Все вещи Кристины остались в обозе, который добрался до Штольца лишь к закату. Просить одежду ни у одной из баронесс ей не хотелось, к тому же обе женщины были выше Кристины, а Хельга — ещё и намного полнее, так что их платья ей бы точно не подошли.

И Кристине пришлось до вечера проходить в дорожной одежде. Лишь сапоги удалось заменить на домашние туфли, которые были у неё с собой в седельной сумке вместе с запасными чулками и плащом. Подобные бытовые вопросы чуть отвлекали её, притупляли горе, но как только она вспоминала о том, что случилось, боль накатывала на неё с новой силой, раздирала на части грудь, сбивала с ног… Генрих всё время был рядом, но они ни слова не сказали друг другу с тех пор, как переступили порог Штольца. Все слова казались ничтожными и глупыми, бессмысленными и пустыми, способными ранить ещё сильнее. Кристина даже не могла представить, какая тоска терзала её мужа: она-то знала Хельмута относительно недолго, хорошие отношения им удалось наладить не так давно, а вот Генрих дружил с ним с детства, они прошли вместе огонь и воду…

Первое, что захотелось сделать Кристине, когда приехал их кортеж, так это схватить Марека и запереть, чтобы никто, ни один человек, способный хотя бы бросить на него косой взгляд, не посмел никак его обидеть. Что мог сделать этот ребёнок, заложник, как он остановил бы своих вассалов, которые забыли о нём, наплевали на его безопасность и сказали всем, что лорд на самом деле не он, а какой-то мальчишка-самозванец? Но Кристина понимала: большинство людей, особенно бьёльнцев, сейчас хотя бы мысленно, хотя бы подсознательно будет винить во всём Марека.

И её.

Но она-то привыкла быть во всём виноватой, а вот он, восьмилетний мальчик?..

Однако запирать она его не стала, несмотря на то, что та же Хельга косилась на него очень недобро. Зато Ева быстро взяла Марека под свою опеку, пообещав позаботиться о нём, пока лорд и леди будут заняты. Эта молодая женщина была очень кроткой и доброжелательной, да и потеря мужа, казалось, её не сломила: очевидно, Ева искренне тосковала, но так как особой любви между ней и Хельмутом точно не возникло, то и боль её, по-видимому, легко заглушалась заботой о детях, и о своих, и о чужих.

Радовало, что хотя бы бедный Эрнест не останется без семьи… Ясное дело, житьё с мачехой — не сказка, но, чуть понаблюдав за ними, Кристина сделала вывод: многие родные матери бывали не столь ласковы со своими детьми, как Ева — с пасынком.

К следующему рассвету в Штольц на взмыленной лошади прискакал Рихард. Поначалу он говорил, что хочет остаться в Айсбурге, взяв на себя управление замком в отсутствие Генриха, но обещал приехать, если случится что-то, что потребует его присутствия… И вот приехал.

Рихард, младший брат Генриха, служил у Хельмута оруженосцем с двенадцати лет. Учился у него воинской науке, фехтованию, стрельбе из лука… Ходил с ним на войну, по мере сил помогал и проявил себя как ответственный, исполнительный, серьёзный юноша, полностью готовый стать рыцарем. И он им стал — пять лет назад Хельмут посвятил его в рыцари, и Рихард вернулся в родной Айсбург, где начал готовиться к службе капитаном гвардии.

Кристина не знала, кто сообщил Рихарду о смерти его наставника. Может, Генрих написал, пока она была чем-то занята… Галопом от Айсбурга до Штольца добраться за день — легко, и Рихард успел к похоронам.

