Восемь дней Блейз испытывал мучительный голод, иссушающий всё тело, будто трансформировавшееся в сплошной оголённый нерв. Именно столько дней он не касался её. Именно столько дней он задавал себе один-единственный вопрос: какого… происходит?!

Он подозревал, что слежка может вылиться в некую зависимость, но до последнего не верил, будучи чересчур самонадеянным. Блейз планировал забрать Гермиону в Забини-манор сразу после Рождества, не дожидаясь результатов экзаменов, и через месяц-другой объявить о помолвке всем печатным изданиям Магической Британии. А вскоре сыграть свадьбу и отправиться в медовый месяц на папашину родину. Уже там спокойно заняться воспитанием своенравной жены и попутно добиться её расположения среди виноградников да апельсиновых садов, ведь повторения насилия он не желал.

Планы летели к Мордреду.

Он хотел Грейнджер снова, тотчас, постоянно. Всю. Возможно, взаимно. Её отвращение задевало самолюбие, а страдание невинной девчонки вызывало отнюдь не моральное удовлетворение, но… Всё это пустое, когда вожделение перекрывает кислород. Нищий ты или король, батрак, раб либо аристократ — крышу на почве влечения срывает всем одинаково.

А Гермиона, как на зло, дразнила недоступностью, всюду появляясь в окружении свиты, состоящей из неизменной Уизлетты, начинающей, кажется, что-то подозревать, да какой-то незнакомой шпаны со средних курсов. Её дружки стойко переносили его полные отвращения взоры, нисколько не смущаясь, а вот сама Грейнджер дёргалась, застывала и переставала дышать, избегая пересечения их взглядов.

Зная, что срыв ничего хорошего не принесёт ни ему, ни тем более ей, кроме того, не поспособствует установлению мало-мальского контакта, он тем не менее непрестанно и почти неосознанно выслеживал добычу, выжидая её отставания от стада. Точнее, от прайда. И дождался.

* * *

— Деннис, Микки, какого драккла вы там устроили?! Не научитесь вести себя прилично — будете сидеть в Хогвартсе безвылазно! Я могу это устроить, вот пожалуюсь на вас Макгонагалл! Как насчёт того, чтобы на пару драить коридоры зубными щётками под предводительством Филча до конца учебного года? — нудела Джинни, кажется, временно решив взвалить на свои плечи обязанности старосты.

Они всей гурьбой вывалились из хижины лесника, где провели последние два часа за беседой, запивая фирменные Хагридовы кексы литрами крепкого травяного чая.

С младшим Криви Гермиона сдружилась ещё в Мунго, где Деннис провёл почти всё лето, приходя в себя в Отделении для душевнобольных. После войны это отделение было переполнено — особенно, несчастными магглорождёнными, обезумевшими в Азкабане, куда их с превеликим удовольствием отправляла сука Амбридж.

После смерти брата Деннис впал в состояние полнейшей апатии, отключившись от реальности. Он чудом смог вернуться, и только благодаря поддержке близких, да ещё Гермионы с Джинни, негласно взявшим над мальчишкой шефство: по выходным девочки наведывались в клинику вместе с Невиллом, навещавшим родителей.

Не сказать, что они стали неразлучниками, но тёплые приятельские отношения с Криви сохранились и по сей день. И вот теперь Джин со всей серьёзностью отчитывала хулиганистых Денниса и его приятеля, задразнивших флегматичного трусоватого Клыка до злобных нападок, пока не замечавший этой выходки полувеликан вслух вспоминал истории из давным-давно минувшей юности.

Гермиона, мечтавшая не покидать пределов своей комнаты до конца жизни, но вынужденная хоть иногда делать это для вида, не участвовала в разговорах, не вступала в горячие дискуссии и практически не реагировала на внешние раздражители. Совершенно несвойственное ей поведение заметила лишь подруга, по дороге в школу оттащившая её в сторонку от развесёлой компании, вцепившись в руку, как клещ.

— Так. Выкладывай. Что с тобой происходит всю последнюю неделю? Думаешь, я слепая?

И это подействовало, как спусковой крючок. Гермиона разревелась, сумев выдавить всего пару лживых слов — «экзамены» и «Рон». А когда успокоилась, без утайки поведала про, мягко говоря, не ласковое письмо, приготовившись к непониманию, но Джинни лишь обняла и, проявив исконно девчачью солидарность, удивила:

— Всегда считала, что мой недалёкий братец тебе не пара. Уж прости за двуличность. Я его, конечно, люблю и он, в общем-то, неплохой парень, но… Серьёзно, ты и Рон? Пф. Жаль, что ты не вольёшься в нашу семью официально. Я бы очень этого хотела! Но, как минимум, я, Джордж и мама с папой и так считаем тебя родной. Просто знай и помни это.

