Потерянная Пэнси уныло бродила по осточертевшим ей коридорам замка. Одиночество, рвущее себялюбивое эго на куски, стало неотъемлемой частью новой повседневности.
После заключения родителей-фанатиков в Азкабане, смерти сговоренного женишка Рабастана и ареста сейфа в Гринготтсе, избалованная аристократка, в настоящее время переживающая презрение окружающих, унижения и нужду, готова была прыгнуть с самой высокой башни этой жалкой школы. Хотя бы заорать во всю глотку. Упасть с пьедестала… Что может быть страшнее для находящегося там по праву рождения?
Не донимали только, как ни странно, презренная Заучка, её нищая подружка да ещё Блейз, смотрящий будто сквозь. Даже самые заядлые тихони и дурацкая мелюзга не чурались раз-другой швырнуть в спину мерзкое проклятье или, что ещё унизительнее, смешок. Отбиваться надоело.
Факультетская гостиная, несмотря на праздничный вечер, была забита «змеями». Мало кто решился пойти на бал. Пэнси места не нашлось нигде, потому она и улизнула из подземелий вдоль стеночки, стараясь слиться с обстановкой, дабы не схлестнуться ни с кем из озлобленных слизеринцев. С одним она таки столкнулась на выходе, но Забини, едва скользнув равнодушным взглядом, обошёл её и скрылся из виду.
«Мало им каждого угла треклятого Хогвартса, надо обязательно ещё и Астрономическую башню облобызать», — досадно вознегодовала она про себя, услышав сюсюканье какой-то парочки. Уже было развернулась обратно к лестнице, когда различила голоса Уизела и грязнокровки, мило воркующих и обсуждающих совместное будущее. Почувствовав себя замаранной, — хотя, казалось бы, куда уж больше, — и подавляя рвотные позывы, Пэнси с сожалением отправилась в свою спальню, едва не сбив с ног поднимающихся наверх мелких змеёнышей.
Невыносимая Всезнайка — Мерлиново исподнее, как же Снейп в точку-то попал! — с некоторых пор донимала её жалостливыми взглядами. Нечасто, правда. Откровенно говоря, всего пару раз, но этого вполне хватило для лютой ненависти к её грязнокровой грейнджеровой персоне.
Ничего, она ещё всем им покажет! Вся эта чернь ответит за каждую её слезинку — и пролитую, и сдержанную в себе.
* * *
— Слышали? Подружка Мальчика-Который-К-Великому-Сожалению-Не-Сдох выходит за Уизела. Гармоничная парочка получится — тупица и заучка!
Блейз замер в тени, занеся ногу над световой границей, но вернул её обратно во тьму после услышанного. В общей гостиной чистокровные малявки мололи языками, точно безродные шавки, но какая разница, если их трёп оказался так кстати?
Он знал, что рано или поздно это должно случиться, однако, тщательно изучив натуру и сущность карьеристки-Гермионы, был уверен: у него в запасе год-другой для мягкого, но беспрекословного вторжения в её жизнь. А теперь неизвестно, есть ли оно вообще — время. Придётся действовать напролом.
Парадокс, но против никчёмного предателя крови у него — чистокровного и богатого волшебника с большими перспективами, разнообразными связями, широким кругозором, кучей возможностей и так ценимой Грейнджер жаждой знаний и открытий — не было ни единого шанса. Необходимо как можно скорее выдёргивать её из цепких лап семейства нищебродов. Да так жёстко, чтобы сама обрубила все связи с ними.
Немного поразмыслив, Блейз решился сыграть на её чрезмерной гордости и стремлении всё контролировать, выкорчевав эти черты под корень, дабы великодушно заменить их со временем другими — удобными и для неё, и для себя. Всё же, он не настолько жесток, как большинство чистокровных волшебников. А прочее… Прочее Грейнджер примет, смирится. Неспособную прогнуться под обстоятельства Блейз бы не заметил в толпе. С её тягой к справедливости и спесивой непокорностью он, конечно, намучается, но… В конце концов, Забини он или где?
