Шадия

Лунный свет проникал в комнату сквозь неплотно закрытые шторы. В палате никого не было, лишь изредка заглядывала сиделка, но Шади делала вид, что спала, и та уходила. Она не хотела есть — ей кусок в горло не лез, а сон никак не желал приходить.

Обожженная грудь невероятно болела. Единорожка чувствовала, как из неё сочится кровь и гной, как прилипают бинты к телу. Она сорвала их почти все, остался лишь тонкий слой на грудной клетке, там, где болело больше всего.

Флёрри ушла уже давно, но Шадия даже не заметила этого. Для неё эта кобылка больше ничего не значила. «Она хотела меня убить, — думала единорожка, смотря в потолок. — А потом ещё что-то говорила про любовь. Лгунья, лгунья, они все мне лгут!»

Шадии было больно дышать. Каждое движение легких — рвущая боль в мышцах груди, очередной всплеск гноя и крови. Кобылку тошнило от этих запахов, но избавление не приходило. Проветривать комнату сиделка могла только утром, а ночью окна были закрыты, и Шади чувствовала себя пойманной в клетку. Кислородная маска немного помогала, но кобылка не пользовалась ей. Она хотела умереть.

Но лунный свет напомнил ей о матери, и Шадия попыталась отдернуть шторы. Рог выдал парочку слабых искр, падающих на нос, а занавеска даже не шелохнулась. Из-за этого заболела голова, будто кто-то начал долбиться в лоб изнутри. Шадия неловко спустилась с кровати, запутавшись в одеяле, и подошла к окну. Следом за ней тащилась капельница, трубку которой ей не позволил вытащить врач. Он поймал её копыто в своё — мозолистое и грубое — и сказал: «Если хочешь жить, не вытаскивай эту трубку. Подумай о матери, об отце».

«Но у меня нет отца», — подумала Шади, но трубку так и не убрала.

Кое-как раздвинув шторы, кобылка толкнула створку окна и открыла его. Свежий ветерок приятно зашевелил гриву и шерстку, а ключицы зажгло. Рана была широкой — во всю грудь, и высокой — от основания шеи до начала передних копыт. Шади сорвала бинты с ключиц, но дальше убирать повязки не осмелилась — ей хватило и увиденного. Обгорелые, обугленные и сочащиеся мерзким гноем плечи и грудь заставили её чувствовать тошноту на протяжении всего дня.

«Мама не хотела меня отпускать. Но почему она меня не забрала? Она ведь обещала…»

Лгунья, лгунья, лгунья!

Единорожка захлопнула окно и задёрнула занавески. Они все её ненавидят и ссылают подальше от себя! А Флёрри… Она просто хочет выделиться! Закрыть меня своим величием и красотой, а её «дружба» — всего лишь очередная ложь!

Шади поняла, что плачет. Разве Флёрри могла с ней так поступить? Разве она могла намеренно пытаться её убить? Единорожка помотала головой.

«Я просто хотела тебе показать, что люблю тебя! Почему ты так ко мне?!..»

— Меня никто не любит, — пробурчала Шадия, вскарабкиваясь обратно на кровать. Она с раздражением подмяла подушку под себя и закрыла глаза, пытаясь уснуть.

В комнате не слышно было звуков, только тренькали часы. Кобылка никак не могла уснуть, ворочаясь и мечась от боли. Дома, когда она не могла уснуть, к ней приходила мать. Она укрывала её крылом и нежно целовала в висок, и Шадия засыпала. На её вопрос «Как ты узнала, что мне не спится?», принцесса ответила:

— Я не вижу твоего сна в Паутине. Тебе снова не удается уснуть? Кошмары?

— Нет. Просто мне будто что-то мешает. Иногда мне кажется, что я засыпаю и вижу ужасный сон, будто с тобой и всеми остальными происходит что-то страшное, темное. А потом я просыпаюсь и вижу Флёрри — она заплаканная и что-то шепчет.

— Ничего не бойся, Шадия. Я приду к тебе на помощь. Пока ты дышишь, я с тобой. И так будет всегда, слышишь?

Вдруг ей показалось, что на неё кто-то смотрит. Цепкий, изучающий взгляд, как тогда, в детстве.