В другом положении Гермиона испытала бы огромную благодарность, услышь она подобные слова. Но, стоя в надёжных и таких бессмысленных объятьях очередного слепца, не могла ощущать ничего, кроме безнадёги и жалости к себе. Заметив в одном из окон второго этажа спокойно наблюдавшего за обманчивой идиллией паршивого ублюдка, сломавшего ей жизнь одним махом, Гермиона застыла на мгновение, а после мягко выпуталась из хоть и женских, но всё же напрягающих объятий, избегая новых прикосновений.

— Пойдём в замок, Джинни, — поблагодарить в ответ она так и не сумела.

* * *

Очередная кошмарная ночь, наполненная Круциатусами бешеной Лестрейндж, мёртвой хваткой вонючего туповатого егеря, нытьём Рона в палатке, а теперь ещё и уверенным голосом, сливающимся с разноцветными бликами от витражей, подошла к концу. Но облегчения намечающийся восход, кораллово озаривший дальнюю стену спальни, не принёс. Как и восемь пробуждений солнца до этого.

Утро теперь неизменно начиналось с новых ритуалов — трёхразового намыливания всего тела и последующего растирания себя до красноты жёсткой мочалкой в душевой. А после — невидящим созерцанием какого-нибудь учебника, открытого на первой попавшейся странице, и впихиванием в глотку просящегося обратно завтрака. Только чтобы не вызывать подозрений.

На уроках Гермиона безучастно глядела на столешницу парты, словно выискивая что-то в лакированной деревяшке, но каждый раз натыкалась лишь на своё изувеченное отражение. Этот вторник не должен был стать примечательным, но стал, когда в кабинет Зельеварения влетел, не постучавшись, какой-то дерзкий младшекурсник и громко объявил, что её вызывает директор. Она не нашла в себе сил удивиться, потому как заранее знала, о чём пойдёт речь. Ведь бывшая декан Гриффиндора ранее уже пыталась прощупать почву по поводу планов Гермионы на будущее.

Директорский кабинет изменился. Профессор Макгонагалл предпочитала простоту и лаконичность во всём — рабочее пространство полностью соответствовало её аскетичным предпочтениям. Гермионе такой минимализм импонировал гораздо больше, чем инфантильная причудливость позапрошлого владельца этого помещения. Равно как и чрезмерная мрачность профессора Снейпа. Единственное, что здесь осталось неизменным, — вазочка с лакричными конфетами, призывающая к доверию. Словно кричащая всем своим видом: «Здесь все свои, дружок! Не бойся поделиться самыми грязными секретами!».

Около четверти часа профессор Макгонагалл полоскала мозг «самой ответственной и подающей большие надежды представительнице своего родного факультета» расспросами о дальнейших планах, почти настойчиво уговаривая вернуться после сдачи ЖАБА обратно в качестве помощницы на время ученичества, а в будущем — на полную ставку преподавателя Трансфигурации. Будто ещё не знала о её желании работать в Департаменте по регулированию и контролю за магическими существами! Гермиона вновь обещала подумать, заранее зная, что вынуждена будет ещё больше разочаровать директрису: она твёрдо решила покинуть магический мир. Хотя бы на время. Убраться подальше и спокойно зализывать раны в какой-нибудь невзрачной берлоге.

— Да, и мисс Грейнджер, будьте так любезны, занесите вот эти бумаги в кабинет профессора Брюста. Это на шестом этаже. Мне срочно нужно отлучиться по делам на два дня, а документы необходимо передать прямо сейчас. Если его не окажется на месте, то просто оставьте их на его рабочем столе, — уже в дверях остановила Гермиону полуприказная просьба. Директор протягивала ей несколько папок с документами.

Выбора снова не предоставили. Ну да, зачем он мелкой сошке?..

В коридорах стояла стерильная тишина. Зловещая. Вызывающая звон в ушах. Отвергая очередной приступ тревожности, Гермиона вошла в тёмное помещение, невольно вспоминая кабинет зельевара, также предпочитавшего полумрак.

Профессор Брюст отсутствовал. Да и слава Мерлину, остаться наедине с незнакомым мужчиной даже в течение нескольких секунд для Гермионы стало бы пыткой.

