Я не до конца понимаю, на чём конкретно специализируется магазин Инузука, потому что успела увидеть здесь всё: от мелкой канцелярии и праздничных украшений до хозтоваров и дешёвых игрушек с алика. Смахивает на Dollar Tree. С радостью накупила бы себе ещё тетрадей и разноцветных блоков для заметок, дабы вбросить в кровь немного дофамина, но отдел с ними находится слишком близко к кассам, а Киба как раз на посту. Последний наш разговор имел не самую позитивную окраску, возможно, я даже задела Кибу своей резкостью, но ведь и он поступил неправильно, поставив своё любопытство выше моих переживаний. Если бы не Хината, то я бы и ногой сюда не ступила, избегала бы встреч с Кибой, пока не утихнут обиды, чтобы не приходилось безучастно угукать в ответ на каждую его реплику.

Но я здесь, прячусь в отделе садоводства, имитируя восхищение этими стрёмными кактусами, которые больше похожи на пенисы из учебника по анатомии. Нездоровая аналогия маленькой извращенки, но они реально очень странно растут.

Достаю телефон, чтобы посмотреть время — мы торчим здесь полчаса и, судя по весёлому щебету за три отдела, Хината не намерена уходить. Беру горшочек с кактусом и кончиком указательного пальца касаюсь лепестков маленького розового цветочка — он зацвёл прямо на головке. Ставлю его обратно на полку и разворачиваюсь, собираясь отыскать Хинату, но на моём пути неожиданно вырастает живая преграда, из-за которой я отшатываюсь и упираюсь лопатками в стеллаж.

— Саске? — растерянно хлопаю ресницами, зачем-то опускаю глаза. В обзор попадает широкая грудь, от чего вообще не легче: джинсовка расстёгнута, а под ней — тонкая белая футболка в облипку, которая бесстыдно просвечивает очертания его мышц. — Что ты здесь делаешь?

— Собираюсь в небольшую поездку, зашёл за термосом.

— Решил поискать в отделе садоводства? — заламываю бровь я.

— Нет, — Саске не любитель объясняться, что явно выражается в его недовольном тоне, но под напором моего взгляда он всё же сдаётся и переступает через себя: — Просто я встретил Хинату и понял, что ты тоже здесь, — он пожимает плечами, словно всё и так на поверхности, однако его слова едва ли вносят ясность.

— Да ну? Ты же в курсе, что преследование наказуемо во всех пятидесяти штатах? Или соскучился?

Краешек его губ дёргается, но от улыбки Саске воздерживается, ограничивается фирменным хмыком.

— А тебе бы хотелось?

Возмущённая до крайней степени, я горячо краснею, складываю руки под грудью и выразительно фыркаю.

— Пф-ф, ещё чего, — а в голосе все 12 по шкале Рихтера.

— Я писал тебе.

— Я не видела.

— Да, ведь ты заблокировала меня, — напоминает он.

— Ах да, — не скрывая притворства, запускаю пальцы в волосы, слегка взъерошивая, делая вид, будто совсем забыла об этом. На деле же, я уже несколько дней борюсь с мыслью вычеркнуть имя Саске из чёрного списка. — Вылетело из головы. И что же ты писал? — изображать заинтересованность не приходится, ведь я сгораю от любопытства.

Но ему, видимо, нравится вгонять меня в краску каждым словом:

— Просил прислать нюдсы.

Я раскрываю рот, закрываю его и делаю так ещё пару-тройку раз, пока не ощущаю себя полной идиоткой.

— Дурак, — легко пихаю его в плечо, ответом на что становится короткая усмешка. Собираюсь ступить шаг в сторону и обойти Учиху, но он отзеркаливает меня, не давая проходу. — Эй.

— Поедешь со мной? — у меня слуховые галлюцинации?

— Что? Нет, — получается весьма категорично, но, тут же усомнившись, я переспрашиваю: — Куда?

— На свидание.

Да. Да-да-да. Тысячу, нет, миллиард раз ДА.

Нет, нельзя соглашаться так быстро, а то ещё подумает, что я только и делала, что ждала этого предложения.

А я ждала.

— Шучу, — марш Мендельсона в моей голове резко обрывается, тромбон расстроенно фырчит, и музыканты в недоумении косятся друг на друга. Саске издевается. Конечно.

— Какой же ты…

До кончика языка добираются наиотборнейшие характеристики, но приходится учтиво промолчать, когда в отдел садоводства заглядывает какая-то бабулька. Она бормочет что-то про лаванду, и Саске приходится подойти ко мне вплотную, давая ей возможность изучить стенд с семенами за его спиной. Я оказываюсь обездвижена: рука Саске упирается в полку рядом с моей головой, сохраняя какую-никакую дистанцию, но близость от этого не становится менее волнительной. Хочу заглянуть в глаза Саске, попробовать уловить ход его мыслей, но взгляд то и дело застывает на губах.

Господи.

— Какой? — Он хмурит брови и шепчет, нарочито растягивая: — Чёрствый, злой, вредный?

Саске припоминает мне слова, сказанные тогда в машине, и я смазано киваю, осязая его дыхание на своём лице. Он перекатывает мятную конфету во рту, постукивает ею по ровному ряду зубов, словно пересчитывая, и у меня подкашиваются ноги. Вдруг ловлю себя на мысли, что хочу быть этой конфетой, таять и растекаться у него на языке…

А потом понимаю, как же чокнулась и помешалась на Учихе, раз подобное вообще посещает мою голову. Рефлекторно сглатываю, но от сухости во рту в горле появляется неприятная резь. Оправдываю свои странные желания непристойной близостью его лица и пьянящим дыханием, хотя прекрасно понимаю, что дело не в этом. Не только в этом.

Ресницы трепещут, веки тяжелеют, слипаясь.

Если он поцелует меня, то нагло нарушит единственное и главное условие нашего пакта, но не сделать этого сейчас, в эту минуту, будет настоящим беззаконием...

Бабуля шаркает прочь, так и не подобрав никаких семян, и на смену теплу Саске приходит прохлада магазинного кондиционера. Я разочарованно выдыхаю, запоздало осознав, что Саске отстранился, кусаю губы и с трудом отвожу рассеянный взгляд, одолевая мягкое головокружение. Выгляжу, наверное, так, словно побывала на опиумной вечеринке. Чего не скажешь о Саске: каждая черта, высеченная на каменном лице, выражает абсолютное ничего, но вот глаза его, как мне кажется, переменились, став немного мягче что ли.

Прочистив горло коротким кашлем, Саске говорит:

— Жду тебя снаружи, — и возвращается к поискам термоса, оставив меня одну среди колючих фаллосов в горшках.

А с чего он вообще взял, что я поеду? Я не поеду.

Не поеду.

— Саку-у-у! — кличет Хината через весь магазин, и я, вглядевшись в узкие коридоры стеллажей с товарами, нахожу её, весело размахивающую безглазой латексной маской Фредди Крюгера. — Зацени, чё нашла!

Хэллоуин всё ближе, и Хината просто не могла не закупиться омерзительными декорациями для нашей комнаты; предвкушающе улыбаясь, она выкладывает содержимое небольшой пластиковой корзинки на кассовую ленту, и я морщу нос, заметив среди покупок пачку окровавленных пальцев. Резиновых, само-собой.

— Добрый день, — по закону Мёрфи на кассе нас приветствует Киба, и я, поджав губы, безмолвно киваю ему, стараясь смотреть куда угодно, но только не в его лицо и по нелепой случайности получается так, что взгляд мой застывает на стенде с товарами дня, где красуется огромный кактус.

Вселенная, на что ты намекаешь?

— Здравствуй, мой горячо-любимый друг! — Хината широко и заискивающе улыбается. — Как дела? — едва ли это её колышет.

Киба с подозрением щурится, не глядя пробивает бумажную гирлянду летучих мышей и отвечает:

— Нормально.

— Здо́рово, — Хината ставит локоть на стойку и подпирает подбородок рукой, уставившись на Кибу снизу-вверх огромными, почти влюблёнными глазами, что уже обеспечивает ему Эверест неприятностей. — Слу-у-ушай, — как в воду глядела, — а тебе же, как сотруднику, полагается какая-то скидка здесь, да?

— Возможно, — Киба кашляет усмешкой и подносит сканер к не считываемому штрих-коду. — Скидка на пять процентов тебя устроит?

— Ни за что бы ни подумала, что ты такой жадина!

Я не особо вникаю в их диалог, стою чуть поодаль, осматриваюсь, нахожу окно и замечаю за ним знакомый пикап, стоящий у обочины, а рядом с ним, докуривая наверняка уже не первую сигарету, расхаживает Саске.