Осознанно или нет, Блейз не учёл одного: Гермиона, пережившая войну, гонения магглорождённых, пытки, голод и множество смертей, была всего лишь потерянным ребёнком, готовым сорваться в пучину отчаяния в любой момент — только дай повод.
* * *
Весь день Гермиона ярко сияла, пока Уизли пыталась докопаться до причины, преследуя её по пятам. Пожениться с Роном они решили ближайшим летом — в августе, скорее всего. Правда, договорились пока держать предстоящее событие в тайне. Ощущение неправильности своего решения она загоняла как можно глубже, игнорируя настойчивый крик здравого смысла. Она простодушно верила в раскаяние Рона, не уставала надеяться на смягчение его темперамента с годами. Любила… Наверное. Он так давно стал её наваждением, что даже представить свою жизнь без этого разрушающего и до боли привычного чувства было страшно. Хотя они настолько разные, что должны бы отталкиваться друг от друга, будто два магнита с одинаковыми полюсами.
Но человеческие отношения и научное — вещи разные, об этом Гермиона почему-то забывала, когда Рон оказывался рядом.
Нетерпеливая Джиневра в очередной раз добилась своего. Услышав новость, завизжала от восторга, подскакивая на месте и несколько истерично хлопая в ладоши. Гермиона рассмеялась, подумав про себя, что давно грезила влиться в семью этих невероятно — иногда даже слишком — живых и уютных людей.
— Только больше никому! Особенно Гарри, Джинни!
— Да поняла я, поняла. За кого ты меня принимаешь?! — с напускным возмущением воскликнула та в ответ.
Гермиона только многозначительно вскинула бровь, еле сдерживая улыбку: они обе прекрасно знали, какой болтушкой может быть Джин. В ответ на дерзкий жест подруга швырнула в неё подушку. Завязалась нешуточная баталия.
Чуть позже, утомлённые, раскрасневшиеся, заваленные белоснежными перьями, они лежали в обнимку на одной из кроватей. Гермиона впервые за последние месяцы чувствовала истинное блаженство, и Джинни, кажется, тоже.
— За это мы и боролись, правда? — будто прочитав её мысли, задала подруга риторический вопрос.
Она лишь согласно кивнула с улыбкой на губах, а в следующий миг внезапно отрезвела от очередного приступа неуверенности в том, что подростковые мечты не остались в прошлом.
* * *
Следующая неделя пролетела до безобразия быстро. Показавшееся из-за громоздких туч и вязкого тумана солнце чуть пригрело землю, так что все обитатели школы в преддверии морозов старались чаще дышать свежим воздухом. На выходных планировалась вылазка в Хогсмид.
В воскресенье Гермиона зарылась в библиотеке, стараясь учёбой вытеснить из головы навязчивые мысли. Подобным образом она пыталась решать любые свои проблемы, хотя не всегда такой способ срабатывал, как и в этот раз. Откинувшись на спинку стула, потёрла ноющие виски и тут же спохватилась, когда взгляд случайно скользнул по часам на стене: она снова забылась, а оба Уизли с Гарри уже полчаса ждали её в заведении мадам Розмерты. А ведь туда ещё добраться нужно!
Гермиона спешно расставила фолианты по местам, подхватила пальто, заранее — и как кстати! — прихваченное на случай своего опоздания, и стремительно помчалась к выходу из Хогвартса.
За очередным поворотом, запыхавшаяся, она едва не свалилась с ног от резкого торможения: сложив руки за спиной и задумчиво созерцая что-то в окне, стоял безмолвно докучавший ей слизеринец. Облитый разноцветными бликами сквозь сказочный витраж, он представлял собою настолько волшебное зрелище, что Гермиона невольно засмотрелась.
