Без своей волчьей натуры, с которой Энид жила всю свою жизнь, она стала быстрее уставать.

Вначале девушка начала более спокойно спать, без скулёжа и активных телодвижений, а после задыхалась после пары кругов на стадионе, оставаясь наряду с не-оборотнями.

Это удивляло всех. Но саму Энид данная ситуация пугала до чёртиков.

Её кашель мог настигнуть в любое время. Особенно если рядом не было Уэнсдей. Синклер влипла по самые уши, и абсолютно не знала, что ей делать.

Как ухаживать за человеком, которому противны чувства? Который полностью логичен и не позволяет своему чёрному сердцу вести по кривой дорожке эмоций?

Энид едва ли не опускала руки, но умывалась, принимала душ и снова улыбалась вопреки всему. А ещё ловила взволнованные взгляды Йоко и Дивины, которые замечали изменения намного ярче, нежели остальные.

— Ты заболела? — Уэнсдей отвлекается от своей пишущей машинки, оборачиваясь к гулко кашляющей Энид, что глотала цветки и кровь до того, как те решат выскочить.

— Я… Может немного, — ещё более хмурый взгляд от Аддамс заставляет сердце сделать кульбит. Та встаёт и, пересекая середину комнаты, подходит прямо к радужной части Синклер.

— Твой кашель отвлекает меня, — разумеется она не заботится об Энид. Разумеется проверка её температуры своей ледяной рукой и пронизывающий взгляд, изучающий слегка бледное лицо, это просто ради покоя в писательский час.

Энид готова заболеть по настоящему, если это означает, что Уэнсдей будет так близко. Если она сама продолжит касаться её чуть теплого тела.

— Странно. Ты прохладнее, чем раньше, — Уэнсдей отворачивается, не позволяя Энид увидеть, как глаза пробегаются по полу комнаты, будто бы там нарисована информация.

— Просто… Слегка замёрзла? — Энид говорит то, что и так было ясно. А после сильнее натягивает свитер на свои руки, которые в последнее время были чересчур бледными и холодными. Едва ли не одного цвета с Уэнсдей.

— Не знала, что оборотни так умеют, — она поворачивается обратно, щурит глаза и хмыкает, прочищая горло от неожиданного желания прокашляться. Но оно исчезает, когда Аддамс смотрит в глаза соседки. Странно.

— А… Так я закалялась! Много времени провела под холодным душем и… И ещё не нагрелась! — врёт. Не особо качественно, но даже не краснеет. Возможно, попросту не может… Но Уэнсдей слегка кивает, принимая подобный ответ, а после отходит. Возвращается за свой стол, продолжая распространять по комнате металлический звук клавиш от машинки.

Энид же, едва ли сдержав писк, тут же достает телефон, набирая Йоко:

«Я боюсь, что Уэнсдей догадается! Я замёрзла и она думает, что я заболела! Могу к вам придти? С меня вкусняшки?!»

Но Йоко молчит. Её уже больше часа не было в сети и Энид проверяет, не онлайн ли Дивина. Та же ситуация.

Она тут же пишет Йоко снова:

«Отбой! Я не буду вам мешать. Всего хорошего, боже, я догадалась. Это всё соседство с ходячим детективным агентством!»

Она вздыхает, блокируя телефон и зевает. Укладывается набок, что стало теперь её любимой позой, и смотрит на прямую спину Уэнсдей, которая сейчас творила что-то явно мрачно-умно-ужасное. Всё в её стиле…

— Я ощущаю твой взгляд.

— Неправда, — Энид пытается соврать, но Уэнсдей резко оборачивается, заставляя оборотня уткнуться в заблокированный мобильный.

— Глупая попытка. Я допишу этот лист и тебе не придётся прожигать мою спину.

— Почему? Ты куда-то уходишь? — Энид садится на постели, с волнением глядя на подругу. Неужели в Неверморе снова что-то происходит? И Уэнсдей имеет какие-то зацепки? Боже… Было бы неплохо сейчас стать самой собой, чтобы точно помочь своему проклятию.

— Нет. К сожалению, тут становится также тихо как в склепе, — она отвечает медленно, явно стараясь не сбиться с мысли, но резко выдергивает лист и, комкая, кидает в мусорку, тут же мрачно оборачиваясь к Энид, — учитывая, что ты не с Аяксом и не с другими друзьями, ты чего-то хочешь. Говори.

Энид, как рыбка, молча открывает рот, часто моргая и глядя на Уэнсдей.

Так вот о чем Уэнсдей…

— Мы… Можем просто провести время вместе? В плане, я знаю, мы живём вместе, но… Что насчёт досуга? Может, расскажешь, о чём пишешь? Или покажешь? — Энид не качает ногами, как обычно. Энид напряжена и трет собственные прохладные пальцы друг о друга, стараясь успокоиться.

