Хельге всегда нравилось смотреть на возвращающуюся из похода армию, что торжественно входила в главные ворота Штольца. Так было, когда её брат вернулся с Фарелловской войны пятнадцать лет назад. Почти так было и тогда, когда он вернулся с первой войны с Шингстеном, хоть это и случилось год спустя после победы, и вошёл в город Хельмут не со своей армией, а с молодой женой…

А теперь вторая его жена, уже вдова, принесла Хельге радостную весть, что бьёльнско-нолдийская армия входит в Штольц с победой. Только вот Хельмута с ней, конечно, не было…

Хельга всё ещё чувствовала себя неважно, однако ради того, чтобы встретить войско победителей, смогла встать с постели, как следует нарядиться — в фиолетовый бархат, золотистую парчу и драгоценности, — сделать простую, но очаровательную причёску, ибо её кудрявые волосы позволяли укладывать их любым образом — и при этом исключительно красиво.

Замок быстро охватила суета: весть о том, что с Шингстеном был заключен мир, что битва как таковая не состоялась и что лорд Генрих и леди Кристина ведут своё войско назад, целым и невредимым, пришла в Штольц около двух седмиц назад, и с тех пор Ева была озабочена праздничным пиром, выбирала блюда, лично следила за тем, чтобы и весь замок и в особенности главный зал слуги отмыли и отчистили до блеска, достали самые красивые знамёна и гобелены — что-то из них нужно было зашить или постирать. Хельга пыталась взять часть этих забот на себя, но Ева убеждала её оставаться в постели и беспокоиться лишь о своём пошатнувшемся здоровье.

И надо признать, что справилась молодая вдова отлично. К дню возвращения армии в Штольц замок буквально сиял. Яркие фиолетовые флаги с золотыми львами были вывешены на каждой башне и в коридорах, между окон, а в залах и гостевых комнатах красовались лучшие гобелены.

Лишь в последний момент Ева вспомнила о большой приветственной чаше и тут же предложила достать её, наполнить вином и поднести милорду и миледи, как только они войдут в замок. Но Хельга сочла это излишним.

— Кажется, когда они приехали в Штольц в прошлый раз, чашу им мы не подавали, — вспомнила Ева.

— В тот день было как-то не до этого… — вздохнула Хельга.

Захотелось снять это фиолетовое платье, содрать причудливые кружева, распустить волосы и покрыть их траурным вейлом… Хельмут мёртв, его нет, и она обязана носить траур всю жизнь в память о том, кто заменил ей родителей, кто вырастил её, кто всегда был для неё самым близким человеком…

Увидев слёзы в её глазах, Ева сделала жалостливое лицо, подошла поближе, кажется, хотела положить руку на её плечо… Но сдержалась. Всё-таки они не настолько сблизились, чтобы она позволяла себе это и чтобы Хельга ей это позволила.

Ева сегодня тоже выглядела неплохо: яркое голубое платье из блестящего шёлка, серебряное ожерелье с лазуритом вполне оттеняли недостатки её внешности, а тускловатые пепельные локоны она убрала в богатую сеточку, украшенную мелким жемчугом. Впрочем, Хельга не без мрачного удовольствия думала, что вдовство ей шло больше.

— Ладно, готовь чашу, — отмахнулась она. — Ты же её и подашь.

— Я? — опешила Ева. — Но чашу должна подносить хозяйка…

— А ты разве не хозяйка? — хмыкнула Хельга. — Иди, пока я не передумала.

Не очень было понятно, кому подносить чашу — лорду Генриху или Кристине. В итоге Ева решила, что обоим, однако его милости всё-таки первому: властителем Бьёльна был он, а его жена фактически считалась всего лишь консортом.

Пока армия по извилистой главной улице городка подъезжала к замку, Хельга тревожно вглядывалась в лица приближающихся людей. В письме вместе с вестью о победе и достижении мира ей уже передали, что Адриан тут же отправился в Шингстен, взяв на себя обязанности регента и решив немедля начинать наводить там порядок… Но ей не верилось. Он же сам просил её ждать его! Сам говорил, что не выживет, если она не будет ждать! И молча уехал, даже не отправив ей личное письмо! Что ей в этой сухой приписке, что война окончена, Шингстен побеждён, а барон Адриан Кархаусен теперь будет его регентом? Хельга хотела прочитать его письмо, его слова, а не чужие слова о нём…

Но она так и не разглядела его лица в войске победителей. Он и правда уехал домой. Забрал её подарок — и её сердце… и уехал.

