Вместе с другими монахинями и послушницами Натали полоскала бельё на берегу реки. Новый нолдийский монастырь находился на севере, спалис [октябрь] был в самом разгаре, однако сегодняшний день выдался на удивление тёплым: солнце грело не хуже, чем летом, и от его света листья в монастырских садах и окрестном лесу искрились золотом и переливались бронзой, словно настоящие драгоценности. Оттого Натали было немного жарко в чёрном платье и платке — платок, который носили монахини, под названием мафорий, она пока надевать не имела права, ибо до сих пор числилась в послушницах и не знала точно, когда её постригут. Поэтому просто покрыла голову чёрным квадратным куском ткани и завязала его на затылке — так было удобнее всего.

Вода в речке, небольшом притоке Гренты, что назывался Либблом, была ледяной, и под конец работы Натали буквально не чувствовала пальцев. Однако такая работа была ей только в радость. Она словно вновь стала шестнадцатилетней девочкой, служанкой, у которой не было свободной минутки, и дела наваливались день за днём… Это будучи баронессой Натали часто сидела сложа руки, даже не пытаясь заняться каким-то ручным трудом: во-первых, ей бы просто не позволили, во-вторых, она сама понимала, насколько это будет смешно, нелепо и унизительно.

Зато теперь… Даже полоща тяжёлые простыни в ледяной воде, Натали считала себя счастливой. Бог ведь создал её именно для этого: работать, трудиться и тем самым делать мир лучше. Она снова стала служанкой, только уже не леди Кристины или ещё кого-то из дворян. Теперь Натали служила самому Богу и с каждым днём всё сильнее ощущала, что без награды эта служба не остаётся.

Бог награждал её лёгкостью, чувством, что она наконец нашла своё место, пониманием цели и смысла своей жизни… Конечно, порой приходили к ней и тоска, и чувство вины, и скука, но Натали молилась — и они быстро исчезали, а их место занимала радость от того, что она здесь, в монастыре, на своём месте, и никто у неё эту радость не отберёт.

Наверное, если бы её второй ребёнок выжил, она была бы ещё счастливее… Ей хотелось верить, что это был мальчик, и, если бы Господь не забрал его к себе, она бы назвала его Оскаром — в честь человека, который бы никогда не поступил с ней так, как поступил её муж.

Кристалина оставалась с ней — её кроватка стояла прямо в келье Натали, а когда та выполняла послушания, с девочкой сидели другие монахини и послушницы. Правда, Кристалина по-прежнему была очень беспокойным ребёнком, часто плакала, даже ночами, поэтому заботиться о ней было непросто. Натали давно привыкла, но многие монахини попросту пугались такого поведения Кристалины. Однако бывали и хорошие дни, когда девочка успокаивалась и тихо играла или спала. И никто из приставленных к ней монахинь не мог угадать, придётся ли ей целый день укачивать рыдающего ребёнка или умилённо созерцать, как она наряжает кукол; при этом мало кто из них отказывался сидеть с Кристалиной. К тому же это благословила сама мать Эстер, и среди сестёр ходила беззлобная шутка, что нянчить Кристалину — тоже своеобразное послушание. Впрочем, взаимопомощь, сочувствие и поддержка не были тут чем-то непосильным и подневольным.

Глядя на старания Натали, мать Эстер одобрительно улыбалась, однако на вопросы о постриге отвечала как-то туманно. Хотя Натали сама понимала, что спешить с этим не стоит. Её испытание ещё не окончено, но она даже не представляла, что должна сделать, чтобы провалить это испытание.

Отдохнув пару минут, Натали вздохнула и с новыми силами принялась выполаскивать выстиранные щелочным мылом простыни. Не сразу заметила, что одна из монахинь, молодая женщина с внимательными тёмно-серыми глазами и длинными ресницами, с неподдельным интересом смотрела на неё и совсем забыла про свою работу. На этой женщине был длинный чёрный мафорий, и цвета её волос Натали не знала.

Она тоже взглянула на неё и улыбнулась.

— Прости… — смутилась монахиня и густо покраснела. Получше закатала рукава чёрной монашеской рясы и опустила в воду небольшую льняную наволочку.

— Ты что-то хотела? — участливо спросила Натали.

Из-под платка выбилась прядь волос и начала щекотать лоб, и она нервно заправила эту прядь за ухо.

— Я просто… смотрю… — пролепетала монахиня. — У тебя так хорошо получается, а я слышала, что ты — баронесса… — Она поспешила исправиться: — Была баронессой.