Однако, быстро опомнившись, она не смела более нарушать чужое уединение. Направилась дальше по тёмному и подозрительно незнакомому коридору, пытаясь вспомнить, когда же свернула не туда, и ненароком отмечая странное отсутствие портретов, которыми обычно щедро усыпаны стены школы.
Она уже отвлеклась на выдумывание оправдания для друзей по поводу своего опоздания, но, поравнявшись с Забини, вновь была остановлена — в этот раз отрешённым голосом:
— Ты не выйдешь за Уизли.
Эти слова вынудили застыть на месте и серьёзно задуматься, к ней ли слизеринец обращался, но повернуть в его сторону голову и уточнить интуитивно побоялась. Внезапно накрывшее тревожное волнение подняло вдоль позвоночника стайку мурашек.
Убедив себя в том, что от усердия в учёбе и недосыпа у неё просто разыгралось воображение, Гермиона двинулась было дальше, но, не успев сделать и двух шагов, оказалась прижата к каменной стене неожиданно сильным для худощавого юноши телом. Непреднамеренный вскрик исчез в чужой ладони, бесцеремонно заткнувшей рот. Волшебная палочка осталась лежать во внутреннем кармане пальто — теперь недосягаемая.
— …И сейчас я об этом позабочусь, — безотрывно глядя прямо ей в глаза, уже вполне твёрдо закончил он, теперь абсолютно точно обращаясь к Гермионе.
Она отчаянно сопротивлялась, изо всех сил стараясь вырваться из крепкой хватки. Тщетно. Здравые мысли стремительно покидали голову, заменяя себя лишь ярым и слепым инстинктом выживания…
Не сдержавшись, Блейз закопался носом в горячую шею, наткнувшись на истерично колотящуюся артерию, в которую отчего-то захотелось вцепиться зубами намертво. Странно, но кожа девчонки пахла по-младенчески молочно. Такой чистый аромат, не перебиваемый посторонними парфюмерными изысками, вскружил ему голову, сметая барьеры, здравомыслие и умение контролировать себя. Когда же он попробовал её на вкус, Грейнджер скукожилась, точно листок мимозы, проливая первые злые слёзы, что лишь сильнее завело. Только руки, размахивающие во все стороны и пару раз достаточно ощутимо задевшие его голову, отвлекали от накатившей неги. Он не планировал использовать магию в этом деле, ведь необходимо было для начала показать физическое превосходство. Однако, самообладание, коим Блейз так гордился, куда-то улетучилось.
Только одно. Одно заклинание, а потом он обязательно возьмёт себя в руки. Чуть позже.
— Инкарцеро!
Не желая ещё сильнее распаляться и растягивать её мучения, быстро приспустил брюки вместе с исподним. Крепко обхватив уже напрягшуюся в предвкушении плоть свободной ладонью, Блейз прошёлся вверх-вниз несколько раз. А затем резкими движениями стянул эти несуразные маггловские синие штаны с Грейнджер…
Гермиона не переставала выть, издавая булькающие звуки, а когда до носа добрался отвратительный запах чужого возбуждения, — едва сдержала рвотный рефлекс.
Почувствовав его в самом интимном, самом неприкосновенном до этого момента месте, жалобно пискнула, но как только урод не резко, однако уверенно разом вошёл на всю длину, громко замычала в его вспотевшую ладонь, сквозь пальцы которой просочилась слюна с примесью крови от прикушенного языка. В промежности резануло так сильно, что всё её тело конвульсивно вздрогнуло в попытке освободиться от тугого проникновения. Налипшие на мокрое лицо пряди волос усугубляли и без того мерзкое положение. Гермиона предпочла бы сейчас долгие и куда более изощрённые пытки психованной Лестрейндж, но только не насильственно-похотливые действия этого изувера.
