— Марек, как ты? — Кристина натянула поводья, и её лошадь неспешно пошла шагом возле высокой кареты.

В ней ехал Марек с нянями и парой служанок. Обычно во время путешествий именно в этой карете ездили дети, но в этот раз юный Карпер был один: Кристина с трудом, но всё же оставила Агнессу и Джеймса в Айсбурге. И если с сыном она расставалась уже во второй или третий раз, то дочь оторвала от себя впервые и теперь очень переживала. Конечно, об Агнессе было кому позаботиться, но всё же… У Кристины даже появилась мысль отправить дочку с Натали на север, в монастырь, но потом она поняла, что бедной девушке сейчас попросту не до этого: ей бы с собственным ребёнком справиться в одиночку, в таком-то состоянии, что уж говорить о чужом…

Марек посмотрел на Кристину с удивлением. Не то чтобы раньше она редко интересовалась его настроением и делами, но всё же каждый раз он делал такой взгляд, будто не ожидал, что женщина, убившая его мать, вообще снизойдёт до него и станет с ним разговаривать.

— Всё хорошо, миледи, — отозвался он тихо.

— Тебя не укачивает? — поинтересовалась Кристина, откидывая плащ с плеч на спину — день выдался тёплым, а на ней и без того была льняная рубашка и стёганая жилетка.

— Нет, всё в порядке. — Марек даже слабо улыбнулся. — Хотя по Джеймсу я соскучился… То он уезжал с вами, теперь я. Толком и не поиграли вместе.

Кристину тронули эти детские откровения. Марек нечасто решался на длинные реплики в разговорах с ней, ещё реже он признавался в своих чувствах. Стало любопытно, что он на самом деле испытывает к Кристине и Генриху, кем их считает, но спрашивать об этом, конечно же, она не стала.

— Правда, мне кажется, он за что-то обиделся на меня, — вдруг сник Марек и опустил взгляд. — Когда мы прощались, он почти ничего не сказал, не стал меня обнимать…

— Ты же знаешь, он общается с людьми не так, как… другие, — сказала Кристина. Она-то уже привыкла к небольшим странностям в поведении и характере сына, но Марек, познакомившийся с Джеймсом относительно недавно, хоть и принял эти странности, своим детским умом не мог их понять. — Ему это даётся нелегко. Ты должен прощать ему вещи, которые кажутся тебе оплошностями, и поддерживать его.

— Хорошо, миледи. — Марек нервно поправил воротник своего чёрно-зелёного детского камзола.

Кристина тяжело вздохнула, жалея, что разговор зашёл в тупик. Она ожидала от мальчика ещё каких-то слов, но он коротко ответил и вновь замкнулся в себе. Наверное, нужно отстать от него и вернуться в голову их кортежа, к Генриху. Но тут же Кристина почувствовала на себе взгляд мужа: он, ехавший верхом впереди, обернулся и одобрительно улыбнулся ей — явно слышал её разговор с Мареком… И ей наконец-то пришло в голову, как продолжить беседу.

— Ты прости, что мы оторвали тебя от друга. — Мальчик вздрогнул, когда услышал это, и поднял на Кристину удивлённые глазки. — Но на войне ему, конечно, не место… И тебе тоже! — спохватилась она. — Ты ещё слишком мал, чтобы лицезреть все эти ужасы, но… Я сделаю всё, чтобы тебя уберечь от них, — пообещала Кристина, и Марек вновь едва заметно улыбнулся. — Но, если мы встретимся с шингстенцами лицом к лицу, они должны увидеть, что ты — это ты, настоящий, живой наследник и внук леди Элис.

— Как они вообще могли? — вдруг воскликнул Марек возмущённо. Он сжал руки в кулачки и нахмурился — это было довольно трогательно, но Кристина постаралась сохранить серьёзное выражение лица. — Как они посмели выставить вместо меня какого-то постороннего мальчишку? Это измена, ведь так?

Кристина кивнула, подсознательно удивившись его решимости.

— Я не прощу им этого, — продолжал Марек, глядя куда-то вперёд: перед ним, кажется, сидела его няня, но смотрел он явно не на неё. — Когда я вернусь в Шингстен, я… я… — Он замялся, видимо, осознав, что в Шингстен может и не вернуться. Впрочем, Кристина не собиралась держать его в заложниках всю жизнь. — Они все пожалеют! — закончил Марек и откинулся на спинку сиденья кареты, скрестив руки на груди.