Он долго стоял у тела Хельмута и молчал. В отличие от старшего брата, не позволил себе слёз, ибо всегда был человеком хладнокровным и собранным. И сейчас Рихард казался каменной статуей, замершей у гроба, будто часовой. Думалось даже, что и сердце его не билось в тот миг…

Постепенно в Штольц съезжались вассалы Хельмута и его ближайшие соседи. Сир Шнайлер, которому поручили следить за шингстенцами и предотвращать их набеги, послал вместо себя жену и старшего сына; Хайсены, родственники Евы, приехали почти все, и Кристина не могла не вспомнить сира Георга Хайсена, погибшего пять лет назад при подавлении восстания Хенвальда, — она хорошо знала его и даже, пожалуй, успела с ним подружиться, но лишь сейчас до неё дошло, что сир Георг был старшим братом Евы. А ведь она во многом на него походила: те же светлые волосы, крупноватая нижняя челюсть, которая неплохо украшала её брата, но её как женщину несколько портила. Правда, сир Георг был довольно гордым человеком, он легко сходился с людьми, постоянно улыбался — Кристина помнила, что даже за мгновение до гибели его лицо озаряла довольная ухмылка… Ева же со своей скромностью, тихим характером и просто божественной терпеливостью очень отличалась от брата.

Вслед за Хайсенами явились герцог Вайзер, дальний родственник Генриха по матери, и герцог Гидельштос, чей отец, в свою очередь, когда-то принял Хельмута в оруженосцы. Кристина помнила, что во время первой войны с Шингстеном, семь лет назад, герцог Гидельштос вечно спорил с Хельмутом на военных советах, но теперь он искренне оплакивал его смерть.

Неожиданно было увидеть герцогиню Эрику Рэйкер: эта невероятно прекрасная, несмотря на неумолимо подступающее сорокалетие, женщина была облачена в чёрный шёлк, её распущенные русые волосы достигали бёдер, но зелёные глаза смотрели как-то настороженно и недобро. Она сообщила, что герцог Рэйкер, племянник её почившего супруга, приехать не сможет: шингстенцы всё-таки добрались до его земель и разорили пару деревенек, и он решил избавиться от них как можно скорее. А для неё, в свою очередь, большая честь проводить барона Штольца, её давнего друга, в последний путь.

Кристина помнила мужа этой женщины: он тоже сражался за неё на первой войне с Шингстеном и погиб в финальном сражении — битве за Эори. Детей герцогиня Эрика мужу не подарила, зато у его умершего ещё до войны брата остались дочери и сын, что в итоге и стал правящим герцогом. А Эрика осталась жить в Рэйкере, и многие задавались вопросом: почему она, овдовев, не вышла замуж вновь? Неужели такая красивая женщина не смогла бы найти достойного мужа и была вынуждена остаться приживалкой?

А ответ был прост: юный герцог Рэйкер на момент получения наследства ещё не достиг совершенных лет. Ему было четырнадцать, и по традиции он сам выбрал себе регента — саму герцогиню Эрику. Ходили слухи, что для этого ей пришлось соблазнить юношу, а потом она управляла им как хотела, и продолжается это по сей день… Кристина совсем не знала Эрику и слухам особо не верила. Она хотела поговорить с ней, познакомиться, но, чувствуя вину за смерть её мужа, всё-таки не решилась, а Эрика вскоре затерялась в толпе.

Уже буквально за час до похорон приехал барон Клаус Остхен, который первым делом кинулся обнимать Хельгу, и Кристина вспомнила рассказы Хельмута о её женихе, Вильхельме Остхене, из-за смерти которого баронесса Штольц до сих пор не была замужем. А барон Клаус, стало быть, дядя этого жениха… Кристина помнила его как отважного опытного моряка, в первой войне с Шингстеном отбившего у противника Серебряный залив в морском бою.

