Габриэлла дёрнулась в последний раз, когда меч пронзил её грудь. А кровавое пятно, быстро расползшееся по опалённой ткани стёганки после того, как Кристина извлекла клинок, было всё-таки видно хорошо.

В тот же миг магическое пламя погасло, оставив после себя чёрное кольцо выжженного ковыля. Кристина несколько неуверенно попятилась, затем развернулась и медленными, усталыми, тяжёлыми шагами пошла к своему войску. На её лице виднелась копоть, из носа по губам и подбородку обильно текла кровь. Тонкая прядь, выбившаяся из косы, упала ей на покрытый испариной лоб, и Кристина нервно её сдула.

Она шла, сгорбившись и тяжело дыша, из-за чего вовсе не походила на победительницу поединка, решившего исход войны.

Или не решившего?

Генрих спешно спрыгнул с седла, когда Кристина добралась до их края поля, и бросился к ней. Его заставил замереть, застыть её абсолютно пустой взгляд и боязнь, что она сейчас вновь создаст пламя в своей руке и продолжит жечь. Но Генрих смог побороть это оцепенение и охрипшим голосом велел позвать лекаря. Каким-то чудом до его слуха донеслись слова и бессвязные эмоциональные выкрики, охватившие войско. И не сразу он заметил, что из середины левого фланга выехал на высоком сером жеребце Адриан Кархаусен.

Он держал поводья одной рукой, ибо вторая была занята стягом — на широком полотне его личный герб соседствовал с гербом Карперов и всего Шингстена. А перед бароном Адрианом в седле сидел ребёнок — Марек Карпер.

Интересно, позволил ли ему Кархаусен смотреть на свершившийся поединок? Сильно напуганным Марек не выглядел, однако было заметно, как он растерялся и заволновался, когда барон Адриан послал коня вперёд.

В тот же миг к Кристине подбежал лекарь. Её била истерика, крупные слёзы стекали по щекам, смывая копоть и смешиваясь с кровью, но внимания на них она не обращала и никак не пыталась стереть. Перестали её волновать и лезущие в лицо пряди влажных волос, и тогда Генрих сам убрал их, заведя ей за уши — но и на этот жест Кристина никак не отреагировала. Он прижал её к себе и сполна почувствовал, как она дрожала, будто её тоже ударило молнией или накрыло падучей.

— Милорд, разрешите, я посмотрю? — тихо, но требовательно попросил лекарь, и Генриху пришлось отпустить Кристину.

Лекарь, двумя пальцами сжав её подбородок, внимательно оглядел её лицо и покачал головой.

— Нос сломан, но это не страшно, сейчас я вправлю…

Свободной рукой он извлёк из сумки флакон с каким-то густым зельем, но Кристина резко качнула головой.

— Не здесь. Пойдёмте в шатёр, заодно перевяжете меня, а то нога болит… — Её голос звучал чуть гнусаво и хрипло, и слышно было, как искажают его слёзы. Видимо, из-за перелома Кристина дышала через рот.

Генрих подался было вперёд, но она положила ладонь на его грудь и взглянула на него с мольбой.

— Я сама, — прохрипела она. — Ты должен остаться здесь.

— Я не могу тебя бросить, — покачал головой Генрих, обвивая руками её талию.

Разве он имеет право, когда ей так плохо? Кристина жаждала крови и мести всё время со смерти Хельмута и до битвы, но как только утолила эту жажду, как только проявила силу и показала противнику, на что способна… Это сломило её, опустошило, вывернуло наизнанку. Прямо как во время первой войны с Шингстеном. После других войн с ней такого уже не происходило — она набралась опыта, ожесточилась, научилась справляться с эмоциями… Но сегодняшняя битва была иной. Она вдребезги разбила всю защиту, что выстраивала Кристина в течение этих лет.

— Ты не можешь оставить нашу армию без главнокомандующего, — покачала головой она, осторожно выбираясь из его объятий. — Если он, — Кристина кивнула на Кархаусена, — сейчас не сможет их заболтать, нам придётся сражаться… Вам придётся, я уже не смогу, и ты должен…

— Хорошо, — кивнул Генрих со слабой улыбкой и коротко поцеловал её в лоб. — Иди.