Хельга боялась к нему привязываться, боялась ему обещать ждать его, потому что была велика вероятность его гибели: она и так потеряла жениха много лет назад, недавно ещё и брата, а теперь… Он остался жив и всего лишь бросил её, забыл о ней. Как же это… глупо, жестоко…

Хельга покачала головой. Нет, нельзя позволять себе плакать и встречать победителей с печальным лицом. Сегодня радостный день. Война окончена, и на этот раз мир установлен если не навсегда, то по крайней мере надолго. Она должна улыбаться и радостно приветствовать своих сюзеренов, что отомстили за её брата и прогнали армию захватчиков и мародёров с её земли.

Пока Ева совершала обряд с чашей, Хельга невольно засмотрелась на Кристину. Та выглядела уставшей и улыбалась через силу; видимо, где-то по пути в Штольц она переоделась из доспехов и походной одежды в платье из синей дорогой шерсти со скромным кружевом на высоком воротнике, однако смотрелось оно на ней как-то инородно, словно Кристина всё ещё мысленно была на войне и нуждалась в кольчуге и удобных штанах, а не длинной юбке и драгоценностях.

Когда Ева поднесла чашу ей — редко такое бывало, чтобы чашей приветствовали сразу двоих, — Кристина благодарно кивнула и сделала крошечный глоток, однако взгляд её вдруг пересёкся со взглядом Хельги… Та вздрогнула. Стоило ожидать, что Кристина не забыла того досадного недопонимания, возникшего между ними пару лет назад… Хельге вновь стало неловко, и она уставилась вниз, на носки своих чёрных туфель.

Пир был назначен на вечер, однако в гостевое крыло, к лорду Генриху и леди Кристине, Ева и Хельга направились через пару часов после их возвращения. Таков был приказ, хотя им самим уже не терпелось решить вопрос с регентством, и будь их воля, они бы спросили у сюзеренов об окончательном решении сразу же, как только те вошли бы в ворота Штольца.

— Я тут подумала, — вдруг подала голос Ева, когда они уже дошли до спальни милорда и миледи, — неважно, кого назначат регентшей. Мы по-прежнему можем управлять Штольцем вместе, как делали это в последние седмицы.

Хельга с улыбкой кивнула.

— Ты неплохо себя показала, так что… Не верю, что говорю это, но я с тобой согласна.

И она постучала в дубовую дверь.

Из спальни ещё не унесли медную ванну, и, когда Хельга и Ева вошли внутрь, леди Кристина вытирала влажные волосы большим белым полотенцем, а лорд Генрих застёгивал верхние пуговицы своего чёрного камзола, наброшенного поверх серой рубашки. Причёска его выглядела непривычно: волосы не были зачёсаны назад, как обычно, а взлохматились без какой-либо укладки и пробора, и Хельга впервые обнаружила, что они были довольно-таки длинными, почти до линии подбородка. Прямо как у Адриана…

Она покачала головой и словно в поисках поддержки взглянула на Еву. Та отчего-то покраснела.

— Наверное, мы не вовремя? — пролепетала она.

— Всё в порядке, мы же сами вас позвали, — улыбнулась Кристина, отбросив сырое полотенце.

Лорд Генрих молча сел в скромное кресло возле стола, а она встала рядом с ним, положив одну руку на спинку кресла. На ней было всё то же синее шерстяное платье, и сейчас, когда волосы леди Кристины были распущены и чуть вились от влаги, оно вдруг перестало смотреться как нечто чужеродное — напротив, делало её более женственной и хрупкой… Это ощущение не портил даже старый беловатый шрам на щеке, который почти не было видно.

Хельга напряглась, не очень понимая, что за разговор их ждёт — леди Кристина говорила тоном дружелюбным, однако вселенская усталость что в её взгляде, что во всём облике её мужа намекали: легко не будет. Наверняка их с Евой ждёт настоящий допрос, и им ещё предстоит доказать, кто из них достойна стать регентшей.

Однако…

— Баронесса Хельга, — подал голос Генрих — говорил он тихо, как бы через силу, словно ему было тяжело дышать или у него болело горло, — за тот срок, что нас не было в Штольце, вы обучили свою невестку тому, что должна знать и уметь хозяйка замка и целого феода?

— Постаралась, ваша милость, — пискнула Хельга.

— Простите, милорд, — вдруг подала голос Ева, — но на самом деле у её светлости не было особой возможности давать мне уроки или вроде того… — Она слабо усмехнулась. — Просто она занемогла, и многие дела мне пришлось решать одной, без её помощи. Но баронесса Хельга никогда не отказывала мне в советах, отвечала на все вопросы и помогала хоть и не делами, но словами, за что я ей безмерно благодарна.