— А до этого я была служанкой, — пожала плечами Натали. — Мне не привыкать к подобной работе, я даже по ней скучала. А ты не знала? — вдруг встрепенулась она. — По-моему, обо мне весь Нолд знает… — И не то чтобы она была рада этой славе.

— Я из Шингстена, — как бы нехотя отозвалась монахиня.

То-то у неё выговор необычный: на словах со звуками «ч» и «ж» она шипела, как змея, хоть и отторжения это не вызывало.

— А разве вы там не язычники? — опешила Натали, не сразу осознав, что это вопрос может прозвучать грубо и непочтительно.

Однако монахиня, кажется, не обиделась.

Она покачала головой, вынула из воды выполосканную наволочку и принялась её отжимать.

— Не все, — сказала она с явной гордостью в голосе. — Моя семья — вассалы баронов Хейли, которые приняли веру в Единого Бога лет сто назад, и всем их вассалам пришлось тоже… У нас в Шингстене такое правило, точнее, даже не правило, а традиция: если сюзерен меняет веру, то и вассал, и все его подданные тоже должны.

Натали была удивлена. Она краем уха слышала, что в Шингстене не все заражены грехом язычества, что нашлись там здравомыслящие люди, осознавшие истинность Единого Бога и ложность тех, кого они почитали раньше… Но о той традиции она не знала и даже не догадывалась, что сможет встретиться с шингстенкой, верующей в Единого Бога, лицом к лицу.

— Соблюдать эту традицию было необязательно, но желательно, — продолжала рассказывать монахиня. — А скоро, как я слышала, это будет уже не традиция, а закон… И Слава Богу! — Она приложила руку к груди и поклонилась. Затем вздохнула и продолжила: — Когда началась война с Нолдом, Хейли поддержали Карперов, и родители отправили меня от греха подальше в Бьёльнскую женскую обитель. — Видимо, семилетнее пребывание на чужой земле не смогло вытравить из неё привычку изъясняться по-шингстенски. — Они как чувствовали, что победы Шингстену не одержать… — Она горько усмехнулась, отжала наволочку и кинула её в большую корзину. Из другой же корзины достала ещё одну наволочку и погрузила её в ледяную воду. — А когда леди Кристина поспособствовала открытию этой обители, мать Эстер предложила мне перейти сюда вместе с ней, вот я и перешла.

Натали слушала её с вниманием и интересом, даже на миг позабыв о простынях. Кажется, теперь настал её черёд пялиться на собеседницу, словно на заморскую диковинку.

— А как тебя зовут? — решилась она спросить, когда монахиня замолчала, так и не убрав грустной улыбки. Наверное, она скучала по родной земле, несмотря на все её пороки…

— Ивета Крейчи, — охотно отозвалась девушка. — Точнее, теперь-то я сестра Ивета.

— Я Натали.

Ивета лишь едва заметно кивнула, давая понять, что рада знакомству, и продолжила полоскать наволочки.

С бельём они закончили ближе к закату — осенью темнело рано, уже часа в четыре полоса горизонта начала окрашиваться алым и оранжевым. К тому же Натали хотела успеть к вечерне: она старалась не пропускать ни одной мессы, хотя иногда опаздывала или не приходила вовсе из-за занятости на послушаниях. Однако эти послушания благословила сама мать Эстер, да и священник их храма тоже, поэтому особых зазрений совести Натали не чувствовала. Чувствовала она иное — ей порой очень не хватало общения с Богом. Она молилась во время работы, однако молитва в храме — это же совсем другое! Нечто торжественное, музыкальное, как настоящий праздник, и ты словно оказываешься на небесах, в раю и обращаешься к Господу напрямую, видя его всепрощающий взгляд… Этому способствовали и стоящие в храме статуи ангелов из белоснежного мрамора, и блестящие росписи на стенах, и яркие витражи, и запах благовонного ладана, и хрустальное пение хора — в него нарочно подобрали монахинь с самыми нежными и звонкими голосами, которые на каждой мессе сливались в идеальные аккорды и взлетали вверх, под купол храма, к Богу…

Поэтому сейчас Натали поспешила сложить простыни в корзины и понесла их в монастырь. Ноша была тяжела, ибо простыни оставались влажными, что добавляло им веса, но Натали за всю свою жизнь перетаскала немало тяжёлых вещей. Прежде чем стать служанкой леди Кристины, она несколько седмиц проработала на кухне Эори, где ей приходилось носить вёдра картошки и огромные кастрюли с супом, да и потом она так же носила бельё, грязную одежду в прачечную и чистую — обратно…

Зайдя в ворота монастыря, Натали встретила мать Эстер: та торопливо шла со стороны келий к выходу с крайне сосредоточенным, задумчивым лицом, но, увидев свою любимую послушницу, засияла в сдержанной улыбке.

