Луна
Густой и непроницаемый дым вводил её в тоску. Аликорница сидела у окна, скорбно положив голову на подоконник и глядя на то, как Шадия летает за окном, «зашивая» дыры в пологе заклинания. Издалека она была похожа на вытянутую кривую линию, а её крылья были вовсе не видны. Её бока и живот окружали огромные струи дыма, и Луна подумала, что крылья ей для полета и вовсе не нужны.
«Забудь о семье. У тебя её никогда не было и не будет».
Эти слова были для неё хлесткой пощечиной. Он пообещал что-нибудь придумать, но на этом, видимо, его действия закончились. Шадия всё ещё была монстром, а единорог даже бровью не ведет на её укоризненные взгляды. Всё без толку.
Иссушающее ощущение пустоты во лбу мешало невыносимо. Луна морщилась каждый раз, когда хотела взять что-либо телекинезом, и иногда впадала в ступор, почему ничего не получается, но тут же получала болезненный укол в основание рога. Удивительно, что Сомбра надел ей обычный блокатор, а не свои фирменные кристаллы. В чем смысл…
— Девочка моя, — вздохнула Луна, наблюдая за дочерью, — вернись. Пожалуйста, вернись и выслушай меня. Я всё-всё тебе объясню, только выслушай!
Но Шадия не слышала её. Она круто развернулась, пикировав вниз и скрылась из виду. В голове громыхало несколько однообразных мыслей: клетка, тюрьма, страх, Сомбра, Сомбра… Она не могла выбросить его из головы, хоть он и отрезал её надежду, её самое искреннее и тайное желание, которое она выболтала в порыве чувств. «Ему до меня нет никакого дела. Но, может, хоть к дочери он будет более внимателен, чем я?»
Принцесса окинула взглядом видимую из окна часть Империи. На улице не было ни единого кристального пони — все разбежались по домам, в страхе спрятавшись под одеяла, закрывшись на замки, а сами строения покрылись уродливыми черными наростами, словно старые корни выкорчеванного пня, торчащие вверх. Блеск и радость, царившие здесь до её прибытия, исчезли без следа. И всё Кристальной Империи не везёт: то в ней правит тиран, заковавший всех в цепи, то его дочь, превратившаяся из безобидной единорожки в настоящего монстра…
«И это всё я виновата. Я должна была относиться к ней по-другому. Эгоистка. Бессовестная эгоистка!»
Луна не знала, который сейчас час. В комнате часов не было, а солнце или луна на небе не видно — дым загораживает небо, делая его грязно-оранжевым, кое-где и вовсе закрывая чёрным. Мрак и холод воцарились в обители радости и любви. И она — верховная принцесса — ничего не может сделать.
Эта беспомощность угнетала её больше всего. Она не знала как угомонить дочь. Она привела ей отца, но это мало помогло. Теперь это лишь вопрос времени, когда Шадия снова попытается её убить. Стоит Сомбре разозлиться — и она пропала.
— Ты долго будешь меня игнорировать?
Луна тихо вскрикнула, вздрогнув, и обернулась. Единорог стоял за её спиной, слегка приподняв одну бровь. Аликорница отвела глаза, стараясь спрятать стоящие в них слёзы.
— Я не заметила, как ты пришел.
— А я заметил, как ты плачешь.
Жеребец ловко подхватил её подбородок одним копытом, но принцесса вырвалась, отвернувшись. Она слегка приоткрыла крылья, закрываясь ими как щитом, и прошептала:
— Что там с Шадией?
— Упивается своими новыми способностями, — хмыкнул Сомбра, отходя к кровати и раскладывая телекинезом принесенные книги. — Никогда не думал, что любой единорог может обладать таким могуществом.
— А как же ты? — со смесью тревоги и усмешки спросила Луна. Если Сомбра не предполагал такого могущества даже для себя, то сможет ли он вообще контролировать Шадию? Единорог хмыкнул и ответил:
— Для её возраста. До меня она пока, к счастью, не доросла. Иначе у тебя были бы большие проблемы.
Принцесса уронила голову на грудь, стараясь успокоить себя тем, что скоро всё будет хорошо. Только вот зыбкая уверенность в Сомбре её сильно напрягала: будет ли он ей вообще помогать, если уже добился того, что хотел так давно?