— Это так? — Генрих перевёл взгляд на Хельгу.

Та лишь медленно кивнула.

— И как вы оцените результаты трудов баронессы Евы? — продолжал расспросы он. Одной рукой он отчего-то стиснул деревянный подлокотник кресла, словно ему и впрямь было больно.

— Она… — Хельга не ожидала, что ей придётся говорить о Еве, она готовилась рассказывать о своих заслугах, хотя, видит Бог, они были невелики: клятая болезнь помешала реализовать все планы, часть собственных обязанностей пришлось переложить на Еву. — Она молодец, ваша милость. Думаю, проезжая через наш город сегодня утром, вы видели, что он не наводнён бездомными, нищими и обездоленными беженцами с южных окраин Штольца. То, что людям есть где жить и чем питаться, — заслуга баронессы Евы. Со временем она вообще перестала нуждаться в моих советах, ибо, кажется, узнала замок, город и его жителей лучше, чем я. Думаю, вскоре она познакомится со всем феодом, и тогда ей вообще цены не будет.

Она кинула короткий взгляд на Еву и увидела, что та буквально остолбенела, а щёки её залились краской. Она, видимо, не ожидала похвалы в свою сторону, хотя они с Хельгой вроде бы наладили отношения и более-менее примирились. Но Ева, как и сама Хельга, ждала возобновления соперничества и борьбы за титул регентши здесь, при сюзеренах, однако то, что лорд Генрих попросил Хельгу рассказать не о себе, а о Еве, выбило из колеи их обоих. И разрушило все ожидания.

— И как вы думаете, ваша светлость, — после недолгого молчания поинтересовался Генрих, — достойна ли ваша невестка стать регентшей?

— Я думаю, да, — искренне ответила Хельга.

Буквально месяц назад она бы не поверила в эту искренность, но сейчас… Насколько же всё изменилось, Господи!

— Вы не поймите нас неправильно, — вдруг заговорила доселе молчавшая Кристина: она всё это время смотрела в окно, изучая светлое полуденное небо, — мой супруг спросил именно вас, баронесса Хельга, потому что, возможно, вы вскоре захотите покинуть Штольц.

— Почему…

У неё даже не нашлось сил на вопросительную интонацию. Они же обещали, что проигравшей не придётся уезжать отсюда! И куда они её направят? В монастырь? Или нашли ей мужа, совершив тем самым настоящее чудо, потому что Хельмут почти год этого сделать не мог? Кто теперь возьмёт замуж её, старую деву тридцати двух лет с сомнительным грузом в виде выдуманного первого брака, который то ли был, то ли нет? Да, у Хельги имелось приданое, однако самая главная его часть — Штольц — теперь не её, а те доходы, что она получала как сначала сестра, а потом тётя правящего барона, не смогли бы сравниться с доходами правящей баронессы. Да даже стань она регентшей — это всё равно не то, и мало кого теперь интересовал брак с ней.

Разве что кроме… Хотя нет, и он её обманул. Никому она не нужна.

Леди Кристина тем временем взяла со стола какой-то тонкий свиток пергамента, втиснутый в небольшое золотое колечко.

— Барон Кархаусен просил вам передать, — не убирая усталой улыбки, сообщила она и протянула этот свиток Хельге.

Та с большим трудом подняла дрожащую руку, взяла пергамент… Кольцо было насажено на него довольно плотно и скрепляло свиток вместо тесёмки с печатью.

— Что ж, значит, на сегодняшнем пиру мы сможем объявить, что регентшей Штольца станет баронесса Ева, — кивнул Генрих, — и так будет до двенадцатилетия барона Эрнеста. А потом…

— А до «потом» дожить бы, — пожала плечами Кристина.

Обычно на двенадцатые именины юный дворянин получал право самостоятельно выбирать своих регентов, однако она верно подметила — эти девять лет ещё нужно пережить.

Выйдя из комнаты, Ева с пониманием кивнула и оставила Хельгу одну — побежала отдавать последние приказы насчёт пира, едва не подпрыгивая при каждом шаге. Её почти детская радость была умилительной, хотя молодая вдова уже не раз ощутила на себе тяжесть этой ответственности: быть хозяйкой, быть властительницей, быть той, от кого зависит жизнь целого феода… Но она с достоинством прошла это испытание и теперь должна быть готова к другим, возможно, более сложным, чем предыдущие.

