Шадия
В висках отчаянно пульсировало, а в глазах метались тёмные пятна. Голова была тяжёлой, свинцовой, и её всё время клонило то назад, то вперед. Она словно норовила соскочить с хрупкой и длинной шеи и покатиться по полу, отскакивая от ступенек лестниц и порогов, словно мячик. Но сейчас ей не нужно было никуда крениться — голова лежала на взмокшей подушке, пахнущей кровью и гноем.
Эйфория от тяжелого превращения прошла спустя пару часов. Радость от возвращения отца — через пару дней. И только злоба, дикая беспричинная злоба сопутствовала единорожке все эти недели.
Поправка. Аликорнице.
То, что крылья были не такими как у матери или Флёрри, Шадию ничуть не смутило. Ей это казалось естественным, и ещё пару дней она к ним привыкала, восторженно расправляя и складывая красивые обтянутые упругой черной кожей косточки. Слизь на них не была ей противна, наоборот, она смазывала кожу, образуя между костями невидимую глазу плёнку, служившую перепонками. Шадия могла летать, и её первый полёт был совершён ради того, чтобы догнать нежно-розовую аликорничку. Догнать и прижать к земле, мёртвым камнем разбив все её мечты и мысли.
Но это было только сначала. Теперь было больно.
Болел каждый сустав, каждая мышца упорно сопротивлялась любым движениям, но внутри неё словно бурлил какой-то вулкан, желавший выплеснуть всю энергию, которая в нём накопилась. Шадия не могла долго сидеть на одном месте, тем более лежать — внутри всё начинало раскаляться, и лишь движение, а лучше магические занятия, могли угомонить этот жар. Он словно выжигал её изнутри, и сон казался спасительным забвением, которого она так стремилась достичь, но не могла.
Выступающая кожа на позвоночнике покрылась крупными мурашками, а аликорница отбросила от себя одеяло, лежавшее рядом. Покрывало натирало её кожу, словно наждак — малейшее соприкосновения с чем-то вызывало ужасное раздражение. Сначала выпадала шерсть, и Шадия просто не обращала на это внимание. Но потом стала слезать кожа, и не так, как после ожога, а целыми пластами, длинными полосками. Её бока были ободраны до мяса, удивительно не сочащегося кровью, но там она не чувствовала боли. Ей словно хотелось освободиться от старого тела. Выбросить его, как ненужное барахло, соскрести остатки мяса с костей и освободиться.
Чувствовать себя запертой уже надоело. Она много-много лет томилась в ожидании, пора бы наконец проснуться…
Но эти мысли тут же пугали её. Как понять — выбросить собственное тело? Как это — освободиться от бренной плоти? Что же тогда останется от неё?
Шадия поморщилась. Она мыслит слишком узко и приземленно. Останется бессмертная сущность. Сильнейшая её часть, которая уничтожит всех, кто причинял нам боль. Тело — лишь оболочка, инкубатор. Но приходит время, когда он становится маленьким. Это как малая одежда, которую легко можно поменять.
Поменять… Поменять тело… Это как-то неправильно. Или нет?
Но все её мысли она держала при себе, не открываясь никому. Ей нравился ее новый голос: громкий, жесткий; одновременно с этим он пугал ее, как и все произошедшее. Было какое-то странное смешение чувств: страх перед новым и необычным и какая-то инстинктивная уверенность в том, что всё правильно и так и должно быть. Нужно пройти через боль и страдания, и тогда она достигнет такого могущества, которое не снилось даже Богине Солнца! Единственный, кто сможет стоять с ней рядом — её отец, но и его силы будут жалкими, по сравнению с ней. Нужно лишь немножко потерпеть.
Удерживать власть в Новом Кристальном Королевстве оказалось просто. Разомлевшие за семнадцать лет свободной жизни кристальные пони метнулись по своим укромным домишкам, поджав хвосты и не мешая их новой королеве строить правильную монархию. Она их законная правительница. Не Кейденс, не Флёрри. Она наследница Сомбры, она их королева.
Купол, закрывший Королевство от Эквестрии, перерезавший железнодорожные пути, служил для неё защитой и облегчением. Его требовалось постоянно фиксировать, и на это Шадия тратила свою магию, выпуская внутренний огонь. Образовавшийся из-за постоянного колдовства дым лишь усиливал купол.
А ещё он не пропускал лучи всеми любимого света.
