Базилика Забини была той ещё склизкой стервой, безжалостно погубившей нескольких несчастных богатеньких муженьков. Чёрная вдова. Так её нарекла элита волшебного мира. Но чего у неё не отнимешь, так это преданность тем, кто ей по-настоящему дорог. Сына она любила безмерно и позволяла ему буквально всё, готовая ради него пойти на любую грязную пакость. Благо, меру Блейз знал, ведь аристократическое воспитание совсем не ерунда. Но единственное, что он научился ценить в людях — собачья преданность. Не идеям либо принципам, ведь всё это рано или поздно изнашивается. А истинно любимым — от любящих.

Ко всем прочим, не способным на подобное… самоотречение, он относился снисходительно. Зарвавшийся Малфой-младший воспринимался им, как инфантильный, тявкающий по делу и без щенок, никак не желающий взрослеть. Паркинсон — тщедушной шестёркой выше названного, изо всех сил старающейся лишний раз обратить на себя внимание белобрысого идиота. Поттер — убогим нечто, не стремящимся ни к чему и прославившимся лишь по какой-то ошибке. 

Всем окружающим он мог бы дать ёмкую характеристику, раскрывающую суть их главных недостатков одним ядовитым махом.

Но однажды он заметил яркий пульсар среди всего этого бедлама, битком набитого скудно отсвечивающими однообразными недозвёздами.

Гермиона Грейнджер встала на защиту одного из своих недругов. Той самой Паркинсон, если быть точным. Компания семикурсников с Гриффиндора и Райвенкло задирали эту недотёпу, мнящую себя лучшей из лучших, прямо посреди коридора, и когда посыпались откровенные оскорбления, она стала бросаться заклятиями во все стороны. Старшекурсники потешались, в итоге выбив у неё палочку, обступив Пэнси и унизительно толкая девчонку друг другу в руки. И когда Блейз собирался вмешаться, — лишь для того, чтобы не подрывать видимость сплочённости факультета, конечно же, — на сцену вышла главная Зубрила Всея Хогвартса, создательница самой ущербной в мире аббревиатуры и номинант на обладание Ордена Идиотизма Первой Степени. Она просто раскидала всех по углам, ловко взмахивая палочкой, а затем наорала на нарушителей, едва ли не брызжа слюной, словно цепная Моська. Маленькая фурия произвела впечатление на каждого из зрителей, кроме виновницы представления, не поблагодарившей защитницу и уползшей с гордо задранным носом. Чего и следовало ожидать от высокомерной дурёхи.

Но, в отличие от Паркинсон, он заинтересовался.

И спустя некоторое время наблюдений понял одну вещь: Грейнджер была предана Поттеру. Предана Уизли. Скорее всего, родителям и, вполне вероятно, всем своим близким. Но прежде всего, она была верна себе. И это его зацепило.

* * *

1998 год, сентябрь

Первая спокойная осень за последние семь лет. Казалось, всё вокруг должно соответствовать этому покою и свободе от войны, но тусклое небо бунтовало едва ли не с первых учебных дней. Дождь лил без передышки, навевая сонную меланхолию и неприятное чувство дежавю. Что-то неуловимо чужеродное копошилось в мыслях, не давая себя поймать за скользкий хвост.

Сидя на широком каменном подоконнике и глядя в окно на вспышки молний, Гермиона была уверена, что уже испытывала подобное эфемерное беспокойство, навеянное грозой. Гложило необоснованное чувство вины: пустая кровать некогда ненавистной Лаванды Браун казалась материализовавшимся упрёком лично ей. Ведь она могла попытаться спасти её от такой чудовищной погибели. Могла бы по-честному умереть сама. Потому что стыдно быть живой, пока другие мертвы. Гермиона осознавала абсурдность последнего суждения, но поделать с ним ничего не могла. Точнее, не хотела, если честно. Порядком измучившие мысли каждому выжившему в той майской мясорубке казались справедливым воздаянием за возможность дышать, вставать по утрам и радоваться победе. Видеть сны. Танцевать странные танцы под дождём. В три часа ночи. Как Полумна.