Надежда никогда не покидала её, как и любого истинного гриффиндорца. Надежда заложена в таких, как она, природой. И когда возникают ситуации, вынуждающие утратить её, розовые очки разбиваются и осыпаются стеклянным крошевом прямо в глаза. Вот самое страшное. Это испытывают жертвы маньяков-садистов; проснувшиеся в палате без рук и ног пострадавшие от теракта; танцующие в петле, передумавшие умирать; обнаружившие на месте целого ещё несколько часов назад родного дома руины, похоронившие под собой всех близких. Это не смирение. Это животный ужас, наполняющий разум до краёв. Отчаяние, опутывающее тело холодными колючими щупальцами. Подобное страшно даже представить. Но Гермиона испытывала это прямо сейчас на себе.
Это срыв всех шаблонов. Это жжение в районе шейных лимфоузлов. Это огромный давящий ком в глотке. Это когда все внутренности меняются местами. Это резкое горячее выталкивание всего-всего воздуха из лёгких от осознания, что находишься уже внутри процесса. Это когда разувериваешься в спасении, которого просто не может не быть! Это не страх. Это кошмар, от которого невозможно проснуться. Это лишь испытание для кого-то, а для неё и ей подобных — падение ниже дна. И ещё ниже. И ещё.
«…и ещё, и ещё, и ещё…» — проносилось в лихорадочных мыслях при каждом не жестоком, но жёстком толчке. Ноги онемели, мышцы связанных рук свело, вдоль позвоночника и под языком горело. Грёбаные минуты полового акта показались вечностью…
Два лица против друг друга были искажены: его — наверняка слепым блаженным экстазом, её же — болезненной гримасой. Тяжёлое дыхание обоих смешивалось между собой в раскалённый клубок кислорода и углекислого газа.
Блейз пытался сохранить остатки трезвости рассудка, но оргазм накрыл глухим куполом, снёс крышу, унёс по самым охренительным на свете волнам. На несколько секунд помутил сознание, вырывая из глотки неконтролируемые утробные стоны и вынуждая отдаться ватной истоме целиком и полностью.
Подобного с ним ещё не случалось. Пусть он и не являлся героем-любовником, но сравнить с чем было точно. Настолько мощная разрядка даже несколько испугала — как бы не подсесть, ведь повтора хотелось уже сейчас, когда он и не особо-то в состоянии. С минуту отдышавшись, Блейз едва нашёл в себе силы закончить начатое — приблизился к маленькому аккуратному уху и впервые с грубейшего переступания границы нарушил молчание, прерывисто прошептав всего несколько слов:
— Бессмысленно… пытаться… смыть меня… с себя.
Затем медленно вышел из одуряюще узкого лона ведьмы, отнял наконец ладонь от её губ и оделся, продолжая напряжённо вглядываться в опухшее зарёванное лицо напротив. Невербально ослабив верёвки, Блейз заставил себя сделать шаг назад, с трудом отрывая взор от зажмуренных век, а после развернулся в сторону подземелий и деланно невозмутимо отправился было в гостиную. Однако, сделав несколько шагов, приостановился и, глядя строго перед собой, чётко проговорил:
— Ты никому не расскажешь и не намекнёшь о том, что сейчас произошло. Иначе за твой длинный язык ответит кое-кто в Австралии. То же касается твоих отношений — бывших отношений, Грейнджер! — с рыжим недоразумением. Не советую подключать аврорат и дружков.
Она осела на пол по шершавой стене, ещё больше повредив кожу на спине. Освободившись от пут, обхватила голени, прижимая их к дёргающейся в спазмах грудной клетке трясущимися руками. Звук удаляющихся шагов принёс мизерную каплю облегчения. На запястьях и предплечьях уже успели налиться разноцветные — где светло-голубые, где багровые, а где почти чёрные — гематомы.