— О, я не сомневаюсь, — всё-таки не сдержала улыбки Кристина. — Ты вырастешь грозным воином, Марек. И прекрасным правителем.

— Миледи, срочное письмо из Штольца! — вдруг позвал её один из сопровождавших кортеж стражников.

Кристина кивнула мальчику и взмахнула поводьями, посылая лошадь вперёд, в самое начало кортежа. Генрих сделал жест, приказывая остановиться, и за ним по цепочке раздалось несколько громких команд. Видимо, послание было и правда очень срочным, и читать его на ходу не следовало.

Кристина подскакала к мужу — возле него остановился запыхавшийся всадник в фиолетовом сюрко с золотым львом. Белая лошадь его была неспокойна, и всадник не особо пытался её утихомирить: ему ещё ехать обратно, везти ответ…

Генрих принял свёрнутый пергамент, сломал печать и развернул. Кристина хотела подъехать поближе, но муж держал письмо так, что она всё равно бы ничего не разглядела.

Лицо Генриха напряглось, морщины в уголках глаз стали глубже. Он поджал губы и, не глядя, передал письмо Кристине.

Но она не успела прочитать ни слова — Генрих заговорил, голос его оказался ниже обычного, словно треснул:

— Хельмут ездил разбираться с шингстенскими набегами… Его ранили, судя по всем признакам, заражение крови.

Кристина вздрогнула и похолодела. Колючий, как мороз, страх закрался в душу, сжал горло, мешая дышать, и, когда она поднесла письмо к глазам, будто была близорукой, буквы тут же слились в чёрное мутное пятно.

Гонец ждал, весь кортеж, вся стража, слуги и солдаты ждали, и Кристине пришлось взять себя в руки. Она часто-часто заморгала и наконец смогла сосредоточиться на письме. Писала Ева, молодая жена Хельмута, почерк у неё был нетвёрдый, мелкий, неразборчивый, она поставила несколько клякс, однако страшные слова уверенными, точными ударами врезались в мозг, словно раскалённые иглы.

— Нужно ехать быстрее, — решила Кристина и невольно, неосознанно смяла письмо в кулаке.

Гонец взглянул на неё с удивлением, а Генрих лишь сочувствующе покачал головой. Впрочем, она сама знала, как ему сейчас нелегко — помимо жены, у него не было человека дороже, чем Хельмут, а теперь… Судя по письму Евы, ему плохо, очень плохо. Заражение крови — это не шутки.

— Сколько ещё до Штольца? — бросила Кристина куда-то в пустоту, не обращаясь, собственно, ни к кому.

День клонился к вечеру, скоро им нужно будет останавливаться на ночлег: несколько минут назад ускакавшие вперёд дозорные вернулись и сообщили, что вблизи их ждёт довольно большой придорожный трактир с конюшней и баней. Но если скакать всю ночь… Возможно ли добраться до Штольца хотя бы к рассвету?

— Завтра на закате мы там будем, — кивнул Генрих, не раз и не два за всю жизнь проезжавший от Айсбурга до Штольца и обратно.

— Слишком долго, — в отчаянии покачала головой Кристина. — Баронесса просит поторопиться, и я поеду вперёд. Догоняйте.

— Ты одна? — невесело усмехнулся Генрих. — Я поеду с тобой. Если вдруг… — Он осёкся и покачал головой, не в силах закончить, но Кристина всё поняла.

Если вдруг Хельмуту осталось недолго, Генрих должен быть рядом. Кто, если не он?

— Всё будет хорошо. — Кристина вытянула руку и коснулась ладонью плеча мужа, легонько погладив пальцами грубоватую шерсть его дорожного чёрного камзола. — Два года назад он тоже чуть не умер, когда был ранен во время штурма Эори. Но выкарабкался, выжил… — Ей хотелось пошутить, что даже чуть не затащил её в свою постель, но она сдержалась — об этом никто, кроме Генриха, знать не должен. — И в этот раз справится. Ради нас с тобой. Поехали.

