«Второе декабря. По-прежнему ночую во дворце, чтобы следить за Санджем. Немного совестно перед Рейв — я обещал ей прийти ещё вчера.

Наконец-то дошёл до нынешних событий, где могу подробно всё изложить… Могу, но, увы, не очень хочу. Вчера думаешь, что лучше всё написать, сбросить с себя эту скверну, а сегодня — что нельзя и притрагиваться, только бы не воскресить это в памяти.

Но если она возьмёт своё…

С моего первого опыта в пересадках прошёл год, когда в дверь лаборатории постучали: подопытная Металлик скончалась от сердечной недостаточности при родах. Плод живой, она успела родить сына с даром металлов. Я помог спасти род — то немногое, что успокаивало. Вскрытие подтвердило мои опасения насчёт сердца. К тому же родные говорили: она часто жаловалась на острые боли в груди при беременности и даже до неё.

На похороны мы явились вместе с Сандженисом. Он произнёс печальную и торжественную речь — они всегда удавались ему отменно. Про храбрую женщину, отдавшую жизнь за науку и сотни других, не знакомых ей — а может, даже не родившихся людей. Тем же вечером, когда наша карета отъехала от имения Металлик, Сандж отмахнулся — роды тяжелы сами по себе, и Рейвена чуть не отдала концы, производя на свет их первенца.

Ещё через год умер мужчина. На этот раз Сандженис оправдал его смерть преклонным возрастом. И если во второй раз я колебался, то третья смерть — не оправдываемая ничем, кроме операции — решила окончательно. Юноша был полон сил и тоже хотел сильный отцовский дар — только тело отторгло сердце его покойного отца, и он умер. Здесь меня не смог защитить даже Сандженис. Не смог и отговорить от прекращения этих операций. С тех пор и до сегодняшнего дня я не сделал больше ни одной. И всё чаще мне кажется — и душит одной только мыслью — пересадка сказалась на самом Сандженисе. Сейчас в покоях спит кто-то другой. Это не наш король и уж тем более не мальчик-бродяга с близнецами.

Время тоже причастно к бедам нашего справедливого короля. За его течением я с трудом замечал изменения в Сандже. Он всегда был вспыльчив, мне ли не знать? Толики подозрительности и вросшей глубоко под кожу недоверчивости он также не был лишён: история помнит нескольких заключённых, просидевших в королевской тюрьме около десяти лет без прямых доказательств не то причастности к краже, не то к заговору. Сандж извинялся, прикрывая неохотное согласие отпустить их заученными велеречиями. Но со временем таких заключённых становилось лишь больше. После Кадентии с её Белым Василиском народ Дали потерял былой страх и хочет вырваться из-под власти недостойного сына своей матери. Интриги дворцовых льстецов, месть великих и почитаемых родов, уязвлённая гордость, что вот-вот вылилась бы в ярость. Однако в чём его можно было упрекнуть? Сандж управлял магией, словно приученным зверем. Пересадка сделала его моложе, крепче и живее. Рейвена постепенно оттаяла, а принцы Каррин и Дерент кормились его вниманием. Слуги клялись — в темных коридорах можно было увидеть, как его кожа источает бледный свет. Но… даже после пересадки, с мощью разрушения и исцеления, Белый Василиск был ему не по силам.

Благополучие продлилось недолго. Время от времени он стал жаловаться на хандру. Сначала она шла прерывисто, скачками настроения, потом затянулась — это я видел и по количеству бутылок вина, и по участившимся срывам. Сандж отчитывал слуг за оплошности, каких никогда раньше не замечал, жаловался на каждый нехороший слух о нём, когда раньше просто над ними смеялся… Как будто он стал ранимее. Да, именно — что, если не ранимость толкает человека обрастать бронёй гнева и недоверчивости? Иногда, наблюдая за его упрёками, я воображал, что вижу исходящее от него марево страха и боли.

— Я провожу много времени с Каррином, и, да поймут меня Высшие, он как будто не мой сын, — сказал как-то Сандженис после нескольких рюмок вина. — Весь из себя книгочей и умница. Помнишь меня в его годы? — он рассмеялся.

— Полудикий хулиган, — задумчиво кивнул я, не решаясь на второй бокал, в то время как он осушал третий. — Близнецы, кажется, не ведали с тобой покоя.

— Да… Рулла всё время стонала — Сандж, а, Сандж, пойдём домой, пить хочу. И Мидлен тоже. Они всё хотели одинаково! Даже засыпали в один миг. Ты помнишь их, Тоби? — он улыбнулся улыбкой, что вызвала бы у чуткой женщины слёзы. — Руллу помнишь? Она говорила мне, что ты ей нравишься и что она хочет за тебя замуж, когда расцветёт. А знаешь, Тоби, будь она тут, я бы вас поженил.