Как и говорил, ждёт.

Сердце моё радостно стучит в ритме чечётки, увеличивается в объёмах, не помещаясь в клетке рёбер, и, чтобы остыть, я напоминаю себе об Изуми и тут же сдуваюсь. Бессмысленно плести венки из призрачных надежд и фантазий, когда над головой темнеет туча неразрешённых задач.

Я отворачиваюсь от окна, комкая чувства в карманах тёплого кардигана.

— То есть ты просишь продать всё это… — Киба обводит рукой покупки Хинаты, — за полцены?

Торги продолжаются, Хината не оставляет надежд выбить приятельскую скидку у нашего общего друга, от чего собравшаяся позади нас очередь дышит негодованием прямо мне в затылок. Не выдержав натиска, я одёргиваю подругу за локоть и шиплю:

— Хината, не наглей.

Она открывает рот, собираясь возразить, но убийственный взгляд стоящего за мной мужчины вооружённого перфоратором действует убедительно, вынуждая Хинату согласиться на изначальные пять процентов.

— Спасибо, — произносит Киба, помогая мне собрать покупки в пакет. — И это… ты прости меня. Ну, за то... Ну, ты поняла. Я правда не хотел тебя обидеть.

— Всё в норме, честно, — улыбку я выжимаю из себя, как зубную пасту из измученного тюбика. Может, поэтому она и не срабатывает.

Киба недоверчиво дёргает щекой, а потом разворачивается к стенду с товарами дня и озадаченно почёсывает затылок. Спустя минуту размышлений, он осторожно берёт с полки горшочек с кактусом и, не пробивая с остальными товарами, преподносит его мне с трепетом и даже благоговением, словно держит в руках фарфоровую вазу династии Мин. Я смотрю на два маленьких шарообразных стебля растения, устроившихся у самого основания длинного цилиндрического, и даже не представляю, что буду с этим делать.

— Знаю, подарок фиговый, — Киба издаёт неловкий смешок, — но пусть поднимет тебе настроение.

— Фиговый? — Хината выгибает бровь, глядя на горшочек в моих руках. — Скорее хуёвый…

Реплика подруги щекочет те ничтожные остатки оптимизма, запрятавшиеся где-то на дне меня, и я тихо смеюсь, покидая магазин и попутно благодаря Кибу за «подарок».

Хината идёт впереди, радостно размахивая пакетом с обновками, а я безмолвно замираю под козырьком магазина, таращась на Учиху. Опять курит. Нервничает?

— Эу, — Хината проходит несколько шагов и останавливается, вставая вполоборота ко мне, и спрашивает: — Ты идёшь или как?

Увидев меня, Саске затягивается в последний раз, жадно всасывая в лёгкие яд замедленного действия, после чего бросает окурок и стирает его об асфальт плотной подошвой ботинка; подходит к пассажирской двери и открывает её. Мною вновь овладевает сомнение. Аргумент в олицетворении Изуми на сей раз действует слабо, хотя прежде работал безотказно, если не убивая, то хотя бы приглушая бездумные порывы. Кусаю щёку изнутри, тщетно пробуя себя образумить, и, резко выдохнув поворачиваюсь к Хинате, протягивая ей несчастный кактус:

— Поставишь его на столе? — Сместив ручки пакета на сгиб локтя, подруга принимает у меня горшок с растением. — У меня дело одно нарисовалось, нужно отъехать, но я постараюсь вернуться как можно раньше.

Хината вопросительно выгибает бровь, смотрит на Саске вполглаза и снова на меня.

— Ты будешь с ним?

Я киваю:

— Да. Нужно разрешить парочку вопросов.

— Ну ладно, — хотелось бы мне услышать несколько разумных отговорок, но вместо них звучат слова, отдалённо напоминающие предостережение: — Надеюсь только, что вопросов после поездки не прибавится.

Я тоже.

Улыбнувшись, Хината ободряюще растирает моё плечо и уходит. Её фигуру я провожаю взглядом, замышляя передумать, догнать её и убежать от незапланированной поездки, но Хината, как призрак, испаряется за ближайшим поворотом вместе с трусливыми идеями об отступлении. Собрав крупицы решимости в небольшую горстку, я подхожу к машине и поверх открытой дверцы смотрю на Учиху.

— Полагаю, ты так и не скажешь, куда меня везёшь?

— Пусть это будет сюрпризом.

— Я не люблю сюрпризы.

— Все любят сюрпризы.

Он щурится, избегая ярких лучей стылого солнца, смотрит на меня в ожидании, что я, наконец завершу свой молчаливый протест, перестану буравить его взглядом и, в конце концов, сяду машину, но проходит не меньше минуты, а я так и продолжаю упёрто стоять на своём, пока не понимаю, что это бесполезно. Чёрт с ним. Шумно вздохнув, я устраиваюсь на пассажирском сиденье, и Саске небрежно захлопывает дверь, выбивая из этого джентльменского жеста всё джентльменское. Вдруг я соображаю, что одета вообще не по случаю: спортивные брюки, ставшие домашними ввиду своей изношенности, мятая футболка, под которой чётко выделяется хлопковый топ, и растянутый кардиган, в спешке накинутый на плечи, дабы всё это безобразие скрыть. Благо хоть не в шлёпанцах. После закупок я собиралась вернуться в общежитие, а потому и вылезла в люди в чём попало, не рассчитывая на встречи со знакомыми и тем более — с Учихой. Лихорадочно приглаживаю непричёсанные волосы, пропускаю их через пальцы, но они путаются, как у куклы, попавшей в руки трёхлетнего ребёнка, и в итоге я забрасываю глупые попытки привести себя в хотя бы божеский вид и тяжко вздыхаю. Как раз в этот момент Саске садится за руль.

— Голодна? — интересуется он, заводя мотор.

— Нет.

— Уверена? — Саске поворачивается ко мне лицом. — Выглядишь истощённо.

Как бомжара, хочет сказать он.

— Я ела.

— И что же?

— Это допрос? — я неожиданно срываюсь на вскрик, а потом, опасаясь, что моё поведение может показаться диким, вполне спокойно отвечаю: — Я ела лазанью.

— На завтрак?

— На обед.

— Но ещё только десять, — на всякий случай Саске сверяется с часами на запястье. — Или у тебя особый режим? — Ага, режим подготовки к экзаменам, проклятой олимпиаде и написания толкового эссе. — Я всё понял.

— И что же ты понял?

— Что обедала ты вчера и уж точно не лазаньей.

Он прав. Лазанья пришла в голову первой, так как на самом деле я выпила растворимый суп из кружки. Узнай об этом папа, он неодобрительно зацокает языком и отчитает мой рацион, ибо для него правильное питание превыше всего, хотя побаловаться всяким «вкусным мусором» — так папа это называет — он также не прочь.

Я виновато опускаю взгляд на колени и свожу их вместе, искренне не понимая, с чего вдруг моё недоедание волнует Учиху.

— Сейчас заедем в одно место, перекусим, а потом двинемся дальше.

— «Дальше» это куда?

Кисть Саске халатно висит на верхушке руля, но взгляд его полностью сосредоточен на дороге, что лишь слегка ослабляет мою бдительность.

— Я отвезу тебя в лес, убью, а тело и одежду закопаю в разных местах.

— И как я раньше не догадалась? У тебя и глаза как у серийного убийцы.

— Вовсе нет.

— Ага, — я расслабленно откидываюсь в кресле, словно не мне только что угрожали убийством. — Правда, я глубоко сомневаюсь, что маньяки откармливают своих жертв.

— А я очень галантный маньяк.

— М, вот оно как.

Дальше мы едем молча, количество многоквартирных домов, мелькающих за окном, постепенно редеет, пока не исчезает совсем, сменившись перекошенными павильонами и захудалыми заправками. Порой я в пустой надежде кошусь на Саске, пробую уловить какие-то нюансы и изменения в выражении его лица, которые могут послужить подсказкой, намёком к разгадке конечной точки нашей поездки, но всё напрасно: эмоции Саске застряли на уровне рудиментов. Он крепко держит руль одной рукой, сидит, расслабленно раздвинув колени, и я зачем-то отмечаю, что сегодня джинсы на нём не привычно чёрные, а голубые. Свободной рукой Саске иногда проводит по бедру, растирая подушечки пальцев о плотные швы, скользит по внутренней стороне и вместе с моим взглядом останавливается у самого паха. Густо покраснев, я отворачиваюсь к окну и опускаю стекло, подставляя лицо под порывы воздуха, что действует успокаивающе. Прохлада соприкасается с разгорячённой кожей и почти шипит на контрасте.

Помешанная.

