Ладно, пусть Уэнсдей ничего не боится, но полнолуние — точно захватывает всё её внимание, вынуждая судорожно потирать карандаш об указательный палец, массируя кожу.
Она сидит перед своим блокнотом, пока Энид где-то снова пропадает.
Видимо, с Йоко… и от этого даже как-то грустно становится, но все эмоции будто бы приглушённые страхом перед полной луной.
Она теряет себя. Ощущает, как желание быть рядом с Энид, показать, кто она теперь, оказывается с каждым днём всё сильнее.
Как хочется показать всем, что волчица… занята?
Или разорвать её, что смеет так легко забивать на Уэнсдей.
Она ненавидела её касания, то, насколько легко Синклер просочилась в её голову. В вены. Под кожу, заменяя бордовую жидкость на что-то яркое.
А теперь, не обращая внимания на Уэнсдей, она нагло забирала всё тепло, к которому Уэнсдей привыкла.
И когти царапают собственные щеки, пока ладони скрывают рык.
Вещь в такие моменты старается не трогать свою подопечную, попросту наблюдая рядом.
Уэнсдей злилась. Она была в настоящем бешенстве, а ещё этот голос, что разучился вообще как-нибудь говорить. Лишь заставлять смотреть. Не моргая. Выжидать, как хищник, надеясь поймать яркую улыбку, которая была бы адресована конкретно ей.
«Энид»
— Иди к чёрту, — она вырывает лист из блокнота, царапая и следующие страницы. Сжимает его на максимум, кидая со всей силы, из-за чего он заплясал по всей комнате, отскакивая от стен.
Она стала ещё сильнее. И никак не могла это контролировать.
Казалось, будь у неё меньше сдерживающий порывов — рвала бы и метала. Но Уэнсдей не такая. Она берет себя в руки даже после такого всплеска.
Встаёт, разглаживая одежду по телу, выдыхая, позволяя когтям исчезнуть. С каждым днём это выходило всё лучше.
Девушка осторожно сама подбирает лист и отправляет его в мусорку уже без навыков баскетболистки.
— Почему ты никак не поделишься всем с Энид? Вечером полнолуние, — Вещь осторожно сел на край стола, будто бы наблюдая за Уэнсдей, которая и лицо уже под контроль вернула, выглядя всё такой же… спокойной. Безучастной.
Куклой.
— Потому что мне она не нужна, — и слова даются тяжело, будто бы в горле застрял какой-то ком. Она понимала, что испытывает к Энид, но эти двойные сигналы в собственной голове путали.
Точно ли это влюбленность, а не желание вскрыть? Убрать очередное препятствие на своём одиноком пути?
«Луна…»
— Меня раздражает то, что я не могу найти ни в одной книге нормального описания. Изгои никогда не превращаются от укуса. В нас уже есть… что-то своё. Вампир не станет сиреной, а оборотень — безликим. И так работало до меня, — она подходит к своему маленькому диванчику, где стоял портфель, в который она забрасывает нужные на ночь вещи.
Веревка, наручники, оружие и… ещё один комплект одежды.
Ей слабо верится, что она превратится, но вполне может под действием луны решить кого-нибудь убить. А вернуться в комнату в крови — вариант так себе.
Уэнсдей старается быть готовой ко всему.
Кроме того, что её тело может покрыться мурашками за секунду до того, как откроется дверь с Энид.
Вещь тут же закрывает порезанный блокнот, а Уэнсдей — сумку, выпрямляясь. Следя за подругой. Не отрывая от неё взгляда.
— Энид, — рот открывается без какой-либо задней мысли, позволяя голосу в голове взять верх. Уэнсдей точно надо уходить. И уже сейчас. Подальше в лес, чтоб никто не нашёл. Она всё равно ничем не пахнет.
— Уэнсдей, — волчица замирает и… смотрит с такой радостью, когда именно Аддамс решила первая заговорить. Но видит её всё такое же холодное лицо и с усмешкой отводит взгляд, позволяя хотя бы себе тихонько рыкнуть.
Оказывается, Энид тоже чем-то недовольна.
И Уэнсдей слегка клонит голову, делая слабый шаг к блондинке. Совсем маленький, зная, что Вещь мечется между ними.
Что там говорил дядя Фестер? Статическое напряжение — сейчас его ощущал даже он. И будь у него волосы — вмиг бы приподнялись от молний, что метались между девушками.