Хельга же вернулась в свою спальню. Чувствуя, как бешено стучит сердце в волнении, как спирает дыхание в горле, как горячие слёзы скапливаются в глазах, сдёрнула со свитка кольцо, осторожно положила его на стол, ещё не до конца понимая, что значит этот странный подарок… Еле-еле развернула пергамент, и даже не из-за дрожи в пальцах, словно при падучей, а из-за страха прочитать то, что Адриан ей написал.

Почерк был кривоватым, скорым, будто он очень торопился, когда писал, и несколько небольших клякс подтверждали эту догадку.

«Моя дорогая Хельга!

Надеюсь, ты простишь мне то, что я не вернулся к тебе с основной нашей армией. Я знаю, что ты ждала меня, я чувствовал это ежесекундно — и я благодарен тебе от всей души. Но мне пришлось взять на себя обязанности регента и срочно отправиться в свои родные земли, дабы укрепить там власть нашего маленького лорда. Боюсь упустить момент, опоздать и вернуться в Шингстен, раздираемый ссорами и противоречиями после того, что натворили предыдущий покойный регент и его жена. Ну и, в конце концов, я очень соскучился по своим детям и хочу поскорее увидеть их.

Надеюсь, ты поймёшь меня и простишь. Но как только я увижу, что имею право отлучиться, я тут же приеду к тебе. Тебе придётся подождать несколько месяцев, и за это время ты сможешь хорошенько подумать и принять решение… Я предлагаю тебе выйти за меня замуж. В подтверждение серьёзности своих намерений вместе с письмом отправляю кольцо моей сестры — а ты знаешь, что человека дороже и ближе, чем она, у меня никогда не было… до того момента, как в моей жизни появилась ты.

Как только ты решишь, отказать или согласиться, пожалуйста, напиши ответ. Я же сделаю всё, чтобы как можно быстрее разобраться в Шингстене со всеми неотложными делами и вернуться к тебе.

Я люблю тебя, Хельга.»

И размашистая подпись почти на полстраницы.

…Пир прошёл на славу. Обычно такие пиры — в честь победы на той или иной войне — проходили в Айсбурге, как было после Фарелловской войны, или в Эори — когда Шингстен был побеждён в первый раз, семь лет назад. Помимо празднования, на таких пирах зачастую объявляли о каких-то важных вещах: разумеется, о мире, о новых союзах, законах, наградах и наказаниях… В Штольце такой пир проходил впервые, и, пожалуй, хозяева в грязь лицом не ударили.

Кто-то предполагал, впрочем, что это лишь начало и что в Айсбурге состоится ещё один пир, больше и торжественнее… Но лорд Генрих развеял эти слухи, заявив, что в этот раз именно Штольцу выпала честь славить победителей в своих стенах. Да уж, очевидно, что средства сейчас лучше экономить и впоследствии потратить их на восстановление разорённых земель.

— Но прежде чем отпраздновать нашу победу, — лорд Штейнберг встал, возвышаясь на помосте над всеми присутствующими, — мы должны почтить память павших — тех, без кого бы этой победы не было. Я до сих пор не могу поверить, что с нами сейчас нет барона Хельмута. Моего любимого, — он сглотнул, — друга и вернейшего вассала. Если бы не его отвага, возможно, мы сейчас не собрались бы здесь… Именно он в самом начале войны убил регента Шингстена, герцога Эрлиха, и почти обезглавил вражескую армию — вы сами видели, что она из себя представляла после этого. К сожалению, за этот подвиг ему пришлось заплатить жизнью, за что мы будем помнить и прославлять его вечно. Хотя можно подумать, зачем павшим эта слава, зачем им почести… — Лорд Штейнберг сделал паузу, словно давая присутствующим подумать и решить для себя — зачем. — Если бы только эти почести и эта память могли вернуть их к жизни… Но ведь, по сути, так и есть. Пока мы помним их, воскрешаем в памяти их лица и имена — они живы. — Он говорил о многих, ибо погибших героев во всех минувших войнах с Шингстеном, да и не только с ним, было немало. Но многие чувствовали и понимали, что лорд Генрих имел в виду одного человека, важнее и ближе которого у него долгое время не было. — Поэтому наша память о павших нужна в первую очередь нам — тем, кто остался жив и продолжит жить в мире благодаря их жертве. И первый бокал сегодня я поднимаю в память о них… — И добавил тише, почти шёпотом: — О нём.

По щеке леди Кристины пробежала одинокая слеза.

Когда её муж, залпом осушив свой бокал, сел на своё место, она молча накрыла его ладонь своей ладонью.

