Кристина уже полчаса сидела и сосредоточенно смотрела на фитиль свечи. То и дело она собирала силы внутри себя, накапливала их, словно сворачивала нить в клубок, а потом выпускала — и… ничего не происходило. Глаза слабо поблескивали золотом и тут же гасли, сердце ускоряло стук и мгновенно успокаивалось, а свеча так и не загоралась.

Раньше подобные вещи получались у Кристины легко и просто, это было для неё почти так же естественно, как дышать. Она обнаружила в себе магические способности в девять лет и со временем многому научилась. В основном это были бытовые мелочи — приподнять сундук, чтобы достать из-под него спрятанный ключ, усилием воли зажечь свечи и даже и очаг… Но, видимо, укротить молнию и создать в руке не маленький язычок, а довольно крупный шар пламени стало её пределом. Раньше она и мечтать не могла о том, чтобы использовать магию в бою, а тут у неё получилось… и, наверное, больше уже не получится никогда. Или получится через много лет, когда силы вновь накопятся.

А пока ей придётся заново учиться зажигать свечи, поднимать предметы хотя бы на метр от земли и заговаривать руны.

 Она продолжала гипнотизировать свечу, но та не желала загораться.

 Кристина устала, у неё болели глаза и спина, но сдаваться она не собиралась.

 Рабочий кабинет в Айсбурге был просторным и обставленным весьма скромно; день клонился к вечеру, и в нём становилось довольно сумрачно. Несколько свечей горело на камине — сам он пустовал, ибо для отопления было ещё рановато. Из большого стрельчатого окна в кабинет лился желтоватый свет заходящего солнца, выхватывая из тени простой шкаф в углу — там хранились в основном документы и чистый пергамент, — а ещё небольшой диванчик возле этого шкафа, купленный у анкерских купцов и оформленный по южному образцу, и несколько стульев рядом с дверью.

 Тут эта дверь осторожно приоткрылась, издав тоскливый скрип. Входить без стука в кабинет имели право немногие, да и, судя по всему, с тяжёлой дверью пришедшему справиться было трудно… Поэтому Кристина быстро поняла, кто к ней зашёл.

 Она встала, поправила отделанные кружевом рукава платья, которые всё это время были закатаны, и открыла дверь, пропуская Джеймса внутрь. Вслед за ним вошла служанка Грета, что работала няней мальчика всю его жизнь… И так непривычно было, что вместе с Джеймсом не зашёл Марек — он обычно стоял поодаль, опустив голову, и отвечал лишь тогда, когда его спрашивали, не решаясь первым подавать голос. Но сейчас Кристине не хватало даже этого молчаливого присутствия, и она чувствовала, что её сыну этого тоже не хватало.

 Когда они с Генрихом вернулись в Айсбург, она тут же отдала Джеймсу игрушечного дракончика и осторожно сообщила, что Марек уехал домой. И, будто совсем не зная своего сына и так и не привыкнув к его особенностям, стала ожидать слёз, истерики и потока вопросов… Но ничего из этого не последовало. Джеймс молча забрал дракончика и кивнул.

 Он почти не проявлял эмоций по поводу разлуки с другом, но Кристина всё же чувствовала, как он скучал: материнское сердце не обманет. Да и то, что сейчас её сын вновь принёс этого дракончика, говорило о его тоске и скуке по Мареку.

 — Как ты, дорогой? — улыбнулась Кристина, беря Джеймса за ручку.

 — Я хотел спросить… — Мальчик замялся, опустил глаза и принялся разглядывать этого дракончика, будто видел его впервые. — А когда Марек вернётся?

 Она так и знала. Знала, что он спросит, знала, что это будет не сразу, что Джеймс как ребёнок, причём особенный ребёнок, не сразу осознает свои чувства и сможет выразить их словами…

 Кристина вновь улыбнулась и погладила его по волосам.

 — Скоро, зайчонок. У него сейчас дела дома, ты представляешь? Как у взрослого. Но как только он с ними справится — сразу же приедет сюда.

 На самом деле она не была в этом уверена. Зачем маленькому лорду Карперу приезжать в Айсбург в ближайшее время? Наоборот, ему сейчас лучше не покидать Краухойз, иначе его переменчивые вассалы устроят очередную войну и найдут ещё одного самозванца… Для того, чтобы изменить этих людей, их взгляды и привычки, уйдёт не один год. Тут уж Кархаусен прав: им точно нужно принять веру в Единого Бога, язычество ни к чему хорошему Шингстен не привело. Однако король пока ни в какую не соглашался разрешать миссионерство, и оставалось надеяться лишь на одну давнюю шингстенскую традицию. Заключалась она вот в чём: если феодал сам, добровольно, без каких-либо внушений или угроз поменял веру, перейдя в церковь Единого Бога, все его подданные и вассалы обычно проделывали то же самое. Если бы король согласился превратить эту традицию в закон, это была бы большая победа, большое достижение в борьбе с поганой верой, оскорбляющей Господа.

