>Я совсем забыла

>Твой браслет остался у меня

>Я тебе не вернула

>Ничего.)

>Можешь оставить себе, если хочешь.

>Ох, как плохо прозвучало.( В смысле, выглядит на письме. Как будто ты выпросила.

>Но ты не выпросила. Это я, как дурак, нормально не подарил.

>Просто оставь себе.

>Блин, чем больше пишу, тем хуже получается.

>Ты уже это всё прочла, да?) Удалять поздно?)

Аня успевает прочесть едва-едва. Её как раз отвлекают от телефона примерно в это время, и потому Женины спутанные сообщения она читает залпом, возможно, за мгновения до того, как Жене приходит в голову всё это стереть. То, как в итоге поворачивается переписка, Ане не нравится. Плохо поворачивается это всё. Она просто искренне хотела вернуть браслет: Олимпиада прошла, никакой оберег от нервов больше не нужен, а обернувшаяся вокруг запястья цепочка непрерывно жжёт руку, напоминает о неслучившемся предложении, и от того, что Аня просто сама себе это придумала, легче не становится. И переписка выворачивается как-то совсем не так, как надо, и теперь неловко не только Ане, которая находит попросту невозможным прямо написать "забери, пожалуйста, браслет, я всё время думаю о том, что это могло быть кольцо", но и Жене, который, судя по всему, воспринял её небольшое сообщение как-то совсем неправильно, принял на свой счёт и теперь думает там себе чёрт знает что. Спеша разуверить его и успокоить хотя бы одного из них, Аня торопливо набирает:

>Ничего подобного!

>Вовсе не плохо

>Всё хорошо, Жень

>Не накручивай себя

>Я оставлю) Спасибо)

Впрочем, цепочку она после этого снимает и прячет в шкатулку к другим украшениям. Когда подойдёт пора встречи с Женей, она, конечно, наденет этот браслет обратно, чтобы сделать своему парню приятное, а пока не стоит лишний раз дразнить саму себя. Аня старается переключить мысли на что-нибудь более приятное; она напоминает Жене об идее обещанного совместного отпуска, и маховик переписки раскручивается по новой, только теперь, к Аниному облегчению, неловкость из сообщений напрочь исчезает, остаётся только сладкое, вдохновенное предвкушение встречи. Они с Женей придумывают всё новые и новые варианты, даже больше мечтают, чем всерьёз планируют, безудержно накидывают приятные картинки, не задумываясь об их реалистичности. И между строк сквозит: они выберут потом что-нибудь вменяемое, отсекут всё невыполнимое, но это позже. Время распланировать встречу ещё есть. Тем более, что Ане сперва нужно пролечить своё колено, лечь на операцию, а уже после этого, в зависимости от того, как всё пройдёт, распределять оставшееся время межсезонья.

Правда, её уговаривают повременить с операцией. Повыступать в шоу, порадовать болельщиков номерами, а потом уже брать паузу и лечиться. Аня... не думает, что ей нравится этот план. Вписавшись в шоу, она упустит весну и начало лета, а потом – неизвестно, сколько времени отнимет восстановление после операции, и дни на свидание с Женей придётся выгрызать в этом плотном графике, а останется ли время на подготовку к сезону, вообще непонятно. Под неодобрение Этери Георгиевны Аня всё-таки настаивает на своём. Она понимает, что, возможно, отчасти подрывает этим шоу, не даёт собрать на одном льду гордый триумвират олимпийских чемпионок, но всё-таки ей хочется войти в сезон и побороться ещё немного. Возможно, это слишком смелая и слишком радужная мечта – но Аня тайно желает, чтобы её первая Олимпиада не стала для неё последней, чтобы у неё ещё были и соревнования, и борьба за пьедесталы, и, возможно, медали. Плюс, болельщиков это, скорее всего, порадует больше, чем размазанные по городам шоу, лишённые трансляций. И для этого, конечно, откладывать лечение травм нельзя. На больной ноге прыгать четверные не получится, да и в принципе к прыжкам могут быть вопросы. Поэтому Аня торопится, чтобы успеть восстановиться к новому сезону.