— Поезжайте за нами с той же скоростью, что ехали, останавливайтесь в том трактире, а утром догоните, — негромко, но уверенно и твёрдо приказал Генрих начальнику гарнизона.

Кристина же кивнула гонцу, уже наверняка догадавшемуся, что ответного письма не будет, и пришпорила коня. Генрих пустился вслед за ней, и приученная подчиняться без слов и особых команд ближайшая стража тоже перевела коней на галоп.

***

— Папа, ты заболел? — жалостливо протянул Эрнест, несмело подходя к кровати.

Хельмут улыбнулся и кое-как привстал, опираясь на локоть. Протянул трясущуюся руку и погладил напуганного мальчика по волосам.

— Немного, — кивнул он. — Ну да ничего, не переживай, родной. Всё будет хорошо.

Эрнест тоже попытался улыбнуться, но Хельмут по глазам видел — в то, что всё будет хорошо, он не верил. Он и так уже потерял мать, с мачехой не ладил и, видимо, не особо привык верить в лучшее, хотя ему было всего три года. Оставалось надеяться, что Хельга сможет о нём позаботиться — доселе у неё это прекрасно получалось.

Младшие дети, Виолетта и Штефан, тем временем сидели на ковре у кровати: Ева оставила их ненадолго поиграть, пока сама вымачивала тряпицу в ледяной воде. Конечно, восьмимесячные близнецы, в отличие от старшего брата, не понимали, что происходит с их отцом: они спокойно играли в деревянные погремушки, ползали туда-сюда, изучая узоры ковра… Хельмуту очень хотелось взять их на руки, но зараза, гуляющая по крови, лишила его сил настолько, что даже младенца восьми месяцев держать было тяжело. Ева помогла ему, посадив близнецов на мягкую постель рядом с ним. Однако даже столь краткому общению дети были рады: Виолетта громко рассмеялась, оказавшись в объятиях отца, и принялась дёргать его за прядь волос; Штефан же сначала хмурился и капризничал, но, увидев Хельмута, тоже обрадовался и что-то довольно залепетал.

Как только стемнело, Ева унесла младших в детскую, а Эрнеста увела за руку няня — мальчик до последнего не отводил взгляда от Хельмута, а тот до последнего делал вид, что чувствует себя превосходно и что сидеть в постели, опираясь на локоть, ему вовсе не тяжело.

Но как только дети покинули комнату, он рухнул на подушку и натянул одеяло до груди.

— Я написала милорду и миледи, — сказала Ева, прикладывая вымоченную в ледяной воде тряпицу к горящему лбу Хельмута. — Твоя сестра была против, уж не знаю, почему… — Она пожала плечами, наклоняясь ближе, и принялась стирать с кожи испарину. — Объяснила, что не видит смысла просить их поторопиться, но… Я думаю, они нужны тебе сейчас.

— Ты всё правильно сделала, — слабо протянул Хельмут. На улыбку сил не было, но он всё же попытался улыбнуться Еве. Умница она всё-таки, что ни говори… А о том, что Хельмут несправедливо ею пренебрегал, жалеть уже, кажется, поздно. Ещё не хватало предсмертных угрызений совести… — Моя сестра просто недолюбливает леди Кристину и не особо хочет её видеть в нашем доме.

— Ой… — смутилась Ева.

— Ничего, теперь уже никого не волнует, чего она хочет, — нахмурился Хельмут, сцепил пальцы в замок и зябко поёжился.

Озноб не прекращал терзать его. Сменяющийся ощущением дикого жара, он бил и мучил, не оставляя в покое ни на миг. С каждым часом Хельмута лихорадило всё сильнее, и он не знал, как переживёт грядущую ночь. В его покоях зажгли очаг, отчего сделалось душно, а ему и так было тяжело дышать… Но если открыть окно, то всё будет зря и от озноба он точно не спасётся.

