Бывают в жизни откровения такие, что бьют подобно колоколу. После них несложно проснуться посреди ночи в слезах. Или стоять оглушённым, будто на тебя обрушилась снежная лавина. Ты теряешь дар речи и вместе с ним, кажется, зрение, слух, осязание... даже сердцебиение будто останавливается, вмещая в доли секунд целую вечность.

Звенящая пустота разливается там, где раньше возмущённо мог чирикать взъерошенный воробушек с яркой коричневой шапочкой, чёрными щёчками и галстуком. Такому достаточно будет зависнуть у форточки, уцепившись когтистыми лапками за ощетинившуюся облупившийся побелкой раму, и сунуть клюв в комнату, чтобы понять — не то.

Озарение настигло её слишком поздно. Уже тогда, когда возмущённый птичкин улетел на поиски своего. На что можно было списать помутнение? На усталость и шок от пережитого? На посттравматическое стрессовое расстройство, о котором она ранее от кого-то слышала? На что она могла списать свою слепоту?

То, что сейчас подобно рукояти пистолета обрушилось на её висок, было таким простым и прозаичным, что хотелось засмеяться. До боли в глотке, до сжимающихся от жара лёгких. Лэйн стояла у стола Дмитрия — генерал не был бы собой, не сооруди себе стол из подручного хлама и не заройся в бумаги едва только смог стоять на ногах. Жадно. Дико. С недовольством глядя на всех, кто смел его беспокоить.

С лёгкостью он отмахнулся и от робкого лепетания Киры, и от возмущений Грега, и от справедливых в своей яростной боли обвинений Анны. «Работаем. Не можете оставить свои проблемы за порогом — караульте склады. На улице!» На застывшую у угла тяжёлой доски Лэйн он и вовсе не обращал внимания. Как будто её не существовало вовсе.

На губах застыли слова благодарности. Иссушив губы, подобно слезам, обжёгшим когда-то (будто бы в прошлой жизни) глаза.

— Я хотела сказать... за книги... там...

— Что?

Генерал смотрел на неё холодно. Будто совсем не узнавал. Или скорее не считал чем-то достойным своего внимания. Несмотря на все часы, что она в бессоннице провела у его тела. Зачем? Почему? Чувствуя себя виноватой или вспоминая молитвы, что никогда не знала. Снова и снова прислушиваясь, вздымается ли едва заметно грудь. Поднося пальцы к холодным губам — есть ли обрывки дыхания? Не исчезли ли подобно рассветной дымке, что бывает даже зимой?

— Займись чем-нибудь полезным.

Лэйн стояла прямо, хоть прозвучавшие слова и были пощёчиной. Жестокой, даже злой. Незаслуженной и... отрезвляющей. Стоило только отгреметь первой боли, обиде, которой не место в её выжженной душе, иное осознание выстудило руины. Качнув головой, Лэйн цокнула каблуками, вытянувшись по струнке и нарочито приложив выпрямленную ладонь к виску.

— Через три дня я закончу перевод книги.

— Проваливай.

Что было после практически стёрлось из памяти. Как нечто ненужное, бесполезное. Выбраться из укрытия было не сложно. Какие-то сараи в полуразрушенной деревне на пути к базе, даже не полноценное прибежище. Ни солдат, ни толковой охраны. Самым сложным было вычислить лазейки в карауле бессмертных. На мгновение в душе шевельнулось чувство вины — Анна, Грег, Каин и даже Кира были не виноваты в том, что Лэйн хотелось бежать. Подальше от каждого из них. Так далеко, как только можно было забраться, украв развалюху-мопед. Всё дальше и дальше, назад в привычную тьму. В Ротков, укрытый сошедшей лавиной словно пуховым бабкиным одеялом.

Туда, куда так отчаянно рвался возмущённо чирикавший в душе воробей. К своему.

Было что-то ироничное в том, что однажды она уже шагала по колено в снегу, не понимая где она и что с ней. Практически задыхаясь от боли и чувствуя себя загнанным зверем, выброшенным куда-то вне привычной среды обитания. И сейчас всё в точности повторялось.