Печаль длилась недолго: конечно, о павших никто не забыл, и благодарность им будет вечно гореть в людских сердцах. Но всё-таки отпраздновать победу стоило со всем размахом, и вскоре вино зажурчало по бокалам, зазвучали лютни и арфы, и зал наполнился ароматами изысканных блюд. О еде для пира заботилась в основном Ева, и надо сказать, что постаралась она на славу: густые супы и ароматная уха сменялись варёным, жареным и печёным мясом; на столах красовались цельные рыбины — щуки, карпы, форели, начинённые овощами, травами и даже лимонами, широкие пироги с грибами и яблоками, ломтики разнообразного сыра и блестящей розовой ветчины… Помимо вина, запить это всё можно было элем, подогретым компотом и обычной водой, а заесть — мягким чёрным или белым хлебом.

Правда, глядя на всё это богатство, невольно можно было задуматься о расходах на пир и о том, хватит ли у хозяев после него денег на восстановление разорённых земель… Впрочем, в том, что Айсбург своих вассалов в беде не бросит и поможет в том числе деньгами, сомневаться не следовало.

Прозвучали и радостные, торжественные речи — и крайне выгодные условия мира с Шингстеном, и официальное объявление Эрнеста бароном Штольцем, а Евы — регентшей… На лицах многих дворян, особенно вассалов Штольцев, тут же возникло недоумение: наверняка им было очень странно осознавать, что теперь ими станет управлять эта девчонка, похожая на серую мышку… К тому же многие из них привыкли подчиняться сестре покойного барона, а вот вдову, кажется, никогда не воспринимали всерьёз. Однако слуги этим новостям явно обрадовались — они не просто успели привыкнуть к Еве, они, кажется, её правда полюбили. Что ж, стоило думать, что и остальные простолюдины — успевшие получше её узнать горожане и крестьяне — тоже охотно примут свою новую госпожу.

Были высказаны благодарности барону Кархасуену — как его здесь, в Бьёльне, прозвали, благородному предателю, который своей перебежкой смог предотвратить более страшную резню: кто знает, что успели бы учинить шингстенцы под предводительством регента и его жены, если бы Адриан не предупредил барона Штольца о грядущих набегах… Упомянули и юного лорда Карпера, который два года прожил в Айсбурге, познал доброту, ласку и поистине родительскую любовь лорда Генриха и леди Кристины и, возмужав, уже вряд ли обратит оружие против своих соседей. Свою часть благодарностей получил даже граф Гэвин Мэлтон, вовремя взявший на себя ответственность и остановивший шингстенцев, не пустивший их в битву и тем самым тоже поспособствовавший созданию мира.

Правда, никого из упомянутых шингстенцев здесь не было — их приглашали, но им нужно было наводить порядок в своих землях, восстанавливать её после долгих лет войн с Нолдом и Бьёльном, укреплять власть нового лорда и нового регента… Поэтому от приглашения они вежливо отказались, пообещав, тем не менее, хорошенько отпраздновать долгожданный мир у себя в Краухойзе.

Новоявленный барон Штольц побыл на пиру совсем немного, сидя на руках у Хельги, но как только лорд Генрих официально даровал ему титул, мальчика унесли в спальню няни, ибо он был ещё слишком мал для подобных торжеств. Также решили здесь судьбу ещё одного ребёнка: несмотря на то, что юном барону Даррендорфу было всего одиннадцать, леди Кристина позволила ему самому выбрать себе регента, что станет его опекуном, советником и правой рукой до совершеннолетия. Роэль всё ещё оставался в Штольце и, конечно, был на пиру — он с грустной улыбкой кивнул леди Кристине, а в глазах его плескалась вовсе не детская тоска.

Пир закончился, когда за окнами совсем стемнело — настала осень, и ночь спускалась на землю рано… Однако уходить из главного чертога Штольца не хотелось никому. И дело было даже не во вкуснейших блюдах или чудесных песнях, что исполняли весь вечер лучшие менестрели Бьёльна. Вместе с музыкой, терпкими ароматами вин и лёгким дымком от факелов по залу расплывалось счастье — что война закончилась, что новой теперь уже точно не будет, что удалось отделаться малой кровью и что скоро всё вернётся на круги своя… Никому не хотелось уходить, чтобы случайно не потерять это чувство, не уронить его в бездну повседневных забот, суеты и даже скорби по погибшим.

Хельга с улыбкой смотрела на этих счастливых людей, бездумно покручивая тонкое золотое кольцо на большом пальце левой руки.

И в зале не было человека счастливее её.