А любит ли он Шадию вообще?
— В любом случае, пока она меня слушает, Эквестрии почти ничего не угрожает, — проговорил жеребец, откладывая книги и подходя ближе к кобылице. — А вот тебе, если будешь меня игнорировать, может перепасть небольшая порция плетей.
Он развернул её к себе, жестко схватившись за нагрудник. Луна зашипела от боли, но возражать не посмела. Копыта ловко скользнули за её шею, находя застежку, а спустя секунду металлический, нагретый её телом, нагрудник слетел на пол со звонким «дзынь». Луна почувствовала холод на примятой шерстке. Часть её была неровной и скошенной, сколько бы она её не причесывала, поэтому она почти не снимала металлическую пластину, служившую ей не только украшением, но и защитой.
— О, я помню этот шрам, — улыбнулся Сомбра, проводя копытом по линии скошенных шерстинок, повторяющих рубец. — Ты тогда ещё совсем плохо меня знала и пыталась сбежать.
— Ты срезал мне кусок кожи, — холодно произнесла Луна, отворачиваясь от жеребца. — И это вызывает у тебя умиление?
— Нет, — засмеялся единорог, ухмыляясь. — «Умиление» у меня вызывает то, как ты будешь сейчас реагировать.
Он резко подался вперед, губами обхватывая заживший рубец, словно присасываясь к вымени матери. Луна от неожиданности охнула и наклонилась вперед, обхватывая его голову копытами. Тело бросило в сладкую дрожь, а жаркие поцелуи, постепенно переходившие всё ниже и ниже, не могли оставить её равнодушной.
Постепенно поцелуи кончились, перейдя в игривые полу-укусы, а место действия переместилось с подоконника на кровать. Луне было нестерпимо жарко, но она не могла ничего сделать, чтобы как-то охладить пыл единорога. Он как раз-таки разошелся не на шутку, с остервенением и злобой двигая бедрами, и аликорница едва успевала смахивать невольно выступавшие слёзы, робко упираясь копытами ему в ноги, чтобы хоть как-то смягчить свою участь.
Но после первого оргазма эти робкие попытки были отброшены, а их губы сошлись в страстном поцелуе, больше похожем на взаимный укус. Сомбра сгреб в охапку её гриву, прижимая её ближе к себе, магией щекоча её живот, заставляя аликорницу возмущенно стонать.
В скорости их поцелуй разорвался, оставляя между ними нитку слюны. Грудная клетка единорога бурно вздымалась, а Луна, чувствуя дикое сердцебиение и жаркую пульсацию в низу живота, закатила глаза. Сомбра оставил её, отойдя к окну, но принцесса не обратила на это внимание. Сейчас её больше занимала Шадия, о которой она не могла перестать думать.
Раньше Шадия напоминала ей о Сомбре. А теперь всё наоборот. Теперь каждый раз, когда она видит смоляной затылок, ей хочется окликнуть дочь.
«Я должна поговорить с ней, — подумала принцесса, глядя на то, как единорог садится за стол, раскрывая книги и внимательно вглядываясь в написанное. — Это же моя милая девочка, она не станет мне вредить. Я объясню ей всё. Лишь бы она выслушала меня… Шади…»
Но уходить куда-либо под присмотром Сомбры было нельзя. Луна понимала, что это безумие, но чувствовала, что ей жизненно необходимо увидеть дочь вблизи, услышать её голос, понять… что этот монстр всё ещё её малютка, которую она… так ненавидела первые пятнадцать лет её существования…
«Это безумство. Но я её мама. Она просто была не в себе, сейчас она меня выслушает, я уверена».
Откуда у неё взялась эта уверенность, Луна сказать не могла. Ей пришлось дождаться глубокой ночи, притворяясь спящей, пока Сомбру наконец не сморило, и он не уснул, уткнувшись носом в книгу. Глаза его при этом оставались открыты, и аликорница не сразу поняла, что можно идти. Она осторожно встала с кровати, тихо прошла к столу, и только помахав копытами рядом с лицом единорога, поняла, что путь свободен. Только вот куда идти?
