Выливаю остатки пива в горшочек с кактусом и со звоном отправляю пустую бутылку в пакет к остальным. В комнате висит зловонный перегар; Хината, свесив руку с кровати, шумно сопит и бормочет невнятности сквозь сон. Я различаю только отдельные слова: «Наруто», «скотина», «Ино». Ей непросто.

Подробности её несостоявшегося примирения с Наруто мы не обсуждали: я не стала открывать тему, опасаясь ранить чувства подруги, ждала, пока она сама решит раскрыться. Однако вчера, вернувшись домой и застав её, спящей на полу в окружении десятка бутылок пива, поняла — разговор неизбежен. Я помогла ей перебраться в постель, игнорируя несвязные протесты, и накрыла тёплым одеялом, которое она тут же скомкала и зажала в бёдрах. Признаться, я была рада любой возможности избежать расспросов о Саске, но не такой.

Завязываю ручки пакета «Thousand and 1 thing» в крепкий узел и вешаю на дверную ручку, чтобы не забыть донести до помойки.

Этой ночью я не сомкнула глаз: пролежала в кровати целых шесть часов, неустанно тараня взглядом потолок, по одной выдёргивая из себя нити и расползаясь, как полотно. Казалось бы, всё прояснилось, встало на свои места, но облегчение не наступило. Да и откуда ему взяться? Всё только начинается, и, если честно, это меня пугает. Я привыкла, что каждый новый мой день всегда повторял вчерашний, что каждый мой день — вчерашний. Я так и застряла в своём маленьком мирке сурка, где ничего необычного никогда не происходило. Самым светлым и запоминающимся событием в моей жизни было поступление в Дартмуд, а после — сплошные зигзаги, где за каждым поворотом поджидает новое, и я уже не гадаю, что будет дальше.

Когда мне было четыре, я залезла на шкаф и вдребезги разбила кофейный сервиз бабушки. В отличие от маминых, её методы наказания не включали в себя многочасовые унижения и упрёки — бабушка усаживала меня на пушистом ковре подле своего кресла, давала плетёную корзину, в которой хранила пряжу, и просила всё распутать. В конечном итоге я, как правило, лишь усугубляла всё и запутывалась сама, связывая себя по рукам и ногам. Буквально.

Сейчас ощущения примерно те же.

Допустим, Саске поговорит с Ино, расставит все точки над «ё», и, таким образом, станет на одну проблему меньше. Но что делать с Изуми? Что будет с её ребёнком, если он и в самом деле от Саске? Господи, если это так, то им непременно придётся подыскать акушера-психолога, иначе бедолага-малыш попытается залезть обратно в мать, едва завидев свет.

А мне всегда казалось, что у меня странная семейка...

Я не использую фен, чтобы не разбудить Хинату, заворачиваю волосы в полотенце и сажусь на подоконник у открытой форточки, зажав в руках кружку с быстрорастворимым кофе. Уже 6:30, а сна ни в одном глазу. Только усталость, неубиваемая объятиями тёплой постели, и странное желание вернуться домой. Не в Бостон. Куда-нибудь далеко, где поля подсолнухов и вечное лето; где Хината рассказывает весёлые бредни, Сасори нескладно бренчит, настраивая гитару, а Саске беззаботно улыбается краешком рта, прикруривая от спички, и радуется моему счастью.

Я прикрываю веки, делаю осторожный глоток горячего кофе и чувствую, как по груди расползается тепло.

Пока есть время, я решаю переписать ответы к предстоящему тесту с фотографий на белые листы для заметок. Одну шпаргалку делаю для себя, другую — для Сасори. Думаю, как бы спрятать их так, чтобы профессор Учиха не заметил, и вспоминаю о белых чулках, которые мама запрещала надевать: их я купила к твидовому костюму, на который так же было наложено табу. Но ведь теперь все мамины запреты я игнорирую, как и её непрекращающиеся звонки; получаю странное удовольствие, глядя, как увеличивается количество уведомлений о пропущенных вызовах мамы, каждый день гадаю, какое число будет красоваться в скобках возле её имени, подсвеченного красным, но никак не наберусь наглости, чтобы просто её заблокировать.

Я надеваю водолазку, а сверху накидываю розовый пиджак костюма, подхожу к кровати Хинаты и легко тормошу её плечо.

— Э-эй, — зову её тихо, чтобы она не вскочила, и мы не столкнулась лбами, — ты ведь все выходные реферат писала, — напоминаю я, глядя, как Хината тщетно пытается разлепить веки. — Тебе нужно сдать его сегодня.

— М-м, — Хината отворачивается к стене и натягивает лиловое одеяло по самую макушку, прячась. — Пошло всё в жопу.

— Ла-адно, может, тогда одолжишь мне блеск для губ?

Голова Хинаты показывается из-под одеяла, и её неожиданно одичалый взгляд впивается в моё лицо.

— Блеск для губ? — хрипит она неверяще. — Которым губы красят?

— Да, желательно розовый, чтобы с одеждой сочетался...

— Ты собираешься накраситься?

Меня начинают одолевать сомнения: может, не стоило её будить, а взять блеск втихаря? Я хмурюсь.

— Ну да...

Хината резво вскакивает с кровати, и, кажется, похмелье её совсем не мучает.

— Так, — она начинает шагать взад-вперёд, настораживая своим поведением, — докажи, что ты моя подруга.

То есть, моя обыкновенная просьба одолжить блеск для губ выглядит настолько подозрительно? Даже стыдно как-то.

— Боже, что за бред, — выдыхаю я. — Ладно, — размыкаю губы в издевательской усмешке, припоминая историю, которую Хината никому, кроме меня, не рассказывала: — В пятом классе ты посмотрела порнушку со своим кузеном, и вы поцеловались. — Я морщу нос. — Это отвратительно.

— Мы были детьми, — оправдывается она. — На нас нахлынули впечатления… Мне лучше замолчать, да?

— Ага.

— Уф, — Хината упирается руками в поясницу, и спина её смачно похрустывает, — который час?

— Семь утра.

— Так рано? — она задирает лицо к потолку, жалобно хныча. — Ты жестока!

— У тебя будет время заскочить в душ и отмыться от этого противного запаха, — я демонстративно зажимаю нос. — И как тебя угораздило выпить столько пива в одиночку?

— Я почти невосприимчива к алкоголю, — наглая ложь. Я не раз придерживала волосы Хинаты, пока она изливала душу и внутренности в унитаз. — Пришлось перебрать.