Ей в целом не хочется уже больше трястись за своё здоровье. Вернувшись с домашнего командника, Аня первым делом спешит купить противозачаточные таблетки, принимает их – и всё равно не может до конца успокоиться, потому что как будто прошло уже слишком много времени. Она продолжает нервно прислушиваться к себе, несколько раз покупает и делает тесты на беременность – по счастью, все отрицательные – и выдыхает только с очередными месячными, которые уж точно подтверждают, что беременности нет. Но неприятно, когда это подвешенное состояние всё тянется и тянется, мотая нервы, и Аня не хочет точно так же подвешивать вопрос со своим коленом.

Женя, в отличие от неё, на выступления в шоу подписывается, но обещает, что их планам это не помешает, что для Ани он будет свободен, когда потребуется. Временами, правда, между его сообщениями возникают долгие паузы, в которые он не только не отвечает, но и не читает. Аня полагает это объяснимым: конечно, у него наверняка тренировки, выступления и учёба, и ему надо как-то всюду успевать. Глупо ожидать, что он круглые сутки будет на телефоне и сможет мгновенно отвечать на любые сообщения. Поэтому в подобных паузах ничего ужасного или невежливого Аня не видит. И начало самой долгой из них она упускает, не уловив ничего тревожного или неестественного.

Её сообщение остаётся без ответа, когда она пишет, что ей пора ложиться на операцию. И когда после пишет, что вроде бы всё прошло гладко, и когда отправляет своё фото на костылях и в гипсе, с забавной, по Аниному мнению, припиской "уже встаю на ноги, пока хотя бы на одну". Тишина. Никакого ответа. Более того: сообщения висят даже не прочитанными. Это... как будто слишком долго для обычной бытовой паузы. Аня начинает волноваться. Она пишет ещё несколько раз, пытаясь выяснить, что с Женей, как он и где он – вдруг действительно просто занят? а уведомления напомнят ему о подвисшем диалоге? – потом решается и всё-таки звонит, рискуя отвлечь от чего-то важного, но опять не получает ответа. Женя как будто исчезает, и Аню охватывает тревога. Она не понимает, что сделала, чтобы заслужить такой игнор – или, может, дело не в ней? Может, что-то случилось с Женей? Эта мысль, честно говоря, ещё тревожнее и неприятнее первой. У Ани пальцы дрожат, когда она открывает браузер, чтобы проверить свою догадку.

Ох, лучше бы Женя и впрямь игнорировал её за какой-нибудь её промах. Тогда, по меньшей мере, он был бы здоров и можно было бы с ним просто помириться. А теперь... Аня залпом читает новости о том, что случилось на шоу, а потом в полосе комментариев находит небольшое видео и смотрит, кусая губы, и её трясёт всё сильнее. На этом видео Женя падает с четверного, падает очень плохо, с размаху бьётся затылком об лёд так, что у Ани у самой болезненно звенит в голове от одного только вида. И, как будто этого мало – после падения Женя упрямо тянется встать, а кончается это лишь тем, что он падает снова, так же ужасно, как в первый раз. Аня вся съёживается, бесполезно заклинает через экран: перестань, пожалуйста, перестань – а Женя опять встаёт, и его шатает так, будто он вот-вот рухнет снова, и смотреть на это невыносимо.

Больше всего Аню мучает то, что она почти ничего не знает и совершенно ничего не может сделать. Женя в больнице с сотрясением – вот все её знания о ситуации. Аня пытается выцепить что-нибудь ещё из новостей и из фанатских пабликов. Она далеко от Жени, лишена возможности его навестить и даже никак не может донести до него свои переживания: с ним нет никакой связи. Аня всё равно изливает в молчащий чат свою тревогу через сообщения и дрожащие голосовые – когда-нибудь Женя ведь всё-таки прочтёт и услышит это всё, – и мучительно соображает, что ещё в её силах сделать. Её грызёт не только беспокойство, но и неизвестность. Из интернета не узнать ничего, кроме размытых заверений в том, что вроде как всё хорошо, но что "всё" и насколько "хорошо" – неясно. Аня с нетерпением ждёт выписки и успевает даже спланировать несколько вариантов того, как она в кратчайшие сроки помчится в Питер, навещать и узнавать. Но вскоре оказывается, что всё это ни к чему, потому что диалог наконец оживает.