«Может, она в своей комнате? — подумала принцесса, осторожно выскальзывая за незапертую дверь. — Наверняка Флёрри поселила её рядом с собой, ведь было же что-то такое в её снах…»
Блуждая по почерневшим коридорам, Луна замирала каждый раз, когда слышала какой-либо звук. Ей всё время казалось, что её вот-вот поймают, стоит ей оступиться, свернуть не туда или как-то ещё выдать свое присутствие. Она держалась в тени, медленно переступая копытами для бесшумности. Она скользила в темноте, вздрагивая при виде собственного отражения в темных блестящих стенах. В мозгу пульсировала одна и та же паническая мысль: поймают, поймают, поймают…
Аликорница осторожно выглянула из-за угла, который, казалось, покрылся ужасными коростами больше всего. Сам воздух был пропитан чем-то темным, вязким, а главное — запах. Пряно-сладкий запах гниения, душащий, мерзкий, едва доносился до её носа. Шадия здесь. В этой комнате.
Луна осторожно толкнула дверь, стараясь не шуметь, и та бесшумно отворилась. На её счастье, Шадия спала, свернувшись в клубочек. С последней их встречи прошло почти три дня, но она заметно изменилась: искореженные кости стали выступать ещё сильнее, а лицо и вовсе выглядело так, словно на него силой натянули кожу, оказавшуюся малой. В некоторых местах у неё совершенно не было шерстки, и аликорница видела белую, жесткую, словно пергамент, кожу. Такие проплешины были возле уголков рта, на шее, рядом с затылком.
Принцесса почти пригнулась к полу, стараясь стать как можно незаметнее. Она помнила, что Шадия любит лишь притворяться спящей, и конкретно сейчас не знала, спит ли она на самом деле. Раньше, когда она была ещё её милой единорожкой, у неё всегда шевелились ушки, если она прикидывалась — улавливали едва слышный звук. Это умиляло Луну — она ложилась рядом, укрывая дочурку крылом, защищая её от кошмаров и прочих напастей.
А теперь удлинившиеся уши лежали, прижатые к черепу. Но когда она подошла ближе, то поняла — уши не двигаются, как и смеженные веки. Шадия заснула крепко, её не так просто разбудить.
— Звездочка моя, — прошептала Луна, садясь на пол возле кровати. Её сердце замерло от ужаса, непостижимого материнского горя, с которым не сравнится ничто. Она внимательно изучала лицо дочери, ставшее таким неузнаваемым, таким изуродованным. И здесь даже не было ничего, что принадлежало бы Шадии. Словно это совершенно другое существо, не её дочь.
Аликорница тихо вздохнула, стараясь не заплакать и осторожно привстала, склоняя свою голову над головой дочери. Ей всё время казалось, что это всего лишь сон, кошмар, иллюзия. Но это было правдой — жестокой и горькой.
— Шади, — принцесса осторожно коснулась губами выступавшей скулы, стараясь не сорваться и не зарыдать, — доченька…
Мессия легко вздохнула, чуть помотав головой и сморщив носик, а потом чуть приоткрыла глаза. Сердце панически забилось, а глаза стали лихорадочно стрелять в поисках укрытия. Луна быстро отстранилась, пятясь назад, чувствуя, как жизнеобеспечительный орган уходит в копыта. Но было слишком поздно: Шадия как-то по-змеиному приподняла вытянувшуюся мордочку на длинной шее.
— Мама? — сонно пробормотала она, кидая бессмысленный взгляд из-под полуприкрытых век. Луна с надеждой подалась вперед, выступая из тени, но что-то словно остановило её — просыпавшиеся глаза дочери становились всё яснее и яснее. Ледяное копыто сжало душу — а что если она её убьет? Если опять начнет бесноваться?
«Значит поделом мне».
— Я здесь, Шадия, — с замиранием сердца прошептала она. — Я здесь.
Мессия зажмурилась и помотала головой. Затем уставилась на неё, полностью открыв глаза. Луна стояла ни жива, ни мертва, словно ожидая приговора. Сейчас всё зависит от того, в каком Шадия настроении, и если оно будет яростным…
— А ты мне снилась, — улыбнулась дочь, кладя голову на подушку. — Будто ты и вправду ко мне пришла.
— Я пришла, — осторожно проговорила аликорница, сглатывая комок в горле и подходя ближе. — Я беспокоюсь за тебя.