Когда лекарь увёл Кристину в полевой госпиталь, Генрих вернулся в седло и продолжил наблюдать за Кархаусеном.

Тот как раз доехал до середины поля. Его новая кираса сверкала в лучах приближавшегося к полудню солнца, длинный синий плащ полностью покрывал круп лошади. Шлем он, видимо, брать не стал, зато большой меч в ножнах из чёрного дерева оставался прикреплённым к поясу, а у седла висел крепкий щит. Осанка Адриана, чуть приподнятая голова, положение рук на поводьях и древке стяга — всё говорило об уверенности и готовности к чему угодно. По-хорошему, шингстенцы должны были послать навстречу своего парламентёра, но никто из них не сдвинулся с места. Испугались, что ли, что Кристина и их сожжёт до угольков?

Барон Адриан бросил короткий взгляд на обгорелый труп Габриэллы и подал голос:

— Может, вы заберёте тело? Как-никак, она была вашей командующей. Да и ребёнку, — он выпустил поводья и легонько погладил по плечу Марека, что упорно старался смотреть исключительно на гриву коня, — этого видеть не стоит.

Тот всадник, что недавно жестом остановил шингстенское войско, вновь подал знак. А когда труп унесли, вдруг сам послал коня вперёд, подъезжая ближе к Кархаусену, однако и от войска своего слишком не удаляясь. Хотелось разглядеть его получше, ибо Генриху показалось, что это был сущий мальчишка лет двадцати, не более. Однако шингстенцы его слушались… Видимо, он был правой рукой герцогини Габриэллы — или последним оставшимся в живых дворянином, кто сохранил хоть какие-то остатки авторитета.

Его русые волосы чуть пошевеливались на слабом ветерке, как и лёгкая ткань бордового сюрко без герба. Конь его отчего-то был неспокоен, то и дело бил копытом, фыркал и пытался вставать на дыбы, но молодой шингстенец уверенно осаживал его и в конце концов успокоил. И приготовился слушать.

Однако барон Адриан обратился не к нему.

— Это — ваш настоящий лорд, — заговорил он ровным громким голосом, взглянув через плечо шингстенца — на тех, кто стоял за ним, — настоящий Марек Карпер, который действительно всё это время был в заложниках. Ваша герцогиня вас обманула, — в голосе Кархаусена послышалась насмешка, — но мне кажется, что вы, как и я, и так всё знали, просто не хотели об этом думать.

Ему не ответили. И Генриху стало любопытно, каким было выражение лица того юноши, с которым говорил Кархаусен. Юноша стоял слишком далеко, чтобы можно было хорошо разглядеть его чувства. Разозлился ли он? Испугался, что правда раскрыта? Кажется, от него ждали ответа, и трудно было предсказать, как шингстенец отреагирует на слова барона Адриана.

Однако тот вдруг спокойно ответил:

— Это правда. Марек Карпер — мой племянник, сын моей сестры. — Он заговорил звучнее, будто громкость могла прибавить веса его словам. — Он часто гостил в Мэлтоне, и я прекрасно знаю, как он выглядит… И я готов подтвердить, что сейчас перед вами — именно он. Герцогиня Габриэлла и правда обманывала нас, чтобы оправдать вторжение в Бьёльн, а мы и рады были обманываться. Так, может, хватит? — Шингстенец развернул коня, чтобы оглянуться на своих товарищей, и голос его зазвучал над их неровными строями. — Хватит идти на поводу у лжецов, у тех, кто бесконечно жаждет мести и войны!

Так это брат Анабеллы Мэлтон? Генрих в недоумении приподнял бровь.

— У леди Элис были свои цели, в которые она не торопилась кого-то посвящать, — продолжал юный граф. — А герцогиня Габриэлла поставила перед нами чёткую цель: месть за все предыдущие поражения, но… Стоило ли оно того? Я думал, что да. Всю жизнь думал. А сейчас вижу, что нет.