— Как-то не очень похоже, что ты "перебрала".

— О нет, дорогая. Мне хреново, что пиздец, но ничего страшного, — она хлопает в ладоши и с предвкушением их потирает. — Начнём?

— В смысле? Я только блеск попросила…

Однако не успеваю я оглянуться, как оказываюсь на стуле, а Хината встаёт напротив и с энтузиазмом потрошит брюхо своей косметички, вываливая всё её содержимое на стол. Она обнажает острый наконечник чёрного карандаша для глаз, и смотрит на меня с безмолвной угрозой, как палач. Теперь у меня есть малое представление о том, что чувствуют приговорённые к казни на электрическом стуле.

— Никаких стрелок, — я предостерегающе выставляю палец. — Я на учёбу собираюсь.

— Я только подведу, для выразительности взгляда.

Хината склоняется надо мной, проводит чёрным по слизистой глаза, вызывая неконтролируемый поток слёз; дышит алкогольным смрадом из приоткрытых губ, убирая излишки карандаша ватной палочкой.

— Если рискнуть и поднести горящую спичку к твоему лицу, ты сможешь выдуть огонь и спалить мне брови, — подмечаю я, когда Хината отстраняется, чтобы размять спину.

— Если рискнёшь, я нарисую тебе новые, — улыбается она, прибирая к рукам мою чашку с остывшим кофе. — Как всё прошло?

Разумеется речь о Саске, о нашей с ним поездке.

— Нормально, — для пущей убедительности я пожимаю плечами, будто бы мне совсем нечего добавить. Да и что интересного я могу рассказать? Описать подробности поспешного петтинга? Это будет очень смешно. Мне не довелось пережить подростковых искусов, я и подростком толком не побыла, а оттого и скована смущением, робея вникать в подобные детали, будучи уже восемнадцатилетней студенткой элитного вуза. — Мы всего лишь разговаривали.

— Да? — зная, какой Саске немногословный нелюдим, Хината испытывает что-то сродне шоку. — О чём?

— О многом, — о бо́льшем, чем она может себе представить. — Он сказал, что в седьмом классе его исключили из вашей частной школы.

— Есть такое, — тушь издаёт хлюпающий звук, когда Хината делает парочку поступательно-возвратных движений, обмакивая щёточку в тубу.

— Почему ты не сказала?

— А откуда я знала, что ты сохнешь по Саске? — она приоткрывает губы, прокрашивая мне ресницы, и каждый глоток воздуха смешивается с её дыханием, прожигая мои внутренности. — Тем более, тогда я рассказывала тебе о нас с Наруто, о моей вражде с Ино.

— Но ты ведь много знаешь о Саске, так?

— В общих чертах, — Хината делает неопределённый жест рукой, отстраняясь, чтобы выпить немного кофе. — В основном я знаю то же, что и Наруто.

— А ты знаешь, почему его отец вдруг перестал платить за его обучение?

— Знаю, но это очень личное. Будет лучше, если Саске сам обо всём расскажет.

Едва ли. Порой мне кажется, он так и будет держать свои тайны за семью печатями, оставляя меня в неведении. Вероятно, в прошлом у Саске была травма, сделавшая его отчуждённым, злым и в какой-то степени агрессивным. Он опасается сближаться с людьми, шугается собственных чувств, а потому отталкивает всех, кто делает хоть шаг ему навстречу. И вчерашние его слова только подтверждают, что я плыву в верном направлении. Но именно плыву.

А плаваю я очень плохо.

— Тебе что-нибудь известно о бывшей невесте профессора Учихи?

— Изуми? — Хината выгибает бровь. — С чего вдруг спрашиваешь о ней?

— Просто, — задумчиво закатываю глаза к потолку, перебирая небольшой запас отговорок. — Я видела её на фотографиях в инстаграме Саске.

Хината открывает румяна и набирает немного розовой пыльцы на кисть.

— Изуми была его репетитором по физике, — объясняет она, — помогала с подготовкой к экзаменам, когда училась на первом курсе Нью-Йоркского и нуждалась в деньгах.

— Она и в самом деле спала с Саске?

Хината захлопывает крышку румян, шумно вздыхает, усаживаясь на край стола, и забавно шлёпает губами, подбирая слова.

— Да, было дело, — слышу треск своих хрупких иллюзий: тонкие борозды мелкой паутинкой расползаются по стеклу, в котором отражался мой идеальный мир, подсолнухи вянут, солнце заволакивают тучи, искрящие молниями. — Но Изуми и Итачи на тот момент знать не знали друг о друге.

И всё резко заживает; поля живые, а солнце сияет так же ярко, будто кто-то включил обратную перемотку и вернул всё на свои места.

— Ты знаешь подробности? — я воодушевлённо подаюсь вперёд, готовясь слушать.

— Не все, — Хината хмурит лоб, вспоминая о чём-то. — Летом, когда Итачи неожиданно приехал сюда и устроился работать преподавателем химии, Саске дико взбесился. Наруто не был бы собой, если бы не разузнал, в чём дело. И, как ни странно, Саске рассказал…

В школе у Саске возникли проблемы с оценками, а виной всему домашние неурядицы, в которые Хината не вникает — лишь обозначает, усиливая моё любопытство. Чтобы не цепляться за штанину отцовских брюк, Саске нашёл недорогого репетитора: милую первокурсницу Нью-Йоркского университета, искавшую подработку. Она как раз собиралась стать учителем физики, а Саске помог бы ей набраться опыта, дал бы возможность попробовать себя в роли педагога и понять, её ли это направление или же нет. Профессор Учиха на тот момент учился в Берлине, а Саске жил один в его уютной студии в центре Нью-Йорка.

— Совсем один? — у меня щемит сердце, даже несмотря на тот факт, что я знаю грязную подробность этой истории. — Сколько ему было?

— Шестнадцать, вроде, — Хината хмурится. — Да, шестнадцать.

Я всегда была излишне привязана к семье, не могу сепарироваться от неё и сейчас, когда все мосты полыхают синим пламенем, а сделать этого в шестнадцать не смогла бы и подавно. Да, мама нагружала меня, но я всегда верила, что она делает это мне во благо: как-никак, она заботилась обо мне, хоть и преследовала весьма неоднозначные цели, желая воплотить во мне свои несостоявшиеся мечты. Я с трудом представляю себя шестнадцатилетнюю, вернувшуюся с тренировки в пустой дом, где не пахнет сладкой выпечкой и не жужжит миксер; где мама не встречает меня, обтирая перемазанные в тесте руки стопкой бумажных полотенец, чтобы коротко обнять и расспросить, как всё прошло.