Голос Саске прорезает хлёст ветра:

— Есть какие-то предпочтения в еде?

Я так замоталась, что уже и не припомню, когда в последний раз ела что-то вкусно-сытное. Разве что лапшу в четверг, но и там без драм не обошлось.

— Что-нибудь сырное под сырным соусом, посыпанное тёртым пармезаном, — мечтательно произношу я и добавляю: — И чипсы. — Брови Саске изумлённо взмывают вверх, впервые за время нашей поездки он смотрит на меня. — Что?

— Ничего, — но он усмехается, вновь сосредотачиваясь на дороге. — Любишь сыр?

— Люблю.

— Знаю одно подходящее местечко, но не думаю, что тебе там понравится, — Саске опускает козырёк над лобовым, пряча за ним назойливое солнце. — Ты, наверное, не переносишь всякие забегаловки.

— Ты прав, — подтверждаю я. — Терпеть их не могу. В какую ни зайду, вечно давленные тараканы попадаются, а официанты, небось, в кофе плюют, прежде чем его подать.

— Ну, у Марго с санитарией проблем нет.

— Марго? Звучит как позывной дешёвой проститутки.

Саске, наконец, прорывает на смех, но он берёт себя в руки, давясь и кашляя, не давая трещинам веселья расползтись по нерушимой стене его сдержанности.

— Вот если так при ней скажешь, то в твой кофе она не то что плюнет, харкнёт.

— Фу, — меня передёргивает. — И всё же, кто такая эта Марго?

— Маргарет, — поясняет Саске. — Одна моя хорошая знакомая.

— Жгучая брюнетка с ногами от ушей? — я поздно себя одёргиваю и мысленно чертыхаюсь, осознавая, что слова мои могут легко воспринять за ревность. В принципе, это она и есть.

— Именно так.

Не успеваю я прикусить язык, как он отвечает впереди меня:

— Что? Прям такая красивая?

Радует, что расспросы эти Саске игнорирует, ибо я себя знаю: он ответит, а вслед за его ответом последует поток новых неконтролируемых извержений моей ревности и так по кругу. Вижу только, как он покусывает щёку изнутри, что-то обдумывая, а потом плавно поворачивает руль, заезжая на парковку какой-то забегаловки. Глушит мотор, вытаскивает ключ и смотрит на меня.

— Сейчас сама всё увидишь.

Двери мы захлопываем синхронно, аки два киношных детектива, я осматриваюсь, считываю название кафешки с потухшей вывески и усмехаюсь:

— "У Марго". Оригинально, ничего не скажешь.

— Пойдём, — Саске выступает на несколько шагов, и я иду следом, маринуя себя к худшему.

Забегаловка оказывается самым типичным дайнером в стиле Твин-Пикс, но немного больше: красно-белая плитка, уютные кожаные диванчики и деревянные столики, пустующие — только за одним из них сидит парочка дальнобойщиков. На стенах отделанных деревянными панелями висят пейзажи, среди которых легко узнаются виды Франконии-Нотч, где нам уже довелось побывать; официантки расхаживают в коротких голубых сарафанчиках на пуговицах, а за барной стойкой разливают человеческое топливо, и там же, всё в той же униформе, стоит чернокожая женщина, в чертах которой я сразу узнаю торговку с ярмарки.

Машинально цепляюсь за рукав джинсовки Саске, и тяну его на себя, неосознанно шепча:

— Я хочу уйти.

Он сразу напрягается, всматривается в моё лицо, чуть щуря глаза, и спрашивает:

— В чём дело? — Не говоря ни слова, я кивком указываю на баристу, и Саске хмурится, не понимая: — Ты знакома с Марго?

— Это и есть Марго? — выходит слишком громко, на нас концентрируется внимание всех присутствующих, и мне приходится принять безучастный вид, словно вопрос прозвучал от кого-то другого. — Я думала она…

— Жгучая брюнетка с ногами от ушей? — усмехается Саске. — А разве нет?

Я бы с радостью засадила пулю ему в лоб, да вот в обойме моего взгляда пусто. Растерянно озираюсь, как потерявшийся щеночек, и Саске, пользуясь моментом, аккуратно выбирается из моей хилой хватки, направляется к бару и, легко запрыгнув на высокий стул, жестом приглашает меня проделать то же самое. Немного потоптавшись у придверного коврика, я-таки решаюсь занять место рядом с ним.

— О-о, — широко улыбается Марго, — какие люди. Давно тебя не видела в наших краях.

И Саске, чуть улыбнувшись, отвечает:

— Ты же знаешь, я весь в учёбе.

Не очень правдоподобно.

Марго всё такая же, какой я её видела в прошлый раз: греховно-красная помада и безжалостно тяжёлые серьги. Не хватает только бус, но вместо них — скромный кулон на тонкой цепочке. Улыбка у неё чистая, зубы крупные и ровные, а взгляд всё мельтешит с Учихи на меня и обратно, как у подозреваемого на допросе.

— Вижу, ты девушку ко мне привёл, — теперь она смотрит на меня в упор, заглядывает в самую душу, собирая информацию для очередного предсказания. — Давно вместе?

— Я не его девушка, — заявляю я, от чего уголки губ Марго незаметно опускаются, но не подавляют улыбку.

— Странно, — её голос стал мрачнее, — прежде Саске не приводил сюда девушек.

Она переводит взгляд на Учиху, и тот всем своим видом демонстрирует нежелание развивать эту тему. Заметив кофейное пятно на столешнице, он тут же накрывает его литровым термосом с ещё не оторванным ценником.

— Налей сюда чая.

— Чёрного? — меня подмывает издать смешок, ибо я ожидала, что горе-гадалка сама всё сообразит.

— Как моя душа.

Забрав термос с собой, Марго удаляется за двойные двери кухни, и Саске протягивает мне ламинированное меню, не блещущее ассортиментом, но богатое на аппетитные картинки, вряд ли соответствующие реальности. Я изучаю состав здешних блюд, отчасти зная, что за говяжьим фаршем могут шифроваться и крысиные лапки, но мне необходимо максимально убедительно изобразить увлечённость. Я просматриваю меню вдоль и поперёк, кручу во все стороны, тереблю погнувшиеся уголки; цепляю зубами кожицу, слезающую с губ, и стараюсь абстрагироваться, думая о чём-то отстранённом, только бы не сорваться и не накидать Учихе парочку глупых вопросов о его знакомстве Марго.

— Выбрала что-нибудь? — он легко задевает меня локтем, и я вздрагиваю, отрываясь от мыслей.

— Эм, — отодвигаю меню и неопределённо кручу рукой в воздухе, — я буду то же, что и ты.

Поёрзываю задницей, и сидушка под ней страдальчески скрипит, вырывая из меня тихое, но слышное «Чёрт».

— Откуда ты знаешь Марго? — вдруг спрашивает Саске, от чего я на секунду захлёбываюсь собственной слюной.

— Я её не знаю.

— Брось притворяться, — он склоняет голову набок, уставившись на меня изучающим прищуром. — У тебя всё на лице написано.

— Ладно. Я видела её на открытии ярмарки. Она торговала у лавки со всякими оберегами, а потом вцепилась в меня и начала нести всякую чушь.

— Похоже на неё, — Саске отводит глаза и катает по столу жестяную пепельницу на пружине. — Правда, раньше у неё был шатёр, где она, облачённая в лиловую мантию, делала расклады на картах. Кстати, врёт она хреново.

— Заходил к ней за любовными прогнозами? — улыбаюсь я, подпирая подбородок рукой.

— Ну нет, — он качает головой, усмехается, но как-то уязвлённо. — Я похож на дурака?

— А кто тебя знает? Может, ты ночи напролёт думаешь о той единственной, встречу с которой трепетно ждёшь, — вспомнив об Ино, я немного скисаю, убираю руку со столешницы и откидываюсь на неудобную спинку. — И где же ты с ней познакомился, если не на ярмарке?

— Через её сына Престона. — Саске поджимает губы в тонкую проволоку. — У нас с ним была общая знакомая... В общем, долгая история. Престон часто просил у меня денег в долг, и однажды я заглянул к нему домой, чтобы рассчитаться...

Тут Саске обрывается, оставляет пепельницу в покое, и ныряет в карман за пачкой сигарет.

— И? Что случилось?

Он чиркает спичкой, прикрывая огонёк ладонью, чтобы не сдуло вентилятором, порхающим над нашими головами, и бросает мелкую головешку в пепельницу.