Изумление росло, наводя на мысли о странном сновидении, горячечном бреде или сумасшествии. От кого угодно Генрих мог ожидать такой речи — и барон Адриан, к слову, о чём-то таком и говорил раньше… Но уж точно не от брата леди Анабеллы. Неужели он правда устал от мести и хочет мира?

И каково ему было смотреть на женщину, некогда убившую его сестру, а теперь и командующую?

Хорошо всё-таки, что Кристина ушла с лекарем.

Генрих хмыкнул. Что ж, если этот мальчишка сейчас сможет переубедить своих боевых товарищей, заставит их сложить оружие и заключить окончательный и — теперь уж точно — вечный мир с Нолдом и Бьёльном… Он же станет буквально героем. Конечно, барон Адриан должен этому поспособствовать — он-то давно объявил своей целью мир между Шингстеном, Нолдом и Бьёльном, дружбу земель и взаимовыгодное сотрудничество. Но за Адрианом уже закрепилась репутация предателя. А молодой граф Мэлтон, взяв на себя ответственность за обезглавленную смертью Габриэллы армию и не пустив её в заведомо проигранный бой, ещё сможет снискать народную любовь.

— Это мы что же, сдаёмся? — вдруг раздался голос из шингстенского строя.

— Нет нужды сдаваться, если мы не будем воевать, — возразил барон Адриан. — Мы просто разойдёмся с бьёльнцами и нолдийцами как друзья, вот и всё.

И такой исход, похоже, шингстенцев вполне устроил.

 ***

Адриан прошёл в глубь леса — довольно далеко от поля несостоявшейся битвы, чтобы его не увидели и не услышали. Правда, во всеобщей суматохе до него, казалось, никому не было дела, однако его отсутствие всё-таки наверняка скоро заметят. И начнут искать.

Трава под ногами была такой мягкой и душистой, что хотелось разуться и пройти по ней босиком. Конечно, он не стал этого делать, однако невесть откуда взявшееся чувство упоения, покоя, даже какой-то свободы вызывало странные мысли. Лишь немного тревожила неизвестность: вроде бы настал мир, но что будет дальше? Надолго ли он сохранится, если в последние годы всё чаще трещал по швам?

В лесу царила тишина, и чем дальше в него заходил Адриан, тем хуже становились слышны людские голоса и прочий шум, исходящий от оставшихся на поле.

Гэвин уже ждал его, сидя на мощном корне огромного дуба. Взглянув на него, Адриан усмехнулся и довольно подумал, что не напрасно оставил при себе оружие и не снял доспехи: мальчишка, томясь ожиданием, разглядывал лезвие своего кинжала-панцербрехера, да и меч с его пояса никуда не делся.

Увидев Адриана, Гэвин встал и отвесил ему несколько издевательский поклон, который, впрочем, без ответа не остался.

— Зачем звал? — напрямую начал Адриан, скрестив руки на груди.

— Во-первых, хотел извиниться за… это.

— За что?

Гэвин направил указательный палец себе на лицо, и лишь тогда Адриан понял.

— А… — Он даже несколько растерялся и неосознанным жестом коснулся мягкой ткани повязки. — Зато я теперь женщинам больше нравлюсь.

Гэвин не выдержал и хохотнул, прикрыв рот ладонью, хотя Адриан на самом деле даже не шутил. Конечно, он не мог сказать так про всех женщин, но вот насчёт одной, самой важной для него на тот момент… Хотел бы быть уверенным, но разве можно быть в этом уверенным до конца?

— И всё? — вновь подал голос Адриан, несколько опешивший от того, что разговор начался так… непринуждённо. Он не ожидал от Гэвина такого. — Ты позвал меня, чтобы извиниться за глаз?

 Мальчишка покачал головой.

— Решил, что стоит обсудить с тобой условия будущего мира… наедине.