— Сама отталкиваешь, сама подзываешь. Я не какой-то глупый щенок, которым можно помыкать, Уэнсдей! — она снова повышает голос и девушка напротив вовремя прячет руки за спиной, ощущая в себе злобу. И то, что когти царапают её запястья — прямое тому подтверждение. Главное не сорваться. Стоически молчать и не подливать масла в огонь.
— Я никогда не считала тебя щенком. Но глупой — иногда, — например, когда та с такой радостью бегала на свидание с каким-то горгоном. Когда щебетала, что это точно любовь. Когда грустила, омрачая весь мир вокруг себя. Казалось, дождь больше не зависит от Уэнсдей, ведь тот приходил только тогда, когда голубые глаза напротив становились темнее, показывая настоящую грозу. Красиво. Завораживает.
И Аддамс не может прекратить в них смотреть. Ибо Энид — прекрасна. Хоть и глупа в том, что не умеет говорить «нет», что позволяет кому-то убеждать в том, что она не идеальна.
Что находится рядом с Уэнсдей, учитывая, насколько больно та может делать и без Хайда. Что не пошлет её, как и свою мамашу, куда-нибудь подальше, наконец-то живя свою жизнь.
— Глупая? Отлично. Но хотя бы не черствая и бесчувственная манипуляторша, которой нужны люди только в виде пешек! — Уэнсдей неосознанно шаг вперёд делает, хмурясь ещё сильнее. Значит, вот что на самом деле думает о ней Энид?
Собственный, но чужой, голос затих. Позволяя Уэнсдей самостоятельно отвечать на каждую нападку. Показывать, что… она не такая. Они же совсем недавно говорили как раз об этом, разве нет?
— Я не бросаюсь на каждое теплое слово в свой адрес, становясь преданным другом. И не жертвую собой, когда кто-то этого точно не заслуживает, — она намекает на себя. На шрамы, которыми Энид не гордилась. Пусть те были прекрасным показателем её силы. Стойкости. Уэнсдей понимала — Энид не должна была их носить. А Уэнсдей бы как-нибудь справилась. Сама. Как всегда.
— Я слушаю своё сердце! Но тебе о таком только в книгах читать, да и то не в своих! — Энид кипела. Энид была такой злобной волчицей, поэтому, хватая пару своих вещей, она явно собирается снова оставить последнее слово за собой, громко хлопая дверью, оставляя Аддамс с… кровью на своих руках.
Она впилась в ладони и Энид даже не ощутила. Как и сама Уэнсдей, ловя каждое слово, что было брошено в неё.
— Она так не считает. Наверняка на неё влияет полнолуние, — Вещь пытается утешить, дать такие ненужные советы, из-за чего Аддамс лишь рычит на него, позволяя своему второму состоянию завладеть эмоциями. Сделать её слабой. Разбить её.
Потому что каждое сказанное Энид слово — абсолютная правда.
— Я не стала другой от луны. И она тоже. Луна как алкоголь для слабых умов. Попросту развязывает язык, — и как жаль, что Энид оказалась такой… по-крайней мере, теперь Аддамс знает правду. И может вытравить из себя каждый след, оставленный Энид в её душе. В том, что она той называет. Маленький черный мир, состоящий из боли.
Оказывается, раны, которые не видны, приносят ещё больше боли.
Она возьмёт это на заметку, как только купит новый блокнот.
А сейчас, прихватывая ранец и пальто, в котором уже было прохладно, покинула комнату, оставляя за дверью не только их ссору, но и… свои мысли.
«Волк. Луна. Оборотень»
Она мысленно шлёт свой-чужой голос в голове и, ощущая приятный вес Вещи на плече, который нисколько не мог стереть след ладони Энид, который та чересчур часто оставляла на её коже, Аддамс покидает Невермор с лёгкими сумерками.
Оказавшись в лесу, стало будто легче дышать и девушка, хрустнув шеей, попросту двигалась всё дальше и дальше. Главное случайно не оказаться утром в другом городе. Будет… неловко, но Уэнсдей сейчас думает только о том, насколько конкретно права Энид?
Она всегда гордилась тем, что была невосприимчивой к чужим замечаниям, но это никогда не касалось Энид. Потому что та била куда-то под броню. Будто в её китайской стене была брешь — и Синклер раз за разом находила её, запуская опасное оружие прямо в маленький и безоружный город.