Начинает Женя с такого же размытого "всё хорошо", от которого Ане уже хочется на стенку лезть, потому что все это твердят, а ясности так и не появляется. Но сразу же следом Женя начинает наконец делиться подробностями. Он пишет, что в первые дни его к телефону не подпускали вообще, что ему и сейчас пялиться в экран пока жёстко не рекомендовано. Что ничего такого убийственного или просто тяжёлого ему не диагностировали, он уже идёт на поправку, и его даже обещают в самом обозримом будущем допустить обратно на лёд, а уж их с Аней планы тем более остаются в силе. Аня с нежностью представляет себе, как Женя залпом печатает всё это, стараясь и сгладить все неясности, и соблюсти рекомендации врачей. В ответ она просит не спешить и лечиться как следует и заверяет, что не будет ничего страшного, если они немного перенесут их запланированную встречу, она обязательно дождётся, она же сама очень хочет встретиться, в конце концов. Главное, чтобы Женя не надумал торопиться, не наделал глупостей в спешке – с него ведь станется. Аня тщательно раздумывает над тем, что написать, старается как можно точнее и полнее донести до Жени, что спешка ни к чему. Что всё между ними в порядке и так и останется. Она постепенно привыкает к сильно просевшему ритму переписки и следит за ним, как за пульсом, как за динамикой Жениного выздоровления. Поначалу Женя появляется онлайн раз в два-три дня и пишет суховато и скомканно, словно старается успеть в пять-десять минут проговорить всё, что за эти дни накопилось. Мало-помалу он начинает выходить в сеть чаще, и явно уже может позволить себе пробыть у экрана дольше, а под конец и вовсе начинает писать как прежде, так же часто и охотно. Правда, он проговаривается, что на лёд его пока по-прежнему не выпускают, но в остальном Ане это кажется знаком, что всё вновь в порядке.

Когда им удаётся наконец проговорить, чётко зафиксировать и начать реализовывать все планы, успевает пройти апрель и уже заканчивается май. За окном поезда мелькают деревья и дома, а Аня пожирает взглядом табло, на котором медленно сменяются названия железнодорожных станций, и дрожит от нетерпения. С одной стороны, уже скоро она увидит Женю – а с другой стороны, ехать целых четыре часа! И они растягиваются невыносимо, почти издевательски, и ведь самолётом было бы ничуть не быстрее с учётом всех досмотров и проверок документов. Но вот наконец за окном деревья окончательно сменяются домами, и объявляют, что поезд прибудет через пятнадцать минут, и Аня немедленно пишет Жене:

>Уже почти здесь)

>Седьмой вагон

>Понял.)

Дальше – ерунда: пережить последние пятнадцать минут, особенно те самые долгие мгновения, когда поезд останавливается возле платформы и всё никак остановиться не может, так, что это уже кажется издевательством. Едва дождавшись, когда наконец откроются двери, Аня вылетает на платформу, волоча за собой чемодан, и почти сразу же попадает в Женины тёплые объятия.

– Ну привет, – ласково говорит Женя. Он успевает и обнять Аню, и мягко отобрать у неё чемодан, и отвести её чуть в сторону от основного потока людей, пока Аня осыпает беспорядочными поцелуями его лицо. – Я рад тебя видеть, милая.

Аня тоже очень рада наконец оказаться рядом с ним, но почему-то эта радость ощущается не такой, как она себе представляла. Что-то непрерывно горчит внутри, никак не понять, что и почему. Женя привычно заботлив и нежен, и его глаза при виде Ани загораются знакомым волнующим огнём, но вместе с тем это почему-то ощущается по-другому. Аня старательно пытается разобраться, что это и почему. Она не хочет таскать в себе никакую горечь, не желает, чтобы это отравляло наконец-то случившийся желанный отпуск. Надо быстро понять, в чём дело, и исправить это. Может, в разговоре или в поступках промелькнёт что-то, что подскажет ей. Надо быть внимательной.

– Я думала, мы поедем на такси, – удивляется Аня, когда Женя выводит её из здания вокзала и ведёт к машине, как будто принадлежащей ему самому. – Разве тебе уже можно водить машину?

– Меня выписали и признали здоровым, – бодро сообщает Женя. Он прячет Анин чемодан в багажник, открывает перед Аней пассажирскую дверь и добавляет: – В принципе, мне уже и на лёд можно было. Но я попросил ещё неделю, формально – на то, чтобы окончательно очухаться. Меня, мягко говоря, не отговаривали. Я б даже сказал, выпнули с катка, лишь бы я точно ничего не усугубил.