— В тот день он умер от передозировки, — прикрыв веки и развалившись на стуле, Саске выпускает тонкую струю дыма в потолок. — Лежал на полу посреди гостиной, а Марго рыдала в телефон, пытаясь дозвониться до скорой. Мне казалось, что у него проблемы в семье, Престон часто рассказывал о том, как тяжело живётся его матери, ведь, в конце концов, Марго всё тащила на себе, подрабатывая то тут, то там, содержала убогую забегаловку, оставленную мужем-пьяницей. Я думал, Престон хочет помочь ей, а выяснилось, что деньги у меня он брал на наркотики.

Это маленькое, но такое значимое откровение одёргивает плотную завесу, за которой Саске привык скрываться от посторонних, чужих ему людей, огораживая свои тайны; за которой он согбенно удерживает вес воображаемой вины, навязанной обстоятельствами и случаем. Впервые вижу Саске таким понурым, осторожно касаюсь его плеча, пригибаясь, чтобы заглянуть в глаза:

— Эй, — он отзывается слабым хмыком, — ты ведь не знал, зачем ему твои деньги.

— Это не снимает с меня ответственности. Парню было шестнадцать, а я ни разу не спросил, в чём он нуждается.

Всё внутри меня в миг становится слишком тяжёлым, пробует перенять хотя бы половину того груза, который носит в себе Саске, словно это и в самом деле ему поможет. Язык немеет во рту, еле ворочается, не способный облачить эмпатию в слова, и я не придумываю ничего лучше, чем прижаться щекой к плечу Саске и невесомо коснуться его руки, нависнувшей над пепельницей.

— Ты не виноват, — еле слышно выдаю очевидное.

Не долго подумав, Саске вкручивает не докуренную сигарету в жестяное дно, поворачивает руку ладонью вверх, растопыривая пальцы, и я уверенно переплетаю их со своими. Саске смотрит на меня, и две струйки его пропитанного табаком дыхания щекочут кожу.

— Спасибо.

Из динамиков тихо сочится Just You, заполняет повисшую между нами тишину, превращая её в нечто интимное, важное, в нечто, что не требуется растворять болтовнёй. Наши лица оказываются в непозволительной близости, возникает опия, в которой мы мягкими и слегка затуманенными взглядами пытаемся подтолкнуть один другого нарушить чёртов пакт ради одного короткого, незначительно-значительного контакта губ. И вот мы оба готовы слить затянувшуюся игру, соприкасаемся носами, всё меньше оттягивая желанный момент, но на горизонте появляется Марго. Громко стукнув полным термосом по столешнице перед нами, она, подбоченившись, переключает искрящий хитростью взгляд с наших сконфуженных лиц на наши сцепленные пальцы, и я, раскрасневшись в цвет её губ, неловко убираю руку со стола и выпрямляюсь, тихо покашливая в кулак.

— Что между вами происходит, голубки? — в улыбке её красная помада становится ярче.

— Добро пожаловать в дурдом, — говорит Саске, ухмыльнувшись краешком рта.

Марго ныряет в кармашек чистого фартука и выуживает оттуда потрёпанный блокнот на пружине и ярко-оранжевую ручку с перями.

— Что заказывать будете?

Мой желудок неэстетично булькает, как кулер, в котором заканчивается вода, и я, мысленно чертыхнувшись, прижимаю ладонь к животу, усмиряя этого обжору. Саске делает вид, будто ничего не слышал, — что вряд ли, — озвучивает наш заказ, рассыпая аппетитными названиями, от которых в уголках губ собираются слюньки.

— И сыра не жалей, — добавляет он напоследок, чуть видно улыбаясь.

Пернатая ручка застывает над страницей.

— Ты же терпеть его не можешь, — вспоминает Марго, непонятливо посмотрев на Учиху.

— Верно, поэтому мне — побольше кетчупа.

Поставив точку и кивнув каким-то своим мыслям, Марго удаляется, подослав к нам какую-то другую официантку. Та ставит перед нами два стакана со свежевыжатым апельсиновым соком, и я, умолчав, что ненавижу мякоть, отпиваю несколько глотков через пластиковую трубочку, которую тут же нервно зажёвываю, загипнотизированно уставившись на часы. Видимо, эссе придётся дописывать ночью.

— У тебя были планы? — проследив мой взгляд, интересуется Саске.

Думаю, будет правильно рассказать ему про Гарвард прямо сейчас: представляю, какую бурю противоречивых эмоций в нём вызовет эта новость, если он услышит её от посторонних, хоть и не понимаю, с чего бы. Нас же ничего не связывает, и Саске сам не единожды об этом говорил.

— Нет, — я мотаю головой, — просто задумалась.

Он чувствует мою ложь, но молчит, решая не допытываться. Молчу и я.

Марго возвращается, и теперь при виде её меня не сковывает испуг. После рассказа Саске она предстала в другом свете, я понимаю, что лукавый взгляд её карих глаз скрывает за собой лишь интерес к жизни окружающих, потому что собственная в какой-то мере утратила смысл. Когда ты, усталый после учёбы/тренировок/работы, едешь домой в переполненном вагоне и невольно заглядываешься на других, гадая, какой жизнью они живут, чем занимаются, испытываешь чисто детское любопытство, переключаешься с собственных переживаний на чужие, надуманные тобой же. У Марго так каждый день, если не каждый час, и мне её даже жаль.

Она ставит перед нами поднос, полный всякой-всячины, и особенное внимание я уделяю огромному бургеру, пронзённому длинной деревянной шпажкой: густой сырный соус маняще поблескивает в свете тусклых лампочек, гарантируя гастрономический оргазм. Я отрываю изумлённый взгляд от своей тарелки, смотрю на Марго, и она услышав мой немой восторг, широко улыбается, желая нам приятного аппетита.

— Господи, — охаю я, самозабвенно натягивая полиэтиленовые перчаточки, и, на секунду опомнившись, предупреждаю: — Сейчас я буду есть совсем не как леди.

— Как жаль, ведь я такой джентльмен.

Я беру бургер, сдавливаю его пальцами, чтобы уместить в рот, и, как последняя хрюшка, обильно замазываю свой пятак сыром, откусывая добрую часть. Чё-ё-ёрт, это именно то, о чём я мечтала последние дни — доза калорий, необходимая мне больше, чем птице — воздух. Экзамены, съезд в Нью-Йорке и перевод в Гарвард навалились на меня в неравном бою, окончательно высосав все силы, а Хидан, как вишенка на торте, свёл мои шансы на победу к минимуму, скрасив своим поступком размеренный ход моих мыслей, спутав их так, что в голове не укладываются, а от того и требуют больше времени и концентрации. Эссе не клеится, нужный материал не усваивается, а мне в этой ненормальной погоне за порядком совсем не до еды и сна. Будь я сейчас в общежитии, то сидела бы перед ноутбуком, впихивая невпихуемый объём информации в свой мозг, после чего, выпив чашку быстрорастворимого кофе, принялась бы строчить эссе до глубокой ночи, пока профессор Като не одобрит его на отправку.

Странно, но я даже благодарна Саске за то, что он вытащил меня — странно потому, что одной из главных причин моих метаний является он.

Не знаю, как и описать дальнейшее течение нашего завтрака-обеда: мы не разговариваем толком, но и не молчим, мельком обсуждаем преподавателей, и Саске уверяет, что как-то пересдавал зачёт по судебной медицине прямо в курилке, поймав там профессора О`Конелла, которого всегда нет на месте. Таким образом он как бы намекает, что преподаватели у нас не такие уж страшные и поводов для преждевременного мандража нет. Я внимательно слушаю: Саске старше на целый курс и будет поопытнее меня, но дело, конечно, не только в этом — мне безумно нравится его голос, манера речи, когда каждое слово ласкает слух, скатываясь с языка медленно, взвешенно, без лишних глупостей. Дипломатично, но с толикой юмора. Жаль только, что говорит Саске крайне мало, не изменяя лаконичности даже в условиях один на один.

Расплатившись, мы выходим из кафе, садимся в машину и трогаемся с места, выезжая на пустынную трассу.

— А можно поставить музыку? — иначе тишина, почти материализовавшаяся между нашими плечами, сведёт меня с ума.

— Да, — Саске показывает на подстаканники, где тусуется всякая мелочь со сдачи, зажигалка и всякий хлам, — возьми красную флешку, вставь её в порт и шлёпни кнопку Media.

Я следую инструкции, слегка смущённая её интерпретацией. Звучат первые аккорды — в груди всё резко подпрыгивает, и я шокированно таращусь в профиль Учихи, который слишком усердно пытается скрыть накатывающее веселье.

You're insecure, don't know what for

You're turning heads when you walk through the door

Don't need make up to cover up

Being the way that you are is enough

Ты неуверенна, даже не знаю почему,

Ведь ты вызываешь восхищение, стоит тебе переступить порог.