Замок до отказа наполнился людьми: естественно, дворяне приезжали не одни, с ними были слуги и охрана, которых пришлось размещать в гостиницах городка и казармах. Глядя в лица этих по большей части незнакомых людей, Кристина думала: почти с каждым гостем, прибывшим на похороны, в Штольц прилетели стаи призраков. Старший брат Евы, муж герцогини Эрики, племянник барона Клауса… Кто-то пал в битве, отстаивая право Кристины на Нолд и Эори, защищая её честь; кто-то погиб задолго до того, как она достигла совершенных лет. И ей становилось страшно и холодно, и она спешила откланяться и извиниться, чтобы хоть полчаса побыть одной…

Но по-настоящему ей не давал покоя лишь один присутствующий здесь человек. Барон Адриан Кархаусен, тот самый рыжеволосый одноглазый человек, который утешал Хельгу в миг, когда Кристина и Генрих приехали в Штольц. Он был шингстенцем и вроде бы предал своих, перешёл на сторону Бьёльна и даже сражался плечом к плечу с Хельмутом… А ещё вместе со всеми пошёл в церковь на отпевание, там беззвучно шептал слова молитв и прикладывал руку к груди… Было странно видеть шингстенца и притом не язычника, хотя Кристина знала, что некоторые дома этой земли всё-таки приняли веру в Единого Бога. Видимо, Кархаусены — среди них.

Но сильнее доверять барону Адриану от этого она не стала. Неважно, в кого или во что верит человек: наверняка и среди язычников есть хорошие люди, а уж о самых прогнивших мразях, веровавших в Единого Бога, Кристина знала не понаслышке.

Генрих заметил, что она очень внимательно смотрит на одноглазого шингстенца, и наконец, спустя почти двое суток тягучего молчания, подал голос:

— Ты всё ещё не доверяешь ему?

Церковь была заполнена людьми; священник довольно громко читал молитвы, голоса церковного хора взлетали под сводчатый потолок и кружились там, словно парящие в небе призрачные птицы. И все эти звуки заглушали голос Генриха, но Кристина его, конечно, услышала. Зато до посторонних ушей его слова уж точно не долетели.

Она покачала головой. Барон Адриан ни на шаг не отходил от Хельги, словно был её телохранителем. Казалось, что отсутствие глаза не мешало ему видеть всё и всех, наблюдать за каждым гостем Штольца и следить за безопасностью баронессы, как ястреб следит за добычей.

— Он поехал с Хельмутом отбивать атаку шингстенцев, и в итоге Хельмут умер, — буркнула Кристина.

Слова непроизвольно слетели с языка и боль причинили не сразу. Казалось, она уже привыкла видеть Хельмута мёртвым, особенно когда его положили гроб и накрыли саваном, но сейчас… Она впервые произнесла вслух слова «Хельмут умер» и поняла, сколько страха и боли они ей принесли.

— Ты думаешь, по его вине? — поднял бровь Генрих. Серебряные застёжки его чёрного бархатного камзола блестели в лучах закатного солнца.

— Вдруг он его подставил? — пожала плечами Кристина, кладя руку на грудь — не для того, чтобы совершить традиционный жест молитвы, а потому что боль внутри разгоралась всё сильнее. — Притворился союзником и подставил под удар… Вдруг он всех нас подставит? Пока здесь столько бьёльнцев… Что мешает ему тайно привести в Штольц орду шингстенцев, и они возьмут нас в осаду?

— Давай поговорим с ним после похорон, — предложил Генрих глухим голосом, кладя ладонь на её плечо. Кристина нервно тряхнула головой, ибо распущенные в знак траура волосы лезли в лицо, но муж расценил это как нежелание терпеть прикосновения и убрал руку. — Нам всё равно нужно будет решать, как продолжать оборону и выгонять шингстенцев. У нас много дел, — напомнил он неожиданно холодным голосом, — и барон Кархаусен — лишь одно из них.

С одной стороны, Кристина не желала терпеть, ибо ждала от него удара в спину в любой момент. С другой, она понимала, что набрасываться на Адриана с упрёками прямо здесь, в церкви, по крайней мере неразумно.

Марек ждал их у храма: он, будучи посвящённым в шингстенскую веру ещё в младенчестве, так и не перешёл в церковь Единого Бога. Конечно, Кристине и Генриху хотелось бы, чтобы он отрёкся от язычества как можно быстрее, но юный лорд всё-таки был ещё слишком мал, чтобы делать осознанный выбор.