Гермиона нахмурилась, наблюдая за свихнувшейся приятельницей, кружащейся по полянке, освещённой множеством наколдованных огоньков. И чем дольше она смотрела сквозь стойко принимающее удары крупных капель стекло, тем больше понимала, что судить о чокнутости Луны не имеет никакого права, так как сама готова присоединиться к ней прямо сейчас. Прямо в глупой пижаме с Микки Маусами, прямо в три часа ночи.

Но всё же осталась лишь зрителем: несолидно Гермионе Джин Грейнджер плясать под дождём по ночам. Даже если никто не увидит.

В черепной коробке копошились сумбурные мысли и воспоминания, что напрягало аналитический ум. Она привыкла к порядку во всём, и в первую очередь — в голове. За всеми вспышками мимолётных дум шёпот — или вопль? — интуиции вновь был проигнорирован.

* * *

Сдачу ЖАБА для выпускников девяносто восьмого года в британском Департаменте образования справедливо решили отложить до Рождества. Исключением являлось Золотое Трио, всем участникам которого Кингсли предложил бесплатную учёбу с последующим предоставлением мест в Аврорате либо Министерстве, да ещё Малфой, вместе с мамашей депортированный из страны на неопределённое время. Но Гермиона предсказуемо отказалась от щедрых привилегий, решив поступить по совести и не ставить свою персону выше прочих. Выше тех, с кем воевала бок о бок.

Рон закатил истерику. Гарри молча наблюдал, приткнувшись в уголочке одной из комнат Норы. Но вскоре всё больше и больше накаляющаяся обстановка сменилась миром, стоило лишь промелькнуть неприкаянному силуэту Джорджа мимо приоткрытой двери. В конце концов, Рон признал: несколько месяцев разлуки — это не так уж и много. Впереди — вся жизнь. Вот главная привилегия!

Так и вышло, что первого сентября Гермиона впервые отправлялась в родной Хогвартс одна, без своих мальчишек. Однако, помахав им рукой на прощание из окна купе, в котором расположились также и Джинни с Невиллом, она почувствовала только лёгкость. Вынужденность отношений на расстоянии ни капли не тяготила. Послевоенная эйфория рассеялась, оставив мягкий шлейф кислорода, позволяющего не только принимать одиночество с мудрым спокойствием, но и наслаждаться им: весь предыдущий год троица закадычных друзей находилась в компании друг друга практически круглосуточно. Гермиона уже давно ощущала острую необходимость побыть наедине с собой.

Тем не менее, с Роном они переписывались ежедневно — несчастные совы едва успевали работать крыльями.

Пребывая в некой прострации, она только под конец первого учебного месяца стала замечать некий дискомфорт, чуть позже осознав: подобные ощущения возникают от того, что на тебя кто-то смотрит. И когда удосужилась наконец обратить внимание на окружающее пространство во время очередного ничем не примечательного обеда, наткнулась на морозно-знакомый взгляд слизеринца, о котором давным-давно и думать забыла.

Он вновь пялился. Как и на протяжении почти всего шестого курса. Не оглядывал с ног до головы и не препарировал визуально, а просто и прямо прожигал чёрными матовыми радужками. Будто намеренно стараясь доставить неудобство. От смутного беспокойства свело живот. Гермиона слегка нахмурилась, слишком резко опустив голову и направив всё внимание обратно к тыквенному соку.

Но обеденная ситуация оказалась лишь малой частью проблемы. Чужие, словно обещающие что-то глаза преследовали не только во время приёмов пищи, но и в коридорах, на общих парах, в библиотеке, в теплицах, на прогулках с друзьями и даже в Хогсмиде. Отдохнуть от назойливых буравящих зрачков удавалось лишь в общей гостиной факультета, ванной комнате да спальне. Не витай она в облаках бо́льшую часть сентября — давно бы заметила.

Гермиона стала часто и нервно коситься на слизеринца исподтишка, каждый грёбаный раз натыкаясь на ответный взор. Однажды даже решилась поделиться происходящими странностями с Джинни, а та не придумала ничего лучше, как предложить наябедничать Макгонагалл. Дескать, мало ли что выкинет змеёныш. С такого подозрительного молчуна станется. Но Гермиона, до трясучки боящаяся окончательно утратить долгожданный покой и увязнуть в новой борьбе, не решилась беспокоить директрису по вроде как пустячному делу. Она отказывалась верить, что когда-нибудь придётся корить себя за упущенную возможность и признавать правоту Джинни. Гермиона просто-напросто старалась абстрагироваться, что не всегда выходило удачно. Точнее, чаще всего — скверно. Зыбкое ощущение безопасности сменилось чувством абсолютнейшей наготы. Острым и мерзким.