Не нужно стараться спрятаться,

Тебе достаточно просто быть самой собой

Боже, какой позор…

— О не-е-ет, — я закрываю лицо руками, откидываясь в кресле, и обречённо тяну веки вниз. — Ты издеваешься?

— Что? — он усмехается. — Они же тебе нравились.

— Да, нравились, — нравятся и сейчас, но в наушниках, когда никого нет рядом. — Почему именно эта песня?

Вместо ответа Саске тянется к переключателю и делает музыку громче на припеве:

Baby you light up my world like nobody else

The way that you flip your hair gets me overwhelmed

But you when smile at the ground it ain't hard to tell...

Малыш, ты озаряешь мой мир, как никто другой,

Когда ты взмахиваешь своими волосами, то просто поражаешь меня,

Но когда ты улыбаешься уверенно, мне не тяжело сказать…

— ... You don't know you're beautiful...

— Господи, пожалуйста, нет, — это не первая наша музыкальная поездка, но в прошлый раз обстоятельства были совершенно иными, поэтому видеть, слышать, чёрт возьми, как Учиха Саске поёт песню One Direction — какой-то абсурд. — Ты это нарочно?

— Да.

— Серьёзно? — мои брови подскакивают вверх. — Пока всё выглядит так, будто эту поездку ты спланировал с самого начала.

— Почему же ты исключаешь этот вариант? Убийцы, как правило, перфекционисты и тщательно планируют свои шаги.

— Так, значит, я права? — все внутренности выполняют коллективный кульбит, восторженно пищат, как подростки на концерте любимой группы. — Боже, я права!

— Ты чего так радуешься?

— Ты даже не отрицаешь! — Я по-детски хлопаю в ладоши, смеясь и пританцовывая на заднице. — Знаешь, можешь убить меня, я не буду возражать.

— Я не просил твоего согласия, — сконфуженно бурчит он.

— Теперь я могу умереть спокойно, и пусть это будет своего рода эвтаназией. Только не бей меня по голове лопатой.

— Я хотел оглушить тебя гаечным ключом, а потом придушить.

— Ты ужасен.

Я не перестаю улыбаться, плавно покачиваюсь в такт следующей песне, звенящей из колонок, а потом, почувствовав себя полной дурой, кусаю губу, тихо посмеиваясь. Я уже свыклась с постоянными несостыковками в поведении и словах Саске, с его неоднозначными поступками, и уже мало внимания обращаю на очередное несоответствие его действий и высказываний, потому что… Какая разница? Он выманил меня на своеобразное, кажется, свидание, накормил и повеселил — в общем, сделал всё то же, что делают адекватные парни. Такая трансформация, пусть и разовая, мне по душе. Внутри всё визжит, взрывается на новогодние салюты, а потом резко сжимается, как упругая пружинка, готовясь к скачку. Восторг и только.

— Я совсем ничего о тебе не знаю, — замечаю я. — Почему ты такой скрытный?

Он дёргает плечом.

— Я не скрытный. Просто неболтливый.

— Тогда сыграем в игру? «Вопрос-ответ»? Баш на баш.

— Ну уж нет, — он категорично мотает головой. — Игры с тобой плохо заканчиваются.

— Да ну тебя, — выпучиваю щенячьи глаза, пытаясь надавить на жалость, но Саске — глыба. — Если хочешь, можешь задать первый вопрос.

— Ладно, — он хлопает по рулю и не задумываясь спрашивает: — Любимый жанр порно?

От адекватности и след простыл.

— Ты в своём уме?! Задавать такие вопросы девушке — верх наглости.

— Только не говори, что не смотришь порно.

— Я не буду отвечать, — скрещиваю руки под грудью, вжимаюсь в спинку кресла, пытаясь слиться с обивкой, и, услышав тихий хмык, понимаю, что именно этого Саске добивался. — Хорошо, а какой жанр предпочитаешь ты?

— Эй, это нечестно, — он хмурится, но не кажется раздражённым. — Разве не ты должна ответить на мой вопрос?

— Да, но тогда потрудись спрашивать то, на что сам можешь дать ответ. Либо меняй вопрос, либо отвечай.

Саске отмалчивается, намеренно игнорируя надуманное мною правило, а я дуюсь, поскольку упустила единственную возможность узнать о нём хоть немного.

— Что-то софтовое, — говорит он и нарочито уточняет: — Оральные ласки и прочие прелюдии.

Я правда надеялась, что он поменяет вопрос? Идиотка.

Кровь приливает к лицу, я стискиваю бёдра, съёживаюсь и растираю вспотевшие ладони о треники. Моё представление об Учихе ломается вдребезги, но не скажу, что это плохо — всё же лучше, чем БДСМ или какое-нибудь жёсткое анальное порево, что утешает…

Так, стоп.

О Боже. Не могу поверить, я начинаю мыслить так, словно готова заняться с ним сексом. Да что на меня сегодня нашло?! Это всё гормоны, точно. Надо будет заглянуть в менструальный календарь.

— Так и будешь молчать? — Да, Саске, не останавливайся, сожги меня заживо, а потом закопай, как и планировал.

— То же самое, — открыть дверь и выпрыгнуть из машины на полном ходу кажется очень хорошей идеей. — Моя очередь. Самый постыдный случай в твоей жизни. У меня — этот момент.

Я подумала, будет правильно начать с безобидных вопросов, дабы не спугнуть Учиху, но, видимо, не всё, что не имеет значимости для меня, так же безразлично и ему. Прежде чем ответить, Саске тарабанит по рычагу коробки передач и нервно проводит языком по внутренней стороне щеки.

— В седьмом классе меня исключили из частной школы, потому что отец перестал оплачивать моё обучение, — по хлебным крошкам я, наконец, подбираюсь к страшной тайне семьи Учих. — Директриса ворвалась посреди урока математики и выставила меня на глазах у всех.

Сложно поверить, что Саске мог устыдиться подобной мелочи, за этим явно скрывается больше, чем он хочет сказать, но я не допытываюсь, пробую сложить логическую цепь из скудного количества имеющихся звеньев и даже вижу какой-то просвет. После смены школы Саске пришлось уйти в учёбу с головой, заняться футболом, чтобы повысить шансы на поступление и стипендию, но контактов с Наруто не оборвал — лучшие друзья как-никак. Кулисы раздвигаются одна за другой, и на сцене, в самом центре нашего внимания, предсказуемо оказывается Ино. Одержимая и помешанная, она решила вступить в романтические отношения с Наруто, подобраться ближе к Учихе, наплевав на то, как это отразится на их дружбе, что уже попахивает чем-то нездорóвым.

С этой картиной разобрались, в рамочку повесили, но что с отцом Саске? Я прикусываю отросший ноготь на большом пальце, пытаясь вспомнить известные мне факты, однако единственное, что я знаю о Фугаку Учихе, так это то, что Саске с ним никак не общается. Спрашивать о причинах прямо в лоб будет странно, да и к тому же сейчас вовсе не мой черёд задавать вопрос, а потому я молчу. В ожидании смотрю на Саске, но он не торопится, не сводит глаз с дороги, бегущей под колёсами, и я напрягаюсь.

— Ты можешь рассказать о своём шраме? — чуть слышно сипит Саске и прочищает горло. — Я не настаиваю…

Я глажу выпуклую полосу, пролегающую меж двух раскет на моём запястье, и вздыхаю. Саске поставил вопрос очень удобно и корректно, дал мне возможность либо выложить всё, либо просто сказать "нет", что также будет ответом, и лишь за эту деликатность я позволяю себе открыться:

