажды ранили в голову. Да и тогда он был моложе: двадцать один — это вам не тридцать семь. Он попробовал один раз взобраться в седло и чуть не рухнул наземь, ибо голова тут же закружилась, перед глазами всё поплыло, и лишь то, что он успел вовремя ухватиться за гриву лошади, позволило ему не упасть — иначе это было бы величайшим позором. Правда, потом его стошнило ещё сильнее и болезненнее, чем в доме Эллины.

Однако ехать, сидя в повозке, тоже казалось Хельмуту унизительным. Ему то и дело приходилось откидываться на мешки и сундуки с вещами и провизией, чтобы не упасть, ибо головокружение никуда не делось, озноб постоянно сковывал его, а сердце то начинало колотиться с безумной скоростью, то сбавляло темп настолько, будто собиралось остановиться вовсе. Через день пошла носом кровь, которую едва удалось остановить. Хельмут хватался за стенки повозки, зарабатывая занозы, но они его вовсе не беспокоили — страшнее было бы рухнуть с этой повозки на грязную землю, под колёса и копыта коней.

Почти все ночи, что застали их в пути, им удалось скоротать в придорожных весях, лишь однажды пришлось делать привал в лесу. Хельмут лёг поближе к костру, завернулся в одеяло и плащ; он чувствовал себя дико уставшим, хотя за день не сделал буквально ничего, даже почти не шевелился… Веки неумолимо тяжелели, но уснуть в ту ночь ему так и не удалось то из-за тошноты (блевать было уже нечем, после ранения, кроме воды, в его желудке не было ни крошки), то из-за крови из носа. В какой-то момент он подумал, что из-за его дрожи под ним и его людьми трясётся земля, а жар распространяется от его тела по воздуху и мешает остальным… Хельмут даже мог представить себе этот жар, бледно-оранжевой пеленой укрывающий поляну, на которой они разместились. А потом понял, что ему это просто мерещится в полубреду.

До Штольца они добрались через пять дней, хотя путь от Штольца до той несчастной деревни, граничащей с феодом Шнайлера, занял менее трёх. За это время Хельмуту хуже не стало, но и лучше тоже; лекарю он велел оставаться с людьми, что продолжат зачищать территории, поэтому о ране по мере сил заботился Адриан. Он сам менял повязки и смазывал воспалённые края снадобьем, что вручил ему лекарь, один раз даже осторожно сделал кровопускание… И вообще не отходил от Хельмута ни на шаг.

— Обо мне так родная мать не заботилась, — признавался тот с вымученной усмешкой.

Адриан лишь молча отворачивался, слыша такое, и никак не объяснял свои порывы во что бы то ни было помочь своему новому другу.

Да, поначалу Хельмуту казалось, что хуже не стало, но когда они наконец подъехали к Штольцу, он не смог слезть с повозки. Однако он был до жути рад видеть родной замок, хотя отсутствовал в нём всего-то чуть больше седмицы, а когда во внутренний двор выбежала Хельга, рассмеялся от радости.

И тут же понял, что начал терять рассудок.

— Господи! — воскликнула Хельга, бросаясь к повозке, и её голос довольно сильно ударил по ушам. — Я так и знала, я чувствовала, что случится беда!

Она накинулась на Адриана, который пытался помочь Хельмуту спуститься на землю, и буквально схватила его за грудки — даром, что их разделяло сантиметров двадцать роста.

— Как вы это допустили? — Хельга напирала на опешившего Адриана. — Вы обещали мне позаботиться о нём, и что я вижу?

— Что я мог…

— Сестра, оставь его, — попросил Хельмут тихим и слабым голосом, в очередной раз сжав ноющей ладонью бортик повозки. — Никто, кроме Господа, от боевых ран меня бы не уберёг.

Но Хельга продолжала возмущаться, и лишь появление во внутреннем дворе взволнованной Евы смогло её остановить.

— Муж мой! — раздался высокий, полный слёз и отчаяния голос Евы. Она наверняка не ожидала, что Хельмут вернётся домой в таком состоянии.

Хельга обернулась — и тут же обратила свой гнев на неё.

— Где ты ходишь так долго? — Она скрестила руки на груди и взглянула на Еву настолько уничижительно, что та замерла на ступенях и, словно ощутив холод, поправила на плечах серую шаль. Налетевший с востока ветер взлохматил её волосы, скреплённые на затылке, и она неловким жестом заправила за ухо одну из тонких прядей. — Ещё на рассвете пришло письмо, что твой муж тяжело ранен, ты должна была первой выйти встретить его! — продолжала кричать Хельга — и замолчала лишь тогда, когда тяжёлая ладонь Адриана легла на её плечо.