Когда похоронный обряд завершился, Марек подбежал к Кристине и робко дёрнул её за руку. Она, заплаканная до хрипоты после прощания, всё-таки нашла в себе силы слабо улыбнуться ему.

— Это барон Кархаусен, я его знаю, — зашептал мальчик, кивая на идущего впереди Адриана — он всё также сопровождал Хельгу, совсем сломленную своей потерей. — Можно я к нему подойду?

Генрих, кажется, хотел дать согласие, но Кристина резко замотала головой. Конечно, Мареку не терпится пообщаться с шингстенцем, услышать наконец-то родной говор… К тому же если барон Адриан правда верит в Единого Бога, то он может попробовать склонить мальчика к этой вере, объяснить, что Шингстену стоит постепенно отказаться от язычества, приблизиться к Нолду и Бьёльну, принять истинную веру… Но всё-таки доверия к Кархаусену Кристина не испытывала, поэтому считала, что Мареку стоит держаться подальше от этого человека. Мало ли что у него на уме на самом деле. А сейчас сохранить доверие юного лорда Карпера для Кристины было важнее, чем собственную жизнь.

К ним неожиданно (и очень удачно) подошла Ева: она, несмотря на хрупкую внешность, держалась хорошо, а её улыбка оказалась не такой натянутой и болезненной, как у Кристины. Видимо, обнаружив, что та замялась и не знает, что сказать мальчику, она пришла на помощь.

— Иди поиграй с Эрнестом, — тихо предложила она, подводя к нему своего пасынка. — Утешь его, котик. У него всё-таки умер папа.

Марек угрюмо кивнул и, взяв Эрнеста за руку, медленно направился к саду. У него ведь тоже умер папа… Пусть много лет назад, пусть он его уже наверняка не помнил, но всё же…

— Нельзя позволять Кархаусену даже приближаться к Мареку, — заявила Кристина негромко, когда возле неё и Генриха не осталось ни души.

Они замерли у склепа Штольцев, пропустив всех внутрь. Закат постепенно догорал, и вечерняя темнота медленно укрывала траурной тонкой вуалью склеп — приземистое, уходящее в глубь земли здание, украшенное двумя небольшими белыми колоннами у входа. На бледно-синем небе начинали появляться звёзды — вчерашняя ночь выдалась дождливой, небо рыдало несколько часов, но к утру утихло, и весь день над Штольцем сияло приятное тёплое солнце, что так не вязалось с общим настроением… И ночь сегодня тоже обещала быть ясной и звёздной, но не жаркой — с севера дул ветерок, разносивший по округе запахи сада.

В общем, всюду царили покой, умиротворение, лёгкость, и Кристина ждала, что это уменьшит её боль… Но боль не унималась, а отстранённость Генриха, его чрезмерная снисходительность и доверчивость по отношению к Адриану лишь раздражали.

— Прошу тебя, не горячись, — сказал муж. — Разберёмся с этим позже.

Кристина лишь вздохнула — что ни говори, а он всё-таки прав.

…Хельмута похоронили в первый день биржелиса — первого месяца лета. Гроб опустили в каменный саркофаг, саркофаг накрыли крышкой — пока без эффигии, ибо даже самый умелый и опытный скульптор не успел бы сделать её за срок, прошедший от смерти до похорон.

Хельмут не дожил до своих тридцать седьмых именин чуть больше месяца.

***

Хельга не могла спать: боялась закрывать глаза, боялась погружаться в темноту. Комнату её освещали свечи и масляная лампа на столе, но этот свет слабо прорезал ночной мрак, окутавший комнату. Хельга даже не разделась, так и оставшись в чёрном тяжёлом платье из мягкого, блестящего бархата, и в украшенном красным бисером арселе в форме сердца, к которому была пришита длинная тонкая вуаль.