— Если вкратце, то меня довёл стресс, — в глазах начинает пощипывать, и я почёсываю уголок века, коротко усмехаясь. — Ты слышал о моём не сложившемся спортивным прошлом? — Саске кивает, плавно поворачивает руль, съезжая с автотрассы на ухабистую дорогу, и нас хорошенько взбалтывает. — Я села в лужу на соревнованиях, подвела маму и тренера, практически подарила первое место сопернице. Получила травму, а после любой травмы идёт длительный период восстановления — идеальное время для депрессии. Поначалу я лежала в своей комнате с гипсом на шее, как стаканчик с клубничным мороженным, и голова плавилась от размышлений: что же я сделала не так? Лезла из шкуры вон, только бы угодить окружающим, держала оценки на высоте, не пропускала ни одной тренировки, забив на свои интересы, но за мной всегда следовало нечто бестелесное и будто выбивало всё из рук в тот самый момент, когда казалось, что до успеха остался лишь шаг. Я вернулась к тренировкам, однако воли справляться с ними больше не оставалось. А какой смысл, если ничего не получится? Пропал всякий энтузиазм, и я держалась только под нажимом мамы и тренера, но вскоре и они утратили силу, и происходящее стало меня истязать, всё больше напоминая насилие. Ночи на пролёт я рыдала в подушку, не решаясь сказать маме о том, насколько мне всё осточертело, ведь для неё я всегда была лишь несовпадением мечтаний и реальности. — Я вспоминаю обнажённую маму в кровати Нильсена, её попытки вывести меня на разговор, выставить виновницей всех её терзаний, и понимаю, что плачу. Слеза скользит к уголку губ, и я быстро слизываю её кончиком языка, продолжая: — А потом появились боли, которые становились всё сильнее, и справиться с ними помогали только таблетки. Мама спустила все деньги на сомнительных врачей, уверявших, что моему здоровью ничего не угрожает, и плевать они хотели на мои жалобы. Так продолжалось до тех пор, пока однажды я не нашла пачку лезвий в шкафу под раковиной и не вскрыла себе вены. — Тот момент отпечатался в памяти слишком чётко, не смотря на количество крови, которое я тогда потеряла: темнота, сгущающаяся перед глазами, и колючие объятия холода. — Была глубокая ночь, мама спала, поэтому она не услышала моих криков. Порез получился слишком глубоким, и кровь растекалась по запястью неостановимым ручьём. Глядя, как жизнь покидает меня капля за каплей, я нашла в себе немного сил доползти до своей комнаты, нашла телефон и набрала номер скорой. Мне пришлось повторить адрес несколько раз, потому что я не могла говорить внятно — челюсть казалась слишком тяжёлой, словно могла отвалиться. Потом я потеряла сознание и очнулась уже в больнице. Рядом сидела до чёртиков перепуганная мама, и это был первый раз, когда она держала меня за руку, искренне переживая за моё самочувствие. Тогда-то я и смогла уговорить её на обследование в другой клинике, где мне диагностировали кисту коленного сустава. На этом мои страдания закончились.

И начались новые.

Уверена, Саске хочет многое сказать, извиниться за свои обвинения, но, имея огромные проблемы с конвертацией чувств в речь, не находит подходящих слов, и продолжительную паузу разбавляет только тихое гудение мотора.

— Ты знаешь, — начинает вдруг Саске, — сколько литров крови в день перекачивает наше сердце?

— Тут всё индивидуально, но около тринадцати тысяч в сутки... — я суплюсь, сверяясь со своими познаниями, и, окончательно убедившись в их точности, смотрю на Саске и подтверждаю: — Да, тринадцать.

Он выглядит так, будто готов отпилить мне голову учебником по анатомии.

— Вот же зануда... — бубнит он едва слышно. — Да, тринадцать тысяч литров в сутки. А теперь представь, как непросто приходится твоему сердцу, когда к его привычной работе ты добавляешь стопку сверхурочных переживаний.

Тональность у Саске какая-то непонятная: он то ли ругает меня, то ли жалеет и хочет дать совет.

— Вау, — я опускаю взгляд и тереблю заусенец, — Учиха Саске подался в философию?

— Учиха Саске многослойный, как луковица.

— Рыдаешь, пока пытаешься добраться до сердцевины?

— И это тоже.

— А что насчёт тебя? — Саске вопросительно мычит, пробираясь через плотный строй деревьев. — Как ты борешься со своими переживаниями?

— Никак, они уже выкорчевали из меня всё, что только можно.

Разобраться бы, что его гложет, иметь хотя бы малейшее представление, дабы понять, почему он заперся в себе и никого не впускает. Возможно, мы бы справились с этим вместе, осмелься он поделиться, я бы оправдала всё, если бы только знала. Потому что, когда Саске рядом, так близко, раскрывается в новом свете, укрепляя своё место в моём сердце и мыслях, я не думаю о его проступках и бесчисленных гамартиях, в которые обстоятельства тычут меня как слепого щенка; витаю в розовых облаках, чувствую себя влюблённой героиней дешёвого романа, которой под силу пережить всё, чтобы в конце остаться любимым. Потому что Саске перекрывает собственные недостатки одним присутствием, каждым словом и вздохом.

Машина тормозит спустя вечность, я выглядываю в окно, за которым высокие сосны протыкают облака, и безобидные шутки про убийство теперь не кажутся смешными. Я захлопываю дверь, слышу трепыхание птичьих крыльев и жадно затягиваюсь воздухом, пропитанным хвоей и землёй. Свежесть тут же просачивается в поры, разгоняет по телу необходимое умиротворение, и неожиданно мне становится так легко и чисто, что все разговоры и переживания забываются за дверями тесного пикапа. Я огибаю авто и вижу озеро, на неровной поверхности которого играют блики яркого солнца, и сей пейзаж заливает нутро тёплой, какой-то детской радостью.

Это место схоже с самим Саске. Даже запахом.

Подхожу к кромке озера, наслаждаясь шуршанием влажного песка под подошвой, и потягиваюсь — после долгой поездки все мышцы вконец окоченели, и, чтобы восстановить циркуляцию во всём теле, требуется маленькая разминка.

— Утопишь? — я оборачиваюсь на Саске.

— Если будешь много болтать, — он встаёт рядом, наклоняется, набирая горстку плоских камней в ладонь, и, размахнувшись, бросает один: тот, поскакивая, пролетает над гладью озера и исчезает под толщей воды. — В прошлом году я приезжал сюда каждое воскресенье, чтобы порисовать и побыть наедине с мыслями. Здесь тихо.

Саске смотрит на противоположный берег озера, где сосны растут так плотно, что заехать туда на машине не представляется возможным.

Дует ветер.

— Почему перестал? — я убираю прилипшие к губам волосы, не сводя взгляд с профиля Саске.

— Потому что теперь оставаться с собой стало страшно, — он запускает в воду оставшиеся камни, но все уходят на дно.

Получается, именно здесь Саске фильтровал свои проблемы, искал пути их решения, а нерешаемые отбрасывал в дальний угол, пока их не стало так много, что замозолило в глазах. Я понимаю его. У меня на полках всегда порядок, я раскладываю книги по размеру и не задвигаю их до конца, чтобы корешки стояли ровно; если выпью чай, то тут же вымою кружку; проснувшись, я первым делом заправляю постель, складываю пижаму, а, вернувшись после учёбы, отправляю одежду в шкаф, не завешивая ею стул. Потому что в доме, где светло и просторно, хочется жить. Жаль только, что соблюсти подобный порядок в собственной голове дело непростое, а, порой, невозможное. Над этим нужно долго работать.

— Пойдём, — Саске отступает на пару шагов, направляясь к машине, — вытрясем все сладости из заначки Итачи.

Заглянув в салон, он возится в бардачке, шурша фантиками, распихивая конфеты по карманам джинсовки, как детсадовец. Умиляюсь ему и сама с себя смеюсь: это же Саске, грубый и вечно недовольный смутьян, с языка которого капает яд. Правда, за сегодня он не выронил ни одного обидного слова, но ещё ведь не вечер, так?

Саске подходит к кузову, щелкает чем-то, опуская перегородку, и, ловко запрыгнув внутрь, зовёт меня:

— Прошу на борт! — заметив колебание в моих действиях, он галантно протягивает мне руку, помогая залезть.

Мы садимся рядом, касаясь друг друга плечами, смотрим на озеро и несколько минут молчим, вслушиваясь в шелест ветвей. Саске откручивает крышку-кружку термоса, наливает в неё ещё дымящийся чай и передаёт мне.

— Спасибо. — Я отпиваю совсем немного, чтобы не обжечься. — Ой, запах такой…

— Бергамот, — поясняет Саске. — Марго знает, что я пью чай с мятой или бергамотом.

— М-м, — довольствуюсь очередной бесполезной, но приятной информацией. — Так зачем же мы сюда приехали? Вряд ли ты горел желанием побеседовать со мной за чашечкой чая.

Губы Саске размыкаются в полуусмешке, он опускает глаза, находит в горстке конфет маленькую ириску и протягивает мне.

— Мне показалось, что тебе нужна передышка.

Глядя на сверкающе-золотистую обёртку, я слышу недовольное цоканье своего дантиста, но легко его игнорирую.

— Верно, — от энергичного кивка водянка головного мозга булькает в ушах. — Знаю, бывают трудности и посерьёзнее моих, я не хочу жаловаться, но в последнее время в моей жизни происходит столько событий, что я даже не успеваю их осознать.

Сидеть вместе с Учихой в кузове пикапа, попивая чайок с конфетами, и скулить о своих проблемах — самое невозможное, что могло со мной случиться и, призна́юсь, самое лучшее.