 Марек, правда, был ещё слишком мал, чтобы осознанно перейти в эту церковь, но как только он подрастёт и осознает необходимость в смене веры… Кристина усмехнулась: наверняка последние язычники Шингстена сейчас усердно молятся своим ложным богам, чтобы их лорд к истинной вере пришёл не так скоро.

 Причём сама Кристина церковь Единого Бога идеальной не считала: она готова была поспорить с её догмами, многие из которых казались ей пустыми суевериями; некоторые священники из тех, что она знала, страдали грехом мздоимства и не то чтобы сильно в нём раскаивались; спорное отношение верующих людей к магам, женщинам и даже иноплеменникам её не радовало… Но Кристина понимала: в едином королевстве должна быть единая вера. И лучше бы — в Единого Бога, а не во множество разных.

 — Может, через месяц? — подал жалостливый голос Джеймс, вырвав её из омута мыслей, и подёргал за руку. — Матушка, может, он через месяц приедет?

 — Может, — пожала плечами Кристина, не желая ему врать. Затем она взглянула на Грету. — Как там Агнесса? Поела?

 — Да, мледи, — с готовностью кивнула женщина. — Сегодня как следует покушала и почивать изволит, а вот когда вас не было, и есть отказывалась, и плакала постоянно…

 Кристина вздохнула. Конечно, она не могла взять дочь в военный поход: это тебе не поездка в родную землю на открытие монастыря, пусть и зимой, и за многие десятки и сотни километров… Но всё же ей было так обидно пропустить первые именины Агнессы, так больно было от того, что она не услышала её первое слово… Уже после возвращения ей сказали, что это, конечно, было слово «мама», ибо девочка, судя по всему, очень тяжело переживала эту разлуку и постоянно звала свою мать. В тот же вечер Кристина сама убедилась в том, что Агнесса уже знала несколько простых слов, и чуть не заплакала, когда услышала то заветное «мама». Однако девочка пока плохо ходила, и Кристине ещё предстояло дождаться её первого самостоятельного шага.

 — Ничего, — твёрдо сказала она скорее самой себе, нежели Грете, — теперь я её никогда не оставлю.

 Ей хотелось ещё немного пообщаться с Джеймсом, может, поиграть с ним, рассказать ему что-то, но он уже потерял интерес к разговору и потянулся к подсвечнику со свечой, которую Кристина так и не смогла зажечь. Она улыбнулась: её сын особо не любил игрушки и играл в основном подсвечниками, причём суть этих игр была известна лишь ему одному, и даже Марек так и не смог в них вникнуть.

 — Возьми, — разрешила Кристина.

 Тут в дверь постучали, и она закатила глаза — ну кто там ещё? Только на днях вернулась из похода, но в покое её оставлять никак не желали. Усталым голосом позволила войти, и на пороге оказался несколько смущённый и встревоженный слуга в чёрно-белом котарди.

 — Миледи, у нас гости, — сообщил он дрогнувшим голосом. — К вам барон Эдит.

 Кристина замерла, рука её ослабла и выпустила ладошку Джеймса… В груди тут же вспыхнул гнев, столь же горячий, как огненный шар, которым она сожгла герцогиню Габриэллу. Магический дар мгновенно отозвался на всплеск эмоций, Кристину словно ударило слабой молнией — и свеча в подсвечнике, к которому тянулся Джеймс, вдруг загорелась неестественно ярким жёлтым огоньком.

 — Мледи! — В голосе Греты послышался недопустимый для простолюдинки укор.

 Она быстро схватила Джеймса за руку, отведя от опешившей Кристины, но та быстро пришла в себя.

 — Зайчонок, пойди посмотри, как там Агнесса, — проговорила она чуть отстранённым голосом. — Проверь, чтобы хорошо и крепко спала, ладно?

 Джеймс кивнул и, напустив на себя самый что ни на есть ответственный вид, пошёл к выходу, потянув Грету за собой.

 — Зови его сюда, — велела Кристина слуге и, лишь когда тот ушёл, процедила сквозь зубы: — Да как он посмел…

 Через несколько минут дверь в кабинет робко открылась в третий раз.