Скрипящий под ногами и забивающийся под оледенелую дублёнку снег. Лунный свет, заливающий лес своим мертвенным блеском. Высокая тёмная фигура, вынырнувшая из-за деревьев. Наставленный на неё пистолет. Холодный взгляд, изучающий каждый её шаг.

Пустота рассыпалась разбитыми зеркальными осколками. Воробышек вернулся на своё законное место, оглашая руины возмущённым клёкотом. Лэйн замерла, предвосхищая приказ встать и поднять руки над головой. Пустые ладони даже при желании не могли держать оружие — варежки она потеряла давным-давно и пальцы были лишь странным словом, чем полезной некогда частью организма.

— Дмитрий... — прошептала Лэйн, едва слыша сама себя.

Прежде, чем она успела прочитать что-то по недовольно изогнувшимся губам человека, стремительно приближавшегося к ней, свет в мире погас.

Очнулась Лэйн в полутьме комнаты. Тело жалостливо ныло, как если бы с неделю назад она сутки провела в спортзале за самыми интенсивными тренировками. Щёку колола ткань шинели, в которую Лэйн оказалась укутана. Старенький диван, да догорающий камин — вот и вся спартанская обстановка, что выловил первый сонный взгляд. Лэйн уткнулась в шинель, от которой так привычно — своё, своё! — пахло дымом, смолой и крепким табаком.

Вдох за вдохом, негодующие лёгкие втягивали ставшие практически родными запахи. Постепенно просыпались и другие чувства — пальцы нащупывали старое стёганое одеяло и деревянную основу дивана, который при более осмысленном осмотре оказался сделанным трудолюбивыми руками. Вряд ли на фабрике стали заморачиваться с узором из переплетающихся берёзовых ветвей, где листья и серёжки были вырезаны столь подробно.

— Очухалась, дурёха?

Резко обернувшись, Лэйн потеряла равновесие и сверзилась с дивана вместе с чужой шинелью. Её собственная дублёнка висела на протянутой в углу верёвке и будто бы даже осуждающе поскрипывала, намекая, что в приличной одежде по лесам не бегают, бросив израсходовавший всё топливо транспорт.

Дмитрий стоял в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку. В руках он держал охапку поленьев. Недовольно сведённые брови, потемневшие глаза. И всё же Лэйн чувствовала, что негодует генерал скорее по привычке, чем взаправду. Наверняка у него было достаточно времени проверить, что она не умертвие, выбравшееся с базы под обликом знакомого человека. Вряд ли иначе она проснулась бы у камина, завёрнутая во всё то немногое, что в охотничьем домике могло дать тепло.

Не дожидаясь ответа, Дмитрий прошёл к камину, подкладывая к прогоревшим свежие дрова. Пламя радостно взметнулось, отразившись блеском в серых глазах. Лэйн на мгновение захлебнулась от захлестнувших её запахов. Не помня себя, она сделала несколько шагов. Нетвердых. Неуверенных. Практически рухнула на колени рядом с мгновенно обернувшимся генералом.

Задыхаясь от обжигающих слёз, она изо всех сил уцепилась за его плечи. Нарушая мыслимую и немыслимую субординацию, она обнимала человека, которого можно было считать потерянным. Лэйн прижалась к чужому плечу, стараясь впитать каждый запах. Разгорячённого от колки дров тела и густой древесной смолы. Пряного виски, стаканом которого генерал не брезговал по вечерам, и шоколада с вафлей, плитки которого он пару раз отдавал ей так, будто избавлялся от ненужного хлама.

— Ты живой, — шептала Лэйн снова и снова, задыхаясь от слёз и становящегося истерическим смеха. — Живой.

Она добралась до Роткова. Она добралась до генерала, а не жуткой копии, лишённой привычных чувств и... запахов. Она добралась до осколков своей разбитой души, которые сейчас будто бы саднили и кровоточили, заращивая незримую рану.

— Дурёха ты всё-таки, — произнёс Дмитрий, обнимая её и давая возможность излить всю бурю чувств, грозящих разорвать изнутри её и без того измученное тело.

Лэйн готова была согласиться с любыми словами, принять любые обвинения и упрёки, терпеть и молчать, лишь бы только чувствовать тепло знакомого тела и слышать ворчащий голос. Просто быть рядом, пока за окном завывает снежная буря.