Она неуверенно прошла меж рядов, осматривая нумерологические карты и графики, облепившие стены. Новенький, хоть и немолодой, профессор вёл занятия у средних курсов, прочие же видели его только в Большом зале. Нигде больше асоциального преподавателя встретить не удавалось, но по слухам все знали, что паскудным норовом он жутко походит на почившего Снейпа. В этот момент Гермионе ничуть не хотелось потешить врождённое любопытство, посему она лишь облегчённо выдохнула, не застав хозяина кабинета. Со скрупулёзным тщанием сложив папки чётко по центру учительского стола, Гермиона развернулась обратно к выходу и замерла, подобно загнанному в угол зверьку. Сперва крепко-крепко зажмурилась, а после распахнула глаза максимально широко: прямо возле двери, подпирая собою стену, стояло её личное подкроватное чудовище, поджидавшее добычу. По всей вероятности — заранее.

Безотрывно глядя ей прямо в глаза, Забини, словно специально нервируя, лениво произносил заклинания, накладывая заглушающие и запирающие чары. Гермиона молча следила за действиями изверга, с какой-то обречённостью принимая тот факт, что выйдет отсюда ещё более грязной. Без особой веры в себя выхватила палочку, но не успела ею воспользоваться — та моментально отлетела в дальний угол. Она ссутулилась и поёжилась, обхватывая себя руками. Надеялась придать голосу некой уверенности и прохлады, но вылетевший изо рта вопрос походил скорее на отчаянный визг отправленного на убой поросёнка:

— Чего ты хочешь от меня?!

Он отозвался не сразу, то ли тщательно обдумывая ответ, то ли намеренно заставляя поволноваться.

— А у вас с конкретикой невзаимная любовь, да, Грейнджер? С твоей стороны — весьма страстная…

— Оставь меня в покое! Отвяжись! Ну пожалуйста, Забини… — не выдержав накалённости обстановки, взмолилась она, закрывая лицо ладонями в по-детски наивной попытке спрятаться от всего мира.

Бесшумно подобравшись, он развёл её руки в стороны и безжалостно констатировал:

— Получай конкретику: я всегда беру своё. С любой полки — даже самой высокой. Привыкай.

Гермиона вновь зажмурилась, страшась разомкнуть моментально заболевшие от напряжения веки. Забини крепко обхватил её подбородок, ожидая внемления, но она лишь всхлипывала и шмыгала носом, изо всех сил пытаясь абстрагироваться от нависшей угрозы. Разумом улететь в неведомые дали. Представить себя в каком-нибудь прекрасном месте, где с ней просто не может случиться что-то дурное. Однако, все попытки потерпели крах, когда в мысли ворвался чужой голос:

— Посмотри на меня.

Она неосознанно повиновалась, и тотчас же утонула в решительных тёмных радужках, наполненных чем-то до жути… диким. Липким. Цепким.

— Назови меня по имени — и ты свободна.

«Разочаруй меня доверчивостью», — зависло в пыльном воздухе.

— Я… Я…

— Не мямли.

— Я… не знаю твоего имени… — еле вымолвила тусклым полушёпотом она.

Забини насмешливо вскинул брови. Будто предвидел ответ… Несомненно, предвидел!..

Блейза её неосведомлённость неожиданно задела. Появилась бесконтрольная потребность съязвить, ужалить побольнее в отместку.

— В самом деле? Действительно. Зачем знать имена своих никчёмных однокурсников. Правда, Гермиона?

— Т-ты ведь и не собирался отпускать, зачем издеваться?.. — пробормотала она с неуверенно-обвинительной интонацией, уже находясь на грани истерики.

Он двинулся вперёд, наступая, а ей, удерживаемой цепкой хваткой, не оставалось ничего, кроме как попятиться. Врезавшись в перегородившую путь парту, Гермиона оказалась ловко опрокинутой на спину. Блейз грубо распахнул её рубашку, не церемонясь, — пуговицы разлетелись, с дробным стуком посыпавшись на пол. Тут же припал губами к мягкой груди, покрывшейся мурашками, и двинулся вверх — к шее, буквально упиваясь молочным запахом, что грезился сутками напролёт. Во сне и наяву.

А Грейнджер, тем временем, позволила себе унизиться до плаксивых мольб:

— Заб… Забини! Не на-адо! Ну пожа-алуйста! Н-не надо сно-о-ова!

— Мне применить Силенцио? Уймись, — раздражённо оторвавшись от её кожи, он вновь опустился до шантажа, обещая себе позже поработать над выдержкой. Но заткнул иначе.