Ладно. Раз за руль ему можно, значит, наверное, всё и впрямь хорошо. Но горечь в груди на мгновение становится гуще, и на этот раз Ане удаётся зацепиться за неё и распознать. Вот же оно: дело в Жениной травме. Это она всё переворачивает, заставляет всё ощущаться по-другому. Травма словно добавляет Жениному облику постоянную, непривычную трещину уязвимости. Наверняка со временем это пройдёт, перестанет так цеплять, особенно если Женя больше не будет собирать неприятности на свою голову – но пока Аня не может избавиться от преследующей её тревожности.

– Я скучала, – прямо говорит Аня, когда Женя садится в машину. И откровенно добавляет: – И волновалась. Я... знаешь, я места себе найти не могла. Ты был в больнице, и непонятно было до конца, что с тобой, насколько тебе плохо – а я далеко, и совсем ничего не могу ни узнать, ни сделать. – Её даже сейчас эхом накрывает то холодное, тягостное ощущение, и Аня невольно зябко сводит плечи, с усилием напоминая себе, что всё худшее уже позади.

Женя порывисто наклоняется к ней и обнимает, укутывает своим живым теплом.

– Аня, Анечка, милая. Ну что ты, не переживай так, – уговаривает он. – Да, я дурак и стал выпендриваться с четверными, когда не следовало – но не убился же! Прости, что заставил тебя так волноваться, прости. – Он касается Аниной щеки беглыми, скользящими поцелуями, а Аня жмётся к его груди и потихоньку согревается.

– Не пугай меня. Я не знаю, как бы я дальше жила, если бы ты убился, – мягко пеняет она. И гладит Женю по спине, по плечам, по шее – а он под ладонями тёплый, почти горячий, очень осязаемый и живой, – зачёрпывает пальцами мягкие волосы, чертит бережные линии по коже головы, от затылка к макушке, и её успокаивает, что на ощупь всё хорошо, всё по-прежнему, всё как будто в порядке. – Будь осторожнее, ладно?

– Клянусь, – горячо обещает Женя, опаляет Ане щёку жарким выдохом. – Никаких больше драматических падений с последующей госпитализацией. Даю честное слово. – Он влажно целует Аню за ухом, так, что её сладко передёргивает, и просит ещё раз: – Прости, милая. Я постараюсь сделать всё, чтобы тебе не пришлось больше об этом вспоминать. Договорились?

– Договорились, – соглашается Аня. Ей хочется, муркнув, растечься влюблённой лужицей в Жениных руках – и примерно это она и делает, теснее припадая к крепкому плечу. – Я не сомневаюсь, что у тебя это получится. Только не думай, что я сержусь, ладно? Я очень переживаю за тебя, это правда, но совсем не сержусь, честно. И... я нас задерживаю, да? – Им ехать за город и, наверное, уже пора выдвигаться, а она всё льнёт к Жене, всё напрашивается на объятия. Так они никуда не уедут, потому что Женя попросту не сможет вести машину.

– Не задерживаешь, – легко отвечает Женя. – Это же наш отпуск, помнишь? И мы можем провести его как захотим, лишь бы нам нравилось. Хочешь, можем так и миловаться в машине, пока не надоест? Не факт, что будет удобно, но попробовать мы можем.

Аня слегка краснеет от выбранного им слова "миловаться" – оно какое-то очень широкое, словно бы всеобъемлющее, и с лёгкостью может таить в себе как нечто совершенно невинное, так и нечто очень неприличное. Всё-таки взяв себя в руки, Аня отказывается: – Давай лучше сначала доберёмся до места. А там уже, когда нам точно никто мешать не будет, займёмся когда и чем захотим. Да?

