Энид потеряла сознание.

Данная ситуация выбила Уэнсдей из колеи, вынуждая в шоке снимать маску и бежать к подруге.

Но около той уже крутилась Йоко и Дивина, вызывая у Аддамс лютую ревность.

Она стояла рядом, глядя как чересчур бледную Синклер приводят в себя, заставляя раскрыться голубые глаза.

— О боже… — она видит, как её волчице плохо, как она смотрит на своих подруг, будто бы специально избегая Уэнсдей, что несколько минут назад сражалась с Бьянкой. Просто дружеский поединок… — всё в порядке. Я просто… Нервничаю перед полнолунием, — это была ложь, но почему-то абсолютно все поверили.

Особенно педагог, что хлопнул в ладоши, привлекая всех зевак.

— Танака и Ватсон помогут Синклер, остальные по местам, — сказать, что Аддамс еле сдержалась, чтобы не зарычать и не пойти следом — это промолчать. Но она старается успокоить себя. Взять в руки, натягивая маску обратно и слишком ожесточенно начиная некогда почти дружеский спарринг.

Она выигрывает с большим отрывом, уходя с тренировки ещё более злой, нежели раньше.

Она проверяет медпункт, узнавая, что Энид там не появлялась. Заходит в комнату, надеясь увидеть там свою волчицу, но… Тут пусто.

Она едва ли не пинает подбежавшего Вещь, не выдерживая от ярости, что переполняет её.

— Она потеряла сознание. И не обратилась за помощью, отправляясь к своей вампирше и сирене, — Уэнсдей шепчет. И это звучит куда зловеще, нежели крик.

Вещь пытается успокоить родственницу, придумать какие-то объяснения данному поведению. Но всё звучит так… Глупо. Так несуразно.

Аддамс хмыкает. Делает вдох, слегка прикрывая глаза и, схватив чистые вещи из шкафа, уходит в ванную, стараясь смыть с себя не только пот после тренировки, но и эти противные эмоции, которые возникали из-за беспокойства.

Энид же не умрёт сегодня? Не вернётся к ней в крови, падая?

Да что же творится…

Когда она выходит из душа, то тут же замечает более живую Синклер, что сидела на своей постели в привычной яркой одежде.

Это хорошо. Это позволяет Уэнсдей спокойно реагировать, не устраивая волчице допрос. Сама объяснится.

— Уэнсдей, — она подскакивает с постели, будто бы не лежала бессознания меньше часа назад.

— Энид, — Аддамс закатывает рукава, щурит глаза и делает шаг навстречу. Не спрашивает, внимательно смотрит на соседку, ожидая ответов на и без того ясные вопросы.

— Я не позавтракала. И вчера ужинала плохо. Ну… Ты же знаешь, у оборотней быстро всё усваивается. Поэтому… Я видела, как ты смотрела на меня…

— И что же ты увидела? — Уэнсдей слегка задерживает дыхание, приподнимает голову, стараясь казаться рядом с Синклер не такой уж и коротышкой.

— Волнение. Мне… Жаль, что я заставила тебя волноваться. Со мной все будет хорошо, — и она, будто подтверждая свою ложь, чуть покашливает, но сразу же улыбается. Ярко. Ослепительно.

— Узнаю, что ты не ешь из-за каких-то идиотских стандартов красоты — лично скормлю язык того, кто сказал тебе что-то, — она не говорит, что Энид красивая. Что все у неё хорошо, но показывает это каждым своим словом, сразу же отворачиваясь и усаживаясь за уроки. Будто бы ничего не было. Будто бы не её только что поймали с поличным.

— О, Уэнсдей, — она расплывается в улыбке, чуть хихикает и, подойдя к увлеченной подруге, оставила на её щеке поцелуй. Так ведь поступают подруги, да?

Уэнсдей моргает, а когда собирается с силами, чтобы обернуться, Энид уже собирает лак на своей половине комнаты, кидая в «походную» сумочку. И, судя по побитости той, ей нужна новая. И побольше.