А потом невыносимая боль одновременно в груди и роге, ослепляющая до белых пятен в глазах.

Проснулась Шадия только в обед. В палате никого не было, окна были закрыты. Она потерла глаза копытом, зевая и снова испытывая боль. А потом окинула взглядом тумбочку.

На ней благоухал букет черных бархатных гвоздик.

Единорожка фыркнула и замахнулась копытом, чтобы сбить вазу, но так и не ударила. Вместо этого она осторожно погладила головку цветка — мягкого и хрупкого, как её собственная душа.

Собственная боль ослепила её. Шадия с трудом вдохнула и опустилась на подушки, стараясь как можно меньше шевелиться. В комнату кто-то зашел. Кобылка закрыла глаза — в них стояли слёзы, и она не хотела, чтобы их кто-то увидел.

— Шади, — ласковый голос названной сестры удивил её, — я знаю, что ты не спишь. Что случилось?

Поняв, что притворяться дальше бессмысленно, единорожка открыла глаза. Кейденс сидела рядом с её кроватью, участливо смотря ей в глаза. Розовые глаза принцессы не были похожи на глаза матери или тёти — первая всегда плакала или раскаивалась, а вторая смотрела на неё с затравленной тоской. Кейденс же выглядела так, словно ей действительно не всё равно.

«Очередная ложь» — со злобой подумала Шадия и поморщилась от слишком резкого выдоха.

— Я хочу домой.

Кейденс мягко улыбнулась и осторожно взяла её копыто в своё. Единорожка настороженно смотрела на неё из-под чёлки.

— Скоро поедешь. Луна поправится и заберет тебя. Только Флёрри не говори, она и так расстроена.

— А что с ней? — удивилась кобылка. — В смысле, с мамой?

— Когда ты попала в больницу, ей тоже стало очень плохо, — посерьезнела аликорница. — Селестия говорила, что она побывала на границе смерти, прямо как ты позавчера ночью. Тебе не кажется это странным?

Шадия покачала головой. От слов кузины заболела голова. Принцесса Луна тоже заболела? Вот из-за чего она не может её забрать!

— Я знаю, тебе плохо, милая, — Кейденс привстала, телекинезом поправляя поникшую гвоздику. — Но, прошу тебя, не срывайся на Флёрри. Она переживает за тебя.

Шадия разочарованно уставилась на дверь. Конечно. Пришла бы Кейденс сюда просто так. Ей лишь бы о своей доченьке позаботиться.

Ощущение паники появилось внезапно. Единорожку аж подбросило — сердце забилось у самого горла, а перед глазами внезапно встала картинка — горящий Кристальный замок, убитая стража, Флёрри, едва живая, лежащая в луже крови. А со ступеней спрыгивает, будто мячик, голова Шайнинг Армора. Следом за ней катится голова Твайлайт Спаркл, а в округе раздается демонический смех. Шадия подхватывает копытами Кристальное Сердце, не замечая, что ноги стали розового цвета, но то рассыпается у неё на глазах. Осколки падают на землю, а спину пронзает такая боль, что у кобылки даже не получается закричать. Под ногами кровь, и она падает в этот жидкий багровый ковер.

Шадия заметно вздрогнула. Кейденс участливо погладила её копыту и проговорила:

— Тебе очень больно, милая? Я могу попробовать полечить тебя, если хочешь.

Она смазано кивнула. Кейденс улыбнулась и зажгла рог. Грудь охватило приятно щекочущее голубое сияние, а боль заметно ослабилась. Шадия почувствовала небывалую легкость — захотелось смеяться и вопить от восторга, но эйфория быстро прошла. Сияние погасло, а небольшое покалывание осталось.

— Вот, — Кейденс удовлетворенно кивнула, улыбаясь. — Я обезболила на некоторое время, чтобы ты могла отдохнуть. Мои познания в медицине ограничены, но я думаю, ты поправишься.

— Врачи сказали, что рана будет на всю жизнь, — грустно поведала Шади. — Вряд ли мне когда-нибудь перестанет быть больно.

— Они сказали это при тебе? — нахмурилась принцесса. Было видно, что она недовольна.

— Я услышала их разговор, пока спала. Ну, делала вид, что спала.