— Поэтому я и привёз тебя сюда, — на его лице нет и намёка на улыбку, но, кажется, сегодня я научилась считывать мельчайшие изменения в оттенках его бедной эмоциональной палитры. — Можешь не благодарить.

И сейчас он тёплый.

Я откидываю голову назад, направляя взгляд в небо, такое чистое и яркое, что глаза болят. Прикрываю веки, осязая, как тёплые лучи солнца пересчитывают мои ресницы и ласкают кожу; как хулиганит ветер, беспорядочно перебирая волосы; как Саске пальцем обводит воздух рядом с моей скулой, думая, что я ничего не почувствую.

Лениво заморгав, словно очнувшись от дневного сна, я смотрю на руку, застывшую у моего лица, и, открыто улыбнувшись, смещаю фокус на его глаза. В замешательстве Саске походит на механизм, которому вырубили питание, и я в очередной раз поражаюсь тому, каким милым он может быть, проявляя несвойственную себе мягкость.

И этот человек убеждает, что мы друг другу никто?

— Прежде ты был решительнее.

Рука Саске падает вниз, и он выталкивает из себя смешок.

— Прежде не было дурацкого пакта.

— Это было необходимо.

Саске ничего не отвечает, только кивает: мол, да, согласен, но не от всей души. Забирает у меня кружку и, недовольно вздохнув, тянется за термосом, чтобы её наполнить.

Поднимается ветер, шуршит трава и листья кустов, покачиваются хвойные ветви сосен.

— Мне, наверное, следует извиниться за свои слова на ярмарке. Ты поцеловал меня, а я сказала, что не люблю тебя, и сбежала.

— Хочешь взять свои слова обратно? — над бровями Саске залегают ряды неровных складок, и я давлю усмешку.

— Не, я не о том, — сжимаю свою плечо, нервно разминая. — Просто, они, должно быть, прозвучали, словно я присвоила тебе какие-то чувства ко мне. Нелепо вышло, прости.

— А ты так уверена, что их нет? — от холода в его тоне я подмерзаю, сильнее запахиваю жакет, натягиваю рукава до самых пальцев и вскидываю брови вверх, толком не зная, чем ответить. Саске выливает остатки чая за борт кузова, закручивает крышку термоса, но как-то медленно и задумчиво, как если бы это требовало особой концентрации.

— Ты же сам сказал: "Взаимно, Харуно." — акцент на этих словах получается с грустной веселинкой, и, пожав плечами, я убираю пряди волос за ухо. Зря развернула эту тему.

— Я бы сказал это в любом случае, Сакура.

В небо поднимается стайка птиц и клином направляется на юг.

Это иллюзия, бред, мираж. Весь сегодняшний день кажется долгим и тягучим сном, в котором всё складывается как нельзя хорошо, что просто не может быть реальностью. Мы не могли оказаться здесь, а Саске никогда не решился бы сделать подобное заявление, ни за что не стал бы так открыто намекать на чувства. На чувства ко мне.

Я делаю вдох, глубокий, до хруста в грудине вдох, и в голове возникает лёгкое кружение. Дело не в резком недомогании, не в стерильно чистом воздухе — дело в напрасных попытках осознать, что, чёрт возьми, происходит.

— Я не совсем понимаю, — звуки колеблются в глотке, вырываясь наружу толчками почти по слогам.

Саске откладывает термос в сторону, достаёт из кармана пачку сигарет и прикуривает от спички.

— Я бы сказал это в любом случае, — повторяет он, выдыхая дым, — но только в одном это было бы правдой.

По мне расползаются трещины, я вот-вот разлечусь вдребезги от агрессивно-аритмичного биения собственного сердца.

Вытянув руку за борт, Саске щёлкает по сигарете, стряхивая пепел, вновь зажимает её в губах, и, согнув ногу в колене, садится вполоборта ко мне; хмыкает, а потом неожиданно проводит рукой по моим волосам и откидывает назад, едва касаясь нежной кожи на шее. Этого незначительного контакта оказывается достаточно, чтобы всё тело пробрала мелкая дрожь.

Я сглатываю.

— Ты часто куришь, — Господи, какое неуместное замечание. — Нервничаешь? — слишком тихо. А может мне всего-то и хочется: верить, будто наш разговор волнует Саске не меньше моего.

— Если человек курит, то у него обязательно нервишки шалят? — он наклоняется ближе, сжигает границы тлеющим концом сигареты, что вспыхивает оранжевым прямо у моего лица. Ненавистный запах табака, смешавшись с запахом Учихи, рассекает пазухи, заполняя лёгкие до предела.

— Наверное…

— А ты сейчас поэтому кусаешь губы? Нервничаешь? — Его глаза из-под полуопущенных ресниц сосредоточены прямо там, где мои зубы терзают нижнюю губу, вырезая в ней мелкие ранки.

— Нет.

Да.

Я прикрываю веки, собираюсь с мыслями, чтобы не сигануть в омут с обрыва, без малейшей оглядки, но все доводы против тараканами разбегаются в стороны.

О, Господи…

— Только не говори, что снова не понимаешь, — Саске чуть шепелявит из-за сигареты, но даже так раздевает всего лишь голосом.

— Я пытаюсь, — и каких же усилий мне стоит не растечься лужей прямо здесь. — Просто боюсь ошибиться.

— Для умной девочки ты очень туго соображаешь.

— Для крутого парня ты слишком нерасторопный.

Я вынимаю сигарету из его губ, ухватив её трясущимися пальцами, бросаю наземь. Прицелившись в сторону, Саске выдыхает дым и смотрит на меня в ожидании дальнейших действий.

— Пакт, — напоминает он, касаясь моего подбородка и чуть приподнимая.

— В жопу этот пакт, — я цепляюсь за ворот его джинсовки, тяну ближе, сокращая сантиметры до никчёмного миллиметра. — Поцелуй меня немедленно.

И прежде, чем он успевает возразить, я первая прижимаюсь к его раскрытым губам своими.

Проиграла.

Поначалу Саске не отвечает, позволяет мне неумелую ласку, но понимая, что так дела дальше не пойдут, наконец, перенимает всю инициативу на себя: легко дотрагивается до моей щеки крупной ладонью, проводит вниз, и фриссоны покорно следуют за его прикосновениями. Он просовывает язык промеж моих губ, и я с судорожным вздохом обнимаю его шею, прижимаясь теснее, жаждая быть ближе, чем есть сейчас.

— Иди ко мне, — шепчет Саске тоном, полностью разделяющим мои желания.

Колёса под кузовом скрипят, я приподнимаюсь, перекидываю одну ногу через бёдра Саске, но не успеваю присесть, как он, мягко покусывая, целует мою шею, зализывает нежную кожу, всасывая её в горячий рот. Такого ещё не было.

Я расслабляюсь под воздействием нежного дурмана, заволокшего голову, отгоняю все негативные мысли на задний план, чтоб не мешали, не останавливали, и, опустившись, чувствую, как в промежность упирается топорщащаяся ширинка его джинсов. Зашипев, коротко мотаю головой, разрывая поцелуй, замираю, сосредоточившись на новом ощущении, пока Саске тяжело дышит мне в губы, выискивая признаки возражения или отторжения на моём лице. Он неспешно снимает с меня жакет, невесомо проводит рукой вдоль моего позвоночника и несильно сжимает за ягодицы, проверочно проводя вперёд-назад по твёрдому члену.

Потрясающе, чёрт возьми.

Пальцами зачёсываю волосы назад, убирая их с лица, снова целую Саске, двигаясь в такт заданному ритму и тихо повсхлипывая.

Теперь я ни чуть не жалею о том, что надела эти проклятые треники.

Саске оттягивает ворот моей футболки, оголяя плечо, проводит губами по ключице, поднимается к шее, выше и жарко пыхтит в ухо, зажимая в зубах мочку, чуть оттягивая, скрежеща маленькой серёжкой.

— Ты такая сладкая, — Саске резко подаётся бёдрами вверх и сам же себя одёргивает, шипя: — Блядь.

Он сводит с ума, беспощадно дробит разум в щепки, не выпуская из объятий, крепко-накрепко прижимая к себе, усиливая контакт, наполняя каждую клеточку тела немыслимым трепетом.

— Люблю тебя, — шепчу с придыханием, пощипывая его подбородок губами.

И с каждой секундой трения я загораюсь с электрическим треском, как яркая-яркая лампочка, что вот-вот лопнет на мелкие осколки. Но для Саске происходящего явно мало, он откидывает голову назад, раскрывая рот в беззвучном стоне и хрипит:

— Я не могу, — слизываю слова с его губ. — Нет, не могу.

Он с болью впивается в мои бёдра руками, останавливая и отрывисто выдыхает.