— Мать-настоятельница, благословите! — попросила Натали, склонив голову, и тут же почувствовала на макушке лёгкое прикосновение пальцев и услышала шёпот короткой молитвы.

— Как ты, сестра? — участливо поинтересовалась мать Эстер. — Как твоя дочка?

— Слава Богу, всё хорошо, — несколько смутилась Натали. — Кристалина сегодня, видимо, хорошо выспалась, поэтому особо не капризничала.

Мать Эстер вдруг задумалась, чуть нахмурилась, словно пыталась вспомнить что-то, даже нервно дёрнула край своего чёрного мафория… Из-за этого Натали чуть напряглась, но последующие слова настоятельницы заставили её успокоиться.

— Глядя с небес на то, с какой заботой и любовью наши сёстры помогают тебе растить Кристалину, Господь послал мне благую мысль: попробовать создать приют при нашем монастыре. К сожалению, в последние годы в нашем королевстве то и дело разгораются войны, — вздохнула мать Эстер, и Натали согласно кивнула, — из-за чего многие дети лишаются родителей. Нельзя, чтобы они оставались без крыши над головой и пропитания.

Она замолчала, вновь задумавшись, взгляд устремила куда-то вперёд, к розовеющему горизонту… А Натали, решив воспользоваться её хорошим настроением и расположением к себе, набрала в грудь побольше воздуха и ненавязчиво намекнула:

— Я готова помочь вам в этом, мать настоятельница, всеми своими силами. Как только мой брак аннулируется, я смогу забрать своё приданое и со спокойной душой потратить его на это благое дело.

Приданым Натали одарила, конечно, леди Кристина… А аннулирование брака было бы возможно лишь при постриге в монахини. И настоятельница это прекрасно понимала.

— Ты примешь постриг, когда на это будет воля Божья, моя милая. — Мать Эстер вновь оправила свой мафорий и с теплотой взглянула на Натали. — Но мне кажется, что скоро ты сама не захочешь, чтобы тебя постригли в монахини.

— Почему?.. — растерялась Натали, чуть не выронив корзину с бельём.

Мать Эстер сперва промолчала, бросив короткий взгляд на здание с кельями, а потом повернулась к Натали и положила руку на её плечо.

— Тебя ждёт кое-кто. Отдай бельё сестре Ивете, пусть она его развесит сушиться, и иди в свою келью. Если вдруг не сможешь прийти на вечерню — ничего страшного. Только не опоздай к ужину.

До келий Натали дошла как в бреду, не видя перед собой дороги, иногда спотыкалась и даже один раз уронила корзину — благо, бельё на землю не вывалилось, иначе бы его пришлось перестирывать. В итоге она молча вручила корзину сестре Ивете, а сама в волнении и смятении бросилась в свою келью. Почти не касаясь перил, поднялась по винтовой лестнице, пробежала длинный узкий коридор… Дверь была не заперта — видимо, сидевшая сегодня с Кристалиной монахиня уже вернулась с прогулки.

Отчего-то стало по-настоящему страшно, и Натали замерла перед светлой деревянной дверью, словно это была дверь в ад. Вот уже много седмиц она закрывала и открывала её, запирала на ключ или оставляла распахнутой, чтобы в тесную душноватую келью проникал сквозняк… Монастырь давно уже стал для неё домом, Натали никогда не ждала в его стенах каких-то опасностей и неприятностей… А тут…

Решив, что ожидание на одном месте делает только хуже и усугубляет страх, Натали резко толкнула дверь.

Монахиня, которая сегодня оставалась с Кристалиной, сидела на небольшой скамеечке в углу за вышивкой, а возле детской кроватки Натали увидела своего мужа, стоящего на одном колене, — девочка смеялась, трогала его лицо и то и дело потягивала его за указательный палец.

Рассудок словно покинул Натали в тот момент, а место здравых мыслей заняли инстинкты: бей, беги или замри… Эти инстинкты подсказали ей, что дочь в опасности, и она, задыхаясь от холодной ярости в груди, кинулась к кроватке.

— Немедленно отойди от неё!