А Саске пришлось через это пройти.

— В общем, — продолжает Хината, — однажды Изуми пришла к Саске заплаканная — ей тогда, кажется, парень изменил — принесла бутылку вина, а что было дальше, думаю, не трудно представить.

Даже слишком легко.

Я закрываю лицо руками, растираю кожу ладонями, размазывая румяна к вискам, и зарываюсь пальцами в волосы, шумно вздыхая. Черепушка трещит под гнётом мыслей, они раскалывают её изнутри, словно гонимые, пытаются выбраться наружу, разбежаться, потому что просто не умещаются в голове; их вытесняет защитный рефлекс, которому уже не под силу фильтровать всё это дерьмо.

— Это было всего один раз, если верить Саске, — успокаивает меня Хината. — Он, может, и вредина, но точно не лгун. Подумаешь, пьяный секс, пф.

— Да, но Изуми утверждает обратное, — я откидываюсь на стуле. — Она говорит, что беременна от Саске, а это ставит его слова под сомнения...

— Беременна? — Хината захлёбывается в моей кружке и сплёвывает кофе обратно. — Как так?! — она вытирает губы рукавом пижамы и хлопает ресницами, уставившись на меня.

— Изуми пришла в кабинет профессора Учихи во-от с таким вот пузом, — показываю на себе, и мысленно плюю через левое плечо — ещё чего мне не хватало в насыщенной жизни. — Он не очень тепло её встретил, а она весьма прозрачно намекнула, что ребёнок от Саске.

— Вот же... Сука! — Хината зажимает ноготь в зубах и щёлкает, обгрызая. — Ты же не думаешь, что это правда, да?

— А что мне остаётся?

— Боже, Сакура, она же очевидно врёт, это просто невозможно. Послушай...

После того единственного раза Саске и Изуми решили больше не переступать черту, сохранили деловые отношения и продолжили заниматься физикой: «И только физикой», — повторяет Хината, уверенно рассекая воздух пальцем, как дирижёр — палочкой. Именно в разгар одного из таких занятий профессор Учиха неожиданно вернулся домой, устроив брату эдакий сюрприз. Так он и познакомился с Изуми.

— Они втюхались друг в друга с первого взгляда, — в конец разочаровавшись в реальности такой любви, Хината выплёвывает слова с напускным пафосом. — Кое-как Изуми удалось уговорить Саске не рассказывать Итачи об их разовой интрижке…

Она начала встречаться с профессором Учихой, а когда Саске поступил в Дартмуд, они съехались и стали жить вместе, строя наивные планы на дальнейшую жизнь. Сомнительные отношения стали крепчать, и профессор Учиха всерьёз задумался о браке: забронировал целый ресторан в самом сердце Манхеттена, нанял музыкантов и надел свой лучший костюм, запрятав нежно-голубой коробок Tiffani в кармане пиджака. Была весна, Саске доучивался на первом курсе и даже близко не подозревал о намерениях брата, а потому и не смог бы его отговорить, как бы ни хотел, не смог бы признаться.

Однако это сделала сама Изуми.

Увидев кольцо, она засияла от счастья, собиралась ответить безоговорочным согласием, но, заглянув в любящие глаза профессора Учихи, тут же поникла и сочла себя обязанной во всём сознаться, как и хотел Саске в самом начале. Из-за игры музыкантов профессору Учихе показалось, что он ослышался, и тогда Изуми заговорила громче, перекрикивая романтичную мелодию скрипки: «Я спала с твоим братом!»

— Нельзя строить отношения на лжи. Ложь приходит потом, — не могу поверить, что цитирую «Симпсонов».

— На такой правде, знаешь ли, тоже, — отрицает Хината. — Если уж она решила врать, то надо было идти до конца, но в итоге её жертвами стали Саске и твой многоуважаемый профессор Учиха.

Представить себя на месте профессора Учихи легко, но прочувствовать то же, что прочувствовал он в момент, когда уютные стены семейного дома, построенного в его воображении, обрушились на него одна за другой, покалечив и изранив душу — невозможно. Нет, Изуми не изменила ему на момент отношений, но сам факт, что она и его собственный брат скрывали подобное, ножом вонзался в рёбра по самую рукоять. Лучшим решением было исчезнуть на неопределённый период и всё осмыслить, дать Изуми время собрать свои пожитки и выехать из его квартиры. Так он и сделал.

— Изуми позвонила Саске и умоляла его приехать, чтобы поговорить с Итачи, — Хината едко усмехнулась, проспойлерив провал этой затеи. — Он бы и не поехал, всё-таки не фея-крёстная, чтобы решать её проблемы, но речь шла об Итачи, и другого выбора не оставалось.

Глупо полагать, будто дожидаться брата Саске стал в отцовском доме — нет, он поехал в квартиру к Итачи, где на тот момент ещё проживала Изуми. Она напилась в хлам, несла всякий вздор, предлагая Саске перепихнуться ещё разок, но он не повёлся, даже когда она разделась — затолкал её в душ и включил поток холодной воды, надеясь, что это хотя бы немного её отрезвит.

— По нелепому стечению обстоятельств Итачи вернулся в тот же день и застал их вместе...

Саске попытался объясниться, но Изуми всё встревала, смеялась, мешая толком истолковать ситуацию. В итоге она зачем-то солгала, будто снова спала с Саске.

— И профессор ей поверил?

— А кому бы ты поверила? Брату, который уже однажды всё от тебя скрыл, или же некогда любимой девушке, которая, может, и с опозданием, но всё же призналась в своей ошибке? К тому же, они оба были мокрые, а Изуми и вовсе — без одежды. Или в халате... Чёрт знает.

Вдаваться в подробности профессор не стал. Молча ушёл, пропав ещё на пару недель.

— Получается, они так ничего и не обсудили? — спрашиваю я, вставая со стула и попутно одёргивая юбку.

— Не-а, — Хината мотает головой. — Саске и Итачи злятся друг на друга, вечно ссорятся, но всё же пытаются встать на путь примирения. Правда, обычно ни чем хорошим это не заканчивается. Один или другой вечно возвращаются к этой теме, и, как правило, даже мимолётное упоминание Изуми заканчивается скандалом.