Она сидела на краю заправленной кровати, сложив руки на коленях и тупым, угрюмым взглядом уставившись на трепещущие огоньки свечей. Сил плакать у неё уже не было, она сорвала голос, в глазах стояла резь, сердце кололо. Хельга не хотела никого видеть, даже Адриана… Особенно Адриана, который должен был защищать Хельмута — и не защитил. Должен был оправдать своё доверие, доказать свою верность… Нет, в его верности она всё-таки не сомневалась. Но больше не чувствовала себя за ним как за каменной стеной.

Да и ни с кем она не могла себя так чувствовать, кроме брата.

Пробило полночь. Хельга вздрогнула — и вместе с ней вновь вздрогнули огоньки свечей. Она боялась, что сквозняк, пробивающийся в щели окна, задует их и комната погрузится во тьму. В детстве Хельга боялась темноты, её часто мучили кошмары, и она прибегала в комнату Хельмута, чтобы он обнял её и утешил. Но чем дальше, тем реже она это делала — дети взрослели, а подросткам спать в одной постели было уже как-то неловко.

Теперь же… С какой радостью Хельга бы прижалась к груди брата, обняла бы его, попросила утешить… Да вот только виновником её горя на этот раз был он сам. Хельга не чувствовала такой боли, отчаяния и опустошения, даже когда погиб её жених. Хотя, может, она уже просто не помнит… Вильхельма не стало шестнадцать лет назад. С тех пор она ни разу не побывала замужем, не дала ни единого шанса никому из многочисленных претендентов на её руку — впрочем, с годами их становилось всё меньше, и недавно выяснилось, что найти мужа для тридцатидвухлетней девицы — задача не из простых. Особенно поумерили пыл женихи, когда у Хельмута родился сын и Хельга перестала быть наследницей.

Господи, бедный Эрнест… Его мать умерла, рожая его, а через три года умер отец. Хельга знала, что значит расти сиротой, и ни одному ребёнку на свете не желала этого. Роэль Даррендорф лишился обоих родителей, а вскоре и сестры, поэтому был вынужден рано повзрослеть и уже, кажется, начал брать власть в феоде в свои руки, хотя ему едва исполнилось одиннадцать лет. У ребёнка не было детства, которое отняли у него война и смерть близких. Хельга безумно жалела его. Да что там, она жалела даже Марека Карпера, тоже рано оставшегося без родителей. Но Эрнест… Так похожий на свою мать, Софию Даррендорф, мальчик заслуживал лучшего — заслуживал семью, добрых родителей, любовь и заботу, множество братьев и сестёр… Теперь же он — барон Штольц, и, конечно, Хельга приложит все усилия, чтобы помочь ему справиться с так рано упавшим на его плечи бременем правления.

Не выдержав духоты комнаты, со всех сторон давящих стен, не перенеся этого страха погрузиться во тьму, Хельга осторожно вышла в коридор. Он был освещён факелами, прикреплёнными к стенам, и она осторожно вынула из держателя один. Стараясь ступать как можно тише, дошла до конца коридора и спустилась по лестнице на первый этаж замка. Сегодня в замке дежурило вдвое больше стражников, чем обычно, ибо Штольц был переполнен людьми, чья безопасность была очень важна. Стражники вначале удивлялись, увидев вдали фигуру с факелом, но когда Хельга подходила ближе к ним, то смотрели на неё понимающе и неглубоко кланялись, пропуская вперёд. Она же никак не реагировала на их поклоны, глядя на холодный каменный пол или крутые тёмные ступени. Впрочем, она не боялась упасть. Она уже вообще ничего не боялась.

Кроме темноты.

Хельга прошла через пустой внутренний двор — ночной ветерок разносил по нему чахлую солому, листья и запахи цветов и зелени. Именно эти запахи и манили её. Манил сад, некогда посаженный мамой. Если брат покинул её и больше никогда не утешит, то, может, утешит мама…

Сжимая факел холодными пальцами, Хельга вошла в сад. Прошла по тонкой тропинке среди плодовых деревьев и вышла на небольшое открытое пространство с клумбами и скамейками. И каково же было её удивление, когда огонь факела прорезал ночную тьму и выхватил из неё женскую фигуру… Женщина сидела на краю скамейки, закинув ногу на ногу и смотря куда-то влево, в сторону тропинки, ведущей к розовым кустам и сиреневым деревцам. Но, обнаружив, что в саду стало светлее, а напротив неё кто-то стоит, резко вскочила и попятилась — впрочем, за ней была скамья, которая бы помешала ей сделать ещё пару шагов назад.