* * *
Блейз не стал принимать душ — в порах ещё оставался будоражащий запах чистоты и невинности. Он был уверен: Гермиона не настучит. Будет подыхать от боли и отчаяния, но молча. Ей по-грейнджеровски претит поведать кому-либо о своём позорном падении. На то и расчёт. И всё-таки, исключительно для подстраховки, он применил тактику шантажа, за что девчонка его, несомненно, сильнее возненавидит. И это отнюдь ему не на руку. Моргана! Нужно было раньше об этом думать, тактик недоделанный. Сам позволил себе впасть в какое-то беспамятство с той самой минуты, как услышал мерзкий трёп в общей гостиной.
То, что произошло в коридоре, делом показало бы серьёзность его последующих слов. При ином раскладе, видавшая кровавое месиво Героиня войны сочла бы их пустой угрозой. Случившееся должно было сбить с Гермионы спесь, уведомить о его намерениях, в конце концов, а превратилось в банальное удовлетворение похоти. Его мотивы Грейнджер поймёт превратно. Видимо, впервые за многие годы верх над ним взяла горячая итальянская кровь. Блейз досадливо поморщился. Он всегда гордился наследственным хладнокровием, доставшимся от матушки, а теперь сорвался, как бешеный пёс с цепи.
В груди кольнуло нечто сродни жалости к маленькой хрупкой зазнайке. Нет, он не считал совершённое ошибкой, но жуть как хотелось вернуться обратно и оттащить Гермиону в медкрыло. Она не заслуживала случившейся гнусти и виновата лишь в том, что на неё позарился жадный эгоист, привыкший получать всё самое лучшее. Блейз прекрасно понимал низость своего поступка, но отступать как-то… малодушно. Нельзя проявлять слабость и распускать нюни, не сейчас. Да и не зря же он подопечный салазарова факультета. Скользкий меркантильный змей. Подонок и беспринципное чудовище. Но его преданность Грейнджер когда-нибудь обязательно оценит.
* * *
«Я его когда-нибудь обязательно убью!» — эта мысль стала стимулом двигаться дальше, пока Гермиона, захлёбываясь беззвучными слезами, плелась в гриффиндорскую гостиную, еле-еле переставляя ватные ноги. Пройдя ровно половину пути, она чертыхнулась про себя, осознавая, что в таком виде лучше никому не показываться. Слава Мерлину, большинство учащихся сейчас в Хогсмиде, а преподаватели наверняка чаёвничают в директорском кабинете. Гермиона остановилась и попыталась думать, впервые не особо преуспевая в своём любимом занятии.
«Выручай-комната», — внезапно и очень вовремя снизошло озарение. И хотя в мае стены её безжалостно поедало Адское пламя, выбора не оставалось. Необходимо было просто добраться туда и проверить.
До портрета с троллями в балетных пачках она ползла не меньше получаса, показавшихся бесконечно долгими. Не успела представить хоть что-то, как дверь появилась словно сама по себе. Отнюдь не грациозно ввалившись внутрь, Гермиона с облегчением обнаружила небольшое помещение, утопленное в полумраке. Взгляд сразу выцепил камин, огромный бордовый диван — точно такого же оттенка, как интерьер гостиной её факультета, — и наполненную до краёв огромную ванну. От воды поднимался манящий густой пар, разнося по помещению запахи целебных трав.
Отдавшись инстинктам, она скинула одежду, с остервенением отбросив тряпьё в пламя камина. Оставила лишь пальто — его можно попытаться трансфигурировать в мантию. Голой ведь отсюда не выйдешь.
В воде просидела часа четыре. Долго и грубо натиралась жёсткой мочалкой в истерическом припадке, едва ли не сдирая верхний слой кожи. К изрядно воспалённой промежности невозможно было прикоснуться, но, превозмогая боль и дикий тремор, Гермиона раз за разом намыливалась, ожесточённо смывая кровь с примесью чужих выделений. Не помогало. Желанная чистота не возвращалась. Сними она с себя всю шкуру — не спасёт. Стёртая внутренняя поверхность бёдер саднила, низ живота поднывал, внизу щипало от мыла. Ухо, услышавшее непотребство, нарывалось на ампутацию. Всё тело и волосы провоняли чем-то чужеродным, дымно-мускусным насквозь.