— Я пойду к Йоко и Дивине. Приду где-то после твоего писательского часа. Посмотрим что-нибудь или поболтаем, — она подмигивает, будто у самой в груди сердце не бьётся так, словно сейчас выскочит из груди.

Она спокойно уходит, за первым же поворотом прижимаясь к стене и только после короткой передышки срываясь к подругам.

Она почти не стучит, это стало обыденностью, традицией, влетает к ним в комнату и сразу же плюхается в кресло, кидая сумку, которая ей вообще-то сегодня не нужна.

— Я поцеловала Уэнсдей, — она вываливает это на них без какого-либо вводного, без подготовки, тут же замечая их глаза и нервно хихикает.

— Тогда я нихрена не понимаю, что ты забыла здесь, — пока Дивина сидит с едва ли не открытым ртом, Йоко первая подаёт голос, садясь удобнее на её (их с Дивиной) постели и глядя во все глаза на Синклер, — и ещё живая.

— Да я… Ну… — она замялась, опуская уже не такие блестевшие глаза вниз, на свои руки, где всё также не было когтей. Вздыхает, покашливая и доставая салфетку, тут же утирая кровь, — это было в щёчку. И… Кажется, она теперь думает, что так делают все друзья… Не знаю. Я живая, без расспроса…

— В щёчку? А в щёчку с задержанием или чмок и прибежала? — Дивина подсаживается на край, чуть жестикулируют, внимательно глядя на всё ещё «болеющую» подругу.

— Ну… Вроде просто чмок? — она видит их одновременное закатывание глаз, даже учитывая, что Йоко была в своих очках.

— Боже, Синклер. Тогда покажи ей, что даже этот «чмок», — Йоко показывает кавычки, будто бы это что-то даёт, — значит не дружбу. Покажи, что ты ей дорога не просто как друг. Я думала, она нас с Дивиной порвет, когда мы тебя утаскивали из зала.

— Ага, мне даже казалось, что она рычала похлеще тебя, — они все грустно хмыкают, потому что Энид не рычала уже слишком давно. Потому что скоро чертово полнолуние и, судя по тональному крему на пару тонов светлее её даже «здоровой», чем сейчас, кожи, Синклер сдавала позиции. Совсем как обычный человек.

— Я… У меня был один план. Позвать её на свидание. Ну… Перед полнолунием. Прямо в тот вечер. Сказать, что я хотела бы показать ей превращение… Думаю, ей бы понравилось…

— Твоё обнаженное тело?

— Или хруст костей? — они чуть смеются, пока Энид снова не кашляет, убирая изо рта фиолетовые лепестки аконита. Ей становится хуже.

— А мне кажется, тебе надо уже сегодня, пока её щека не остыла от поцелуя.

— А что я могу сегодня? — Энид непонимающе хлопает глазами, глядя на задумавшихся подруг, а после вскакивает, едва ли не теряя равновесие из-за слабости. Но удерживается, тыкая пальцем на Йоко, — ты!

— Я? — вампирша переглядывается со своей девушкой и подругой, чуть спуская очки и непонимающе поглядывая на улыбающуюся Синклер.

— Мне нужна твоя самая темная одежда! — она прыгает, хлопает в ладони и, видя, что Йоко так и не поняла, сама закатывает глаза, чувствуя себя на мгновение Уэнсдей, что приходится объяснять банальные вещи, — я цветная, она чёрно-белая. Если я приду к ней в тёмном, она поймет.

— О боже, это гениально! — Йоко на сверхскорости вскакивает с постели, тут же открывая шкаф.

А пока Энид примеряла новый образ, Уэнсдей сидела за столом, держа ладонь у всё ещё горевшей щеки.

Энид её поцеловала. Её маленькая волчица сделала шаг, заставляя чёрное сердце обливаться алой кровью намного быстрее допустимой Аддамс нормой.

Хотелось бы быть более опытной. Успеть повернуть голову, коснуться её глаз, произнести что-нибудь банально-романтичное на итальянском. На испанском. Да на всех языках мира, даже если для этого ей придётся взорвать свою голову.