— С чего бы вдруг? — лениво спросила Шадия, снова прикрывая глаза. — Тебе было на меня всё равно, а теперь ты пришла, когда тебя не, — она зевнула, — звали…
— Как ты? — спросила Луна, игнорируя замечание. — Ты неважно выглядишь? Всё хорошо?
— Почти, — буркнула дочка, глубоко вдыхая. — Только шерсть от крыльев выпадает — и всё…
Луна, почувствовав себя в более или менее безопасном состоянии, подошла ещё чуть ближе и спросила:
— Шадия, ты больше не хочешь домой? Мы могли бы уехать отсюда к морю… Там тепло… можно купаться… Я думаю, тебе бы понравилось.
— И папа с нами поедет? — зевнула мессия. Луна кивнула.
— И папа. Обязательно поедет. Там было бы здорово.
Шадия вздохнула, шевеля крыльями под одеялом, а аликорница подошла ещё чуть ближе, практически вплотную. По комнате снова пошел противный запах, и у неё заслезились глаза.
— Я очень тебя люблю, Шадия. И папа тоже тебя любит. Честное слово.
— Честности не существует, — мессия снова подняла голову и посмотрела ей в глаза. Светящийся бирюзовый цвет вводил кобылицу в дрожь, но она замерла на месте и не двигалась. Шадия встала с кровати, презрительно взирая на мать сверху вниз, словно уничтожая её взглядом.
— Как ты посмела прийти? — прошипела она, крадучись обходя её кругом. — Разве я не ясно выразилась, что не хочу тебя видеть?
— Я хотела лишь поговорить с тобой, — ответила Луна, выпрямляясь. Нельзя показывать дочери, что она её боится. — И ничего больше.
— Думаешь, если ты извинишься ещё сто раз, это что-нибудь изменит? — фыркнула Шадия. — Весь год, день за днем я слышала твоё слёзное «извини» и меня уже тошнит от этого слова. Ты других не знаешь?
— Я повторяла их тебе, потому что не знала, простила ли ты меня, — возразила Луна, поворачивая голову вслед за дочерью. — Если бы ты простила меня — я бы перестала извиняться.
— Я никогда тебя не прощу.
— Никогда — это слишком большой срок, Шади.
— Как тебе хватает смелости так со мной разговаривать? — прошипела Шадия, нависая над ней, всматриваясь в глаза, стараясь выпить из них душу.
— Я твоя мать. И ты должна выслушать меня.
— С чего бы это? Я могу уничтожить тебя одним единственным заклинанием. Что сделало тебя такой храброй, мамочка?
Луна пристально вгляделась в кошачьи зрачки. Они слегка подрагивали, изменяясь в размерах, словно Шадия колебалась.
— Я отчаялась. Мне больше нечего терять, Шадия. Всё, что у меня было — ты.
Шадия остановилась, обдумывая её слова. Луна решила, что это подходящий момент, и продолжила.
— Я люблю тебя не из-за вины, Шади, а из-за того, что ты моя единственная дочка. Возможно, именно вина открыла мне глаза, но я стараюсь забыть о ней и жить так, как обычно. Поверь мне, Шади, я не отрекаюсь от тебя. И я вовсе не желаю тебе зла.
— Значит, ты не будешь мешать мне восстанавливать Кристальное Королевство? — спросила она, вопросительно выгибая бровь.
— Если это не угрожает Эквестрии или кристальным пони, — кивнула аликорница. Шадия ухмыльнулась.
— А если бы вредило, ты бы попыталась меня остановить. Говоришь, не желаешь зла?
— Для всего есть грани разумного, — опустила глаза Луна. — И для твоей злобы тоже.
— Вы все мне лгали, — процедила Шадия, прищурив глаза. — И ты больше всех. Ты ненавидела меня, как ты можешь говорить о том, что любишь?
— Я изменила своё мнение, — Луна смело взглянула в глаза дочери, пытаясь достучаться до её сердца. — Тебе никто не лгал, Шади. Никто, кроме меня. Флёрри всегда говорила с тобой искреннее, я её знаю. Мы все желаем тебе только добра.
— Добра, — фыркнула Шадия, хрустя шеей. — Тогда почему же вы все пытаетесь меня остановить, вернуть меня в состояние той жалкой слабачки, которой я была? Вам просто нравится мной управлять, нравится видеть меня в грязи! — из её глаз заструилось фиолетовое пламя, а кривой рог зажегся неровным красноватым светом, распространяя чувство опасности. У аликорницы шерсть встала дыбом, а дыхание судорожно сбилось. Взгляд прикипел к дочери, стараясь угадать, в какой момент она достигнет точки кипения, чтобы хоть как-то спастись.