Она готова была побить его, вытолкнуть прочь, лишь бы он не смел прикасаться к Кристалине, не смел подходить к ней, даже смотреть на неё… После всего, что он сделал, добра от него точно ждать не стоит! Ещё не хватало, чтобы он заразил дочь чумой своего дьявольского колдовства! Из-за него Натали потеряла младшего ребёнка и теперь ни за что не допустит потери Кристалины…

Винсент встрепенулся и осторожно поднялся. Тут же в его руках оказалась трость из чёрного дерева, покрытого лаком, с посеребрённым набалдашником. Наверное, из-за больной спины ему стало совсем тяжело ходить… Это немного обуздало гнев, охвативший Натали, и она застыла возле кроватки, не обратив внимания даже на пронзительный плач Кристалины.

— Я вас оставлю, — пролепетала смущённая монахиня.

— Забери её, — попросила Натали бесцветным голосом, — погуляйте ещё перед ужином.

Монахиня кивнула, схватила на руки рыдающую Кристалину и быстро исчезла, явно не желая быть свидетельницей семейных ссор.

Лишь когда дверь захлопнулась, Натали сложила руки на груди и проговорила с укором:

— То есть тебе было плевать на дочь едва ли не с момента её рождения, а сейчас вдруг ты вспомнил, что она у тебя есть?

— Она очень выросла, — сказал Винсент с улыбкой, глядя куда-то сквозь Натали, чуть вверх, под потолок. — Я этого не вижу, но… чувствую.

— Что…

Она не договорила. Пригляделась, сделав пару шагов вперёд… Винсент продолжал странно улыбаться и смотреть чуть выше, чем было лицо Натали. Почему он не смотрит на неё? Это же явно не из-за смущения, не из-за стыда и чувства вины, тогда бы он взгляд опустил… И почему он сказал, что не видит, как выросла дочь?

И не сразу Натали заметила, что глаза у её мужа стали какие-то безжизненные, оба — светло-голубые, хотя раньше были разномастные, и как будто… незрячие…

Когда в её по-прежнему затуманенном яростью разуме всё сошлось, Натали бросилась вперёд и осторожно, словно боясь как-то навредить, коснулась щеки Винсента. В тот миг она забыла обо всём, обо всех бедах, что он навлёк на их семью. Лишь одна мысль заняла сознание: её муж ослеп…

А ведь это неудивительно! Натали же видела, как кровь шла из его глаз, и стоило ожидать, что это рано или поздно произойдёт… Но она всё время разлуки с мужем считала, что ей плевать. Пусть бы он хоть сгнил в мужском бьёльнском монастыре, хоть ушёл побираться под его стены, хоть вернулся в Эдит — она думала, что ей будет всё равно в любом случае. Она собиралась принять постриг и служить только Богу.

А теперь она гладила его лицо, всматривалась в бесцветные слепые глаза и, кажется, плакала…

— Прости меня, — вдруг заговорил Винсент, не убирая улыбки, только теперь она не была светлой и безмятежной… Она напоминала скорее болезненный оскал. — Прости за всё, что я сделал. Я всегда думал, что буду плохим семьянином, но когда встретил тебя… — Он откашлялся. — С чего-то взял, что смогу, справлюсь, стану хорошим мужем и отцом… Я ошибся. Прости, Натали, прости.

Разумом она понимала — он прав, но сердце так болезненно сжималось, что ей хотелось возразить: нет, он не ошибся, он же старался, просто… Винсент рано лишился матери, и единственным, кто любил его в семье, был Оскар, но тот тоже вскоре погиб; отец оказался прикован к постели смертельной болезнью, а старший брат Джейми с детства ненавидел его, бил и унижал… Винсент никогда не знал полной, любящей, крепкой семьи, у него не было друзей, лишь магия стала его единственным другом, магия смогла его защитить и избавить от тирании брата, и неудивительно, что даже после обретения семьи он продолжал с ней «дружить»… Стоит ли его винить?

Натали не заметила, как очутилась в его объятиях — он склонил голову на её плечо и тоже трясся в рыданиях, и всё это было как в тумане, как в бреду или во сне… Может, это и правда сон? Может, она заработалась, устала и случайно уснула, и теперь ей это снится? Всё-таки, что ни говори, по Винсенту она скучала… По прежнему Винсенту. Такому, каким он был до свадьбы. По юному мальчику, наивному и беззащитному. А по отстранённому, забывчивому, эгоистичному мужчине, каковым он стал спустя несколько месяцев после свадьбы, она вовсе не скучала.