Она сидит, но внутри всё настолько мечется, что, кажется, собственное сердце и душа готовы сейчас сорваться с места, отдавая всё Энид. Показывая, насколько дорога ей волчица. Она готова стать своими родителями, если это означает, что её проклятие будет заливисто смеяться, улыбаться так, что у самой Уэнсдей щеки начнут заходиться от напряжения.

Если Энид будет рядом, Аддамс превратится в лепёшку ради неё. Положит все свои принципы в черный гроб и устроит кремацию, если это означает, что рука Синклер будет в её, а губы, с такой сладкой клубничной гигиеничкой будут касаться её белой кожи. Везде. Наполняя Уэнсдей Аддамс желанием жить и дышать.

Она не знает, сколько сидит так, но когда слышит, как дверь чуть скрипит, тут же перелистывает учебник на пару страниц, усиленно делая вид, что читает.

— Кхм… Уэнсдей, — разумеется, это Энид и ворон старается держать себя в руках, дабы прямо сейчас не упасть перед ней. Она поворачивает голову и тут же хмурится.

Готичная Энид Синклер, что смущённо улыбается ей с тёмным макияжем выглядела… Безумно. Разумеется, Уэнсдей это понравилось, поэтому она даже осторожно встаёт из-за стола, слыша, что даже Вещь перестал листать какой-то журнал, зависнув.

— Тебе нравится? — Энид закусывает свои темно-алые губы чересчур белыми зубами и неотрывно с нервозностью наблюдает.

А Уэнсдей забывает все слова. Разумеется, Энид прекрасна.

Она её личная Мерлин Монро, которой пойдёт даже мешок из-под картошки, но… Но есть одно большое «но».

Это не её волчица. Не та яркая девчонка, готовая затопить красками не только их комнату, но и весь мир. Поэтому Аддамс, стараясь, чтобы голос её не выдал, спокойно произносит.

— Ты выглядишь несуразно, — и Энид сдувается. Отводит взгляд, прижимая руки к груди в черной рубашке, что столь идеально подчеркивала то, что обычно скрывали бесформенные свитера.

Уэнсдей незаметно сглатывает, ибо даже глаза Синклер стали более тёмными от теней вокруг глаз. Топили её в глубинах своего океана.

— Да, я… Я тоже так подумала, — она как-то грустно пожимает плечами. От той радости и нервозности не осталось и следа, а после она делает шаг назад, — тогда пойду… Заберу у девочек свою одежду и… Ну я скоро, — она выдавливает из себя улыбку, а после, даже не скрывая, сбегает, глотая чертов кашель и цветы.

— Это провал! — она второй раз за день влетает в комнату подруг, принимаясь стягивать с себя эту тёмную одежду, растирая слёзы по лицу, что делали её… Пугающей.

— Что? В смысле? — девушки произнесли это одновременно, вскакивая с места и протягивая Синклер платки. Они не думали, что она вернётся так скоро, — что случилось?

— Она… Уэнсдей ска…сказала, — она прерывается на кашель. Буквально задыхается, поэтому усаживается прямо на пол в их комнате. Благо здесь был ковёр. Она почти задыхается, успевая подставить ладони к губам, пока Дивина протягивала платок, а Йоко раскрывала окно, прикрывая собственный нос.

Их комната безумно сильно пахнет кровью. И вампирше приходится сдерживаться ради подруги.

Энид успокаивается спустя время, кидая стебли с аконитом в мусорку, да прислоняясь к двери. Она даже не убирает кровь с губ, позволяя той становиться её новой помадой, спешно высыхая.

— Она сказала, что я выгляжу несуразно… Это конец. Я… Я умру, — и пусть девочки пытаются её успокоить, это звучит абсолютно… Пусто.

У них нет доказательств, что Уэнсдей действительно что-то чувствует. И как бы они не хотели увидеть очевидное, Аддамс скрывает свои эмоции чересчур хорошо.

Даже сейчас, стоя на половине Энид и оглаживая её игрушки, принимая все цвета радуги, которые совсем скоро должны стать частью её жизни.