 Кристина замерла у стола, опершись о него поясницей и впившись пальцами в твёрдое дерево. От волнения у неё стучали зубы, и к нему примешалось недоумение, когда она увидела, что в руках у Винсента была трость, которую он выставлял вперёд, словно прощупывая дорогу.

 Ответ она нашла в его глазах.

 Глаза у Винсента были незабываемые: левый — синий, правый — зелёный. Всегда очень яркие, то задумчивые, то горящие любознательностью и пытливостью. Но сегодня… Кристина увидела светло-голубые, почти белые радужки, пустые и мёртвые.

 Догадка кольнула её разум, но тут же погасла в волнах эмоций — гнева, ненависти, раздражения, непонимания… Ладонь невольно сжалась в кулак, и лишь нечеловеческим усилием Кристина смогла вновь её разжать. Она поняла, что если бы ударила Винсента кулаком, то он бы не удержался на ногах, а довольно массивный перстень на её среднем пальце оставил бы на его лице хорошую ссадину.

 И она всего лишь отвесила ему пощёчину, звонкую и хлёсткую.

 Винсент схватился за щёку, слабо усмехнувшись.

 — И вы здравствуйте, ваша милость, — проскрежетал он.

 Опираясь на трость, опустился на одно колено, и Кристина несколько мгновений со злорадной ухмылкой за этим наблюдала.

 — Встань, — велела она. — Ты меня не видишь?

 — Ничего не вижу, — кивнул Винсент.

 Он встал с трудом, словно, помимо зрения, лишился ещё и всяких сил, хотя и раньше не был особо выносливым и крепким. Жалость едва тронула сердце Кристины — и тут же пала под напором волны ярости.

 — Так тебе и надо, — процедила она сквозь зубы, приближаясь к нему. Винсент был невысоким для мужчины, однако ей всё равно приходилось смотреть на него снизу вверх, и это раздражало. Он, впрочем, смотрел не на неё, а сквозь неё, в одну точку. — Как ты смел? Как ты мог, скажи? Я доверила тебе Натали, думала, что ты защитишь её, станешь для неё опорой, хорошем мужем… — Она покачала головой, не очень поверив в ту печаль, что омрачила лицо Винсента. А красный след от пощёчины на его бледном лице напоминал кровавое пятно. — Она же мне как сестра, я никогда не относилась к ней лишь как к служанке, она всегда была для меня родным человеком! Если бы я знала… Ты меня подвёл! — Кристина, не выдержав, стиснула пальцами ткань его красного бархатного камзола и хорошенько встряхнула. — Ты оставил её одну с ребёнком на руках! Неужели ты не осознаёшь, насколько шатко её положение? И что мешает мне прямо сейчас отобрать у тебя титул и феод, который я же тебе и даровала, когда признала законным завещание твоего отца?

 Возможно, это было бы слишком: всё происходящее с Натали и Винсентом — их личное дело, в котором Кристина выступала просто посредницей, а вот лишение титула и земель — уже вещь государственной важности… Но чего ещё заслужил этот глупый мальчишка? Пусть идёт со своей тростью на улицы городка под Эдитом или на порог храма и сидит там с протянутой рукой — слепым всегда подают щедрую милостыню.

 Но всё же… на лице Винсента читались стыд и раскаяние. Он молчал некоторое время и даже опустил взгляд своих безжизненных глаз, а потом вдруг проговорил хриплым голосом:

 — Мне искренне жаль… И всё, что я делал, всё, что довело меня до… этого… — Он хмыкнул, имея в виду свою незрячесть. — Я делал это лишь ради Натали, ради Кристи, ради нашей семьи… Мне казалось, что чем больше у меня будет сил и умений, тем лучше я смогу обеспечить нам счастливую жизнь. Но со временем я забыл о цели, что и привело к этому всему… Я совершил ошибку, не ведая, что творю.

 И он вновь опустился на колени, низко наклонил голову, и его чёрные распущенные локоны, отросшие до груди, скрыли его бледное измождённое лицо.

 — Простите, миледи, я подвёл вас. И свою жену подвёл, но перед ней я извинюсь уже дома…

 Кристина не слушала, что он говорил дальше. Главное, что Винсент признал свою ошибку. «Не ведая, что творю…» Не была ли она такой же? Не совершила ли хотя бы раз непоправимой ошибки, которая разрушила её жизнь настолько, что потом пришлось собирать по крупицам, восстанавливать, склеивать — и всё равно не до конца, не так цельно, как раньше?.. И ведь эту ошибку ей простили, и если о ней до сих пор кто-то и вспоминал, то со смехом и мягкой снисходительностью. А Винсент… Что ж. Ту часть прощения, что должна даровать ему Кристина, он получит.