Девчонка отчаянно дёргалась, пытаясь освободиться, пока его язык выписывал узоры у неё во рту, а пальцы, забравшись под форменную юбку и сдвинув нижнее бельё в сторону, настойчиво, и даже, пожалуй, болезненно для Гермионы, растирали между ног.

Спустя несколько минут зажатая тушка неосознанно поддалась навязчивым ласкам, выделив скудную влагу. Не слишком довольный слабым откликом, Блейз оторвался от неё на миг — лишь для того, чтобы подвернуть юбку чуть ли не до подбородка. Грейнджер же, воспользовавшись моментом, успела судорожно сжать коленки, пытаясь хоть как-то спастись от неизбежного. Споро сбросив одежду, он с трудом развёл их вновь, за бёдра подтянув к себе продолжавшую горько рыдать и трястись Гермиону ближе. Кожа оттенка слоновой кости, некогда тронутая лёгким загаром, что успел изрядно выцвести, переплеталась с его — почти кофейной, и это… завораживало. Он с наслаждением накрыл мягкое тело своим — твёрдым и требующим. 

Чёрное и белое. Сдержанность и эмоциональность. Скверна и добродетель. Цинизм и вера. Вожделение и отвращение. Последнее, обнаруженное в её тускло-блестящих зрачках, вызвало нечто отдалённо напоминающее сожаление. Но милосердие всякому слизеринцу было так же чуждо, как и иррациональная интуиция — любой гриффиндорке.

Плавно погружаясь в выталкивающую глубину, он с издёвкой проговорил, наконец-то вымещая на девчонке давно копившуюся злость за свою лишённую всякой логики одержимость:

— Блейз. Меня зовут Блейз. Приятно познакомиться!

Распластанную на парте Гермиону душило бессилие. И находясь в безвыходном положении, она решилась выплюнуть последние остатки своей гордости прямо в мерзкую рожу напротив.

А Забини, опешив, остановился. Сверля её мгновенно ожесточившимся взглядом, медленно вытер плевок со скулы, затем резко вышел и перевернул Гермиону на живот, плотно вдавив в столешницу.

— Заруби себе на носу одно из главных правил: я способен закрыть глаза на многие вещи, но никогда не потерплю подобного проявления неуважения, — прошипел он, входя снова под таким углом, чтобы намеренно причинить больше боли.

Вскрикнув, Гермиона намертво вцепилась пальцами в край стола.

Тугое скольжение пульсирующей плоти внутри пугало. Порождало чувство гнилостной беспомощности, лютую ненависть ко всему миру и отчего-то жгучий стыд, заливающий краской лицо вместе с шеей. Мышцы протестующе сжимались, доставляя страдания всему телу.

Первый раз длился вечность, этот — ещё дольше. Когда толчки прекратились и Забини, излившись в неё, наконец-то отлепился, Гермиона уже не могла выдавить из себя ни слезинки. Казалось, вся жидкость из организма просто испарилась, оставив ссохшуюся мумию, посмевшую до сих пор дышать…

Он достаточно быстро привёл себя в порядок, а затем поднял подрагивающую Грейнджер и помог одеться, заклинанием вернув пуговицы на место. Убрал налипшие на щёки каштановые пряди, с давлением зачесав их назад изящными, но заскорузлыми от постоянных квиддичных тренировок пальцами, и взял её лицо в ладони, обращая на себя внимание:

— Надеюсь, урок усвоен. Ты можешь бороться со мной, сколько угодно, но должна соблюдать границы… У меня серьёзные намерения, девочка. И чем быстрее ты смиришься с началом своей новой жизни, тем скорее тебе полегчает.

Напоследок прикоснувшись своими губами к её — солёным, исцелованным им и искусанным ею, — Блейз отстранился и тихо отошёл спиной к выходу. Испытывая эйфорию от очередной яркой разрядки и злость на себя же за жалость к опустошённой Гермионе, неподвижно сидящей на парте, не сдержавшись, бросил напоследок ехидную колкость:

— Да, и спасибо, что уделила мне своё драгоценное время, дорогая.

* * *

Едва войдя в спальню, она обессиленно рухнула в постель, не пытаясь отмыться. Как он и сказал когда-то. Смысла нет. Застывшие капли липкой омерзительной белёсой жижи снаружи и внутри оставят свои следы навеки. Хоть залей кожу галлонами воды, щедро обсыпав поверх жменями щёлочи, а в дополнение — обработай морем хлорной белизны. Хоть погрузись в ванную, наполненную серной кислотой, в которой тело растворится, но грязь, увы, останется дрейфовать на поверхности. И лежать тяжёлым осадком на дне.