— Ева… — Хельмут постарался сделать голос твёрдым и решительным. Он нехотя вынул руку из-под одеяла, поймал ладонь жены и сжал. — Теперь здесь хозяйка ты. Я люблю свою сестру несмотря ни на что, но ты не позволяй ей помыкать тобой. Прошу вас, не ссорьтесь, управляйте Штольцем вместе, пока Эрнест, — он выделил голосом имя своего старшего сына, — не подрастёт. Нельзя допустить, чтобы у него не было детства. Обращайтесь за помощью к Адриану, к лорду Штейнбергу, к леди Кристине, ты можешь обращаться к своей семье — Хайсены всегда были мне хорошими друзьями и верными вассалами…

— Хельмут, ну что ты? — Ева невесело усмехнулась, погладив тряпицей его лоб. — Прекрати это. Уверена, к утру ты поправишься.

Хельмут так не думал, но он не стал её разубеждать. Он уже чувствовал вокруг себя гнилое дыхание смерти и неумолимо падал в её неласковые объятия. Множество ран выпало на его долю, но эта, видимо, окажется последней. Раньше ему везло: кровь вовремя останавливали, раны обеззараживали и перевязывали, его ставили на ноги и приводили в себя в волшебно короткие сроки… Но не всегда судьба обязана стоять к нему лицом и ласково улыбаться.

И Хельмут уже смирился с этим. Разумеется, умирать не хотелось, у него трое маленьких детей и сестра, он только-только начал привязываться к Еве и сделал новый и очень важный шаг в отношениях с Генрихом и Кристиной… Точнее, в случае с Генрихом они просто вернули былое, то, что недолго связывало их шестнадцать лет назад, когда они были моложе… Но и это возвращение, и долгожданное сближение с Кристиной привнесли в его скучную, серую жизнь хоть какие-то краски.

Было жалко и больно это терять.

Но волю к жизни Хельмут потерял раньше и теперь, не видя смысла бороться и прекрасно осознавая итоги заражения крови, просто смиренно ждал исхода.

— Ева… — позвал он шёпотом.

Поздно было пытаться что-то исправить с ней, но хоть напоследок…

Она взглянула на него вопросительно, ещё ниже наклонилась, а он, отпустив её руку, нежно провёл пальцами по её щеке. И закрыл глаза, с большим трудом приподнимаясь и осторожно касаясь её губ своими. Это был их второй или третий поцелуй, но Хельмут постарался вложить в него столько любви (не сильной, не страстной, а сдержанной и семейной, навеянной скорее привычкой, нежели влечением и вожделением), сколько мог.

Ева была крайне изумлена его поступком, а потому, когда он отстранился и устало откинулся на подушку, лишь глухо проговорила:

— Попробуй уснуть. Я посижу с тобой ночью.

Она отошла к стене, где её ждало глубокое старое кресло, обитое бордовым бархатом, и опустилась в него.

Ночь окутала комнату быстро; закатные лучи погасли, уступая место мраку. В комнате не горели свечи, свет звёзд и луны тоже сюда не проникал, и эта тьма вдруг оказалась осязаемой… И она согрела Хельмута. Со временем его перестал колотить озноб, но и жар стал не таким смертельно огненным. Боль улеглась. За последние часы она почти не давала о себе знать, но, возвращаясь, била не хуже остро наточенного меча. А тут… совсем исчезла.

В общем, Хельмут вдруг почувствовал себя так, будто, как сказал лекарь, из него вылили всю заражённую кровь и влили новую, свежую, чистую…

И тьма, воцарившаяся в комнате, вдруг оказалась разрезана ярким розоватым лучом. Хельмут встрепенулся, взглянул на Еву, но она крепко спала и ничего не замечала. И даже пронзительный, ослепляющий свет её не разбудил…

Наверное, это сон.

Хельмут с необычайной лёгкостью приподнялся и сел в постели, вглядываясь в этот луч — в нём из ниоткуда возникла чья-то фигура, судя по всему, женская. Постепенно он смог рассмотреть детали: распущенные рыжие волосы с вплетёнными в них цветами, тонкая талия, тёмно-розовое платье и зелёные рукава… Пришедшая к нему женщина плавно ступала по каменному полу, но звуков шагов Хельмут не слышал.

В конце концов он увидел нежную, ласковую улыбку и зелёные глаза, в которых читалась безграничная любовь и лёгкий, игривый упрёк.

— Как поздно ты пришёл, — пропела София, подходя к его кровати.