Уже после безуспешных попыток, Гермиона тщательно обдумывала произошедшее, не покидая пределов тёплой воды. Как он посмел?! Как вообще люди могут так поступать?! Или он не человек? Или он зверь какой? Ведь это не человеческий поступок… Или нет? Она никогда не переходила ему дорогу, даже имени его не знала. Так за что? Может, именно за то, что не знала? Абсурд.
Почему он пялился? Выбирал жертву? Ага, с девяносто шестого. Тогда что-то другое? Что-то большее? Он таким грязно-первобытным образом заявил свои права на неё? Как пещерный человек? Или меньшее? Решил развлечься, надругавшись над подругой Избранного? Но она не замечала, чтобы Забини обращал внимание на кого-то ещё. Ни на шестом курсе, ни теперь. Он вообще всегда был до неприятия отрешён. Так что изменилось в нём? Что в ней особенного? Посмеет ли он снова?..
На последнем вопросе, заданном не вслух и в никуда, Гермиона поёжилась и часто задышала. Так вот, что он имел в виду! «Бессмысленно… пытаться… смыть меня… с себя». То, что являлось завуалированной угрозой… предупреждением… — нет, констатацией! — она восприняла слишком буквально. Как стремление ещё больше уязвить. А на самом деле… Так что же ему нужно?! Глупо полагать, что лишь разовое удовлетворение низменных потребностей.
В носу снова защипало от обиды, непонимания, отчаяния, осознания поруганности и нежелания вступать в завтрашний день, заранее окрашенный в чёрно-серые оттенки. Как смотреть друзьям и всем тем, с кем воевала бок о бок, в глаза? Какую причину расставания придумать для Рона? Каким образом не умереть от страха, боли и унижения, где найти силы на борьбу, если он и вправду попытается взять её снова? Волшебница, называется! Храбрая гриффиндорка, называется! О выручавшей сотни раз палочке даже не вспомнила. Глупая самонадеянная курица. Дружба с Джинни её, видите ли, напрягает! Если бы отправилась в Хогсмид с нею вместе — сейчас бы лежала в своей уютной постели, вспоминая робкие поцелуи Рона, а не сидела, изнасилованная, — Господи, неужели, это действительно произошло с ней? — который час в ванне, предоставленной посочувствовавшей Выручай-комнатой.
Она не помнила, каким образом добиралась до дивана, заваливалась на него плашмя, зарываясь в многочисленные подушки и укутываясь в огромный плед. Не помнила и того, как провалилась в сон.
* * *
С пробуждением мир стал восприниматься острее и резче. Так всегда бывает, когда против воли вырывают из привычного окружающего мира и зоны комфорта. Будто сняли какой-то врождённый ограничитель со всех органов чувств. Нечто подобное, хотя и гораздо менее острое, Гермиона ощущала в первые дни прошлогодних «захватывающих приключений».
Приняв сидячее положение, она упала обратно в постель — резь между ног явно не предвещала ничего хорошего. Воспитанная в довольно пуританской манере, Гермиона была абсолютно неопытна, и про «это» знала лишь за счёт штудирования страниц медицинской литературы да сухого просветительного монолога матери. Как определить, есть ли какая-то серьёзная травма, она не понимала, а обращаться к колдомедикам нельзя, ведь на лицо следы насилия. Возникнут вопросы. А ответы на них погубят её родителей. Ещё стоит позаботиться о противозачаточном зелье… Гермиона вновь позволила пролиться слезам, стараясь выплакать их поскорее, ведь Джинни наверняка её обыскалась. Сразу устроит допрос. Лишь бы подруга не подняла шум.
Мало-мальски приличная трансфигурация одинокого предмета одежды вышла лишь с шестого раза. Закутавшись в чёрную мантию, она с опаской покинула помещение, тихонько крадучись в гостиную. Судя по угрюмо-синему горизонту, было около шести часов.