Навязчивое нытьё распирало низ живота, но крови в этот раз не было. Покрытый испариной лоб уткнулся в спасительный холод подушки. Опомнившись, Гермиона из последних сил наложила заглушающие чары на полог своей кровати, после чего крепко уснула…

Насилие не приносило моральной сытости. Блейз и сам не понял, когда же умудрился увязнуть с головой в жажде отклика. Чтобы она испытала то же влечение, ту же неуправляемость. Чтобы предала свои идеалы ради похоти. Ради него. Дьявол, в кого он превращается? Чудак, извращенец, негодяй. Последним он всегда являлся, но никогда не позволял себе травить слабых, выбирая равных противников. В остальных никогда и не вдумывался, а тем более — не врастал вот так. До нелепости насквозь. За каких-то восемь дней и ночей. Или, быть может, за два года? С тех самых пор, как эта… «мученица» просочилась в его мысли? Обволокла собою всё подкожное пространство. Дикость. Не дай Мерлин, въедливая Грейнджер расколет его — и пиши пропало. И станет вертеть грязнокровка с улицы чистокровным магом, как каким-то пёсиком, вымещая всю обиду и злость за произошедшее в логове так вовремя свалившего в Запретный лес по секретным делишкам Брюста, за коридор и за все последующие вкушения сладости.

Перед мысленным взором возникали образы девчонки — задирающей нос, заразительно хохочущей над шутками своих дружков, вдумчиво вчитывающейся в очередной неподъёмный том, исписанный мёртвыми языками. Удручённой, когда натыкалась на лобзающихся Уизела с недалёкой Браун. Но никогда — пустой и выцветшей, обезличенной. Только теперь. И виной тому его непростительные собственнические деяния. Это же гриффиндорка. Для красно-золотых свобода выбора и справедливость — первостепенны. Только вот отречься от лохматой гордячки он никак не мог. Просто не умел отказываться. Не знал, что значит отступать и уступать. И впервые с момента своего прихода в этот мир Блейз с трудом мог себя выносить. Тяжёлого и неподъёмного, будто каменная плита, навалившаяся на хрупкую травянистую почву. Под такой плитой всё живое вымрет, как ни крути.

Когда он высказал эту мысль в письме матери, та ответила лишь парой строк:

«А с чего ты взял, что женщина — размокающая от всякого дождя грязь? Женщина — вода. А вода, как известно, точит камень. Берегись, родной, шторма».

* * *

Очередное мерзкое утро началось с поганого ощущения липкости — в прямом и в переносном смыслах. Подскочив с кровати, Гермиона пулей рванула в ванную комнату и, не настраивая адекватную температуру воды, встала под спасительный обжигающий поток прямо в одежде. Внизу до сих пор поднывало. За ночь остатки боли совсем испарились, но хлёсткие воспоминания душных толчков навевали приступы психосоматики. Присев на корточки, она обняла себя руками, отдаваясь воде и тоске. Соски, губы, шея, пережившие жадные поцелуи, саднили. Казалось, он предусмотрительно пометил абсолютно всё её тело, отныне не принадлежащее ей, неприятными последствиями.

Распаренная кожа благодарно задышала, что принесло немного облегчения, но въедливый запах — его запах — прочно обосновался в микроскопических порах, играя роль ложки вязкого дёгтя. Бочки вонючего дёгтя в ложке мёда. Хотелось освежевать себя. Нет шкуры — нет пор. Нет пор — нет чужеродного запаха. Всё просто и логично.

Проведя ладонью по запотевшему зеркалу в небрежном жесте, Гермиона долго всматривалась в своё отражение, пытаясь отыскать в нём хоть что-то знакомое. Прежнее. И не находила. Самоуверенность, горделиво вскинутый подбородок, воодушевлённость… Черты словно смазались, облачая лицо в невзрачность — ради спасения. Быть может, так никто не заметит носительницу этой физиономии? Не узнает. И, как следствие, не обидит. Глупость, конечно. Наивный самообман. Никакие маски не спасут. Внутри — потери, война, непонимание, пытки и он. Нестираемый, невыносимый, деспотичный, калечащий, ломающий, жестокий, не терпящий возражений, чужой. Нежеланный. До выворачивания себя наизнанку — лишь бы не с ним, не под ним, не рядом.