— Со мной? — Адриан приподнял бровь, подходя ближе, и с радостью отметил, что Гэвин чуть отступил, напрягшись. — С лордом Штейнбергом это обсуждай, а лучше с леди Кристиной. Она после гибели барона Хельмута не была намерена вас… нас прощать. Она наверняка потребует очередных репараций, стойких гарантий, что новый мирный договор не будет в очередной раз нарушен… — Он замолчал, не зная, как изложить словами свою последнюю мысль. — И ещё казни ближайших сподвижников Габриэллы. Не знаю, что скажет на это король, но лорда Генриха он слушает, и если тот надавит… А ради своей жены он будет готов на нечто большее, чем просто убедить короля в нужном ему решении. Если ты помнишь, мужа твоей сестры казнил именно он.

Гэвин нервно сглотнул. И вот чего он ожидал, ввязываясь в эту войну, самую преступную и самую бессмысленную из всех, что объявлял Шингстен соседним аллодам? Стоило бы ему тогда, в самом начале, послушать Адриана и отправиться в Бьёльн вслед за ним… и всё могло быть по-другому.

Но Гэвин отказал, ещё и глаз ему вырезал. Возможно, он думал, что Габриэлла поступает правильно, к тому же леди Кристина некогда убила его сестру, а его отец погиб на предыдущей войне, штурмуя Эори… У Гэвина были причины желать Нолду и Бьёльну зла, но Адриан не мог воспринимать эти причины как разумные. Потому что месть — это неразумно. Неестественно. Противно человеческой природе… Ну, в идеале. Как задумал Господь.

— Ты пытаешься меня запугать? — дрогнувшим голосом спросил Гэвин.

— Я говорю как есть, — пожал плечами Адриан.

Полдень давно уже вступил в свои права, но ожидаемой летней жары не принёс. И если на открытое поле ветер иногда заносил горную пыль, которая колола кожу и глаза, то здесь, в лесу, царили прохлада и прозрачный, чистый воздух, в котором, казалось, не витало ни пылинки.

— Я, может, поздно всё осознал, — вздохнул Мэлтон, отворачиваясь — на ветке соседнего дерева уселась белка, которая будто бы заинтересовала его сильнее, чем этот разговор. — Поздно понял, что наше дело пропащее, что мы проиграем… погибнем ни за что, — покачал головой он. — А после смерти герцогини Габриэллы, — несмотря ни на что, в его тоне сквозило уважение к этой женщине, — наша армия оказалась обезглавлена, боевой дух упал — я почувствовал это кожей. Наилучший выход для нас сейчас — заключить мир и больше никогда, по крайней мере, на моём веку не воевать с Нолдом и Бьёльном.

— Разумно, — хмыкнул Адриан.

Гэвин как будто ожидал, что ему будут возражать, поэтому даже удивился такой реакции — округлил свои холодно-голубые глаза и уставился ими на Адриана в крайнем недоумении. Всё-таки он не сильно походил на свою родню — ни на сестру, чьи эмоции всегда были какими-то неестественными и пугающими, ни на вояку-отца, ни уж тем более на безумную мать… Может, из него и правда выйдет что-то толковое, если он действительно всё осознал и хочет изменить свою жизнь. Адриан, пожалуй, даже готов был взять его под своё крыло и попытаться сделать из него хорошего человека.

— Ты знаешь… — Гэвин вдруг подался вперёд и посмотрел на него пронзительно, с какой-то необъяснимой надеждой. — Богиня Ариста всё же послала мне удачу. Я нашёл твоих детей…

Он замолчал.

У Адриана похолодело в груди, а в глазу наоборот — стало горячо.

Он, конечно, предполагал, что так будет, но всё же надеялся… молился, чтобы не нашли. Каждый раз, по вечерам обращаясь к Богу с молитвой, просил его уберечь детей… Он даже пытался готовить себя к тому, что найдут. Но всё равно… Это было так больно и страшно, это так пугало, словно он оказался один во всём мире, а мир вдруг превратился в чёрное пустое нечто, готовое поглотить его и разорвать на куски.