Кристальной Империи, пускавшей блики в глаза своим блеском и великолепием, больше не существовало. Было мрачное Кристальное Королевство, где каждая бродячая шавка склонялась ниц пред ней и её отцом. Больше не было этого ненормального веселья на каждом шагу — оно ей опротивело.
Видеть слёзы из глаз Флёрри было истинным наслаждением. Шадия впивалась в неё глазами, мысленно выдергивая из крыльев пёрышки, по одному, чтобы помучилась. Страх, который источала аликорничка, был просто восхитителен. И аликорница поняла, что хочет больше.
Когда у неё засосало под ложечкой, она подумала, что просто голодна. Но еда не смогла заглушить это ощущение. Голод становился ещё ощутимее, в желудке отчаянно бурлило, казалось, что скоро внутренняя дыра засосет все органы. И только когда Шадия снова уловила чужой страх, голод начал пропадать. Она нашла эту маленькую кристальную пони, служанку-прачку, ненароком оказавшуюся в коридоре, когда она рыскала в поисках лекарства.
Кобылка с бледно-розовой гривой отчаянно тряслась, загнанная в угол. Перед глазами со скоростью света проносились картинки: огромные мохнатые лапы, изгибающиеся в суставах, черные глазки бусинки, жвалы с сочащимся ядом. Он ползет по телу кобылки, медленно переставляя все свои ноги, щекотя кожу сквозь шерсть, заставляя идти всё её существо мурашками и отвращением. Вот он забирается ей в ухо, просовывая туда членистое туловище, и кобылка вопит, вопит от страха и отвращения, трясет и мотает головой, пытаясь отбросить от себя эту пакость, но ничего не выходит.
Аура страха, такая аппетитная и манящая, поглощена без остатка. Шадия снова почувствовала жар внутри грудной клетки, зато ощущение голода пропало. Крупный волосатый тарантул выкатился из уха земопони и пополз вслед за ней, пытаясь угнаться за широкими шагами создательницы. Звёзды на крупе аликорницы ярко светились, но их было только шесть — седьмая, самая маленькая, с каждой секундой бледнела, пока не исчезла совсем, а на её месте осталась лишь тонкая белая ниточка, соединявшая остальные звезды.
Вот и сейчас голод мучил её, заставляя желудочный сок разъедать стенки безразмерного мешка, в который обычные пони стремятся затолкать пищу. Ей не нужна земная еда. Ей нужна пища.
Вокруг было полно страхов. И многие из них она уже выпила до дна. Но была одна пони, страх которой она не могла почувствовать.
Её мать.
И это бесило аликорницу. Она провоцировала мать на страх — ранила её, приближала к смерти, измывалась, насылала кошмары, но всё было тщетно.
«Я покажу тебе истинную сторону твоего страха, мама».
«Он стоит сейчас передо мной, Шадия».
Отчаянные — им неведом страх. Пони боятся что-то терять, вещи, друзей, семью, жизнь… Отчаянные потеряли всё. Им просто больше нечего терять, поэтому они не боятся.
А аликорница хотела, чтобы мать её боялась. Хотела, чтобы она тряслась от ужаса, чтобы валялась в ногах, не в силах подняться. Чтобы она перестала просить прощения, которое уже вошло в привычку и опостылело совершенно. Чтобы она ответила за всю ту ложь, которую наплела ей.
Голова снова наполнилась чужими воспоминаниями и королева повисла в воздухе, избегая соприкосновения с простыней. Кейденс и её муж ничего не делали с кристальными пони. Не насылали никаких заклинаний, не убеждали их в том, что её отец был тираном. Они и не общались с ними толком, пока Кристальное Сердце не расщепило её отца на кусочки.
— А… что-нибудь ещё известно о том короле? — спросила Шадия, и Флёрри помотала головой.
— Только то, что кристальные пони его до дрожи боятся. Они рассказывают, пусть и неохотно, что помнят только тяжесть кандалов и ломоту в ногах. Остальное они предпочли забыть, и до сих пор боятся вспоминать.
Боятся вспоминать… Но разве отец не был мудрым правителем, избранным умирающей императрицей? Разве он не отстаивал независимость Кристального Королевства перед сёстрами, разве не защищал?
Сомнения овладели её разумом. Мог ли отец солгать ей? Могли ли кристальные пони помнить ложь? Кто рассказывает правду: Флёрри или отец? Шадия поклялась узнать это.