– Да, – соглашается Женя. Аня чмокает его в губы перед тем, как мягко выскользнуть из размыкающихся объятий. Внутри неё всё ещё бродит волнение, но теперь уже другого рода: сладкое, приятное. Они с Женей договорились провести ближайшую неделю у него на даче, тем более что обещанная по прогнозу тёплая погода как раз располагает к тому, чтобы какое-то время побыть на природе, на солнце. Женя заверяет, что всё подготовил, со всеми всё обсудил, никто не против и никто не помешает, и Аня не видит причин ему не верить. Она с интересом следит сперва за тем, как за окнами мелькает город, а потом и за тем, как он постепенно переходит в пригород, отвечает на Женины незамысловатые вопросы – как колено после операции, как добралась, нужно ли за чем-нибудь заскочить в магазин – и временами теснее сводит колени, стараясь сделать это незаметно, благо, под платьем почти не видно. Мимоходом брошенные слова про машину зацепили Аню, наверное, сильнее, чем должны были. Она не раз и не два ловит себя на том, что представляет, как это могло бы быть, и, спохватившись, обрывает фантазию, но до конца избавиться от неё не может. Но кажется, что могло бы быть приятно.

В конце концов, это ведь только их с Женей отпуск, верно? Они вольны распоряжаться им как пожелают? И чужое одобрение или осуждение волновать их не должно?

Аня опасается упустить момент. Она терпеливо выжидает, когда Женя припаркует машину возле небольшого одноэтажного дома и заглушит мотор, а потом подаётся к Жене и кладёт ладонь ему на колено.

– Ты знаешь, я тут всё думаю, – говорит она, стараясь, чтобы её голос звучал игриво, а не взволнованно, – неужели в машине будет так уж неудобно? Может, всё-таки попробуем?

Женя смотрит на неё со знакомым разгорающимся теплом, так, что волнение Ани мгновенно выцветает, оставляя только самые приятные оттенки. И чего, в самом деле, она боялась? Разве Женя когда-нибудь отказывал ей в её попытках сблизиться? Тем более, об этой конкретной идее он вообще сам первый заговорил.

– Да нет, мне кажется, ничего катастрофически неудобного мы не почувствуем, – улыбается Женя. Аня думает, что обожает его улыбку: яркую, открытую, всегда очень искреннюю, от которой он весь словно начинает светиться изнутри, а сама Аня немедленно тает, как снежинка на горячем солнце. Женя вполголоса знакомо зовёт: иди сюда, – и Аня охотно тянется к нему. На что-то подобное она и рассчитывала, когда надевала платье и прятала в дорожную сумку таблетки: широкий подол позволяет ей легко оседлать Женины бёдра, и можно разрешить себе что угодно, ни о чём не тревожась. Сомлеть от крепких рук на талии, от жарких губ, дарящих поцелуй за поцелуем, увлечённо ласкать в ответ и позволить себе забыться в хороводе обжигающих прикосновений.

– Пока мне всё нравится, – выдыхает она и ёрзает, пытается устроиться удобнее, прижаться теснее. Женины ладони забираются под подол её платья, гладят бёдра и ягодицы, заигрывают с кружевом нижнего белья. Аня покрывается сладкими мурашками и сама ластится к Жене в ответ: задирает футболку, очерчивает бережной лаской грудные мышцы, осторожными прикосновениями поддразнивает соски. Когда она чуть сильнее подаётся вперёд, чтобы ласкающе провести языком по горячей шее, Женя вздрагивает со звучным выдохом и крепче обхватывает Аню за талию под платьем.

– Тогда давай сделаем так, чтобы тебе всё нравилось ещё больше, – шепчет он. И в следующее же мгновение его пальцы отказываются под тканью белья, без стыда дотрагиваются там, где волнующе пульсирует возбуждение. Аню простреливает яркой вспышкой удовольствия. Аня слабо вскрикивает, замирает в Жениных руках, вся вытягивается в струнку, пытаясь совладать с собственным содрогающимся телом. И ей в этом совсем не помогает ни Женин жаркий рот, прижимающийся к её шее и ошпаривающий влажной тягучей лаской, ни его пальцы, продолжающие трогать, почти терзать её там, где она сейчас чувствительнее и уязвимее всего.

– Ох, Женя! – всхлипывает она, дрожа. Ей одновременно и хорошо, и неуютно, хочется растянуть сладкие мгновения, но вместе с тем не хочется, чтобы на этом всё и оборвалось. Беспорядочно цепляясь за Женины плечи, Аня заставляет себя выговорить, не сбиваясь на стоны и не теряя мысль: – Мне понравится ещё больше, если это будут не пальцы. А... что понравится тебе?