Кейденс вздохнула и обняла её крылом. Шадия осторожно уткнулась лбом в её плечо. Ей просто хотелось, чтобы её кто-то приласкал, утешил. Она устала, устала быть одна, устала всех ненавидеть. На секундочку ей показалось, что она наконец-то нашла того, кому можно верить.

— Всё будет хорошо, Шади. Я знаю, мы мало общались, но ты можешь верить мне. Если что-то случится или понадобится — только скажи.

— А мама скоро поправится? — спросила единорожка, нехотя отрываясь от плеча кузины. Она увидела, как аликорница поправляет одеяло на её постели, и от этого стало немного теплее на душе.

— Скоро, — Кейденс улыбнулась, сочувственно глядя на занавески, словно видя там кого-то. — Флёрри просила передать…

— Пусть она не приходит сюда, — перебила её Шадия и отвернулась. — Я не хочу её ни видеть, ни слышать. Она чуть не убила меня.

— Я понимаю, ты злишься на неё, — единорожка услышала цокот копыт — Кейденс отошла к окну. — Но она правда волнуется за тебя. И, если ты не против, она хотела бы извиниться.

— Она уже говорила что-то подобное, — фыркнула Шадия. — Я не хочу её видеть.

— А я хочу тебя видеть, — прозвучал тихий и виноватый голос Флёрри. Единорожка накрылась одеялом с головой, чтобы не видеть её, а Кейденс сказала:

— Я вас оставлю.

И ушла.

Флёрри молча подошла к ней и зубами стянула одеяло. Шадия сопротивлялась как могла, но аликорничка была настырной. Покрывало упало на пол, а Шади устало всмотрелась в светло-зелёные глаза принцессы.

— Теперь оно грязное.

— Ну и что? Зато я вижу твоё лицо.

Единорожка фыркнула и скорчила рожу.

— Ты пришла сюда, после того, что я тебе наговорила? Самонадеянно.

— Мне всё равно, что ты сказала, — Флёрри двинула её головой, перекатывая на другую сторону кровати. — Ты моя подруга, и я прощаю тебя за все обиды. Прости и ты меня, Шади. Пожалуйста.

Аликорничка забралась на кровать и укрыла фыркающую единорожку крылом. Та только поморщилась и отмахнулась, но перья продолжали щекотать не забинтованные бока.

— Я не хочу с тобой разговаривать. И я ненавижу гвоздики.

— Я знаю. Поэтому и купила.

Флёрри ткнулась носом ей в ухо, и Шадия неловко дёрнулась. Она была в ловушке — крылья кобылки не давали ей вырваться, а сзади она чувствовала теплое тело аликорнички. Единорожка густо покраснела.

— Отпусти меня!

— Пока не простишь — не отпущу. Ещё и укушу.

— Ты прикалывешься, да?

— Вовсе нет.

Шадия мотнула головой, пытаясь вырваться из захвата, но ничего не вышло. Флёрри крепко обняла её копытами, прижавшись головой к шее единорожки, но та только тяжко вздохнула.

— Мы же подруги, Шадия, — тихо проговорила аликорничка. — И я люблю тебя. Я всегда хотела для тебя добра, честное слово.

Шадия промолчала. Она повернулась к Флёрри лицом, почувствовав тепло её дыхания. Аликорничка просяще смотрела на неё, казалось, ещё чуть-чуть, и она заплачет.

— Ладно, — сдалась кобылка. — Хорошо. Только отпусти меня.

— Ты не сердишься?

— Да как на тебя сердиться? — махнула копытом единорожка, а у самой на душе стало так гадко, что захотелось выброситься в окно. Шадия не любила лгунов, а теперь сама стала лгуньей.

Флёрри выпустила её и ласково потерлась носом о щеку единорожки. Шади села на кровати, потирая виски. Голова снова разболелась, а до заката было ещё очень далеко.

— Ты спрашивала про медальон? — спросила единорожка, снова вспомнив о матери. — Может, его уже починили?

— Не знаю, — протянула аликорничка, оглядываясь. — Могу спросить, если хочешь.

— Да. Хочу.

— Скоро тебя выпишут, и мы пойдем домой, — улыбнулась Флёрри. — Мама сказала, что всё будет хорошо.