Хельмут зарыдал и обнял её, прижимаясь головой к её груди. Три долгих года он не слышал её голоса, три долгих года он не мог коснуться её, взглянуть на неё… Три долгих года она была мертва, но теперь, в час его внезапного чудесного исцеления, ожила. Значит, они будут вместе навсегда, как клялись друг другу перед лицом Бога и искренне желали в сердцах.

София гладила его по волосам, а он обхватил руками её стан и попытался остановить поток слёз, чтобы не испортить ими её прекрасное шёлковое платье… Лишь тогда, коснувшись гладкой ткани, он понял: это то платье, в котором её хоронили. И цветы в волосы ей тоже вплели, провожая в последний путь. Но Хельмут прогнал эту мысль из головы. Он был так счастлив в тот миг, как не был никогда, и нечего вспоминать то, что причиняло ему невообразимую боль, гораздо худшую, чем от заражённой стрелы.

— Я так устала ждать, — вновь раздался над головой дивный голос Софии.

В ответ он обнял её ещё крепче и почувствовал, как растворяется в ней, сливается с тем розоватым ярким лучом, что пробил ночную мглу и проник в его комнату, вернув ему его любовь.

— Прости меня, голубка… — шепнул Хельмут.

***

Генриху и Кристине и правда пришлось скакать всю ночь — благо, они прихватили факелы. Тьма и прохлада стали им спутниками в той дороге, а ещё — липкий страх, удушающая тревога, болезненное отчаяние… Но как трепещущие огни факелов несмело, робко прорезали ночной мрак, так и чёрную пелену их тяжёлых предчувствий пробивал луч надежды.

Они благополучно проехали тот богатый трактир, где собирались остановиться на ночь. Впрочем, их сопровождение там и заночует. Главное, чтобы о Мареке в отсутствие Кристины должным образом позаботились, чтобы никто его не обидел, не упрекнул в том, что по вине его народа барон Хельмут Штольц теперь при смерти… Иначе их хрупкое обоюдное доверие рухнет, как песочный замок.

От трактира дорога вела вниз по склону небольшого холма: там, в низине, располагалась довольно обширная деревня, в некоторых домиках которой ещё горел свет, видимо, женщины при лучинах занимались рукоделием… Генрих даже осторожно предложил Кристине заночевать в этой деревне, но она отказалась, да и сам он между сном и желанием поскорее попасть к раненому другу охотнее выбрал бы второе.

Они проскакали мимо деревни, и дорога снова пошла в гору, небольшим хвойным леском, где обычно охотились Штольцы и их гости и вассалы. Сейчас в лесу было тихо, лишь вдалеке кричала ночная сова да лёгкий ветерок шевелил тяжёлые еловые ветви. Однако Кристину всё равно пробрала жуть, вползшая в нутро колючим холодом. Она натянула поводья, заставив коня идти шагом, и зябко повела плечами, поправила плащ… Однако это не помогло.

— Что случилось? — встревоженно спросил Генрих, резко останавливая своего коня рядом — тот, разгорячённый долгим галопом, заржал, но нехотя послушался.

— Не знаю, как-то… как будто тут русалки на каждом дереве, — усмехнулась Кристина собственной трусости и даже огляделась: конечно, ветви хвойных деревьев были пусты. Может, где-то вверху или в более глубокой чаще на них восседают совы, готовые к охоте, но здесь, у проезжей дороги…

— Ты слишком волнуешься. — Генрих подъехал к ней ближе, протянул руку, нежно коснулся её щеки. Кристина улыбнулась и в ответ погладила его холодные пальцы. — Поехали, — кивнул муж. — Чем быстрее мы доедем, тем спокойнее тебе будет.

Что ж, с этим нельзя было не согласиться.

Со временем лес начал редеть, а ночной мрак — рассеиваться. На востоке заалела полоса горизонта, мелкие звёзды, дрожа, гасли. В конце концов деревья перестали скрывать от взоров небольшой скалистый холм и желтоватый замок — и опоясывающие холм стены, и башни, и ров… Штольц, в отличие от его нынешнего хозяина, нельзя было назвать красивым, но штурмовать его явно было бы нелегко. Даже, казалось бы, уязвимость любого замка — небольшой городок у подножия был обнесён крепкой стеной, на которой ещё дежурила ночная стража.