Мне оставалось только ухмыляться каждой его реплике.

Он ещё часто говорил о Каррине — а тот всё больше и больше отдалялся от образа отца. Пока шутки не сменились серьёзными подозрениями.

Впрочем, об этом позднее.

Окончательно отобрало мой покой его решение казнить обвиняемого в заговоре. Надо признать, опасения Санджа имели смысл: Даль покорил всесильный белый змей, заставивший неверных умереть, но исцеливший праведных, сила Высших, которую сын Кадентии до сих пор не постиг. И, хоть наш разумный Король держал Даль в мощном, властном, но не жестоком кулаке, люди отошли от былого страха.

— Сынок Стелспатиум без матери — ничто, — я слышал нечто подобное несколько раз. Королевскому роду стоило опасаться соперников за власть — без Василиска они не многим сильнее металлов или элементов, которых жестоко подавляли вот уже три десятка лет.

Наверное, подтверждение опасений стало его последним испытанием.

Доски эшафота зашлись скрипом перед улюлюкавшей толпой. Обвиняемый был лысым и сутулым, он не мог скрыть, что плакал. Палач вёл его, подталкивая меж лопаток, пока он мямлил, что невиновен и яд ему подложили. А когда настал час топора, Сандженис громким возгласом заставил палача замереть с поднятым в воздухе лезвием. Затем поднялся по ступеням эшафота и протянул руку. Замешкав от непонимания поначалу, палач медленно протянул топор ему.

— Пусть эта казнь послужит устрашением каждому заговорщику, — Сандженис возвышался над толпой монументом. Грозным, могущественным, сродне свирепому зверю. Его голос был резким, сильным и стучал молотком в каменоломне. — Моя мать не станет последней из правящего рода. Её место занял я, а моё когда-нибудь займёт мой сын. И если Стелспатиумы не устрашат вас Белым Василиском, мы придумаем что-нибудь ещё. Клянусь короной. Я сам свершу это правосудие. Пусть видят. Пусть знают, как опасно нас гневать.

Ярость переполнила его — даже ресницы, казалось, загорелись. Сандженис замахнулся с такой силой, что голова приговорённого оторвалась с первого удара.

И словно в ответ на его первое смертоубийство Высшие решили поглумиться — следующий заговор против Короля свершился через два дня! В порцию залитой соусом говядины подлили отвар двух несъедобных трав, как я понял — такой же жёлтый и чуть маслянистый. Несчастным кухаркам чудом удалось избежать его гнева в оба раза. Благо, его разум был не настолько чёрен: эти женщины работали в дворцовой кухне ещё когда Кадентия носила его в утробе.

Мне потребовалась ночь борьбы за его жизнь, но мы выиграли. Днём позже я предоставил Санджу прямые доказательства того, что в обоих случаях яд был одинаков. Тот самый, подброшенный, как выяснилось, ни в чём не повинному огороднику в теплице. И тогда он зашёлся криком и запустил в меня первый попавшийся фолиант. Говорил — нет, кричал! — чтобы я не смел разглашать его ошибку. Как же приговорим истинного заговорщика, спросил я, и Сандж решил проблему быстро. Его посланцы споили пойманного преступника его же ядом и отвезли тело в лес глубокой ночью. Больше никто, кроме червей в земле, о нём ничего не узнал.

Прошло ещё несколько лет, Каррину уже исполнилось шестнадцать, а Деренту — тринадцать. А Санджениса годы делали гневливее и подозрительнее. Он собирал совет, а после роспуска за глаза обвинял каждого в том, что они хотят его подставить.

Разумеется, кому как не мне приходилось сидеть с ним ночами и уговаривать успокоиться? Помнится, после нескольких кружек Ритто он оттаивал, благодарил меня и отсылал обратно в лабораторию, давая отдохнуть. Но в первое время нельзя было расслабляться. Приходилось шествовать за ним чуть ли не по пятам и справляться о его расположении духа. Донесли в одну ночь, что перед тем, как все ушли спать, кто-то слышал в королевских покоях крики Рейвены. Никто не решался войти, зная вспышки ярости Санджениса в последнее время.