Ей повезло незаметно прошмыгнуть в спальню. Подруга и остальные соседки по комнате спали без задних ног. Быстро похватав школьную форму и расчёску, Гермиона скрылась в ванной комнате.
В зеркале отражалось измученное нечто с потухшими глазами. Жалкое, поруганное и никчёмное. Она с отвращением отвела взгляд.
Кое-как приведя себя в порядок и неумело наложив первые в жизни лёгкие косметические чары, Гермиона пощипала щёки, надеясь вызвать румянец, но те упрямо оставались бледными, очень скоро потухая после каждого варварского прикосновения.
За дверью на удивление терпеливо ожидала Уизли, гордо восседающая на Гермиониной кровати, своим горящим взором вполне способная испепелить на месте любого провинившегося перед ней. Гермиона сглотнула вязкую слюну, стараясь выглядеть как можно увереннее. Слова, с трудом вытолкнутые из глотки, звучали хрипло:
— Прости, Джинни, я ненадолго отправилась в Выручай-комнату с… с надеждой, что она предоставит кое-какую литературу по… по Рунам, которой нет в библиотеке, и действительно обнаружила парочку интереснейших экземпляров. Я зачиталась, и не заметила, как уснула. Извини.
Судя по недоверчивому выражению лица Уизли, экспромт вышел не слишком убедительным. Но выбора ей не предоставили, приходилось играть роль до конца.
«Господи, Джинни, ты даже не представляешь, что произошло с твоей непутёвой самоуверенной подругой… Мне так нужно, чтобы хоть кто-нибудь выслушал…», — думала она про себя, пока вслух произносила совсем иное.
— Послушай, я провела ночь в крайне неудобной позе, у меня затекло всё тело, я устала, голова болит невероятно, а ещё я дико хочу есть… — последнее утверждение было единственной ложью. Мысли о пище вызывали тошноту, а высокая вероятность встречи с ним в Большом зале навеяла панику. — Давай, все разборки потом. А лучше — никогда.
— Кхм, так Выручай-комната цела?
— По всей вероятности, раз я ночевала в ней.
— Ладно уж, мисс Заучка. Живи пока, — оттаяла Джин. — Только мальчишкам Патронус отправь, а то они волнуются.
Выдра так и не появилась. Ни единой искорки. Складывалось ощущение, что над воспоминаниями потрудились дементоры, высосав всё хорошее подчистую. То, что даже в самые тёмные времена вызывало трепет в душе, просто истаяло, сменившись пугающей опустошённостью. Поездки всей семьёй на природу, письмо из Хогвартса, первые настоящие друзья, Святочный бал, реальность с примесью сказки, победа в войне, первый поцелуй с Роном, греющие объятья мамы и в равной степени родной Молли, — все эти важные моменты превратились в серую пыль. В пепел.
Гермиона всегда была очень чуткой девочкой, способной простить любого. Даже почившую психопатку, оставившую невыводимый шрам на предплечье. Но несколько минут отвратительного действа, казалось, отравили ядом её огромное сердце навсегда.
* * *
Виновник её ненависти спокойно поедал тост, аккуратно намазанный тонкими слоями свежайшего сливочного масла и красного джема — земляничного ли, клюквенного, либо сваренного прямо из крови невинно покалеченных… На месте бутерброда как-то слишком чётко представилась её воспалённая душонка. Вчера он точно так же вгрызался в самое дорогое и невосстановимое своими острыми зубами, оставляя лишь бесполезные клочья вместо столь привычной целостности. И ради чего?
Гермиона села спиной к слизеринскому столу, едва сдержавшись, чтобы не подскочить от боли между ног. С трудом выдавила улыбку Невиллу, отсалютовавшему бокалом с тыквенным соком. Дрянь с мякотью. Сейчас бы залиться каким-нибудь пойлом — хоть брагой какой — да забыться. Но приходится давиться набившей оскомину оранжевой жижей. Странно… Раньше её совершенно не напрягало здешнее меню.