Несмотря на ранний час, Генриха и Кристину пропустили в главные городские ворота без вопросов. Город только-только начал просыпаться: где-то во дворах кричали петухи, вдоль улицы прошла крестьянка с ведром молока, в воздухе витал приятный запах свежего хлеба. А замок неумолимо приближался, и чем ближе он оказывался, чем ярче его озаряли утренние лучи, тем тревожнее было на душе Кристины. Рассветный холодок, окутавший мир и осевший на свежую траву росой, не шёл ни в какое сравнение со студёным ужасом, что рос и рос в её душе.

Наверное, даже Генрих не смог бы избавить её от этого ужаса — ни словами, ни прикосновениями, ни объятиями. Муж не владел магией, но раньше у него много раз получалось с помощью какой-то необъяснимой, таинственной силы избавлять Кристину и от отчаяния, и от боли, и от тоски… Но сейчас… Пожалуй, только вид живого (хотя бы просто живого, уж необязательно здорового) Хельмута смог бы излечить их обоих.

И вот перед ними открылись ворота внутренней стены — последней стены, что защищала основные постройки замка.

У входа в главную башню их ждала баронесса Ева. Кристина запомнила её невысокой, хрупкой, похожей на серый призрак, но сегодня… Её лицо раскраснелось от слёз, распущенные светлые волосы, спутанные, будто с утра она их так и не расчесала, чуть развевались на лёгком ветру. И чёрное платье из блестящего шёлка и кружева… Какое горе бы ни постигло её, оно сделало Еву живее и ярче. Даже серые глаза её были не столь тусклыми, ибо в них сияло нечто… Нечто, что заставило холод в душе Кристины усилиться во сто крат.

Она едва не рухнула с лошади, подбежала к Еве и, забыв про вежливость, этикет и реверансы, схватила её за руки — холодные и дрожащие, словно на морозе. Молодая баронесса отвернулась и шмыгнула носом, глаза её наполнились слезами, и она до крови закусила нижнюю губу, стараясь держать себя в руках.

Услышав, как Генрих подходит ближе, стуча по брусчатке двора коваными сапогами, Кристина чуть успокоилась. Всё-таки когда он рядом, ей не так страшно… Однако она чувствовала, что страшно ему. Вид облачённой в чёрное Евы, которая была сама не своя, его тоже встревожил, в этом можно не сомневаться.

— Он… — выдохнула баронесса одно слово и откашлялась, словно нечто засевшее в горле мешало ей говорить.

Кристина смотрела на неё выжидательно. Ноги, налившись тяжестью, словно примёрзли к земле, но в следующее мгновение она поняла, что падает. Если бы Генрих не приобнял её за плечи…

— Он умер ночью, — выдохнула Ева и, резко выдернув руки из ладоней Кристины, закрыла ими лицо.

Кристина опрометью бросилась в замок.

Холод, несколько часов терзавший её грудь изнутри, наконец-то сковал сердце ледяной прочной коркой. Оно будто перестало биться после слов, сказанных Евой, ибо не было смысла в биении её сердца, если рядом не бьётся сердце Хельмута. Тёмные коридоры Штольца, в которые ещё не заползли рассветные лучи, были плохо ей знакомы — раньше в этом замке она бывала редко. Перед глазами возникла кровавая пелена, словно Кристину тяжело ранили и кровь застилала глаза. И она не понимала, каким чудом добралась до спальни Хельмута… Лишь потом она вспомнила, что это Генрих её довёл — он-то в Штольце гостил часто и прекрасно знал, как идти от ворот к комнате.

И не сразу она поняла, как сильно муж сжимал её ладонь, пока они шли, то и дело срываясь на бег. Его ногти больно впивались в её кожу, но Кристина и глазом не моргнула — видит Бог, это не самая страшная боль, что она переживала в жизни. Коса, которую она уже сутки не расчёсывала и не переплетала, хлестала по спине; ноющие после долгого пребывания в седле ноги то и дело подкашивались и становились будто ватными… Если бы не Генрих, она бы точно упала. Но Кристина знала: ради него она должна держаться. Ему сейчас во сто крат хуже, чем ей, — он знал Хельмута дольше, чем она жила на свете.