— Что? — сглатываю нервный комок, разросшийся в горле. — Что не так?

Сомнения подтачивают возникшую решимость, я начинаю рыскать глазами в поисках своего кардигана, словно от необходимости прикрыть наготу.

— Ничего, — хватка Саске ослабевает, ладони нежно проходятся по бёдрам, ягодицам, ложатся на лопатки, подталкивая вперёд, к его губам ради короткого поцелуя. — Всё прекрасно.

— Но тогда почему ты...

— Потому что перспектива возвращаться в Дартмуд в мокрых трусах меня отнюдь не привлекает.

Ярко-выраженное непонимание на моём лице сменяется озарением.

— А...

В груди Саске вибрирует смех.

— Нам нужно ехать, — он потарапливает лёгким шлепком по заднице, и я, закатив глаза, отцепляюсь от него и слезаю.

— Знаешь, это было жестоко, — из кузова я выползаю осторожно, стараясь не опозориться и не навернуться в кусты.

— О чём ты? — хмурится Саске.

Сейчас явно не самый подходящий момент жаловаться на не настигший оргазм. Я отмахиваюсь:

— Забей, не важно.

*•*•*

Половину обратного пути мы обсуждали книги и их экранизации — Саске с жаром негодовал из-за "Алой Буквы", уверяя, что британский акцент, который по неведомым причинам изображала Деми Мур, знатно проехался ему по ушам, и даже откровенные сцены с бесконечными приёмами ванн не спасли этот дурацкий фильм. Разговор выдался приятным, хоть я и не смотрела эту экранизацию — только книгу читала, потому что она входила в школьную программу.

Остальную половину мы молчали: потребность в нормальной еде не самая моя большая проблема, куда больше я страдаю от недостатка сна, и это слишком явно отражалось на моём лице, поэтому Саске сам свёл беседы на минимум, предложив мне отдохнуть. Но вместо этого я надёжно заперлась в вымышленной лаборантской, где за заставленным пробирками столом анализировала всё случившееся сегодня и решала, как действовать дальше. Если камни преткновения и в самом деле камни, то наша с Саске дорога обложена ими до самого неба: беременная Изуми, Ино и множество других проблем, которые мне неизвестны, но точно существуют — иного объяснения метаниям Саске и его поведению у меня нет, я не представляю, что именно заставляло его так долго мучить меня и молчать о чувствах.

Хотя, о чувствах мы сегодня не говорили. Только я, да и то — с дуру, под наваждением. Ляпнула.

За этими размышлениями я и задремала, прижавшись лбом к стеклу, под энергичное тарахтение мозга.

— Эй, — слышу голос Саске и, сонно заморгав, поворачиваюсь на него. — Привет.

— Привет, — складываю руки в замок и с хрустом тяну вперёд. За ветровым стеклом солнце закатывается за горизонт. — Уже так поздно?

— Не хотел будить.

— Что, сидел и ждал, пока проснусь?

— Нет. Ездил по округе, чтобы в машине было тепло.

— Серьёзно? — Саске кивает, безразлично пожимает плечами, словно речь идёт о чём-то само собой разумеющемся.

Ловлю себя на нежелании покидать салон автомобиля, хочу остаться здесь, рядом с Саске и обсудить ещё множество фильмов, книг, узнать больше о его предпочтениях, о нём самом, но знаю, что мои душеизлияния всё испортят. Я не выдержу и обязательно всё испорчу.

— Может, — Саске вертит в руке пустой спичечный коробок, выдвигает лоток, озадаченно смотрит внутрь и снова закрывает, — расскажешь, почему такая уставшая?

Я виновато опускаю глаза и с шумом выдыхаю, подбирая слова, чтобы сознаться и рассказать про Гарвард, но ничего подходящего для момента в голову не лезет.

— Да всё в порядке, — а в голове одна за другой стираются причины побега из Дартмуда. — Я всегда такая.

— Дело ведь не в Хидане?

— Нет.

— Тогда, в чём проблема? Почему глаза такие пустые?

— Вовсе не пустые, — отрицаю я. — У меня всё хорошо. Особенно теперь.

Уголок губ Саске вздрагивает, убегает вверх. Я не выдерживаю, беру его за руку, и он, уютно располагает наши ладони у себя на колене.

— У меня тоже, — он блаженно прикрывает веки, откидываясь на подголовник. — Я думал, ты опять убежишь.

— Куда бы я делась? Ты выбрал весьма подходящее место для откровений, — если, конечно, наш разговор можно так назвать.

— Выбежала бы на трассу ловить попутку.

— Или сразу — утопилась бы в озере, — поддакиваю я. — Плавать-то я не умею…

— Да ну? — Саске хмурится, подаётся вперёд, разглядывая моё лицо, и я утвердительно киваю. — Надо будет научить.

Странно, но сейчас, когда мы так мило общаемся и нежничаем, Саске кажется куда более усталым, чем я. Словно сегодняшний день высосал из него все силы до последнего грамма. Я наклоняюсь поближе, кладу голову на его плечо, и он прижимается к моей макушке щекой, устало мыча.

— Завтра дополнительные у Итачи, — начинает Саске, пересчитывая мои пальцы невесомыми касаниями. — Во сколько за тобой заехать?

— Знаешь, — я немного напрягаюсь, и он это ощущает, — думаю, будет лучше, если некоторое время мы будем держать дистанцию. — Поднимаю взгляд, всматриваюсь в лицо, во мгновенье изменившееся: черты стали острее, нарисовались желваки, а каждый сантиметр его мышц как бы натягивается, треща под кожей. — Тебя это беспокоит?

— Нет, — однако голос его закован в сталь. Я медленно отстраняюсь, вытягиваю руку из его ослабевшей хватки и съёживаюсь в своём кресле.

— Я не хочу ссориться, но и ты пойми меня. Пожалуйста, — гляжу на него с мольбой, а Саске неотрывно таранит взглядом лобовое стекло, игнорируя. — Для всех ты встречаешься с Ино, они видели вашу фотографию, а про меня и так ходят неприятные слухи. Не хочу стать ещё и разлучницей.

— Я же сказал: никаких проблем.

— Как-то не похоже.

Похоже, он так и будет сидеть здесь и молчать до самого утра, не заметит моего отсутствия, если я уйду, но что-то заставляет меня оставаться рядом и ждать какого-то ответа.

— Наверное, я очень плохой человек, — говорит он, продолжая смотреть перед собой. — Как бы ни старался что-то исправить, всё тщетно.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что это так, Сакура, — Саске удостаивает меня коротким взглядом, а потом вновь откидывается на спинку своего кресла, наблюдая, как кто-то снаружи разбирается с электросамокатом. — Отец бросил меня, мать… — он осекается, прокусывает щёку изнутри настолько сильно, что фантомный вкус металла ощущается у меня во рту. — Она ушла. А брат готов верить кому угодно, только бы не мне. И это даже не весь список. Зря я понадеялся, что ты изменишь мнение, ошибочно сложившееся обо мне, что перестанешь убегать, будто я какое-то недоразумение, случайно затесавшееся в твои планы на безупречную жизнь. Тебе ведь проще представить рядом с собой кого-то вроде Кибы, нежели меня, да? — я отмалчиваюсь, потому что любая попытка оспорить его слова будет неискренней, лживой, но мне так же хочется задать ему пощёчину, схватить за плечи и изо всех сил закричать о том, как сильно я его люблю. Но я, чёрт побери, молчу. — Конечно, мистер Харгрейв идеальная кандидатура на роль твоего суженого.

— Перестань, — шепчу я, краем глаза заметив, как Саске тянется к подстаканникам, чтобы отыскать там зажигалку. — Я не собираюсь убегать, ясно? Всего лишь прошу разобраться с Ино.

— Я весь день корчил из себя хорошего парня, хотел доказать, что вовсе не такой подонок, каким ты меня обрисовала в своей голове, а ты всё ещё веришь, будто между мной и Ино что-то есть?

— Не верю, но она, очевидно, считает иначе, — я начинаю злиться необходимости объясняться, процеживаю слова сквозь зубы и повышаю тон. — Если поговоришь хотя бы с ней, я поверю что ты...

Что он что? Любит меня?

От тишины салон сужается до размеров обувной коробки, и тепло вытесняется холодом, покрывающим кожу хрупкой изморозью. В грудной клетке висит тяжесть, словно вся она высечена из камня, и от каждого вдоха слезятся глаза.

— Мне жаль, что ты так часто плачешь из-за меня, — Саске тянется к моему лицу, чтобы смахнуть выбежавшую каплю, но я отворачиваюсь и вытираю её сама. — Я поговорю с Ино и всё ей объясню. Только ты, пожалуйста, не плачь.