Дверь комнаты тут же мелко задрожала, покрываясь черными кристаллами по периметру, и Луна поняла, что теперь она отсюда не выйдет.
Выхода нет. Рог заблокирован, а убежать не получится. Её жизнь висит на волоске.
— Я не позволю вам управлять мной! — прошипела Шадия, хищно приближаясь к аликорнице. — Я больше не позволю себя жалеть. Я покажу тебе истинную сторону твоего страха, мама.
— Он стоит сейчас передо мной, Шадия, — прошептала Луна, закрывая глаза. Глубокий вдох. Последний, чтобы крик не был слышен — выдох.
Аликорница отлетела в сторону, больно ударившись боком об пол. Из лёгких выбили весь воздух, и она хватала его ртом, словно выброшенная на берег рыба.
— Ты во всем винишь меня! — пророкотала Шадия, готовя следующий залп. — Умри!
— Шадия!
Голос Сомбры прогремел на всю комнату, заставив содрогнуться кристаллы и всё живое, что было в нём. Единорог материализовался между ней и Луной, вырастая из длинных языков черных лент. Она не видела его лица, но по тону могла предположить, что он разгневан.
— Довольно! Больше ты её не тронешь.
— Но отец!
— Я сказал: больше ты её не тронешь, — чеканя каждое слово прошипел король. Луна приоткрыла глаза и увидела в глазах Шадии почтение и недовольство. Мессия погасила рог, испуганно отступив назад, а аликорница кожей почувствовала это знакомое ощущение катастрофы, которое бывало с ней много раз.
— Если я ещё раз увижу или узнаю, что ты подняла на неё копыто, — тихо проговорил единорог, делая весомую паузу. Шадия прижала уши, да и сама как-то уменьшилась, словно отец пугал её. В её глазах появилась осознанность, страх и уважение.
— Тебе лучше не знать меня в гневе, — почти прошептал Сомбра, но его слова были услышаны. Мессия послушно закивала и виновато встопорщила крылья.
— Прости, отец. Я больше так не буду.
Сомбра поднял голову, делая заключительный элемент давления. Дочь вжала голову в плечи и отошла подальше, стараясь избежать взгляда жеребца.
— Вставай, — бросил он, не поворачивая головы. Луна постаралась подняться, но ноги не слушались. Кое-как приняв вертикальное положение, принцесса взглянула на Сомбру — тот смотрел на неё с презрением и злобой.
— Пошли, — фыркнул он, твердыми шагами проходя мимо, и аликорница поспешила за ним, не оглядываясь на дочь.
Выйдя в коридор и захлопнув дверь, он схватил аликорницу за гриву и, больно намотав её на копыто, яростно зашептал:
— О чём ты думаешь?! Как тебе вообще в голову пришло идти к Шадии?!
— Я должна была с ней поговорить! — возразила Луна, стряхивая выступившие от боли слёзы. — Пусти меня!
— А ну заткнись! — шикнул король, натягивая волосы сильнее. Его ноздри раздувались от гнева, а рот нервно дергался, словно он хотел наорать на неё здесь и сейчас. Аликорница замолчала, прислушиваясь к ощущениям, стараясь понять, сильно ли её зацепила магия дочери. Удар был не опасным, но заклинание Шадии могло её сильно ранить. Неужели она в последнюю секунду передумала?
«Может, ещё не всё потеряно? — с еле-еле тлеющей надеждой подумала Луна. — Может, она обдумает мои слова?»
— Пошли, — рыкнул король, отпуская её, но телекинезом придерживая за грудки.
Судя по тяжелому дыханию, её необдуманный поступок взбесил его не на шутку. Луна изредка поднимала глаза, глядя на затылок жеребца, но тут же опускала их. Она только что осознала, что Сомбра буквально спас ей жизнь. Но как он догадался, где она? И что ей грозит опасность?
Единорог втолкнул её в комнату и захлопнул дверь, демонстративно закрыв её на замок.
— Ни шагу больше за двери, — прошипел он, сверля её взглядом. — Я думал, ты достаточно умна, Луна, но оказывается нет. Ты чуть не испортила всё!