Прямо как в том недавнем сне… Господи…

Слишком уж он грешен, чтобы Бог внимал его молитвам. А сын и дочь пострадали за грехи отца. Такое случалось, и Адриан даже не считал это чем-то жестоким и несправедливым. И всё же, всё же…

Возможно, если бы его, как должно бы быть с мужчинами, первым делом охватил гнев, а не горе, он бы мигом выхватил меч и изрубил Гэвина в фарш. Лишь потом Адриан понял, что Бог сохранил его от самого страшного греха и самой опасной ошибки в жизни. Вместо этого он послал ему силы хоть немного взять себя в руки, не делая шага в ту чёрную пустоту, не дал этому горю, этой безмерной, раздирающей нутро потере превратиться в ослепляющую ярость…

— Надеюсь, они… — выговорил Адриан хриплым, почти беззвучным голосом. — Надеюсь, они недолго…

— Что? — переспросил Гэвин. — Ты… нет, я не убил их! Они живы, о боги, я бы ни за что…

Он говорил что-то ещё, говорил быстро и испуганно, видимо, неосознанным жестом потянувшись при этом к рукояти меча, чтобы защищаться… Но Адриан не слышал его слов, ибо на него накатила невыносимая лёгкость, сбивающая с ног и лишающая всех чувств, кроме одного — эйфории. Он никогда такого не испытывал, хотя поистине счастливых моментов в его жизни было немало. Но такое… Как будто с плеч мигом свалился весь накопившийся за годы груз, все потери, вся боль, весь гнев, ненависть, страдания… Их не было — была лишь великая лёгкость, способная унести его на небеса, прямо к Богу.

Слава тебе, Боже!

Адриан готов был прямо сейчас упасть на колени и громко вознести хвалу всемогущему Господу, пожалевшему своё грешное заблудшее дитя, лишь начавшее поиск истинного пути к вере.

— Она велела мне, да, — наконец проявились сквозь плотную пелену счастья слова Гэвина. Его голос дрожал, и вскоре Адриан смог рассмотреть и взгляд — до смерти испуганный. А мальчишка и впрямь решил, что сейчас заплатит за мнимое преступление… — И это стало последней каплей. Я подумал: какого чёрта для победы я должен убить невинных детей? Когда убили мою сестру, мне было примерно столько же лет, сколько им, и я подумал: что, если бы я тогда оказался на их месте?..

— Что с ними сейчас? Где они?

— Там же, где ты их оставил, — просто ответил Гэвин, пожимая плечами. Руку с меча он всё-таки убрал, хотя напряжённость из его позы, из выражения лица никуда не делась. Он всё ещё ждал подвоха и, судя по всему, думал, что Адриан ему не поверил. — Я приказал своим людям приглядывать за ними — они морем патрулируют островок…

— Твои люди точно не навредят им? — встрепенулся Адриан.

— Они не из тех, кто нарушает приказы.

— Но ты-то нарушил!

— А ты не рад? — Гэвин нервно рассмеялся.

Адриан не ответил. Он вновь взглянул на обступившие их деревья: тот огромный дуб, под которым они разговаривали, окружали другие, поменьше, менее развесистые и широкие. Однако листва их была достаточно густой, чтобы почти полностью закрывать небеса, но всё же сквозь просветы пробивались острые лучи полуденного солнца. Здесь, в лесу, жары не было, пахло свежестью и влагой, и приятный ветерок, шелестевший резными дубовыми листьями, обдувал кожу и даже придавал сил.

— Я замолвлю за тебя словечко перед леди Кристиной, — наконец выдохнул Адриан. — Я ничего не могу обещать, но постараюсь сделать всё, чтобы ты избежал казни и прочих серьёзных наказаний. Но регентом тебе уж точно не стать.

— Я и не стремлюсь, — закатил глаза Гэвин. — Чувствую, что к этому не готов.

Что ж, это был разумный вывод, хотя кому, как не юному графу, быть регентом — он же всё-таки дядя Марека, брат его матери…

— Ладно, пойдём назад, — улыбнулся Адриан, кивнув в сторону поля несостоявшейся битвы, — а то милорд и миледи решат, что мы сбежали планировать новую войну.