Подняв факел, Хельга разглядела, что перед ней — герцогиня Эрика Рэйкер. И на этот раз ни капли не удивилась.

А Эрика вдруг слабо улыбнулась, будто именно Хельгу она здесь и ждала… вздохнула и опустилась на скамью, оправляя подол чёрного траурного платья. Хельга воткнула факел в рыхлую землю и присела рядом.

Несколько минут они молчали; Эрика смотрела под ноги, Хельга — вперёд, на башни и стены замка. Ночь становилась всё прохладнее, ветер набирал силу, отчего тело покрылось мурашками. Чёрная вуаль развевалась за спиной, а волосы лезли в лицо, и она то и дело убирала за ухо непослушные пряди.

— Я не хотела, чтобы она умерла, — вдруг заговорила Эрика, так и не взглянув на Хельгу. — Я правда хотела помочь. Вы знаете, что к вашему брату я испытывала исключительно нежные чувства.

— Мне пришлось соврать ему, — покачала головой Хельга, сложив руки на коленях и начав царапать ногтем ладонь. — А я терпеть не могу врать, особенно Хельмуту… Я понимала, что он и слышать о вас не хотел, и сказала, что тот человек, через которого вы передали зелье для Софии, его и создал…

— Мне жаль, — коротко отозвалась Эрика.

Хельга ей не поверила.

Когда-то герцогиню Рэйкер и её брата связывали довольно близкие отношения, несмотря на то, что женщина была замужем. Потом что-то случилось — Хельга до сих пор не знала, что именно, а брат никогда не делился с ней… В общем, отношения эти разрушились, а имя Эрики в Штольце оказалось под негласным запретом. Однако Хельга переписывалась с ней все эти годы, и когда герцогиня узнала, что жена Хельмута спустя несколько лет после свадьбы никак не может понести, то предложила свою помощь… В итоге София умерла при родах, а Хельга поняла, что если случайно или намеренно расскажет Хельмуту о причастности к этому Эрики, то он попросту её убьёт.

— Вы ревновали? — спросила Хельга, так и не посмотрев ей в лицо. — К тому же у вас тоже нет детей… С чего мне верить, что ваши намерения были благими?

— Я никогда не… — Эрика наконец-то повернула голову и одарила Хельгу отчаянным взглядом. — Как я уже сказала, ничего плохого я вашему брату не желала и на его неприязнь ко мне не отвечала.

— К слову, он никогда не говорил, чем вызвана эта неприязнь, — вспомнила Хельга, — но у неё наверняка были причины… Мой брат не из тех, кто будет ненавидеть просто так.

Эрика молча пожала плечами. Что ж, пресловутые причины Хельмут, видимо, унёс с собой в могилу, а герцогиня делиться ими желанием не горела… А Хельга решила не лезть в чужие дела. Раз уж у неё была тайна, которой она с братом не поделилась, то, наверное, не стоит пытаться разгадывать тайну, которой брат не хотел делиться с ней. В конце концов, это справедливо.

— Его ненависть была безответна, — вдруг усмехнулась Эрика с горечью. — Я буквально седмицу назад видела сон… Будто я сижу на какой-то просторной белоснежной постели, а он лежит у меня на коленях, я глажу его по волосам… Опускаю взгляд и вдруг замечаю, что он истекает кровью. Но я ничего не могла сделать, лишь продолжала гладить его, наблюдая, как кровь марает белый шёлк.

Хельга ничего не ответила ей — возможно, это лишь совпадение, а не вещий сон, как могло показаться… Но ведь именно седмицу назад Хельмут получил проклятую рану!