Я встаю у зеркала, беру щётку и причёсываюсь, тупо уставившись перед собой, но ничего не подмечая. Проваливаюсь в прострацию, переваривая рассказ Хинаты, и ощущаю, как тяжесть медленно слезает с плеч. Я столько времени считала Саске последним засранцем, выпалывала ростки тёплых чувств, что назойливыми сорняками проклёвывались внутри, опутывая и сдавливая сердце прочными стеблями.

А теперь и дышать немного легче.

Порой трусость мешает обрести ценный опыт, вынуждает отказаться от чего-то важного, уговаривая не покидать пределы зоны комфорта, невменяемо душит решимость трясущимися пальцами, а порой она таки спасает от оплошностей, опасливо пошёптывая на ухо, и сейчас я как никогда рада, что так и не осмелилась спросить обо всём напрямую у Саске.

*•*•*

Сасори широко зевает и при удобной позиции мне не составило бы труда разглядеть его внутренности, не прибегая к помощи зонда. Он морщится, прикладывает ладони к щекам и сонно жалуется:

— Челюсть свело.

— Ты ж мой бедненький, — я глажу его спину и улыбаюсь, когда он охотно подставляется, укладываясь головой на парту. — Чем ты занимался всю ночь?

— Готовился к злоебучему тесту по химии, — бубнит Сасори. — Ой, с-с, почеши под лопаткой… Да-да…

— И как? Подготовился?

— Ага, — он выпрямляется, откидывается на спинку стула и тянется к потолку. — С горем пополам.

Тест на дополнительных занятиях по химии не особо влияет на успеваемость, но, сдав его, первокурсники получат автомат на зачёте, а второкурсники увильнут от устного ответа на экзамене.

— А если я скажу, что у меня есть ответы?

Сасори заинтересованно подаётся вперёд и тихо, словно я барыжу наркотой, шепчет:

— Ответы?

— Да, — я приподнимаю край юбки и показываю ему шпаргалки, запрятанные под резинкой плотных чулков. — Нашла в лаборантской и сфотографировала.

Ещё никогда женские бёдра не казались ему настолько привлекательными.

— Чего ж ты раньше не сказала, — Сасори обхватывает моё лицо ладонями, готовый то ли расцеловать, то ли стукнуть об парту. — Я ж замаялся с этой химией.

— Чтоб не расслаблялся, — выбираюсь из его хватки и откидываю волосы за спину. — Ты в последнее время совсем не уделяешь время учёбе.

— У нас скоро матч, знаешь ли, — как-то очень вяло напоминает он.

— И ты будешь усердно отсиживаться на скамейке запасных.

Сасори понуро опускает голову, тяжко вздыхая, и принимается щёлкать ручкой — моей ручкой, — заселяя каждую молекулу меня раздражением. Хоть Наруто и Саске уговорили его вернуться в команду, тренер Гай не стал включать Сасори в основной состав. Он ресивер, а эту позицию занимает Хидан, успевший зарекомендовать себя за три года обучения в Дартмуде. И для меня это ещё одна причина, по которой его следует выжить отсюда.

— Знаешь, на самом деле, футбол меня не особо интересует, — тихо и опасливо начинает Сасори. — Я подумываю о другом, — щелчки учащаются; я не выдерживаю, вырываю ручку из его пальцев и со стуком кладу на стол. — Я хочу собрать группу.

Я округляю глаза, и из-за подводки они кажутся больше, выразительнее, как и обещала Хината.

— Что, прости? — я озадаченно хлопаю ресницами, уставившись на Сасори таким ужасным взглядом, каким обычно сверлила меня мать. — Музыкальную?

— А что в этом такого?

— Нет, ничего, — обезоружено поднимаю руки, но своё «имхо» за зубами не придерживаю: — Ты ведь не собираешься бросать учёбу? Пойми меня правильно, ты талантливый парень, но… музыкальная группа? Серьёзно? Это же бред.

Сасори закатывает глаза. Уверена, он тысячи раз слышал подобное, однако из уст лучшей подруги это должно звучать совсем удручающе.

— Пока не собираюсь, — он говорит, нарочито выделяя первое слово, обливая кипятком с головы до ног. — Мне не интересно учиться здесь, и я не хочу потом сутки напролёт батрачить на работе, которая не приносит мне удовольствия.

— Господи, Сасори, кто и когда получал удовольствие от работы?

— Я так и думал, чёрт побери, — ситуация отнюдь не комичная, и всё же Сасори усмехается. Едко, в какой-то мере злобно. — И зачем я сказал об этом тебе? Ты ведь совсем не отличаешься от своей матери. Всё пытаешься выползти за установленные ею рамки, но при этом не меняешь своё мышление.

Я сдавливаю челюсти и отвожу слезящиеся глаза.

— Знаешь, а вот это было лишнее.

Упоминание мамы и слова о нашей схожести всковырнули во мне какую-то болячку, царапнули по самое мясо. И насколько бы глубоко я не ошиблась, не оказав Сасори должной поддержки, ему не стоило сдирать пластырь с ещё не зажившей раны. Я скалдываю принадлежности в пенал, собираю вещи и встаю, намереваясь отсесть, пока аудитория не заполнилась; слышу, как Сасори за спиной подскакивает с места, чтобы нагнать и извиниться, но для этого он слишком горд.

Я машинально одолеваю ступень за ступенью, поднимаюсь всё выше, направляясь в последний ряд. Конечно, большинство дальних мест забито в преддверии теста, и всё же мне удаётся найти несколько свободных. Я сажусь у окна, раскладываю на столе всё необходимое. Вслушиваюсь в голоса, которых в аудитории становится больше с каждой проходящей минутой: они разнятся по тональностям, интонации, по оттенку и настроению, объединяясь в неразличимый галдёж, жужжащий в голове, но не перебивающий мысли. Как в подземке. Раздражает до чесотки.

Открыв тетрадь, концентрируюсь на повторении материала: наличие ответов не снимает с меня ответственности, они — страховка, поэтому, закрыв уши ладонями, я зачитываю всё вслух, неотрывно глядя на разворот с темой. Лишь периферией замечаю, как рядом кто-то подсаживается, и отвлекаюсь, чтобы бегло поприветствовать:

— При… вет, — но так и застываю с приоткрытым ртом, увидев Саске.