Кучка старых кристальных пони, собравшаяся в зале, уставилась на неё несколькими парами испуганных глаз. Шадия сидела на троне, внимательно изучая каждого из них. Кто из этих стариков мог застать правление короля? Кто помнит о том, что было с Королевством, пока престолом владел её отец? Оранжевая старуха-кобыла с сиреневой гривой? Светло-голубой жеребец средних лет? Или тот старик с гнутыми очками на носу?
— Я не причиню вам вреда, — громко произнесла Шадия, и её голос разнесся по всей зале. — Лишь просканирую ваши воспоминания. Стойте смирно и не почувствуете боли.
Рог зажёгся ярко-алым свечением, а отделившееся лицо поплыло ближе к кучке. Жеребцы задрожали, но старуха стояла смирно. К ней и полетела маска, проникая в сознание кобылы. Сквозь яркие и тёплые воспоминания, использовавшиеся не так давно, Шадия увидела их. Годы правления короля Сомбры.
Ложь. Очередная ложь.
Не было никакого Кристального Королевства. Были лишь кандалы и цепи, тележки, раз за разом наполнявшиеся кристаллами. Страх. Покорность. Безысходность и мрак. Они привыкли быть рабами и поэтому не сопротивляются сейчас. Они боятся, но не её, а её отца.
Он лгал ей. Они все ей лгут. Маленькая ложь цепляет большую, а потом вываливается огромным комом.
Внутри будто что-то разбилось. Рухнул, подняв клубы алмазной пыли, идеал отца. Как можно ему доверять, если он уже обманул её однажды?
Никак. Обманет ещё раз. Много раз.
Лгун, лгун, лгун!
От этого было больно. На глазах снова закипели слёзы, но они тут же испарились, потому что верх взял гнев. Гнев, злоба и обида. Я верила ему! Верила, а он обманул меня, рассказав красивую сказку, скрывая собственные пороки и грязь! Лгун!
Но где-то в глубине подсознания ещё теплилась крохотная надежда, что отец сможет ей всё объяснить. Что его вынудили соврать, что так было нужно для того, чтобы защитить её. Чтобы…
Защитить себя самого… Добиться её доверия, а не просто потому, что…
А поздно вечером, когда она направилась в его спальню, чтобы расставить все точки над «i», Шадия почувствовала себя ещё хуже. В горле стоял комок, который она не могла проглотить.
Осторожно приоткрыв дверь, аликорница заглянула в комнату, но отца не увидела. С кровати доносилось едва слышное сопение, а свет был выключен.
«Наверное, он уже спит», — подумала Шадия, осторожно закрывая за собой дверь. Накатывавшие злость и обида отступили, уступив место воспоминаниям о том, как единорог обнимал её, пока она засыпала: бережно, осторожно, словно действительно дорожил её покоем.
Шадия улыбнулась, порвав ссохшиеся губы, но боли не заметила. Она тихонечко подошла ближе к кровати, чтобы улечься рядышком с отцом и осторожно обнять его. Это желание действовало успокаивающе, заставляя аликорницу забыть о всех своих тревогах, думая лишь о том, как приятно ощущать тепло близкого существа.
Но это разлившееся в груди тепло тут же испарилось. На место ему пришел огромный кривой кинжал с обоюдоострым лезвием, засаженный по самые лопатки.
Отец спал не один, а удерживал в объятиях её мать. Выглядела она умиротворенно, совершенно не сопротивляясь, наоборот, переплетая свои копыта с копытами единорога. Сам же отец спал, уткнувшись аликорнице в чёлку, прижавшись к ней всем телом и укрывшись одним одеялом.
Сердце Шадии оборвалось. Мир вокруг рушился, осыпаясь монолитными осколками, дребезжа хрупкими стёклышками мыслей. Аксиомы, поставленные самой природой, разбились вдребезги. А ощущение ножа в спине никуда не делось, лишь вонзился ещё один — маленький, с красивой гранёной ручкой в виде кристалла.
Её подбородок мелко затрясся, аликорница отступила назад, непрерывно глядя на лежащих. Они даже дышали в унисон — их грудные клетки одновременно поднимались и опускались.
«Они говорили, что ненавидят друг друга, — не замечая сбежавшую слезинку, подумала Шадия. — Но почему тогда спят вместе, в объятиях?»