Он резко замолчал, закрыв лицо копытом и отошел к столу. Луна испытывала какую-то смесь чувств: вроде и благодарность, но…
Она ушла к кровати, не произнеся ни слова, искоса наблюдая за тем, как жеребец потирает виски и пытается читать, что-то бормоча про «крылатую идиотку» и «лезет куда попало». Но почему-то в груди разлилось какое-то тепло: он защитил её, не позволил погибнуть.
— Сомбра, — тихо позвала она короля. Тот без особого интереса повернул к ней голову. — Спасибо, что защитил меня.
— Заткнись, — фыркнул он и отвернулся. Луна отшатнулась, недоуменно вздернув бровь.
— Я же тебя поблагодарила, — по обиженному тихо проговорила она. — Почему ты такой грубый?
— Ты можешь просто замолчать? — раздраженно отозвался Сомбра, пошкрябывая по гладкой поверхности стола копытом, словно волнуясь.
— Почему? Когда я раньше…
— Ты можешь просто закрыть свой рот?! — рявкнул он, и Луна содрогнулась. Сомбра повернулся к ней, и аликорница увидела в его глазах страх. Это поразило её до глубины души. Разве он может чего-то бояться?
— Из-за тебя я подставился! — крикнул он, стукнув по столу копытом так, что чернильница подскочила, расплескав всё вокруг. — Я теряю доверие Шадии, и всё из-за тебя, глупая ты ночная кобыла! Каждый раз, когда я не даю ей тебя убить, она становится всё подозрительнее! И ты всё время…
Он замолчал, обессиленно откинувшись на спинку стула. Луна сидела на кровати, глядя на то, как раздуваются его ноздри, как полыхает в глазах багровое пламя напополам с чем-то ещё.
— Так дай ей меня убить. Зачем я тебе? — постаралась с иронией сказать она, но в голосе всё же проскочили слёзы.
— Не могу.
— Посади в темницу.
— Не могу.
— Почему?
— Замолчи и отстань от меня.
— Почему?
— Я сказал заткнись.
— П-О-Ч-Е-М-У?
Луна незаметно подошла к нему, пытаясь заглянуть в глаза и увидеть в них ту самую скрытую половину.
— Просто потому, что не могу, — устало проговорил единорог, избегая её взгляда и перемещаясь на кровать. — Ты как хочешь, а я спать.
Аликорница осталась возле стола, смотря на то, как одним резким движением король улёгся под одеяло. Он отвернулся от неё, и принцесса смогла лицезреть широкую спину жеребца. Он был явно в расстроенных чувствах, но Луна не могла сказать, почему.
Чуть погодя, она тоже подошла к кровати, обогнув её, легла на самый краешек, стараясь совладать с собой и собственными желаниями.
«Он не может мной управлять, — решительно фыркнула кобылица, глядя на напряженное лицо Сомбры. — Я его ненавижу за то, что он со мной сделал».
Она тоже повернулась к нему спиной, не желая больше видеть этот чуть искривленный оскалом рот. Принцесса постаралась укутаться в крыльях, но, увы, ничего не вышло, да и сустав продолжал болеть.
«Хоть бы одеяло второе принес» — ворчливо подумала она, оглядываясь на укутавшегося единорога. Она осторожно повернулась, стараясь не шевелить кровать, и, схватившись одним копытом за торчащий край одеяла, потянула на себя. Сначала потихоньку, а затем, случайно, дёрнула слишком сильно.
Единорог с негромким вскриком свалился на пол, а аликорница, панически прикусила губу и вытаращила глаза. Пока он не успел очухаться, Луна накрылась одеялом с головой и сделала вид, что всё так и было, и она здесь вообще ни при чем.
Сомбра с негромким раздраженным рыком поднялся, и она затылком почувствовала, как он сверлит её взглядом. «Только не злись, — молилась она, — только не злись!»
Единорог шумно вздохнул и куда-то отошел. Аликорница услышала, как открылись створки шкафа, а потом кровать снова прогнулась.
— Могла бы взять плед, глупая ты ночная кобыла, — пробурчал Сомбра, устраиваясь поудобнее.
Щеки Луны залились румянцем, а в груди затеплилось что-то живое и мягкое.