Гермиона машинально проглотила несколько ложек пустой овсянки, краем уха слушая навязчивую болтовню Джинни с парнями из команды. Она уже намеревалась тихонько убраться отсюда, когда в зал влетели почтовые совы, и одна из них — невзрачная неясыть — приземлилась прямо перед ней, протягивая небольшую коробочку, привязанную к лапке. Безучастно приняв посылку, Гермиона повертела её в руках и, не удосужившись проверить на проклятья, вскрыла. Внутри оказалось несколько пузырьков с зельями — обезболивающее, заживляющая мазь и… противозачаточное.
Спину и затылок засыпало мурашками, выдох застрял где-то в верхних отделах лёгких. Она быстро сунула коробку под мантию, теперь страшась выходить отсюда в одиночестве.
— Что там?
Гермиона вздрогнула, услышав голос подруги. Отозвалась моментально и предсказуемо, зная, что такой ответ удовлетворит и погасит интерес:
— Книги. Уменьшенные.
— А. Ясно всё с тобой, — добродушно усмехнулась Джинни, отворачиваясь обратно к гриффиндорским квиддичистам.
Слава Мерлину, совместных пар со Слизерином в сегодняшнем расписании не было. Во время обеденного перерыва она черкнула Гарри пару строк и, прибившись к группе третьекурсников с Хаффлпаффа, направлявшихся в совятню, отправила записку тотчас же. Письмо Рону решила составить ночью, чтобы никто не отвлекал. Гермиона знала, что друзья просто уничтожили бы Забини, доверься она им, но на кону стояли жизни её родителей. Да и, признаться, впервые в жизни она нутром чуяла, что этот соперник им не по зубам. Возможно, он её окончательно сломал, изничтожил, но… На сопротивление и прочие обязательные атрибуты любой уважающей себя поруганной девицы у неё просто не осталось ни уверенности, ни сил.
Оставшееся до отбоя время она безликой тенью следовала за подругой повсюду, стараясь слиться с окружающей средой. Гермиону обуяла паранойя. Казалось, абсолютно все знают о её унижении. Знают и насмехаются. Разве что пальцами не тычут. Дышать становилось всё труднее, лоб покрылся холодной испариной, руки тряслись, под языком образовался сосущий узелок, губы пересохли, а облизнуть их не хватало духу — вдруг это покажется кому-то вызывающе похабным? Его плотного взгляда она на себе не ощущала, но легче от этого не становилось.
Влетев в спальню, Гермиона с силой захлопнула дверь, сползла по ней зудящей спиной и позволила себе расплакаться. Впервые за долгий-долгий день… Из-под пера вылетали строки, за которые она возненавидела себя навеки. Ведь практически всё написанное являлось правдой — кроме того, что встретила другого. Скорее, это другой человек встретил её, безоговорочно утащив в свой личный ад.
Её недоверие, неуверенность в их совместном будущем, Роново неприятие такой естественной для Гермионы потребности двигаться вверх, а не стоять на месте… Она бы смирилась, а может и нет. Скорее всего, расставание с ним было неизбежным, с её-то педантизмом. Как можно ценить идеальный порядок во всём, и жить при этом с человеком, не разделяющим твоих стремлений и целей, грёз и надежд? Но время на постепенное отдаление и облечение претензий в ту форму, что позволила бы им остаться друзьями, безвозвратно утекло в чужие руки.
Измучившись думами, Гермиона так и не смогла уснуть. Письмо вышло грубым — не в её манере, — но Рон поверил, как всегда верил в удобную ложь. Вместо рысканья в поисках истины, вместо необходимой, как воздух, помощи. И за это Гермиона вычеркнула его из своего остывающего сердца.
Ответ так и не пришёл. Никогда.