– Ну, здесь наши предпочтения совпадают, – соглашается Женя с мягкой улыбкой. Аня изворачивается, чтобы поцеловать его в эту светлую улыбку, и тянется к пуговице на его джинсах, открывает молнию, тянет одежду ниже и высвобождает крепкий, налитый возбуждением член. Подобная откровенность смущает её с каждым разом всё меньше, и, кажется, уже нет такого, чего бы они с Женей друг в друге не видели, друг с другом не делали, и секс всё вернее ощущается привычной, естественной, ничуть не стыдной частью любви.

– Как я рада, что эта идея пришла тебе в голову. Чудесная идея, – почти мурлычет Аня. Она осторожно опускается, пока Женя удерживает сдвинутой в сторону ластовицу её трусиков и придерживает её за бёдра, и давит стон, пробивающийся от силы ощущений. Ей нравится, как горячо и твёрдо Женя растягивает её изнутри, и отдельное удовольствие доставляет то, что она не в полной мере, но всё же отчасти контролирует то, как он движется внутри неё, управляет поднимающимся в теле наслаждением. На пробу Аня покачивает бёдрами вверх-вниз и вязко стонет, смакуя занимающееся внизу живота пламя.

Ей быстро становится мало этой тесной близости, мало собственных торопливых движений. Она беспорядочно ищет точки опоры, едва улавливая, во что именно она упирается, лишь бы упереться, её бёдра ходят ходуном всё яростнее, и стоны разрывают грудь так, что сдерживать их уже невозможно. Женя ласкает её пылающее тело сквозь платье, влажно шепчет ей, какая она чудесная, любимая, страстная, и поддаёт бёдрами навстречу, углубляя проникновение, и Аню трясёт в его руках; она почти воет ему в плечо, захлёбываясь острым наслаждением, и это же плечо бестолково, мокро целует.

– Не оставляй меня, не оставляй меня, – сбито лепечет она, чувствуя, как они оба уже задыхаются от изматывающей жгучей близости, и пытается крепче вцепиться в Женю, скользит пальцами по его взмокшему загривку. Женя почти с рычанием тянет её на себя, обхватывает так, что дышать становится почти нечем, то ли от тесных объятий, то ли от того как кажущийся раскалённым воздух выгорает едва ли не прямо в горле; и Аня задыхается, слепнет в последних ярчайших вспышках удовольствия, обессиленно падает Жене на грудь.

Поначалу ей безумно приятно вот так расслабленно лежать у него на груди, нежиться в его тепле, чувствовать его, ещё твёрдого, у себя внутри и неспешно целоваться. Потом постепенно становится холоднее, а Женя выскальзывает из неё, и Аня нехотя перебирается на пассажирское сиденье. Вот в этом, пожалуй, единственный минус подобных спонтанных занятий любовью – жаркое сладкое марево всегда тает слишком быстро.

– Мне бы немного воды, – говорит Аня, пытаясь прикрыть подолом испачканные бёдра. Платье тоже испачкается – впрочем, ему уже и так прямая дорога в стирку.

– Сейчас, – легко отзывается Женя. Он перегибается к Ане, открывает бардачок, вынимает небольшую бутылку, уточняет: – Только тёплая, подойдёт? – а следом достаёт пачку салфеток. Пока Аня запивает таблетки водой, Женя вытирает её бёдра, а потом достаёт с заднего сиденья спортивную куртку, накидывает на Анины покрытые мурашками плечи и заботливо спрашивает: – Как ты, милая? Всё в порядке?

– Всё замечательно! – заверяет его Аня. Она с удовольствием кутается в Женину куртку и поясняет: – Просто немножко жалко, что всё закончилось. Но мы ведь повторим ещё, да?

– Конечно. И даже не один раз, если захотим, – соглашается Женя. Аня смотрит в его ясные тёплые глаза и улыбается, а потом переводит взгляд на его плечо – там футболка влажная, вся в разводах от губной помады. Аня думает, что нечего ему остаток дня ходить в таком виде. Что нужно в ближайшее время уговорить его переодеться, снять испачканную футболку. Думает, что это может опять привести к чему-то неприличному. Улыбается ещё раз, на этот раз – уже своим сладким мыслям, и говорит:

– Что же тогда мы здесь сидим? Пойдём скорее!