Но кто перед ней сейчас?

Натали отстранилась, убрала руки, сделала шаг назад…

Винсент вздохнул.

— Я знал, что ты не простишь. Просто приехал… — Он замялся — явно хотел сказать что-то вроде «повидаться», но это бы прозвучало попросту смешно. — Приехал узнать, как вы тут. Наверное, всё хорошо, да? Без меня уж точно лучше. — Винсент хмыкнул. — Я хоть больше будущего не вижу, но знаю, что у тебя потом будет всё хорошо, а я…

И замолчал.

Натали отвела взгляд и задумалась.

Было ли ей лучше без него? Определённо да. Но сейчас она задавалась куда более важным вопросом: было ли ему лучше без неё? А будет ли? Как он, слепой, ещё более беспомощный, чем когда-либо прежде, сейчас вернётся в Эдит, как будет управлять своими землями? Его беззащитностью многие захотят воспользоваться, и в итоге и сам Винсент, и его феод могут попросту погибнуть. Допустим, тот же Джейми, отправленный в изгнание, разузнает о состоянии своего младшего брата и попытаться вернуть себе Эдит… Слуги начнут подворовывать, гвардия станет выполнять свои обязанности спустя рукава, зная, что их господин буквально ничего не увидит…

А ещё слепой человек нуждается в постоянной заботе и внимании, и кто, если не Натали, поможет ему заново научиться жить в мире, который для незрячих не создан?

К тому же она ведь так хотела ещё детей… Она должна обязательно родить сына и назвать его Оскаром, иначе вся её жизнь будет прожита зря. Конечно, монахиня ничего подобного сделать не сможет, и всё это время, ожидая пострига, Натали старалась не думать об этой своей мечте. Постриг даже был для неё важнее. Но сейчас… когда шанс вновь появился…

К слову, стоит ли говорить Винсенту, что у них появился второй ребёнок, который прожил в её чреве несколько седмиц и умер, так и не появившись на свет? Стоит ли напрямую обвинить его в этом? Он ведь и так настрадался, наверняка и без того изнывает от чувства вины… Поэтому Натали сдержалась. Если и рассказывать, то не сейчас.

Винсент продолжал тихо шептать и плакать, глядя вперёд, в пустоту и черноту, что заволокли его некогда такие прекрасные глаза…

— Пообещай мне… — хрипло попросила Натали. — Пообещай больше никогда… — Она замолчала, не зная, о чём именно его попросить. А попросить стоило о многом. — Больше так не делать.

— Да я уже и не смогу, — пожал плечами Винсент и едва слышно стукнул тростью по полу. — Большинство заклинаний перестали получаться, хотя поначалу я думал, что буду видеть с помощью взгляда сквозь пространство… — Он красноречиво замолчал, давая понять, что его надеждам не суждено было сбыться. — Видения тоже больше не приходят — все те месяцы, что я был слеп, они не приходили. Я уж молчу о том, чтобы попытаться их вернуть — упаси Господи! Мне больше такого счастья не надо.

Хотела бы Натали поверить, но жизненный опыт сделал её довольно недоверчивой, лишил детской наивности и простодушия. Что если он захочет вернуть себе зрение с помощью магии? Вновь начнёт изучать сложные заклинания, забудет о семье и окончательно себя погубит…

Но разве это не долг жены — спасти мужа в таком случае? Она ведь клялась перед Богом, что должна его защищать… От себя самого — в том числе. Надо бы смириться, что её муж, несмотря на прожитые двадцать семь лет, ещё не до конца повзрослел и нуждается в определённом воспитании.

— Натали, — вдруг подал голос Винсент, так и не подняв головы — его распущенные смоляные пряди упали на его лицо и чуть спрятали густой румянец, покрывший его бледные скулы, — прошу, скажи, прощаешь или нет. И я тут же уеду и перестану тебе мешать. Просто помни, что никто, кроме тебя, мне не нужен… И Кристи останется моей наследницей… Я как-нибудь справлюсь пока, а там…

Натали молчала, потрясённая — язык перестал её слушаться и отказывался шевелиться, а горло словно сковало морозом, поэтому она не могла вымолвить ни слова. Лишь в голове зазвучал вдруг чёткий, громкий голос леди Кристины: «А ну-ка брось, не вздумай!..»