«Нигде», — гениальная идея стала открытием. Как она раньше не додумалась? Да, безусловно, это не по-гриффиндорски, не по-грейнджеровски. Да, она Героиня войны. Неунывающая, непотопляемая, здравомыслящая. Как там говорила псевдопрорицательница? «Сухая и холодная»? Для прочих. Но всё это лишь самовнушение из необходимости быть самой сильной. Ну кому ещё, как не ей?

Только вот, она — такой же живой человек, как и все прочие. И любого можно довести до точки.

* * *

— Глупый мопс. Ату на себя! — не на шутку разошёлся представитель факультета гордых львов, смеющийся с толпой недоумков над Пэнси, сверлящей всю компанию взглядом исподлобья.

— Уйди с дороги, Финниган, — вышло достаточно уверенно, но слишком тихо и хрипловато, как после года заточения в унылой одиночной камере.

— У-у-у, у мопса наконец-то рот разлепился! Ваф-ваф! — послышался другой — визгливый, в сравнении с предыдущим, — голос.

Озлобленно-оскорблённая Пэнси, так и не сумевшая смириться с издёвками и подколками, опустила голову, почувствовав резь в переносице, обычно предшествующую слезам — проявлению мерзкой слабости.

— Ребята, а давайте по-настоящему проучим эту идиотку. Так, чтобы на всю жизнь запомнила! — никак не желал угомониться «визгун».

— И что ты предлагаешь? — отозвался третий — насмешливо-снисходительный, напоминающий малфоевский.

— Ну-у… Раз её рот снова функционирует, то можно использовать его по не совсем прямому назначению, раз ничего толкового он изречь не может!

Все засмеялись, поддерживая то ли похабную шутку, то ли готовую воплотиться в реальность грязную идею. Лишь один из ублюдков замолчал и нахмурился.

Пэнси вздрогнула и резко вскинула голову, задержав дыхание. Яростно взглянула на обидчиков, но кое-кто видимо заметил в её глазах вспышку испуга и, предзнаменуя назревающую нешуточную расправу, громко прервал безудержное веселье:

— Завязывайте, парни. Вы переходите границы.

— Да какие границы могут быть с такими, как она, Симус?! Может, именно её ущербные родственнички убили мою беременную кузину, а? Думаю, небольшая расплата в виде отсо…

— Хватит, — прервал его начавший вскипать Финниган. — Что вы, тролль вас дери, задумали?! Это всего лишь глупая девчонка! Дети не должны отвечать за своих родителей!

— Какого ж ты тогда каждый раз ржёшь громче всех?! Двойные стандарты, выходит? — с ехидной усмешкой спросил кто-то из толпы.

Но тот, уже не слушая, грубо схватил Пэнси за предплечье и, нагнувшись к уху, прошипел:

— Вали отсюда, живо! Я отвлеку их.

Пнув на прощание «спасителя» ногой в голень и вырвав руку из крепкой хватки, она что есть мочи бросилась в сторону Астрономической башни. Преследования не было. Паршивец сдержал слово, хотя и «наслаждался» всепоглощающей болью от крепкого удара.

Наверху завывал ветер. Пэнси ворвалась на самую верхнюю площадку и с силой обхватила ладонями ледяные перила, вглядываясь в горизонт. В загороженной каким-то трухлявым ящиком секретной нише дожидался своего часа хмельной схрон. Но предстоящее заливание горя отправилось книззлу под хвост, когда чуть правее она заметила стоящую по ту сторону защитного ограждения растрёпанную девушку, явно собирающуюся с духом для прыжка. Такие лохмы могли принадлежать только одному человеку в этой прокля́той школе выживания.

«Грейнджер», — скривилась Пэнси, испытывая недоумение. Видимо, грязнокровка осознала всю ущербность попыток быть на одной волне с тупорылыми посторонними, и решила покончить с разъедающим одиночеством. Она и сама не раз перелезала обратно, так и не решившись на последний шаг вперёд.

— Нашли друг друга два отброса общества… — вяло съязвила Пэнси.

— Сошлись два урода под конец, — без промедления вторила ей заучка, оборачиваясь. Она верно трактовала слова.

Надо же, понятливая какая. Пэнси искренне восхитилась.

— О, мы друг друга с полуслова понимаем, а казалось бы… Может, ну его? Ну их всех! Нагнём мир вместе, а, грязнокровка?

— Не смей меня так называть, мопсиха.

Пэнси нервно хохотнула, проглотив ответный выпад. Вполне справедливый, надо сказать.