 — Ну встань, — сказала она и сама протянула ему руки, чтобы помочь подняться.

 Его чёрные шерстяные штаны на коленях были испачканы пылью, но он, конечно, этого не видел… Ничего, потом слуги отряхнут.

 А Кристина, не удержавшись, осторожно обняла Винсента — внезапно он показался ей таким хрупким, будто был создан из стекла или хрусталя. И без того вечно болезненный и слабый, он ещё и ослеп, сильнее, чем прежде, похудел и побледнел — хоть и по-прежнему оставался по-особому красивым. Кристина не понаслышке знала, как яростно и жадно магия может высасывать силы и здоровье, а Винсент по собственной глупости заглянул под такие тёмные покровы, что безнаказанным остаться не мог. И жестоко расплатился за своё тщеславие.

 — Пройди, сядь, — предложила Кристина, выпустив его из объятий.

 В мёртвых глазах Винсента теперь не читалось никаких чувств, однако по лицу было заметно — он в недоумении. Только что его ударили и обругали, а теперь с заботой и участливостью обнимают и зовут сесть… Интересно, а сам он чего ждал, приехав сюда?

 Кристина поддерживала его под локоть, пока он преодолевал не такое уж и большое расстояние от двери до стула. Тростью он ощупывал каменный пол и мягкий ковёр на нём, затем — ножки стола и стула… И если такой крошечный путь оказался для него столь суровым испытанием, то каково же ему теперь ходить по улицам, подниматься по ступенькам, особенно в одиночку? Трость-то, кажется, не сильно помогает.

 Винсент присел на краешек деревянного стула, обитого бархатом, а Кристина вернулась в своё кресло, что стояло по другую сторону стола. Расправила подол зелёного шёлкового платья, пригладила чёрный овальный арселе, надетый поверх простой причёски из кос… Винсент сидел не шевелясь. Он выпрямил спину, хотя было видно, как тяжело ему держать осанку, и постарался сделать своё лицо непроницаемым.

 — Ну, — начала Кристина, сцепив пальцы в замок, — рассказывай — зачем приехал?

 — Мне в монастыре сказали, что Натали отправилась сюда, — отозвался он. Голос его стал звучать ровнее, менее хрипло, однако было слышно, как он дрожал. — Но, кажется, её здесь нет?

 Кристина кивнула, а потом опомнилась — он же этого не увидит…

 — Она уехала, — коротко ответила она.

 Винсент задумался. Его чёрные пряди рассыпались в беспорядке, падая на лицо, но он не убирал их, и Кристине захотелось протянуть руку и завести ему за ухо хотя бы одну прядь… Допустим, обозрению это уже не мешает, но неужели волосы не щекочут лицо?

 — Я так и думал, надо было сразу ехать домой, — почти прошептал Винсент, как будто начал говорить уже сам с собой. — Но решил всё же заехать сюда, проверить… Только время потерял…

 Кристина вздохнула. Стоит ли говорить ему, что домой сейчас тоже ехать бессмысленно? Что-то ей подсказывало, что Натали его уже не простит. Она, помнится, твёрдо была уверена, что ей стоит уйти в монастырь и забыть семейную жизнь — неудивительно, раз она оказалась такой безрадостной… А уж после потери ребёнка и тем более… Кристина вздрогнула. Наверное, не надо пока рассказывать Винсенту, что из-за него у его жены случился выкидыш. Хватит с него наказаний. Если Натали захочет — если она вообще пожелает с ним поговорить, — то расскажет сама.

 — Дома ты её тоже не найдёшь, — после недолгого молчания заговорила Кристина, чуть наклонившись. Она знала, что у слепых обостряется слух, и всё равно опасалась, что Винсент плохо расслышит или не поймёт все её последующие слова. А от них, видит Бог, зависело его будущее. — Ни в Эдите, ни в Эори Натали сейчас нет.

 — А где она… — беззвучно выдохнул Винсент, кажется, не найдя сил на вопросительную интонацию.

 Кристина слабо ухмыльнулась. Что ни говори, несмотря на жалость и сострадание к этому бедному ослепшему юноше, ей было даже приятно видеть его растерянность.