Её оглушала царящая в замке тишина, но вот две створки дубовых дверей протяжно, тоскливо скрипнули, вот до ушей Кристины донёсся чей-то сиплый шёпот, а затем — надрывный детский плач… Звуки окутанного горем замка ударили, накрыли, грозили сбить с ног, оглушить и задушить… Со временем взгляд прояснился, и Кристина увидела на входе в спальню баронессу Хельгу Штольц — в чёрном платье с глухим воротником и широкими рукавами, с чёрным арселе в форме сердца поверх распущенных в знак траура вьющихся волос. Рядом с ней стоял незнакомый рыжеволосый мужчина с чёрной повязкой на левом глазу. Они о чём-то спорили, и Хельга, явно сорвавшая голос в рыданиях и неспособная говорить громко, шептала и сипела… но оба замолчали, когда в комнату вошли Кристина и Генрих.

Ни кивнув Хельге и незнакомцу, ни поздоровавшись, ни поклонившись, Кристина бросилась к кровати. Генрих размеренными, медленными, слабыми шагами прошёл за ней — руки им пришлось расцепить.

На негнущихся ногах она подошла к большой двухместной кровати посреди комнаты. Балдахин с неё убрали, да и вообще вся постель куда-то исчезла, осталась лишь, по-видимому, перина и поверх неё — белоснежная простыня с кружевом. А на простыне…

Хельмут как будто спал. Впрочем, смерть часто бывала похожей на сон, особенно если человек умер от старости или болезни. Зато в битвах… Там смерть всегда являла своё истинное лицо: раскрытые в ужасе, ослепшие глаза, бледная, окровавленная кожа, вываленный язык… Хельмут был ранен в битве, но всё же смог продержаться несколько дней, добрался до постели и уснул в ней. Интересно, если те старинные легенды о небесном чертоге для павших воинов правдивы, примут ли его туда? Или стражам врат этого чертога нужна лишь мгновенная смерть в бою, а погружение в вечный сон в тёплой постели — уже не то?

Кристина горько усмехнулась, хотя со стороны это, наверное, было похоже на гримасу боли.

Слёз в глазах почему-то не было. Наверное, потому что Хельмут не был похож на мертвеца. Всё те же золотистые волосы, чуть волнистые, блестящие, гладкие… Даже сейчас он, казалось, улыбался насмешливо — едва заметно, но так до боли знакомо… Ладони сложены на животе, и на указательном пальце правой руки сияет золотой перстень с аметистом. Простая белая рубашка с серыми и розоватыми пятнами — видимо, его ещё не успели омыть и переодеть для похорон. Нижняя часть тела прикрыта одеялом, причём несколько небрежно, будто он сам лёг и накрылся, собираясь спать.

В общем, всё выглядело так, словно Хельмут сейчас откроет свои ясные голубые глаза, улыбнётся ещё шире, откинет одеяло, поправит воротник рубашки… Кристина затаила дыхание, ожидая, но этого, конечно, не произошло. Он продолжал неподвижно лежать, и грудь его не поднималась и не опускалась в такт дыханию. Лицо замерло, словно ледяная маска, и всё время, что Кристина и Генрих смотрели на него, на нём не дрогнул ни один мускул.

Сложно было поверить, что он мёртв, но вид его холодного, застывшего, недвижного тела убивал на корню всю слабую надежду, которая не покидала их душ даже после страшных слов Евы.

Кристина с трудом оторвала взгляд от мёртвого Хельмута и обернулась. Генрих стоял чуть позади и смотрел на тело немигающими глазами. Ладони его были сжаты в кулаки, челюсти плотно стиснуты; одна прядь запылившихся в дороге волос выбилась из столь тщательно уложенной причёски и упала на лоб. А по бледной, без единой кровинки щеке вдруг быстро, с редкими, мгновенными запинками прокатилась одна слеза.

Сердце Кристины пропустило удар. Ноги окончательно перестали держать её, она рухнула на колени перед телом Хельмута, как будто кто-то толкнул её в спину, и дрожащей рукой коснулась его лба — она не ожидала, что он окажется столь холодным, как обледенелый камень…

Сожаление, вина, боль, горечь разъедали её душу, и она не поняла, как сама не умерла в тот миг.