Предатель. Отец, ты предал меня. Ты переметнулся на сторону матери. Почему? Что такого она тебе наобещала? Почему ты спишь в её объятиях?! Почему?!
Аликорница выбежала из комнаты, со всей силой захлопнув двери. Впрочем, спящих это не разбудило. Перед глазами всё расплывалось, оставляя нечёткие контуры предметов, а мысли судорожно летали от одной к другой. Предатель. Мать выглядела такой спокойной… Не боялась… Будто они оба чувствовали себя в безопасности…
И вот теперь, пытаясь успокоить эти бьющие в виски мысли, Шадия отчаянно хотела просто забыться. Уснуть и выпасть из реальности, забыть про то, что её предали и обманули. Про то, что разрушили её до основания. Про то, что снова оставили её одну…
Слой за слоем, шаг за шагом она проваливалась в долгожданный сон. Он был пустым, но его основа была пронизана предательством, обидой и непониманием. Почему? Почему он так со мной поступил…?
Вокруг было темно. Шадия лежала, свернувшись калачиком в этой пустоте, закрыв глаза, лишь мотая время, приглушая собственные силы. Ей хотелось плакать, но в то же время неудержимо рвался наружу гнев к её создателю. Он должен был растить её, курировать, обучать, но не-ет, он предал, предал её, перешел на сторону запятнанного света! Но Шадия лишь помотала головой: она должна дать отцу шанс оправдаться. Иначе она потеряет единственного, кого любит.
А любит ли?
Пустота вокруг зарябила, словно водная гладь, и на чёрное пространство выползла большая луна. Аликорница оказалась в центре её света и приоткрыла один глаз. Она истосковалась по луне. Слишком давно её не видела.
Постепенно вокруг прорисовывалось пространство: её комната в Кантерлоте, шелестящие занавески из прозрачного тюля, деревья за окном. Большое зеркало в красивой оправе, в которое она смотрелась по утрам, разглядывая собственное лицо. Шадия подошла к нему, всматриваясь в отражение — серенькая единорожка с печальными глазами глядела на неё в ответ. Она провела копытом по рогу: такой же изогнутый, но отражение сделало то же самое.
— Дом, — прошептала единорожка из зеркала. — Я хочу домой. Я не хочу больше ничего восстанавливать. Я просто хочу домой.
— Уже слишком поздно что-либо менять, — ответила Шадия, разглядывая отражение. — Слишком поздно отступать.
На балконе послышался какой-то шум, и единорожка заинтересованно повернула голову. Шадия повторила её движение.
— Шадия?
Голос матери вызывал одновременно и злобу, и безудержное желание обнять и не отпускать её. Аликорница зашла в комнату, тут же увидев её, и остановилась у порога — ждала реакции. Единорожка из зеркала прижалась носом к стеклу, пытаясь вылезти, но всё было тщетно. Шадия смотрела на мать, пытаясь понять, что именно она ощущает. Гнев? Ненависть? Или нежность? Могла ли она соскучиться по матери?
— Шадия, — Луна склонила голову и робко сделала шаг к ней, — дочка…
— Ты говорила, что ненавидишь его, — негромко проговорила Шадия, — а сама спишь с ним. Почему ты лжешь?
Ночная аликорница замерла, ошарашенная вопросом. Её рог мерцал, хотя ауры заклинания на нём не было, но Шадию это не беспокоило. Она смотрела только в глаза матери, пытаясь найти в них ответ на свои вопросы, пытаясь найти в них себя.
— Я и правда его ненавижу, Шадия, — мягко кивнула Луна, — но… Это странно и сложно объяснить, но я стала ненавидеть его чуточку меньше, и… Он заботился о тебе. Это как-то оправдало его в моих глазах.
— Ты мне лжешь сейчас? — устало спросила Шади, плотно закрывая глаза, чтобы услышать уже знакомый ответ.
— Я искренна с тобой, Шади. Конкретно сейчас я говорю тебе правду.
Губы растянулись в слабой улыбке. Луна подошла чуть ближе, поднимая голову, чтобы видеть дочь.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я хочу домой, — прошептала Шадия, отворачиваясь к зеркалу. Кинжал в спине провернули на несколько оборотов. Она отобрала у тебя отца! Убей её! Внутри противно засосало под ложечкой, а бирюзовые глаза хищно сверкнули.
— А ещё я хочу есть.