 — Она поехала в монастырь. Новый нолдийский, тот, что я недавно открыла. И вряд ли она захочет, чтобы ты поехал туда за ней.

 Винсент сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, но это не помогло, и через несколько мгновений в его мёртвых светлых глазах блеснула жизнь — слёзы. Одна слезинка даже успела скатиться по щеке, но остальные он предусмотрительно вытер, совершенно по-детски шмыгнул носом и несмело спросил:

 — А вы… что вы посоветуете? Может, всё-таки съездить? — Голос его вдруг наполнился звуком, силой, уверенностью и таким жаром, что позавидовал бы самый пламенный проповедник. — Я правда хочу встретиться с ней, поговорить, попросить прощения… Это необходимо, иначе я умру от горя и чувства вины! Я… я больше никогда не увижу её лица, но и никогда его не забуду. Может, напоследок хоть услышу её голос, если она не захочет вернуться ко мне.

 «Если»… Бедный наивный мальчик.

 От жалости и к нему, и к Натали, и к себе самой сжималось сердце. Ну почему, почему всё, что строила Кристина, начало разваливаться именно сейчас? Её любовь к Генриху, её доверие и привязанность висели на тонкой нитке над пропастью безразличия; Винсент из-за глупой ошибки и собственной самонадеянности разрушил свою семью с Натали; Хельмут… Хельмут умер, оставив детей сиротами и жену вдовой. Всё трещало по швам, рушилось, ломалось, не продержавшись и десятка лет.

 Кристине хотелось зарыдать, но она взяла себя в руки. Если она сейчас даст слабину, то Винсент совсем пропадёт. Он, конечно, её слёз не увидит, но беззвучно плакать она не умеет… Того и гляди, он правда забудет обо всех своих привилегиях и дворянской чести и пойдёт побираться под стенами храма… Кристина хотела, чтобы он стал опорой для Натали, помог ей превратиться в истинную дворянку, а на самом деле… Это Натали была его опорой. И теперь этой опоры он лишился, показав, чего стоит без неё — то есть не так уж и много.

 — Попробуй, поговори, — пожала плечами Кристина, едва слышно постучав пальцем по столешнице. — Но захочет ли она слушать… Я хорошо знаю Натали и могу тебе сказать вот что: у неё есть гордость и чувство собственного достоинства. Она не побежит за тобой, словно верная собачонка, как только увидит тебя на горизонте. Поэтому не смей давить на жалость и чувство долга: после того, как ты нарушил свой долг мужа и защитника, ты не имеешь на это права.

 — Она мне ничего не должна, — улыбнулся Винсент. — Она всего добилась сама, а я… просто помогал по мере сил.

 — Хорошо, что ты это признаёшь.

 Они замолчали, обдумывая эту беседу и то, что делать дальше. Кристина размышляла, стоит ли ей писать Натали и предупреждать о приезде Винсента, может, немного походатайствовать за него… Хотя нет, тогда подруга будет считать её предательницей, перешедшей на сторону её непутёвого мужа. Пусть Винсент сам умоляет её о прощении.

 — Вот скажи, оно того стоило? — спросила она через несколько минут молчания. — Неужели зрение — достойная цена за ту силу, что ты обрёл?

 Винсент закрыл глаза, словно в этом был какой-то смысл.

 — То, что я пытался обрести за год, я уже потерял, — просто ответил он. С его губ не сходила лёгкая улыбка, а ведь говорил о до боли обидных вещах. — У меня немного получалось самому вызывать видения и заглядывать в то будущее, в какое я хочу, а не в какое захочет Бог… Но я больше этого не умею, да и по-старому видения уже не приходят тоже. Я только взгляд сквозь пространство сейчас могу создавать, и то ненадолго — силы отнимает… Да и не заменит мне зрение никакая магия.

 — Вот как… — выдохнула Кристина. — Но совсем дар тебя не покинул?

 Винсент качнул головой. Что ж, и на том спасибо…

 — Слушай, а… — Она давно хотела у него спросить, но решилась только сейчас. Было немного волнительно в предвкушении ответа. — У меня иногда бывают… не видения, а… как бы сказать… — Тяжело было формулировать фразы, когда мысли цеплялись одна за другую, смешивались, будто в опьянении. — Иногда я испытываю предчувствие по поводу какого-нибудь события, обычно плохого. То есть как бы знаю заранее, чем всё закончится. И вот боюсь, не превратится ли это в ясновидение рано или поздно? — Кристина подалась вперёд и взглянула на Винсента с мольбой, прекрасно понимая, что он этого взгляда не увидит. — Я не хочу страдать от видений так же, как ты.