Слизеринцы, ставшие ещё более отчуждёнными, чем всегда, вели себя тихо, почти забито. Но Забини, казалось, ни капли не смущался презрительных взглядов, смешков и заклятий в спину, кои временами непринуждённо, даже лениво, блокировал, не желая вступать в противостояние с кем бы-то ни было. Расчётливый гад явно понимал, что победа в одном бою обернётся проигрышем по всем фронтам. Гермионе он показался не по годам зрелым, и вполне осознающим свою зрелость. Остальные рано или поздно поддавались провокациям — особенно, младшие.

Сама Гермиона никогда не участвовала в линчеваниях, как и несколько других учащихся со всех факультетов, но назойливому — пускай и безмолвному — вниманию подвергалась почему-то одна она. И пока Гермиона пыталась решить эту трудную для неё задачу, попутно избегая любых столкновений с виновником своего беспокойства, чужие люди подло решали её судьбу.

* * *

В светлом Забини-маноре, архитектурой ненавязчиво намекающему на имя его нынешней владелицы, царствовала тишина. В исполинские окна врывались солнечные лучи, оседая на изысканных коврах рассеянными лужицами света. Во чреве тех лучей не танцевали хороводы пыли — хозяйка особняка её на дух не переносила. Чистый воздух не замутнялся никакими посторонними запахами. Лишь выпотрошенные ящики старинных комодов и шкафов портили общую картину.

Глухой покой помещения нарушили неторопливые шаги. Его шаги. Мать, извещённая о госте домовым эльфом, спустилась поприветствовать единственного и горячо обожаемого ею сына, который, не успев выбраться из объятий, спросил вместо приветствия:

— Что. Это.

Матушка манерно усмехнулась.

— Небольшие издержки.

Немногословно, но ёмко. Блейз понял.

Семьи всех Пожирателей неожиданными аврорскими обысками стали щедро потчевать давным-давно, конфискуя множество ценных реликвий, книг и якобы подозрительных драгоценностей. Исключением стало семейство Забини, к которому подступиться было не так просто — меток они не принимали, ни на каких рейдах и встречах замечены не были, однако все члены нынешней верхушки знали, что изворотливая чёрная вдовушка без зазрения совести откупалась от интереса Волдеморта и его шайки кое-какой информацией, да ещё галлеонами.

Шеклболт давно точил на неё зуб, и вот теперь, к своему счастью, дорвался. Правда, Министр никак не мог уразуметь, что противник ему не по зубам…

— Я по делу.

Мать жестом пригласила его присесть за стол и велела домовикам подать внеплановый чай. Блейз задумчиво уставился в стену, усиленно размышляя, стоит ли погружаться в этот омут. Ведь ещё не поздно повернуть назад, но… Как же не хочется! Матушка не прерывала ход мыслей — она всегда была самой понятливой из всех.

— Есть одна грязнокровка, — наконец принял окончательное решение он.

Невозмутимо потягивая терпкий горячий напиток, мать даже не поперхнулась на не обещающее ничего приятного начало.

— И?

— Я полагаю, что она приемлема в качестве… моей спутницы жизни, — после очередного глотка продолжил Блейз, как ни в чём не бывало.

— Вот как. Грязнокровка, значит. И чего же ты хочешь от меня?

— Хм… Родительского благословения? — ответил он с игриво-вопросительной интонацией в голосе, на долю секунды приняв ангельский вид.

Мать потрепала его по макушке, перекинувшись через стол.

— Маленький стервец! Весь в меня. Расскажи о ней. Кто это?

Блейз нахмурился, делая вид, что задумался, и выдал совершенно точно неожиданное для неё:

— Подружка Поттера.

На этом моменте на один короткий миг она всё же утратила самообладание, уронив маску, но быстро взяла себя в руки, продолжив слушать с куда большим интересом.