— Если под «держать дистанцию» ты подразумевала это, то могла бы сразу нырнуть ко мне под одеяло.

Я оглядываюсь и понимаю, что сама того не сознавая заняла вечно пустующее место рядом с Саске.

— Чёрт, — прикрываю веки, поражаясь своей тупости. — Я пересяду.

Я поднимаю задницу, попутно подыскивая свободный стул, но в кабинет заходит профессор Учиха, и гул голосов исчезает с его появлением, сменяясь напряжением перед обещанным тестом. Все рассаживаются по местам, и я вынуждено следую их примеру, приземляясь обратно. Мне официально можно присудить звание чемпионки по неловким моментам.

— И снова здравствуй, — Саске выглядит чрезмерно довольным.

— Я села здесь не намеренно.

— Ага.

— Прекрати! — шёпотом взвизгиваю я.

— Я молчу.

— Ты смотришь.

— Нельзя?

— Можно, если перестанешь ухмыляться вот так вот, — я неопределённо размахиваю руками перед его лицом. — Это бесит.

Но он не перестаёт, хоть и пытается, что заметно по шевелению в уголках его губ. Я качаю головой, и обращаю всё свою внимание на кафедру. Взгляд у профессора Учихи тусклый и усталый, как две бракованные лампочки, запылившиеся в плафоне старой люстры. Он ставит свой портфель на стол, открывает и достаёт из него папку с заданиями.

— Сасори, — смотрит на парту, за которой пару минут назад сидела я, и вскидывает бровь, обнаружив моё отсутствие, — окажи любезность, раздай тесты. — Профессор хмуро пробегается по аудитории глазами, выискивая кого-то и останавливается на мне.

Я стушёвываюсь, чуть заползая под парту. Конечно, никому и в голову не придёт, будто я и Саске серьёзно можем быть вместе: мы сильно контрастируем. Я как сладкий леденец на тонкой белой палочке, в то время как Саске, одетый во всё чёрное, ассоциируется с чем-то мощным и страшным, но никак не милым или съедобным. Абсолютные противоположности. Однако прямо сейчас я начинаю опасаться, как бы профессор Учиха не заподозрил неладное: это сильно подкосит мой маленький авторитет.

— Мисс Харуно, — будто назло профессор Учиха говорит громче обычного, и все занятые стулья с характерным шарканьем разворачиваются к нам, — вы почему так далеко уехали?

Нет, ну не могла же я сесть где-нибудь поближе, нужно было припереться сюда, к Саске, и в лишний раз привлечь к себе внимание. Как вообще генерируются сценарии моего поведения? Какой недоумок их пишет?

— Ей стало душно, — заявляет вдруг Саске. — И я уступил своё место у окна. Остальные были заняты.

Профессор с сомнением щурится, но не углубляется в детали, подзывает ещё парочку студентов, чтобы те помогли ему раздать материал, и принимается объяснять:

— У вас есть двадцать минут на написание теста. Напоминаю, оценки «отлично» и «хорошо» освободят первокурсников от зачёта на следующей неделе, а второкурсников — от устного ответа на моём экзамене. Что касается троечников и идиотов, то они будут сдавать в том же порядке, что и остальные. Есть вопросы?

Кто-то поднимает руку, и профессор Учиха многозначительно выдыхает, что дословно переводится как «Господи, опять этот имбецил».

— Да, Ангус, я слушаю.

— А если тест я напишу на «отлично», но завалю письменный ответ на экзамене?

— Значит, ты провалишь экзамен.

— Это же нечестно, — возмущается Ангус, — мои однокурсники даже не посещают эти занятия, и учат только билеты, а я, получается, помимо этого теста, должен ещё и к экзамену готовиться наравне со всеми?

Я закатываю глаза. Вот же дебил. Его освобождают от устного ответа, а он права качает. И что значит «наравне со всеми»?! Паразит.

— Знаешь, Ангус, у поляков есть презабавное выражение: «Не мой цирк, не мои обезьяны». Улавливаешь суть? — В аудитории повисает тишина, слышно только шаги, с которыми тихо перемещаются некоторые студенты, раздающие тесты. — Это значит, не мои проблемы, Ангус. Ещё вопросы? — профессор Учиха намеренно не замечает парочку поднятых рук, и хлопает в ладоши, завершая "конференцию". — Нет? Какая радость, в таком случае можете приступать.

Я переворачиваю свой лист, быстро прохожусь по вопросам, отвечая на первые шесть в уме, и, чтобы перестраховаться, сверяюсь со шпаргалкой: задираю юбку, достаю листок из-под чулок и давлю внутреннее торжество — всё сходится. Тянусь к механическому карандашу, чтобы обвести правильные ответы кружком, и краем глаза замечаю Саске; вид у него такой, будто он пережил два оргазма и инфаркт.

— Что? — одними губами спрашиваю я.

— Ничего, — он похрипывает, кадык его вздрагивает от проглоченной слюны. — У тебя есть ответы? — я киваю, нервно покручивая карандаш в пальцах, и с опозданием сожалею, что забыла отдать шпаргалку Сасори.

— Да, — я неразличимо киваю, собираясь достать сложенную пополам бумажку. — Сейчас…

Но рука Саске, опережая мою, ложится мне на колено и медленно проходит вверх, забираясь под юбку и сбивая дыхание.

— Что ты… — я хватаюсь за край стола и рассеянно озираюсь на других. — Ты совсем сбрендил?

Пальцы его ныряют под тугую резинку, мягко обводят отпечатавшиеся на коже следы по направлению к внутренней стороне бедра, щекотно дразнят, покрывая меня мурашками, и миллиметр за сантиметром крадутся выше, усиливая и без того неравномерное биение моего сердца.

— Перестань, — а всё нутро требовательно сжимается, огрызаясь на меня, — пожалуйста.

И Саске останавливается.

— Нашёл, — ухмыляется уголком рта, показывая зажатую в пальцах шпаргалку. — Хорошо же ты её спрятала.

Мне стоит невообразимых усилий не накричать на него прямо здесь, но я даже толком не понимаю, почему: потому что начал или потому, что послушался и прекратил.

Стержень карандаша с треском ломается, когда я расписываю решение задачи. Никак не могу собраться и выполнить простейшее задание самостоятельно, бездумно вписываю ответы в соответсвии со шпаргалкой, игнорируя собственные принципы, словно могу таким образом ускорить течение времени, выделенного на тест. Щёки полыхают жаром, карандаш трясётся в такт вибрациям моего тела, которое в свою очередь содрагается под оголтелым сердцебиением. Краем глаза поглядываю на наручные часы Саске — стрелки нещадно ползут, почти не сдвигаясь с места.