 — Предчувствие бывает хорошо развито и у людей без магического дара, — пожал плечами он. — Мне кажется, тут дело не в колдовстве, а в обычной осторожности… или тревожности — тут уж с какой стороны посмотреть, — хмыкнул Винсент, а Кристине захотелось рассмеяться в облегчении.

 Она знала, что ясновидение — дар очень редкий, Винсент был единственным её знакомым с таким даром. Глупо было думать, что он разовьётся у неё из этих предчувствий. А если учесть, что магические силы почти оставили её после битвы… Ей бы заново научиться руны заговаривать, а не в будущее заглядывать!

 — К слову, как ваш сын? — с едва слышной тревогой в голосе поинтересовался Винсент.

 Конечно, судьба Джеймса была ему небезразлична — он же лично снял с мальчика проклятие два года назад… Кристина улыбнулась.

 — Всё хорошо, — отозвалась она. — Он по-прежнему иногда ведёт себя… — Сложно было подобрать слово, которое не звучало бы пренебрежительно и обидно. — Странно, — нашлась она. — Но в целом всё хорошо. По крайней мере, та злость в мою сторону — она и его самого терзала, я это знаю — больше не проявлялась.

 — Видимо, он просто таким родился, — пожал плечами Винсент, сжав набалдашник своей трости, — ну, как вы выразились, странным. А проклятие усиливало эти странности, направляло их в негативную сторону, превращало в озлобленность и страх… Слава Богу, что теперь ему лучше, — после небольшой паузы добавил он уже совсем иным тоном, более тёплым и мягким.

 Вечер тем временем плавно перетёк в ночь, за окном воцарилась кромешная темнота, и в кабинете тоже стало совсем темно. Стоило бы велеть слугам принести ещё свечей, но тут Кристина вспомнила, что Винсент вообще-то с дороги, надо бы его накормить и отправить отдыхать…

 Они вновь разговорились по пути в гостевое крыло.

 — До монастыря ехать долго, не меньше месяца, — предупредила Кристина, чуть погладив Винсента по плечу: она вела его под руку, однако он всё равно пользовался тростью, прощупывая путь перед собой. — Осторожно, сейчас будет лестница.

 — Вверх или вниз? — усмехнулся он.

 — Вниз. Осторожно.

 Они спустились на второй этаж башни и миновали длинный коридор, освящённый чадящими факелами. Иногда им встречались слуги и стражники, что кивали и кланялись, и Кристина кивала в ответ, но Винсент, не видя этих безмолвных приветствий, продолжал смотреть лишь вперёд, в никуда. Некоторые служанки вздрагивали при виде его безжизненных глаз, но в их собственных глазах быстро вспыхивало понимание, и они спешили уйти, словно стыдились того, что могли видеть, а барон Эдит не мог.

 — Ты… совсем ничего не видишь? — осторожно поинтересовалась Кристина. — Только тьму?

 — Скорее что-то тёмно-красное, иногда бывают желтоватые пятна, когда на свет смотрю. — Он повернул голову к факелу. — Вот как сейчас.

 И всё равно страшно… Кристина не представляла, как он справлялся, как он жил, окутанный этой красноватой темнотой с редкими пятнами света. Весь созданный Господом видимый мир перестал для него существовать, он никогда не увидит лица своей жены, не сможет посмотреть, как подросла его дочь — и как она будет взрослеть дальше… И то, что для обычного человека — пустяк, для него может стать смертельной опасностью.

 Кристина ненавязчиво погладила его по плечу в приступе жалости.

 — С кем ты поедешь в монастырь? — встревожилась она.

 — Ко мне приехали мои люди из Эдита, приехал сир Гэрис, так что я не один.

 — Когда хочешь поехать?

 — Прямо завтра, с утра.

 Что ж, может, он успеет… Конечно, Натали сразу монахиней не станет, ей предстоит пройти немало испытаний, чтобы доказать, что она достойна полностью посвятить свою жизнь Богу. Наверняка её ещё не успели постричь в монахини и через месяц тоже не успеют.

 Но будет ли толк в его путешествии?

 — Давай я тебя провожу, что ли, — вздохнула Кристина. — Хотя бы по Камнегорскому лесу с тобой проедусь, а то осточертело в четырёх стенах сидеть…

 — Ой, к слову, а… — Винсент запнулся и даже чуть смутился. — А где милорд?

 — А милорд на охоте, — ответила она. — Уже три дня.