— Грейнджер амбициозна, весьма талантлива, умна, остра на язык. Слегка узколоба, но это нормально для среднестатистического гриффиндорца. Самое главное, она преданна по своей натуре, что всегда можно использовать с толком. Хотя девчонка и требует некоторого… м-м… воспитания. Чересчур эмоциональна, как и все магглорождённые, а ещё — не по статусу заносчива, но… Думаю, она тебе понравится.

Мать, откинувшись на спинку стула, внимательно вглядывалась в его глаза, словно пытаясь найти там ответ на слишком сложную загадку.

— Хм. Всё это пустое, — спустя какое-то время вынесла она вердикт. — Грязнокровка тебе по душе, вот и весь секрет. И дело здесь вовсе не в её уме или амбициозности. В любом случае, я не Малфой, не Нотт и не Гринграсс. Поступай, как знаешь. Твоя жизнь, твоя ответственность — тебе и отвечать. Но я поддержу тебя во всём.

Блейз поднялся, чтобы опуститься вновь, в этот раз — на колени перед нею. Взял холёные руки матушки в свои и поцеловал обе по очереди, тем самым благодаря за понимание.

Базилика же в этот момент раздумывала лишь о предстоящем унижении: в маноре нашли кое-что не совсем законное, и в самое ближайшее время придётся идти на поклон к новому Министру.

* * *

— …а он, такой: «На себя посмотри, чучело рыжее!». Нет, ну ты представляешь, Герм? Так я ему, такой, говорю, мол, давай на поле выйдем и посмотрим, кто из нас чучело! Ну мы и вышли — прогуляв лекцию, правда, но это не важно! Зато он в итоге, конечно, продул и с позором рето… ретиве…

— Ретировался? — подсказала Гермиона.

— Точно! — щёлкнул он пальцами. — А потом оказалось, что это все наши из окон видели, — с гордостью поведал о своей квиддичной победе Рон.

— Во-первых, Рональд, я тысячу раз просила не называть меня Герм…

— Ну прости, прости, Миона!

— И тем более, Миона, Рональд! Во-вторых, ты поступил предсказуемо глупо, тебя вообще могли исключить за подобные проделки…

— Предсказуемо, значит?! — моментально покраснев от злости, перебил Рон вновь.

Гарри с Джинни переглянулись и синхронно тяжело вздохнули, наверняка морально готовясь к очередной перебранке. Все четверо, попивая сливочное пиво, сидели в Трёх Мётлах, как в старые добрые времена. Будущие авроры с трудом смогли вырваться, и, судя по его обречённому взгляду, Гарри допустил крамольную мысль об ошибке этой вылазки. Он старался полностью переключиться на свою возлюбленную, но попытка потерпела крах, когда раздались звонкий звук пощёчины, растерянное «прости» из уст Уизли, схватившегося за пострадавшее лицо, а затем и её быстрые шаги в сторону выхода…

— Гермиона! Гермиона, подожди!

Джинни уже прилично отставала, а она искренне не понимала, откуда в ней взялось столько прыти, что даже талантливый и сильный игрок в квиддич не может её, хилую заучку, догнать. Гермиона цеплялась за эту неуместную мысль, как за спасительную соломинку.

В какой-то момент удалось окончательно оторваться, добраться до Чёрного озера и рухнуть на холодный прибрежный песок, размазывая по щекам солёную влагу. Слава богу, того времени, что Джинни искала её, почти хватило, чтобы как следует прореветься и пережить самый пик истерики. По всей видимости, подруга нашла её по отвратительному звуку остаточных завываний. Джинни молча уселась рядом, обняв её, а спустя довольно долгий промежуток времени, не выдержав, стала успокаивать словесно, при этом аккуратно прощупывая почву:

— Не знаю, что сказал тебе мой тупой братец, но это точно не стоит того, чтобы пытаться утонуть в слезах. Глупая смерть, не находишь?

Гермиона не сумела выдавить улыбку, хотя и пыталась. Хотя бы в качестве благодарности за утешение. В итоге, удалось лишь промямлить что-то малопонятное в ответ, ведь бесконтрольные всхлипывания вырывались чуть ли не на каждом слоге.

Однако, каким-то чудом Джинни уловила самую суть, моментально выйдя из себя и пообещав задать брату хорошую трёпку. Даже не стала уточнять, точно ли не ослышалась.