Уэнсдей никогда и ни по кому не скучала, но Энид заставляла едва ли не волком выть, когда прекращала свои попытки коммуникации. Может, ей просто надоело стучаться в закрытую дверь? А ведь следовало не толкать, а просто потянуть — Уэнсдей бы сдалась однажды.
Но она не смеет винить в этом волчицу. Не смеет порочить солнце, которое просто закрылось тучами от неё, обращая свой свет на Йоко.
Вампирша наверняка более открытая в эмоциональном плане. Даёт Энид взаимность. Отвечает улыбкой на улыбку и самостоятельно её касается. Сжимает, показывая, насколько же та ценна в её объятиях.
Уэнсдей ощущает не обиду — зависть. Никчемность.
Она Икар, который чересчур поверил в себя, подлетая близко к солнцу. За что и поплатился, падая, как лебедь.
Ох, Уэнсдей и вправду ощущала себя безумно одинокой. Интересно, связано ли это с тем, что та в оборотня превращалась, а те часто относились к какой-либо стае?
Или просто диалог с Энид, то, что она столь яростно из себя выжигала, порождало подобные эмоции?
Уэнсдей неосознанно водит себя кругами, молча копаясь в своих чувствах, таких двойственных и будто бы… всё ещё её. Будто она теперь страдала раздвоением личности. Но даже в этих думах, шагая будто бы всё дальше, она держалась на достаточном расстоянии с Невермором, будто кому-то могла понадобиться её помощь.
Будто она могла быть кому-то нужна в этом замке.
Неожиданно она останавливается, когда с первым блеском луны её пронзает лёгкая боль. Заставляет когти выскочить из руки и впиться в первое попавшееся дерево.
Вещь вовремя соскальзывает, помогая и портфелю рядом упасть. А вот Уэнсдей всё ещё держится. Сжимает зубы, ощущая, как те больше становятся. Как клыки выпирают из её теперь уже приоткрытых губ.
— Хей… расслабиться… — понять, что говорил Вещь — было сложно. Но она старалась концентрироваться только на его ударах по ноге, пока отгоняла от себя тот голос, что требовал подчиниться. Что требовал дать ему власть, — Энид… помочь.
Едва имя соседки столь явно читается, Уэнсдей всё же рычит. Впервые громко, позволяя чему-то новому действительно завладевать ею, и она, резко выпрямляясь, до хруста каждого позвонка, воет.
А после, успевая стянуть с себя хотя бы пальто, ощущает под руками листву. Видимо, всё же упала.
А после, так и не сумев сконцентрироваться на Вещи, что бегал рядом, обеспокоенно осматривая Уэнсдей, та уже не особо была готова думать о чем-либо ещё, потому что боль завладела всем её сознанием.
Оказывается, это действительно неприятно, когда тебя прокручивает через мясорубку, норовя превратить в фарш, а не сильного зверя.
Но она, медленно, намного медленнее, нежели Энид, всё же покрывается шерстью, увеличиваясь в размерах. Пусть и не особо сильно.
И снова воет, сообщая волкам, что среди них есть ещё один опасный хищник.
И, даже не привыкнув к своему новому телу, Уэнсдей, будто знает где-то на подкорке, как двигаться, устремляется в сторону такого знакомого воя, который выделялся среди остальных.
Она ощущала силу. И теряла себя, являясь больше наблюдателем, который не мог взять управление под контроль. Голос выпихнул её из-за руля, осматривая всё тёмными глазами в поисках определенной волчицы. Её черная шерсть прекрасно согревала, позволяя забыть о порванной и брошенной одежде рядом с Вещью. Однако, Уэнсдей, всё же отобрав контроль, потому что являлась сильной девушкой, вообще-то, осматривается, замечая… что-то белое.
И, опустив необычайно большую, непривычную, морду, она видит… что на её лапах, будто тапочки, есть белые участки. И урчит недовольно.
«Волк. Энид. Взять!»
Она трясет головой, стараясь не поддаваться, но тело больше не подвластно ей, вынуждая вновь сорваться с места, пока не напрыгнет, заставляя прокатиться по листве, определенную волчицу с розовыми прядями на макушке.
«Энид!»
И обе волчицы смотрят друг на друга в свете луны. Не двигаются, пытаясь понять, точно ли всё так, как… что?
Энид слегка шевелит мордой, как тогда, когда сбила Хайда, узнавая Уэнсдей. А после, получив, видимо, в её глазах какой-то ответ, тут же рычит, набрасываясь в ответ…
Она больше. Сильнее.
И Уэнсдей даже готова принять свою смерть от её когтей…