— Ваша светлость, простите, — сказал он мягко, хотя заметно было и по его лицу, и по блеску в единственном глазе, как он нервничал, — но ваша злость сейчас лишь мешает. Я понимаю, вы волнуетесь за брата — и поверьте, все мы волнуемся.

Хельга замолчала, чуть расслабилась, хоть и продолжала тяжело и громко дышать — казалось, из её ноздрей вот-вот повалит пар. Она и раньше была довольно вспыльчивым человеком, но с появлением в замке Евы и при малейших её оплошностях готова была рвать и метать. Поначалу Хельмута это веселило, но и защищать свою жену он не забывал. Зато сейчас… Ссоры, перепалки и упрёки в тот миг, когда он был едва ли не при смерти, его только возмущали.

— Прекратите немедленно! — Крикнуть Хельмут бы при всём желании не смог, но изо всех сил постарался сделать свой голос сильным и громким. Он приподнялся, опираясь на локоть, и смерил всех собравшихся укоряющим взглядом. Правда, от резкого движения голова закружилась, и облики близких тут же начали превращаться в бесформенное серое нечто — и рыжие кудри Хельги, украшенные бордовым арселе в форме сердца, и чёрная повязка на выколотом глазу Адриана, и скромное золотое ожерелье Евы… Он перестал различать их и вскоре осознал, что не понимает, где кто. Но всё же продолжил: — Если вы не хотите раньше времени свести меня в могилу, то помогите мне добраться до постели в тишине, уж пожалуйста! А потом ссорьтесь сколько угодно, только за закрытыми дверьми. И, желательно, уже после моей смерти.

— Никакой смерти не будет! — всхлипнула Хельга и бросилась к брату, схватила его за локоть, чтобы он опёрся на неё… Но такой хрупкой опоры ему было недостаточно.

— А я просто успокаивала детей, — тихо попыталась оправдаться Ева, несмело спускаясь с каменных крутых ступеней. — Младшие ещё ничего не понимают, но Эрнест как-то услышал, что с его отцом не всё в порядке, и начал плакать…

Что ж, взаимодействие Евы с Эрнестом не могло не радовать. И то, что она вышла сюда, хоть и с опозданием, свидетельствовало, что мальчика она всё же успокоила… Или отдала на попечение нянек.

— Муж мой, как ты? — дрогнувшим голосом спросила Ева, подойдя к повозке. Взгляд со временем прояснился, и он смог увидеть её заплаканные глаза и осунувшиеся щёки, словно всё время, что его не было в Штольце, она не съела ни крошки.

— Если меня наконец отсюда снимут — будет лучше, — хмыкнул Хельмут.

На эту ухмылку ушли последние силы, и он плохо помнил, как его занесли в замок и уложили в постель. Мир смешался в бурлящее нечто, похожее на кипящую воду, море во время шторма или густые грозовые облака. Лишь изредка, сквозь боль, лихорадку и учащённое сердцебиение, Хельмут слышал чьи-то голоса — они били по ушам, по мозгу, по сознанию, словно тупые удары крепкого щита…

— Нужно написать милорду и миледи, — предложила, кажется, Ева. Она запыхалась, будто сама несла мужа на руках. — Стоит их предупредить, может, они смогут доехать побыстрее…

— Нет нужды, — буркнула Хельга. — Они и так приедут, к чему их торопить?

— Но вдруг… — Ева не договорила, и повисла тишина.

Хельмут понял, что она имела в виду. Его самочувствие оставляло желать лучшего. Потом замковый лекарь Штольца осмотрел его рану, оценил состояние и сказал, что здесь уже мало что можно исправить: зараза проникла в кровь. Промывать рану и давать какие-то снадобья бесполезно, делать кровопускание в целом тоже; помогло бы только вылить из Хельмута всю кровь дочиста и залить новую, но такое не сможет провернуть даже самый опытный маг.

— Деревенская знахарка говорила, что плесень можно к ране приложить… — несмело вспомнил Адриан, его голос звучал откуда-то издалека; видимо, он стоял у дверей комнаты и не решался пройти вглубь.

— Если это и действует, то уже поздно, — в который раз повторил лекарь слово «поздно».

Хельмут всё это слышал, но не шевелился и не подавал виду, что слышит. В мягкой постели лежать было куда удобнее, чем на жёсткой крестьянской кровати или убогой подстилке в повозке. Даже боль немного сошла на нет, и переживать озноб было уже не столь мерзко: стоило закутаться в тёплое одеяло, как он постепенно проходил. В дороге у Хельмута адски болела голова, но сейчас лекарь, хоть и убеждённый в том, что снадобья бессильны, залил в него чашку обезболивающего питья, и оно подействовало почти моментально. Однако слабость и сонливость ударили с новой силой, и в итоге Хельмут уже не мог держаться: он закрыл тяжёлые веки и впал в гнетущее, чёрное забытье.