За двадцать минут, что были эквивалентны вечности, мне пришлось выжать из себя весь запас актёрских штучек: я симулировала задумчивость, хмуря брови настолько усердно, что обеспечила себя морщинами к тридцати; раз десять я обвела кружки с ответами, каждую циферку, якобы сомневаясь в правильности, и всё никак не набралась храбрости сдать законченную работу раньше остальных, опасаясь вызвать ненужные подозрения у профессора Учихи. Несколько раз я подумывала исправить парочку верных ответов на неверные, однако не захотела наводить лишнюю грязь и оставила всё как есть. И что, что всё идеально совпало? Может, я в прошлой жизни Авогадро была.

Но поджилки всё равно трясутся, когда я, влившись в поток с остальными, сдаю работу на кафедру. Если профессор Учиха навскидку спросит у меня что-нибудь из теста, я не смогу ответить, даже не смотря на тот факт, что прекрасно знаю тему: ладонь Саске всё ещё жжёт фантомной лаской моё бедро.

— Мисс Харуно, — профессор Учиха бережно подхватывает меня под локоть в тот самый момент, когда я отдаляюсь от его стола, и уводит в сторону, подальше от остальных. Афера не удалась, меня поймали. — Вы не сильно торопитесь?

Или нет...

— У меня есть около часа до латыни, а что? Нужна помощь в лаборансткой?

— Нет, — он тепло улыбается, и от стыда я не могу ответить тем же. Провела его, как школьница. — Мне нужно отойти в ректорат ненадолго, а откладывать с проверкой тестов не хочется. Вас не затруднит сделать это за меня, если я дам ответы?

Я мечтаю, чтобы в кабинет откуда ни возьмись въехал поезд и задавил меня к чертям собачьим. Я заслужила. Не будь профессор Учиха таким замечательным, то моя совесть бы безучастно посвистывала в сторонке, сунув руки в глубокие карманы белой робы. Но он мне доверяет, наставляет и даёт советы, а я мало того, что сфотографировала верные ответы на тест, когда представилась возможность, так ещё и в наглую всё списала — потому что его младший брат своей проделкой выбил из меня мозги. Со школьными учителями дела обстояли проще: все они были гнидами, вылупившимися из кокона чужих, а самооценка и мотивация учеников мерещилась им плевательной чашей в кабинете стоматолога.

— Да, — соглашаюсь я, будто это может искупить мою вину хотя бы в собственных глазах, — мне не сложно.

— Спасибо. — приглашающим жестом махнув на свой стул, профессор Учиха исчезает за дверью лаборантской и возвращается с той самой дряхлой обложкой, некогда бывшей книгой. При виде неё я мну губы, стараясь не выдать себя, пока он ничего не объяснит. — Ответы внутри. Вы начинайте, а я скоро подтянусь.

Напоследок он касается моего плеча, ободряюще похлопывая, и уходит.

Что ж, ладно.

Аудитория почти опустела, осталось парочка человек, не уложившихся в срок: они судорожно списывают ответы друг у друга, скопившись у первой парты, а я и слова им не говорю, хотя уверена, профессор Учиха этого бы не одобрил.

— Вам выделенного времени мало было? — Саске проходит мимо них, будто невзначай толкает кого-то локтем, делая вид, что слишком занят перепроверкой своего теста. — Чего встали?

Он подходит ко мне и кладёт свою работу в стопку к остальным, но не уходит, дожидается, пока другие проделают то же самое. Понуро свесив носы, студенты под гнетущим взглядом Саске, наконец, сдают тесты, и поспешно выходят из аудитории. Я берусь за проверку, тщательно игнорируя Саске, тень которого нависает над столом. Первой попадается работа Ангуса, и меня пробирает зуд искушения: своими бесчисленными спорами и извечным недовольством он раздражает до рвотных позывов — я хочу перечеркнуть всю его работу нахрен и выбросить куда подальше, но держу себя в руках, стараясь мыслить холодно.

Саске присаживается на край стола, упираясь ладонью в его поверхность, и говорит:

— Есть разговор.

Я с удовольствием выделяю неправильный ответ в тесте Ангуса и злорадно улыбаюсь.

— Жизнь коротка, говори быстрее, — мельком гляжу на Саске поверх воображаемых очков и возвращаюсь к порученной проверке, как он вдруг касается моего подбородка, приневоля задрать голову, и коротко чмокает в губы. Я застываю, не меняя своего положения, и озадаченно смотрю в его довольное лицо. — Что это было?

— Ты же просила быстрее.

— Ладно, — всё равно все ушли, — можно и помедленнее.

Тихо усмехнувшись, Саске повторяет манёвр: гладит скулу, очерчивая её большим пальцем, и захватывает мои губы в тягучий плен, сдержанно целуя; его крупная ладонь скользит к шее, отгибает ворот водолазки, расширяя простор для действий, но я, легко мотнув головой, отстраняюсь и коротко кашляю.

— Интересный разговор.

— Лишь вступление, дальше — больше.

— Мне казалось, что вступление уже было, — навожу красный колпачок ручки в конец аудитории, где мы недавно сидели. — И как это понимать?

Саске юрко проводит языком по губам и произносит:

— Виноват, не сдержался, — он всё ещё улыбается, но наглее, хотя казалось бы, куда уж больше. — В своё оправдание скажу, что ты потрясающе выглядишь. В амплуа молоденькой преподши ты даже сексуальнее, чем обычно.

Чем обычно? Внутри завязывается ожесточённая схватка между смущением и подмасленным самолюбием.

Саске соскальзывает со стола, поправляет бумаги, которые немного примял, и вальяжным шагом идёт к двери, но, резко вспомнив о чём-то, оборачивается у самого порога:

— Во втором ящике сверху Итачи хранит месячный запас мармеладных мишек.

— И к чему мне эта информация? — улыбаюсь я, покручивая ручку в пальцах.

— Поверь, они будут рады, если их съешь ты. Знаешь, что Итачи делает с этими бедолагами?

— Что же?

— Он берёт хлеб для тостов, накладывает на него ломтик плавленного сыра, а сверху — мармеладных мишек. Потом он отправляет всё это дело в микроволновку на пару минут и съедает.