Рон под влиянием эмоций почти назвал её грязнокровкой. Почти. Но это ничего не меняло. Человек, воевавший против этого понятия и фанатиков идей чистокровности, чуть не назвал магглорождённую — боевую подругу и свою девушку в одном лице, к тому же, — грязнокровкой. Это даже могло бы быть забавно. Но не было.

Чуть позже Гермиона, окончательно успокоившись, пробормотала в плечо Джинни:

— Ваш мир никогда не примет таких, как я.

Зачем вывалила наружу это дерьмо, не понимала, равно как и не понимала, как вообще допустила возникновение этого в голове. Поэтому за крепкий подзатыльник оказалась благодарна, пускай Уизли и смутилась своего порыва. Гермиона лишь отрешённо усмехнулась от абсурдности ситуации и недоумения на веснушчатой физиономии, потирая пострадавший затылок рукой.

* * *

Следующий месяц тянулся медленно, словно стекающая по стволу дерева смола. Погода всё портилась, к проливным дождям и грозам присоединился липкий холод, от чего все обитатели Хогвартса походили на сомнамбул.

Первый послевоенный год представлялся совсем не таким — не тихим, серым и меланхоличным. Ко всеобщему удовольствию, директор школы решила разрядить обстановку, взбодрить учеников и преподавательский состав. Судя по её светящимся глазам, она была уверена, что новость встретят восторженно, и конечно не прогадала.

Очередной скучный октябрьский завтрак не отличался чем-то особенным, пока профессор Макгонагалл не постучала ножом по бокалу с молоком и не объявила о подготовке к Хэллоуинскому балу.

Раздался шквал аплодисментов. Все, за некоторыми угрюмыми исключениями, оживлённо загалдели. Гермиона уныло ковыряла кашу в тарелке, думая о своём. Она остыла и была вполне готова к конструктивному диалогу, но Рон до сих пор не извинился. Его сестра утверждала, что он наверняка раскаивается, просто не решается просить прощения, и Гермиона ей верила, но осадок становился всё гуще.

Забини почти не изводил своими прокля́тыми взглядами, что ей очень не нравилось. К сожалению или счастью, она не понаслышке знала: затишье бывает перед бурей. И тем не менее, со всем истинно грейнджеровским упорством отвергала подозрения.

Джинни старалась не покидать её, проявляя заботу и участие. Вдвоём они сидели на всех общих парах, жили в одной комнате, ходили в гости к Хагриду и частенько гуляли по окрестностям Хогвартса. Но почти все мысли подруги занимали Гарри, предстоящая семейная жизнь с ним и квиддич. Абсолютно нормальные желания и интересы для волшебницы её возраста, просто у амбициозной Гермионы они априори были иными, поэтому, к своему огромному стыду, она всё больше тяготилась этой дружбой.

В предвкушении торжества остаток месяца пролетел незаметно. Профессор Флитвик с директором и старостами постарались на славу, украшая Большой зал, но участвовать в этом балагане с танцами, пуншем, омерзительными летучими мышами и тыквенными рожицами желания не возникало совершенно.

Впрочем, шансов у неё не оставалось, ведь любой из семейства Уизли доконает и мёртвого. Джиневра наседала на неё круглосуточно, и за пару дней до бала Гермиона сдалась. В бездонной бисерной сумочке как раз отыскались красное платье с туфлями со свадьбы Билла и Флёр. Те самые, в которых Рон впервые разглядел в ней не только друга — его ошалевший взгляд Гермиона запомнила очень хорошо.

Критично оглядев себя в зеркале напоследок, она нехотя спустилась в гостиную, не замечая ничего вокруг. Но едва ступив на последнюю ступеньку, тут же вознамерилась ретироваться обратно — и ей почти это удалось, если бы только она не была остановлена крепкими объятьями со спины и едва слышными оправданиями:

— Прости меня, идиота, Гермиона! Ты же знаешь меня всю жизнь, глупо злиться. Мой несносный характер…

— И именно из-за твоего дурацкого характера ты столько молчал?! — перебила она, вырвавшись из хватки и развернувшись к Рону лицом.

Он стоял, понурив голову, словно первокурсник перед Снейпом, то ли действительно опасаясь её гнева, то ли намеренно всем своим видом демонстрируя, какой она монстр в его глазах. Неужели её гнев настолько страшен? Что же, пускай.