— Если бы Господь послал мне хоть один лишний час, — продолжил Винсент и покачал головой, — один час, когда я бы имел возможность видеть… Больше я не прошу, ведь я бы тогда разделил этот час по минуте в год, чтобы видеть, как Кристалина растёт, как она…

— Я прощаю, — перебила его Натали и несмело протянула руку, чтобы вытереть его одинокую слезу. — Я прощаю, любовь моя, муж мой…

И она вновь прижала его к себе, позволяя ему уткнуться лицом в её грудь и прорыдаться то ли от чувства вины, то ли от счастья.

***

Мать Эстер они встретили у входа в трапезную. Та, как всегда, напоминала ледяную статую, облачённую в чёрные монашеские одежды — грубую суконную рясу, длинный мафорий, скреплённый скромной латунной фибулой под шеей… Но, увидев, что Натали и Винсент подходят к ней вместе, держась за руки, она всё же едва заметно улыбнулась.

— Ну как, сестра, ты всё ещё хочешь постричься в монахини? — спросила она холодным тоном.

Натали замерла, сильнее сжав пальцы Винсента и тем самым призывая его остановиться.

Наверное, прежде чем соглашаться возвращаться в Эдит, стоило попросить благословения у матери Эстер… Стало как-то холодно и неуютно под испытующим взглядом стальных серых глаз, которые редко выражали эмоции. Видимо, настоятельница теперь посчитает её легкомысленной и внушаемой. И если вдруг Натали снова придёт к ней за помощью, она будет иметь полное право на то, чтобы отказать.

— Не волнуйся, милая, — заговорила вдруг мать Эстер на удивление ласково и тепло. — Ты не потеряешь этого шанса. Твоё рвение и горячее желание служить Богу меня очень тронуло, поэтому теперь, — она чуть вскинула голову, сделала короткую паузу и продолжила тоном торжественным и властно, — твоё послушание будет заключаться в опеке над этим человеком — твоим супругом, с которым тебя соединил Господь. Ты станешь для него глазами, раз уж с ним произошло такое несчастье. Не оставляй его ни на минуту, а когда почувствуешь себя готовой к постригу — возвращайся сюда.

Натали слабо кивнула. После такого наставления она поняла, что почувствует себя готовой лишь после смерти Винсента. А жестокий рассудок подсказывал: он слаб здоровьем, и с каждым годом лучше ему не становится, так что…

Она бросила короткий взгляд на Винсента: тот сдержанно улыбался, но пальцы его сжимали набалдашник трости довольно нервно — видимо, он тоже волновался, кожей чувствуя на себе пронзительный взгляд настоятельницы.

Вообще, здесь, в монастыре он выглядел попросту искусителем для женщин, давших обет целомудрия: если бы не слепота и лёгкая сутулость, он бы сошёл за настоящего красавца с этими чёрными, как вороново крыло, волосами, тщательно расчёсанными и спадающими до груди; в красном бархатном камзоле с блестящими золотыми пуговицами и с белоснежным шейным платком, скреплённым брошью с изумрудом… Да даже эта изящная трость ему шла! Натали видела, как некоторые молодые монахини и послушницы подолгу задерживали взгляды на нём, и ни капли их не винила.

— Благодарю вас, мать Эстер, — склонился Винсент, и настоятельница быстро благословила его, положив ладонь на его голову и прошептав слова молитвы.

Затем она проделала то же самое с Натали, помолившись за неё подольше — всё-таки благословлять на новое послушание, наверное, стоило более тщательно.

— Будьте уверены, что о вашей благочестивой задумке с приютом я не забуду, — пообещала Натали.

Мать Эстер кивнула в ответ.

— Не опаздывайте к трапезе! — напомнила она вдруг неожиданно весёлым голосом. — Да и ваша дочь уже ждёт вас. Наверное, она соскучилась по отцу.

…Закат в тот вечер был божественно красив. Небосклон темнел, а горизонт наливался алым, и огромное оранжевое солнце, будто огненное колесо, катилось на запад. Блики его плясали на золочёном куполе храма, на колоколах и витражах, и на этот блеск было больно, но в то же время так любопытно смотреть… Птицы в окрестных лесах распевали свои закатные песни, а церковный хор молодых монахинь словно вторил им, вознося благодарности Богу за прожитый день. Лёгкий ветерок дарил чувство облегчения после весьма душного и жарковатого для осени дня, а ещё приносил из леса приятные запахи хвои и земли. Слышалось даже, как мерно журчат воды реки, в которой Натали всего несколько часов назад стирала простыни и не могла представить, насколько сильно изменится её жизнь.