— Какой кошмар, — хочется и рассмеяться, и заплакать: несчастные медведи не заслуживают такого обращения.

— Да, он гастрономический извращенец.

Усмехнувшись, Саске уходит, закрывая за собой дверь.

Я продолжаю возиться с проверкой, но ощущение ограниченного времени сильно давит. Решаю отыскать среди всех работ листок с заданием Сасори и исправить его, пока профессор Учиха не вернулся: да, я снова собираюсь его обмануть, но делаю это во имя дружбы, поэтому на сей раз смириться с чувством вины немного легче. Сасори будто бы и не готовился совсем: все задачи решены неверно, а если и находится парочка правильных ответов, то только в тестовой части, где он, наверняка, выделял всё наобум и чисто случайно попал в цель. Не ожидала от него такого. Будет очень подозрительно, если я перечеркну всё и выдам ему идеальную отметку, поэтому я обеспечиваю Сасори четвёркой и продолжаю проверять работы по порядку.

Вскоре возвращается профессор Учиха и выглядит он уже намного лучше, будто в ректорате ему выдали премию. Или напоили.

Он подходит к столу, насвистывая весёлую песенку, и я, не выдержав, усмехаюсь.

— Что? — профессор улыбается, разводя руками в стороны. — Настолько ужасно?

— Нет, просто я прежде не видела вас таким.

И, если честно, никогда не ожидала, что увижу. Последнюю неделю, когда я сталкивалась с ним после того, как стала свидетельницей их с Изуми разговора, он выглядел печально убитым, а сейчас прямо расцвёл.

Профессор Учиха берёт несколько проверенных мною работ и незаинтересованно изучает помеченные ошибки.

— Вам не нужна работа? — спрашивает он и, встретив мой ошарашенный взгляд, уточняет: — Вернее, подработка. Здесь, в лаборантской.

— Вы сейчас серьёзно? — мои брови подбираются к корням волос.

— Серьёзней некуда, мисс Харуно. Наш многоуважаемый ректор предусмотрел для меня непосильную нагрузку, а потому у меня совсем не хватает времени. Помощница была бы очень кстати. Особенно такая толковая.

— Да, — у меня, наконец, появится возможность вернуть Сасори долг за то платье. — А в чём будет состоять моя работа? — Немного стесняюсь спрашивать о зарплате в лоб, поэтому начинаю издалека.

— Всего лишь уборка лаборантской, учёт материалов и реактивов и проверка письменных зачётов. Можете заниматься этим после пар, когда будет время. Я дам вам дубликат ключей от кабинета и лаборантской.

— Здорово, — больше слов у меня не находится, я в полном восторге. Давно подумывала найти себе работу, которая никак не помешала бы учёбе, а тут подвернулась такая возможность. — А что насчёт…

— Зарплаты, — заканчивает он вместо меня. — Платить я буду за неделю, это не проблема? — я мотаю головой. — Сто долларов.

Учитывая мою стипендию, этого мне хватит сполна.

— Когда я могу приступить?

— Когда вам будет удобно, но, пожалуйста, отписывайтесь за полчаса до своего прихода, чтобы не застать меня в непотребном виде.

— За поеданием бутербродов с мармеладными медведями?

— Откуда вы… — профессор сощуривает глаз, с подозрением на меня покашиваясь. — Ладно, я даже знать не хочу.

Я поднимаюсь со стула, подбирая с пола свою увесистую сумку почтальона, и, оправив юбку, выхожу из-за стола. Мимоходом благодарю профессора Учиху за предоставленную возможность и направляюсь к двери, когда он вдруг говорит:

— Мисс Харуно, — я оборачиваюсь, уставившись на него с немым вопросом в глазах, — я, возможно, лезу не в своё дело, но мистер Акасуна показался мне очень подавленным, он был целиком погружён в свои мысли и едва ли смог справиться с тестом. Судя по тому, что вы пересели, у меня есть основания полагать о некой размолвке в ваших отношениях.

Я раскрываю рот, пытаясь подобрать правильные слова, но из горла лезет только смех, который я отчаянно сдерживаю. Господи, он подумал, будто я и Сасори… О, Боже, нет.

— Не беспокойтесь, тест он написал хорошо. А что касается наших отношений, думаю, мы ещё над этим посмеёмся.

После того, как Сасори решится на каминг-аут. Смеяться мы будем громко и до колик в животе.

*•*•*

Сидя на своей кровати и подобрав ноги под себя, я вожу ручкой по списку и пересчитываю подписи:

— 21… 22… Он домогался до двадцати двух студенток нашего университета?

— Двадцати четырёх, включая тебя и Дженнифер Джонс.

— Но её подписи здесь нет, — я хмурю брови, снова я возвращаясь к списку. — Как такое вообще возможно? Когда он успел?

— На третьем курсе мог успеть и побольше, — Хината присматривается к своему отражению в зеркале, размазывает нюдовую помаду, водя губой по губе, и стирает излишки кончиками пальцев. — В братстве вечеринки почти каждую неделю. Туда, разумеется, приходят красивые студентки, а стоит им выпить, как всякие уроды, вроде Хидана, лезут на них, как медведи на мёд. — Обернувшись на меня, Хината осторожно забирает листок и принимается изучать, словно видит его в первый раз. — Нам нужно заглянуть к Дженни и уговорить её подписаться.

— Я ни в коем случае не возражаю против твоего плана, — мне уже хватило ссоры с Сасори, поэтому нужно быть тактичной, — но неужели ты думаешь, будто эта петиция возымеет какой-то эффект? Ты же знаешь нашего ректора.

— Ты думаешь, что эта петиция — всё? Нет, солнышко, я намереваюсь организовать целый крестовый поход против этого мудозвона. Но сначала надо достать подпись Дженни.

— Допустим, — я киваю, обмозговывая её слова. — Во-первых, как мы достанем её подпись? И, во-вторых: крестовый поход? Ты сейчас серьёзно?

— Серьёзней некуда, подруга, — Хината берёт моё пальто и небрежно бросает прямо в лицо. — Собирайся давай, нам нужно успеть заскочить в этот притон до начала тренировки.

— Притон? — недоверчиво переспрашиваю я, прижимая пальто к груди.

— А где по-твоему живёт чокнутая наркоманка?