— А давай нажрёмся, как портовые разнорабочие? Ну что уставилась, как на Восьмое чудо света? Я в последнее время назло им всем впихиваю в себя тонны маггловской литературы. И литры маггловского же алкоголя, но это уже совсем другая история.

— Ни разу не видела тебя пьяной, — присаживаясь на металлическое заграждение, поддержала диалог Грейнджер.

— Я по ночам. Тут или у себя под пологом. Заколдованным. Знаешь, однажды я крепко перестаралась и мне привиделось, что я в гробу. У нас пологи бархатные просто, не знаю, как у гриффов. А ночью чёрными кажутся. Видишь седую прядь? — она небрежно приподняла волосы около уха. — Это я тогда.

— Я бы выпила огневиски, — спустя минуту неловкого молчания невпопад бросила грязнокровка.

— «Огденского» нет.

Пэнси с хитрым — она надеялась, что с хитрым, а не дебильным, — прищуром выудила из углубления в стене бутылку джина.

— Ты меня пугать начинаешь, Мисс Чистокровность…

— Заткнись и лезь сюда, Мисс Грязнокровность. Всё равно не прыгнешь. Я знаю.

Она умело откупорила напиток и трансфигурировала из своих бриллиантовых серёжек два самых простых стакана…

На небосклоне подмигивали звёзды, а по продуваемой площадке гуляли ноябрьские сквозняки, подсушивая солёную влагу на щеках.

* * *

Обе беспрестанно нуждались в обществе друг друга все последующие дни взаимного игнорирования на людях. Про себя Гермиона знала наверняка, а вот скрытную Паркинсон выдавали глаза.

У обеих появилась небольшая передышка, дающая возможность сделать вдох для нового погружения в пучину отчаяния. В том, что оно всенепременно последует, сомнений не возникало.

Паркинсон, к её удивлению, практически перестали донимать старшекурсники. Причём, со всех факультетов, кроме родного. Лишь Финниган как-то странно на неё поглядывал порою. С выражением глубочайшей вины. «Правильно. Пусть страдает, дерьмо», — было вердиктом отодвинувшей на самый дальний план почти любые чувства Паркинсон, когда они вновь выпивали вдвоём.

К слову, ночь, наполненная непреднамеренной пьянкой в странной компании, казалась сновидением. В следующий же вечер Гермиона решилась заявиться на башню, надеясь застать там собутыльницу. И застала. Та обрадовалась, будто только её и ждала. Парадокс, но именно представительница вражеского факультета выложила перед чужачкой, презираемой ею годами, всю подноготную своей души. Гермиона же не посмела поведать о кошмаре, засыпавшем непроходимыми сугробами проблески долгожданной весны в её жизни.

Завязывалась некая дружба, замешанная на скрытности и лжи. Взаимовыгодное сотрудничество, если копнуть чуть глубже. В компании такой же страдалицы, как она сама, Гермиона чувствовала себя раскованней, чем со счастливой беспечной Джинни, продолжавшей досаждать ненужной заботой и нежеланием узреть мрачную истину.

Когда Забини вновь затащил её, не сопротивляющуюся, в очередной кабинет — на этот раз, заброшенный, пыльный и холодный, — то первым делом, тщательно принюхившись, учуял уже почти выветрившийся с прошлой попойки перегар. Крепко схватив Гермиону за волосы у корней на затылке, приблизил рожу максимально близко к её лицу и яростно прорычал в губы похабщину похлеще самого акта насилия:

— Ещё раз обнаружу, что ты пила — заставлю пьянствовать моим членом до тех пор, пока не захмелеешь. Натурально. Я ясно выражаюсь?!

Не дожидаясь положительного ответа, с отвращением оттолкнул её от себя и выскочил в коридор, громко хлопнув дверью. Гермиона испуганно поёжилась от буйства эмоций обычно спокойного, точно удав, Забини. «Непредсказуемый», — прибавилось к составленной ранее характеристике мерзавца…

Блейз же замер за порогом, прижавшись лбом к холодной двери. Пьющих женщин он на дух не переносил, однако столь частые и яростные срывы не предвещали ничего хорошего. Он словно терял себя — холодного, вдумчивого, расчётливого. А оттого злился, хотя и вымещал эту злость на совершенно невиновном человеке.