— Ага, — безэмоционально откликнулась единорожка.

Они посидели так ещё некоторое время. Флёрри обнимала её крыльями, чуть покачивая, словно убаюкивая, а Шадия сидела, глядя в стену. Ей до ужаса хотелось домой — этот вечный блеск и лоск начал надоедать и слепить её, да ещё и боль в груди… Неужели она уехала только три дня назад?

— Мне пора, — сказала Флёрри, выпуская её. — Я ещё приду к тебе.

— Ага, — так же бесцветно ответила единорожка.

А когда аликорничка ушла, Шади заплакала. Пусть ей уже было целых шестнадцать лет, она чувствовала себя маленьким жеребёнком, который потерялся. Единорожке хотелось увидеть мать, услышать её голос.

«А медальон всё ещё в ремонте» — с обидой подумала она. «Мама, я хочу домой».

Из раздумий её вывела ужасная и резкая боль в роге. Он вдруг раскалился добела, и Шади чуть не вскрикнула. Она судорожно вскочила и побежала в ванную. В зеркале она увидела что-то странное — возле основания рога клубилось что-то темное и вязкое, а кончик оставался ярко-белым.

С него вдруг сорвалась слепяще-алая вспышка, и Шадия упала на пол. Послышался звон разбитого стекла, несколько осколков оцарапали щеку, а по голове разлилась свинцовая тяжесть. Единорожка с трудом встала на ноги, смахивая с боков кусочки зеркала. Она почувствовала неимоверную боль в середине рога.

Что-то будто гнуло кость, заставляя её корежиться. Шадия схватилась копытами за рог, пытаясь сдержать рвущийся наружу крик, но не могла ослабить боль. Одно мгновение — и что-то щёлкнуло.

Казалось, взрывается каждая клеточка мозга, подхваченная волной магического импульса. Он разнесся вокруг, сокрушая всё на своём пути, но единорожка этого не замечала. В голове звенела пустота, кружились воспоминания, но неуловимо ускользали — горячее озеро с паром, высокие своды пещеры, отделанной черными и блестящими кристаллами, красивое зеркало в тяжелой оправе. Мелькнуло и исчезло лицо, да так быстро, что Шадия не успела запомнить. Из груди вырвался крик, а вместе с ним вернулась и боль. Рвущая на части, она заставила кобылку упасть на край ванны, больно ударившись плечом и головой.

Тело пробила судорога, а ноги пронзила раскалённая сталь. Она проворачивалась, ломая её кости, заставляла выгибаться от душащего страха умереть. Шадия почувствовала, что всё её лицо в крови, а глаза почему-то перестали воспринимать реальность. Вокруг летали фиолетово-зелёные пятна, меняясь местами и перетекая в другие формы. За дверью послышался озабоченный стук.

— С вами всё хорошо? — взволнованно спросили снаружи. Шадия хотела закричать, но с губ сорвалось дежурное: «Всё в порядке, я просто поскользнулась и испугалась».

— Вы не ранены?

— Нет, что вы. Всё в порядке.

Пятна начали превращаться в предметы, а мир приобретать чёткость. Шадия смогла различить свои копыта, а потом и ощупать лицо. На нём не было ни капли крови, только холодный и липкий пот. Единорожка часто-часто дышала, стараясь успокоиться, но ничего не выходило. Она услышала удаляющийся цокот копыт и взглянула на дверь.

«Никто не должен сюда войти» — подумала она.

Дверь мелко затряслась. Шадия испуганно метнулась назад, а когда уперлась крупом в ванну, взглянула на дверь. Та была замурована черными кристаллами, ярко блестящими в свете лампы. Единорожка несмело подошла чуть ближе, вглядываясь в привлекательную черноту.

«Что это? Это сделала я?»

В отражении мелькнуло что-то красное, и кобылка обернулась. Сзади никого не было. Единорожка попыталась леветировать осколок зеркала, но рог опять отозвался болью. Тогда она подхватила его копытом, стараясь не порезаться, но тут же с криком выронила.

В отражении осколка у основания рога образовались черные кристаллы, а кончик приобрел ярко-алый, почти белый, цвет.