Ветер нарастал, холод укреплялся, захватывая эту ночь, и Хельга замёрзла. Однако пойти назад в замок она не могла: осознание, что Хельмута она там не встретит, вызывало нестерпимую боль. А здесь, на ветру, на свежем воздухе и дышать было легче, и горячая печаль в груди немного ослабевала… Зато Эрика поёжилась, откинула на спину густой русый локон, чуть подтянула вверх ткань на лифе траурного платья: у него был довольно глубокий вырез, что от холода не спасало никак.

Она на мгновение коснулась руки Хельги, отчего та вздрогнула и одарила её недоуменным взглядом. Эрика же улыбнулась — слабо и печально — и сказала напоследок:

— Я очень вам соболезную, ваша светлость.

И медленно, словно ей было тяжело и больно идти, покинула сад.

Хельга наблюдала за её удаляющейся фигурой, статной и горделивой, и думала о том, какой всё же несчастной была эта женщина. Вышедшая замуж за нелюбимого, хоть подобная судьба касалась многих женщин… Не родившая ни одного ребёнка и не подарившая мужу наследников. Нашедшая свою любовь в лице Хельмута (а Хельге хотелось верить, что это была любовь, словно на её глазах разворачивалась старинная сказка о рыцаре и прекрасной даме, увы, замужней) и потерявшая её из-за какого-то недоразумения… Овдовевшая и оставшаяся в замке мужа на милости у нового герцога, потому что в отцовском доме её уже не ждали. Не вышедшая замуж второй раз, ибо хоть и красивая, но бесплодная жена без приданого мало кому нужна. Заклеймённая слухами о связи с юношей вдвое младше неё. Много говорившая про амбиции и стремление получить больше, чем у неё есть, и в итоге не получившая ничего, кроме тихой, скромной жизни без семьи, детей и любящего супруга.

И за что ей это всё?

Вслед за Эрикой по саду пролетел мощный ледяной порыв ветра; промасленная пакля на факеле и без того уже почти полностью выгорела, и слабый, с каждым мгновением все менее ярко светивший огонёк не выдержал этого ветряного напора и погас. Хельга вздрогнула — сад погрузился во тьму, и первое время даже звёзды и месяц не позволяли что-то разглядеть. На неё накатил страх, напоминающий удушливую волну, мешающую свободно дышать. Словно она тонула или воздух вокруг неё наполнился едким дымом…

Хельга схватилась за горло, сделала судорожный вдох… Попыталась успокоить сама себя, но поняла: тёплые воспоминания о том, как крепкие объятия брата согревали и утешали её такими же страшными ночами в детстве, теперь сделают только хуже.

И что же делать? Не сидеть же здесь до рассвета, задыхаясь и умирая от холода? Может, стоило позвать Эрику — когда погас факел, она ещё наверняка не успела покинуть сад. Но что бы Хельга ей сказала? Что она боится темноты и просит проводить её за руку до замка?

Хельга попыталась взять себя в руки. Что было сил сжала бархат платья, зажмурилась… Когда открыла глаза — звёзды будто бы начали светить ярче, их слабый, прозрачный свет еле-еле выхватывал из темноты дорожки сада, клумбы со спящими цветами, деревья и кустарники… Хельга посмотрела вперёд — на ближайшую башню, до которой ей нужно было дойти. Осторожно встала. Погасший факел оставила в земле — в нём нужды больше не было. Теперь путь ей освещали серебряные звёзды и тонкий золотистый месяц.

Она шла медленно, боясь споткнуться, обнимала себя, ибо ветер пронизывал до костей, и старалась не думать ни о чём. Не нужно ей к кому-то идти, кого-то звать и упрашивать спасти её от страха. Хельга Штольц привыкла во всём полагаться на себя. Живя без родителей, без мужа, с братом, который то и дело отлучался на войны и по делам, она понимала: полностью довериться можно только себе.

И сегодня, этой страшной, холодной, тёмной ночью, она будет доверять только себе.