Единственная, перед кем он мог открыться, в последнее время вела себя странно. Мать на редкие письма отвечала кратко и как-то… скомканно. Блейз не хотел навязываться с проблемами, тем более, если у неё своих навалом. Никогда прежде она не была с ним столь немногословна, и молчаливость, совершенно не свойственная ей, вызывала подозрения. Об обыске она упоминала лишь вскользь, и Блейз было решил, что дело удалось замять. Но, тискаясь с Грейнджер, он совершенно позабыл про немаловажную деталь: в поместье аврорские ищейки таки что-то нарыли — мать обмолвилась об этом в одном из писем. Так что, вполне вероятно, у семейства Забини образовались крупные неприятности, с которыми его женская половина разбиралась прямо сейчас, в одиночку.

Решив завтра же получить разрешение на использование директорского камина для посещения манора, Блейз отлепился от двери, вспоминая про Грейнджер, не спешившую выходить. Почувствовав смутное беспокойство, он ворвался обратно в затхлое помещение и впал в ступор: Гермиона сладко спала на одной из запылившихся парт, подложив под голову скатанную мантию, а под щёки — сложенные вместе ладошки. И, испытав секундное умиление, Блейз крепко задумался, как поступить в данной ситуации: то ли разбудить нахалку грубым вторжением в её истерзанную промежность, то ли углубить сон заклинанием и оттащить в гриффиндорскую башню, передав с рук на руки её дружкам.

Подавляя так некстати разыгравшееся воображение, он медленно поднял крепко спящую Гермиону на руки и отнёс к портрету Полной Дамы, по пути разглядывая умиротворённое — впервые за долгое время — лицо, исковерканное болезненной бледностью, заострившимися скулами и слегка запавшими глазными яблоками.

Полупрозрачная кожа манила. Не сдержавшись, Блейз аккуратно прикоснулся губами к Гермиониной щеке, потеревшись о бархатистость носом. Потревоженная, она заворочалась, плотнее прижимаясь к его груди, но так и не проснулась.

Ему повезло: один из гриффиндорцев как раз произносил пароль, когда Блейз подошёл к месту назначения. Он громким шёпотом окликнул мелюзгу и наказал позвать Уизли. Та выскочила почти сразу, с огромным удивлением уставившись на открывшуюся её взору картину. Она так долго приходила в себя, что пришлось даже поторопить дурочку:

— И долго ещё ты собираешься любоваться? Мне тяжело, — здесь Блейз лукавил. Эту девочку он готов был носить на руках хоть двадцать четыре на семь. Но маску не стоило сбрасывать перед кем попало. Чревато. Посему он добавил: — Забирай свою подружку — и катитесь обе.

— Да как ты смеешь так разговаривать?! — тут же огрызнулась Уизлетта. — И вообще, какого драккла ты к ней прикасаешься?! Что случилось? Ты ей что-то сделал, да?! Почему Гермиона без сознания?..

— Не ори, истеричка. Разбудишь.

Он цокнул языком и демонстративно закатил глаза, но переведя насмешливый взгляд на разъярённую фурию, снисходительно пояснил:

— Кажется, Героиня войны пристрастилась к крепким напиткам… От неё за версту несёт паршивым маггловским пойлом. Я случайно наткнулся на это чучело в коридоре — Грейнджер спала на подоконнике, как подзаборная пьянь из Лютного. А я, всё-таки, аристократ. Не смог пройти мимо попавшей в затруднительное положение… дамы, если её вообще можно так назвать.

Кажется, она повелась.

Глупышка слушала, уронив челюсть куда-то вниз. Оно и понятно: это был самый длинный его монолог за всю шестилетнюю историю учёбы Уизли в Хогвартсе. По крайней мере, услышанный ею лично. Буркнув скупую благодарность и явно проглотив колкий ответ на вполне резонное, хоть и оскорбительное, замечание, она прошмыгнула за портрет, с порога позвав друзей на выручку. Криви — так кажется звали дерзкого грязнокровку — молча перехватил Гермиону, злобно зыркнув на него, и исчез в проёме вместе с ношей. За ним удалилась и конопатая выскочка, напоследок бросив подозрительный взгляд на странного помощника — как-то так, скорее всего, нарекла она Блейза в своей голове.

Последнее ему не понравилось: мало ли, вдруг, несмотря на скудоумие, поймёт то, чего ей понимать не следует. Необходимо подстраховаться и провести наконец-то разъяснительную беседу с Гермионой. Чтобы не вздумала брыкаться. В состоянии аффекта она может натворить глупостей, которые разгребать придётся долго и тщательно, а следить за девчонкой круглосуточно возможности нет…

Салазар, скорее бы экзамены и отъезд.