Я колеблюсь до последней минуты, и стоит нам оказаться в самом неблагополучном районе Нью-Хемпшира, как сомнения во мне лишь укрепляются, запуская корни и сжимая органы в сеть. Похоже на Тремонт-стрит, но без баров и дешёвых мотелей. Где-то пронзительно визжит бродячий кот. Бедняга.

Хината уверенно поднимается по бетонной лестнице, устланной плевками и, кажется, кое-где мочой, и нажимает кнопку нужной квартиры — отвечает какой-то торчок:

— Ребят, походу пиццу привезли, — звучит из динамика.

Я поёживаюсь.

— Вообще-то, нет, — Хината разворачивает помятый листок с адресом Дженнифер и спрашивает: — Нам нужна Дженнифер Джонс. Она же здесь проживает?

— Допустим, — после этого слышится шлепок, будто кого-то стукнули по голове, и отменное ругательство, которых ещё свет не слыхивал. — Нет, её здесь нет.

— Мы не из полиции, — зачем-то уточняет Хината. Мне от её конкретизации становится только хуже: с чего бы сюда приходить полиции? Рядом с моим чистеньким ботинком пробегает огромная крыса, и я, захныкав, отпрыгиваю от неё, едва не опрокидывая мусорный бак. — Мы её подруги из универа.

Отлично, теперь мы ещё и врём.

— У Дженни нет подруг, — говорит второй голос. — Проваливайте отсюда.

Я беру Хинату под локоть, уводя в сторону, но она вырывается и грозно смотрит на меня сверху-вниз.

— Они нам не откроют, — шиплю я, предпринимая очередную безуспешную попытку прекратить всё это.

— Дейв, кто там? — сквозь помехи до нас доносится приглушённый женский голос, и мы понимаем, что это Дженнифер.

— Говорят, твои подруги из универа.

— Из универа? — как-то вяло она разговаривает, будто отходит от сна или ещё чего похуже. — Пусти их.

Домофон страдальчески пиликает, и Хината, обернув ручку салфеткой, открывает дверь.

Подъездное зловоние ещё никогда не было настолько зловонным; по сравнению с этой локацией даже самый затхлый бар на Тремонт-стрит покажется райским курортом. Я прижимаю рукав своего пальто к носу, вдыхая аромат ванили и порошка, и поднимаюсь по лестнице следом за Хинатой. Нужная нам дверь оказывается открыта нараспашку, и пахнет здесь ничем не лучше, но всё же терпимо.

Мы стоим на грязном коврике и непонимающе переглядываемся: нас никто не встречает; слышно только, как кто-то тихо переругивается в одной из комнат, щедро сыпя руганью, от которой уши сворачиваются.

— Может, — шёпотом начинаю я, — всё же уйдём? Двадцати трёх подписей хватит сполна.

— В случае с Дженнифер у нас будут доказательства. Видео в университетском блоге, помнишь?

Помню, но я его даже не видела; модераторы блога удалили видео в первые часы публикации, и хоть это не помешало его распространению, возможности посмотреть любительскую порнушку с участием Дженнифер у меня, к счастью, не было.

— Приве-ет, — тянет Хината, зашагивая вглубь квартиры в дорогущих сапогах.

— Мы на кухне, — говорит кто-то из парней.

Лавируя между вонючими носками и грязным бельём, разбросанным по полу, мы доходим до кухни; дверь сорвана с петель и подпирает стену в коридоре, поэтому Хината стучит костяшкой пальца в косяк, привлекая к себе внимание. Три недовольные пары глаз впиваются в самую душу, придирчиво сканируют с ног до головы, уделяя особую тщательность Хинате, одетой в брендовые шмотки.

Я же взгляд оторвать не могу от Дженнифер. После того случая в душевой, я интереса ради просмотрела все её фотографии в соцсетях, и на них она выглядела яркой девушкой, которая обожает безбашаные тусовки и алкоголь, но сейчас… Это надо просто видеть. Её засаленные волосы, слипшиеся в жирные пряди, острыми сосульками свисают с головы, кое-где виднеются ошмётки перхоти; веснушчатое лицо, некогда красивое и живое, покрыто расковырянной сыпью; из-под старой майки торчат соски, а сверху — красная рубашка в зелёную клетку. На запястьях рубцы, оставшиеся после попытки самоубийства; впервые понимаю, насколько печально они выглядят со стороны.

Дженнифер подносит к губам сигарету и глубоко затягивается, прикрыв веки; выдохнув густым дымом, она, наконец, заговаривает:

— Я вас не знаю.

— Мы и не знакомы, — перейдя на деловой тон, объясняет Хината. — Мы учимся в Дартмуде, как и ты, — возникает заминка, Хината мнёт губы, глядя на меня, хочет, чтобы я договорила вместо неё, но я настолько ошарашена увиденным, что и слова выдавить не смогу. — Знаю, возможно, мы затрагиваем неприятную для тебя тему, но речь пойдёт о Хидане.

Один из парней подрывается из-за стола, надвигаясь на нас и прожигая ненавистным взглядом, будто готов убить; я отшатываюсь, ожидая чего угодно, вплоть до того, что он достанет ружьё.

— Дейв, спокойно, — Дженнифер усмехается, будто ситуация её забавит и не более. Недовольно цокнув языком, Дейв скрещивает руки на груди и прислоняется к дряхлому кухонному гарнитуру, искоса поглядывая на Хинату. — Вы простите моего друга, он у нас вспыльчивый.

— Конечно, — голос Хинаты нервно подрагивает, и всё же она давит из себя улыбку. — Все мы немного Дейв. Да, Дейв?

Он ничего не отвечает, берёт зубочистку и зажимает в зубах.

— И что же Хидан учудил на этот раз? — Дженнифер стряхивает пепел на замызганную скатерть и снова затягивается, не сводя с нас заинтересованного взгляда.

— Ты, должно быть, знаешь, что он слегка того?

— Слегка? — чем дальше идёт наш разговор, тем шире становится её улыбка с чёрной щербинкой в зубах. Это напрягает. — Да он конченый урод!

Мне некомфортно, мерзко, я хочу подпрыгнуть и ничего здесь не касаться, даже пола; жирный таракашка ползёт вверх по дверному наличнику, и к горлу моему подкатывает блевотный ком. Невыносимо.

Я не выдерживаю, хочу поскорее со всем покончить и уйти отсюда:

— Вот поэтому мы и хотим попросить тебя о помощи...

 Редактировать часть