Даже если Уэнсдей ей откажет сейчас, может… Ей что-нибудь светит потом. Не умрёт же она прямо здесь?

— И всё? — Уэнсдей встаёт с места. Складывает руки на груди и продолжает изучать подругу. Вздыхает. Самую малость, — тебе грустно из-за Аякса? Я всегда могу обновить его прическу. И если захочешь, то пойдешь со мной.

— Что? Нет! Уэнсдей, нет! Не надо! Он… Я сама инициировала расставание!

— Прекрасно. Наконец-то я вижу в тебе жажду причинить боль не только в полнолуние.

— Уэнсдей, — она уже думает ругаться, объяснять, почему та не права, но замечает, как уголки губ Аддамс слегка приподнялись, позволяя увидеть Энид лёгкую, но улыбку, — ты шутишь. О боже. Вау. Это было… Неожиданно.

— Я часто шучу. Просто мой юмор слишком сложен для погрязших в соцсетях разумов сверстников. И не только.

— О, это был ещё и комплимент, раз я поняла?

— Возможно, я попросту дала тебе подсказку, — Уэнсдей отворачивается, стараясь взять своё лицо под контроль. Чертова Синклер с её милым лицом.

Энид же медленно встаёт, подходя к подруге и укладывая голову ей на плечо. Уэнсдей даже не убирает и волчица старается оказаться чуть ближе, прижаться к возможно согревающей Аддамс. Наслаждаться временем с ней… Вот бы всегда касаться её, не боясь быть отвергнутой, не боясь, что это оттолкнет их друг от друга.

— На тебя так полнолуние влияет? — Уэнсдей не двигается, лишь поднимает другую руку, проводя по волосам Энид, — надеюсь, ты не разломаешь нашу комнату.

— О… Меня позвали на полнолуние. Оборотни же стайные ребята, так что… — Энид отстраняется, несмотря на приятное поглаживание, которое в обычное время могло явно показать её животную натуру. Да и в полнолуние Синклер явно бы стала ещё более верным щенком для Уэнсдей, внимая каждому слову.

Но что-то подсказывает, что ей придётся попросту прятаться в комнате Йоко и Дивины, глотая кровь и цветы.

Интересно, а ханахаки быстро прогрессирует? Раз она уже мёрзнет и, судя по бледности, теряет кровь даже без кашля, пока находится рядом с Уэнсдей, есть ли у неё время до полнолуния…?

— Поняла, — Уэнсдей убирает свои рукописи в ящик стола, а после оборачивается к притихшей Синклер, у которой из уголка губ собралась капелька крови и скользнула по подбородку, вынуждая Аддамс резко оказаться рядом, тут же непонятно откуда взявшему платку убирая каплю, — тебе плохо? Ранена? — напугана. Глаза расширены, но Энид напугана ещё больше.

Кровь… Она срывается в ванную, едва успевая закрыть дверь от Уэнсдей.

— Энид! — Синклер же включает воду и умывается. Судорожно думает, что соврать, что именно сказать Уэнсдей, чтобы не свести своего любимого человека в могилу от волнения. Смотрит в зеркало, а после вздыхает.

— Это… Это от клыков! Порезала щеку. Все в порядке, — врёт, вытаскивая сразу же неплохую такую веточку. Едва ли сдерживается от слёз, но отправляет её в канализацию, будто бы это уберет уйму её волнения.

Она умывается прохладной водой, прочищая рот и выходит к Аддамс, что стояла у двери и прожигала в той дыру.

— Всё в порядке. Я не собираюсь умирать, — она смеётся, но если бы не опыт улыбки на публику и более высокий уровень эмпатии Уэнсдей, Энид бы не удалось так ловко соврать. Умирать она не собиралась, поэтому влюбляла в себя соседушку как могла.

— Я бы стояла дольше всех на твоей могиле, — так себе поддержка, но, зная Уэнсдей и видя, что та уходит едва первая порция земли касается крышки, это было… Значимо.

— Уэнсдей. Всё будет хорошо, — она берёт подругу за руку и что-то в груди безумно сильно сжимается.

Если бы Аддамс умела читать мысли, то в голове Энид обнаружила лишь единственную фразу, бьющую набатом «люби меня, пожалуйста».

— Ты хотела досуг. Покажи что-то кроме тру крайма.

И они смотрят какой-то летсплей на ужастик. И пока Энид, едва ли сдерживая дрожь (от холода, а не как думала Уэнсдей, что от страха), прижималась к подруге и подушкам, не протыкая их когтями (странно), сама ворон кривила лицо.

— Пищит как девчонка. Ты вела себя в доме Гейтсов намного храбрее.