Сделав глубокий вдох, затем медленный выдох, Гермиона заправила волосы за уши и уже спокойнее произнесла:

— Знаешь, Рональд, я десятки раз закрывала глаза на твои выходки, хотя всем известно, что предатель снова предаст, и ты не устаёшь подтверждать это собственным примером. И я, как дура набитая, простила бы снова, если бы ты извинился сразу. Но ты проигнорировал ситуацию, предпочитая отсидеться. И это последняя капля в чаше моего терпения!

Голоса в гостиной постепенно стихали — все прислушивались к ссоре, что начинало изрядно напрягать.

Рон боялся поднять взгляд, только как-то чересчур горько усмехнулся, выслушав тираду. Гермиона видела, что его ранили эти слова, и даже успела пожалеть, но от осознания их правдивости на душе стало ещё гаже.

Переступив через гордыню, Рон медленно и нерешительно опустился на колени, явно боясь выставить себя посмешищем — слишком часто в своей жизни ему доводилось молча давиться насмешками. Однако, как оказалось, её, Гермиону, он боялся потерять гораздо сильнее, если решился на подобное.

Младшекурсницы ахнули, остальные зашептались. Гермиона взволнованно отступила на шаг назад, не веря своим глазам. Весь гнев тотчас улетучился и ей стало неловко, ведь никто и никогда не падал перед нею ниц. Оглядевшись вокруг и наконец-то заметив количество наблюдающих за зрелищем подростков, она тут же попыталась поднять Уизли, изо всех сил дёргая его за плечи вверх и гневно шипя от бессилия и стыда:

— Поднимайся, Рон, быстро! Вставай, соплохвост тебя… ну же! Что ты творишь?!

Тот нехотя поддался и безвольно потащился к выходу в коридор, ведомый уверенной рукой. Едва проход закрылся, Гермиона со всей силы толкнула его в грудь, сердито накинувшись:

— Что за цирк ты там устроил, скажи на милость?! Опозорил и меня, и себя! Ты ведь знаешь, как я ненавижу выставлять свою жизнь и отношения с кем бы то ни было на всеобщее обозрение!

По правде сказать, цирком она произошедшее совсем не считала, всего лишь прикрывая уязвимость жёсткими нападками, словно щитом.

— Остынь, — промямлил он в ответ.

— Остыть?! Чёрт возьми, да ты просто… Уф! Достало! Как же меня всё это достало!

Тяжело дыша и раздражённо скрестив руки на груди, Гермиона отвернулась. Жест был по-детски наивным — этого не отнимешь, но слишком сильно она оказалась задета его поведением в Трёх Мётлах. А то, что произошло в гостиной минутой ранее, и вовсе выбило из колеи.

Рон долго молчал, а после выдал неожиданность:

— Знаешь… А я ведь тебе предложение собирался делать на Рождество, и сам всё испортил…

Гермиона поражённо развернулась обратно и нахмурилась, ища подвох в его глазах. Он говорил чистую правду, но… Надо же. А мальчик вырос до манипуляций!

— Зачем ты сейчас мне это говоришь? — давать спуску Гермиона ему пока не собиралась.

Рон, насупившись, ковырял мыском кроссовка каменный пол. Словно шкодливый малыш, ей-богу.

— Затем, что безумно боюсь твоего отказа и пожизненного презрения.

Этого она никак не ожидала услышать, полагая, что друг начнёт изворачиваться и юлить. И искренность оказалась ему чертовски к лицу. Но когда же он успел так повзрослеть? Каким образом она умудрилась это пропустить?

В который раз проглотив обиду, Гермиона подошла и молча обняла этого непутёвого конопатого мальчишку. Такого родного, но невероятно бестолкового. Он расплакался от облегчения, что изо всех сил старался скрыть, но одна-единственная слезинка всё же добралась до её плеча, выдав уязвимость Рона с потрохами. И это окончательно растрогало Гермиону.

— Прости, прости, Миона…

— Рон… Это в последний раз, веришь?

Они стояли, сжимая друг друга в крепких объятьях, до тех пор, пока портрет Полной Дамы, умильно вытирающей белоснежным платочком уголки глаз, не стал пропускать спешащих на бал гриффиндорцев.