— О да. Прячась за твоей спиной, — она шутит, но Уэнсдей ставит видео на паузу, заставляя Энид перевести взгляд на подругу, с вопросом приподнимая бровь, — что?

— Глупо было полагаться на напарника, — Уэнсдей не умеет извиняться и говорить о том, что ей стыдно за тот случай. Что она лгала во благо своей какой-то невиданной цели. Что тогда боялась не только на свою жизнь, но и за ту, кого насильно спрятала за спину.

— Напарница теперь имеет когти и клыки, — хмыкая, ибо в данный момент была намного слабее, чем когда-либо ещё. И даже не ясно, от аконита, что решил прорости в её лёгких, или от ханахаки в целом, — одна ты ходить не будешь. И я знаю, что ты не такая мрачная за всей этой чернотой.

— Опасно говорить такое в момент, когда под моей подушкой серебряный нож.

— Хотела бы — давно убила. Я много говорю. А твои персонажи такие же молчаливые?

— Ты… Нет. Вайлет — да. Но люди окружающие её вынуждают меня анализировать людей вокруг.

— О… Когда-нибудь ты ведь покажешь мне готовую работу, да?

— Когда выпущу. Возможно ты получишь одной из первой. Для тебя обложка будет в шкуре какого-нибудь животного, — Уэнсдей смотрит в её глаза и Энид замечает там. лёгкий блеск. Кажется, девушка всей душой желает привнести Синклер подобный подарок. Мило…

— Давай смотреть, — смущённо убирая волосы за ушко, Энид нажимает на пробел, стараясь погрузиться в атмосферу игры.

Она засыпает. Даже уйма скримеров не могли удержать её. И Уэнсдей, которая замечает это почти сразу, выглядит несколько довольной.

Личный волк под боком. Оборотень, способный разорвать человека одним движением плеча скрывается в такой невинной овечке. Восхитительно…

Она переносит Энид к той на постель. А сама, взяв мобильный, уходит на балкон, зная, что Синклер в последнее время сложно разбудить. Экономит силы на полнолуние? Так ведь ведут себя волки?

Она облокачивается об перила и смотрит на светящийся экран с именем своей матери. Ненавидит спрашивать что-либо у неё, но кто знает об Аддамсах больше, чем они сами?

— Уэнсдей! Неужели моя любимая дочь решила порадовать мать звонком? Кто-то умер?

— Мама, — она едва ли сдерживается, чтобы не закатить глаза. Но смотрит прямо в лицо Мортиши, — пока никто.

— О… Тебя что-то тревожит да, милая? — подпирая голову одной рукой, пока в другой был бокал, Уэнсдей слегка кивнула, тут же видя ненавистную понимающую улыбку мамы, — волчица, да?

— Проклятие Аддамсов.

— О… Моя дорогая. Ты выкашляла свой первый цветок? — Уэнсдей хмурится. Что? Ханахаки? Так их проклятие попросту убивает, если отказаться от любви?

— Нет. Я не больна.

— О… Странно… Твой отец дарил мне алые, как кровь, розы каждое утро, утирая кровь со своих губ и оставляя следы той на моей руке, когда целовал… — улетая в воспоминания с нежной улыбкой, Уэнсдей чуть прочистила горло, возвращая Мортишу обратно, — ах… Он едва не умер, когда я смогла откашлять розу, раздирающую мою глотку из-за шипов. У тебя даже нет кашля с кровью, мой воронёнок?

— Нет, мама. Если ханахаки нет, значит…? Я поняла.

— Дорогая. Возможно, ваши чувства уже намного дальше, чтобы подобная болезнь просочилась в тела. Дискомфорта в груди тоже нет, когда она далеко?

— Бывало. Раньше, — ответы даются тяжело. Если с Энид всё шло легче, то вот с матерью каждое слово приходилось действительно вытаскивать из себя клешнями.

— Значит этап пройден. Твоё ханахаки прошло невесомо, потому что где-то глубоко ты знаешь, что всё взаимно. Когда ты планируешь признаться? Мы приедем и помож…

— Дата скрыта от вас. И даже от Вещи. Вы не будете вмешиваться, иначе я сбегу.

— Уже не сбежишь. Но я жду вас на кани… — Уэнсдей сбросила звонок и убрала мобильный в карман толстовки, оборачиваясь и видя сквозь витраж, как спит Энид.

Значит, всё взаимно…

Уэнсдей делит свои чувства и улыбку на лице лишь с растущей луной…

Взаимно. Осталось выбрать день. Наверное, полнолуние. Она не позволит своему проклятию умереть. Только в старости, когда жизнь уже достаточно их замучает своими красками и этими бушующими эмоциями, что гоняют кровь по венам ещё быстрее.