К слову, о Королеве. Она никогда не говорила прямо, что после нашего с Санджем приказа взять её под охрану не желала знаться с обоими. Впрочем, одна злоба в её взгляде стоила многих слов. Но если Сандж её муж, Король и покровитель, перечить которому возможно с трудом, то кто я? После пересадки пытался принести извинения и объясниться — отвергла. Гнуснейшим образом, накричав прямо в главном коридоре дворца, перед лакеями, придворными господами и даже собственными детьми, приказав, чтобы я убирался вон. Можно удивляться сколько угодно, но после того дня мы не разговаривали около полутора лет — наверное, даже успев забыть, как звучит наш голос. Вот так — жить во дворце, проходить мимо друг друга на торжествах и держаться с нарочитым холодом. Сандженис так и передал — она не желает видеть меня при себе и Принцах и просит заменить любым другим врачевателем. Он принял её каприз со снисхождением, а передо мной извинился.

— Ты принимал у этой змеи все её роды. И я буду благодарен тебе всю жизнь. А она — беспокойная назойливая женщина, не растрачивай на неё нервы, — говорил он, словно желая сплюнуть немного яда.

Я, конечно же, мог повторить его слова хоть сотню, хоть тысячу раз. Я даже не отрицаю, что Рейвена назойливая, такие мысли посещали меня и без подтверждений Санджа. Она и вправду могла войти в лабораторию, начать расспрос о содержимом каждой увиденной склянки и засушенном пучке травы прямо во время какого-нибудь опыта. Зачем ей это нужно? От безделья — она отвечала честно. Только вот занятости остальных, она, увы, не видела. Иногда на её неумеренное любопытство сетовали мои подчинённые. Она обнимала, когда того не хотелось, смеялась, когда нужна была тишина. И никогда не видела в наших улыбках усталости.

Но Высшие знают — женщины, заслужившей столь страшной доли меньше неё, я не видел.

Осознал, что тогдашний разлад с Её Величеством продлился около четырёх — четырёх! — лет. Разумеется, как это обычно бывает, со временем или я, или она стали задавать друг другу отвлечённые вопросы. Кто-то из нас отвечал, и мы разбредались. Рейвена ясно давала понять: ближе она уже не подойдёт.

Я бы, наверное, забыл о ней, не скажи однажды Сандженис за светским ужином, глядя на пустующий стул жены:

— Супруга больна, господа, и просила прощение за отсутствие.

Помню, как во мне взыграло злорадство: какой врачеватель вылечит её быстрее меня? Замена не была сильна и вполовину. Однако гордая Королева предпочла терпеть…

— Неужели Тобиас не знает средства вернуть её к жизни? — не без ехидства спросил один из советчиков Короля.

Ах, дорогой, вашей проницательности и осведомлённости о моих возможностях можно только позавидовать!

Сандженис в тот миг как-то странно поёжился, словно сторонясь и меня, и их. Длилось это всего мгновение. Он быстро нашёлся:

— Мой добрый друг гениален, но ни один врачеватель не в силах исцелить недуг с названием Отвратительный Характер. Особенно у женщин: они, увы, часто становятся жертвами этой гнусной болезни.

Все за столом рассмеялись, кроме меня, знавшего, что Рейвена выходила на светские приёмы всегда, как сильно бы они с Санджем ни ссорились. Спрашивать у Санджа не имело смысла. Обвиняя каждого во лжи, сам он не отставал. Спрашивать слуг, вряд ли знавших о происходящем точно, тоже. Оставался прямой и самый тернистый путь. Сославшись на дела в лаборатории (сомнительное оправдание во время светского ужина — меня спасла наша крепкая дружба с Королём) я поднялся на второй этаж дворца. Вечерело. В коридорах царствовал свет канделябров, ковровая дорожка цвета граната шла по прямой, виляла на поворотах, бороздя каждый ход во дворце. Иногда ощущаешь темноту, будто та живая. Ты в помещении, свечи горят, мелькая десятками огоньков… и всё равно темно. Даже глядя на белое-желтое пламя. Так же было и там.

Как я удивился Рейвене, идущей навстречу! Она, конечно, шла не ко мне. Смотрела вниз, а на волосы натянула карминовый платок — золотистая бахрома прикрывала половину лба и впавшие щёки.

— Здравствуйте, Ваше Величество.

Рейвена подняла на меня равнодушный взгляд и кивнула. Секунда, и она молча продолжила шествие по коридору.

— Гости спрашивают вас. Неужели мой заместитель вас не вылечил?

— Я здорова, — хрипло отозвалась она. — Не пойти было моим собственным желанием.

Глупо было надеяться, что она ответит внятно. Пошёл за ней, уже удалившейся к ближайшей лестнице из белого мрамора.

— Почему я должна была встретить тут именно вас? — Она поняла, что я буду настойчив.

Свет канделябра словно выжидал нужного мига, чтобы обратить прямой белёсый луч на её щёку.

Тут-то всё и прояснилось.

— Что это? — За мягкой пудрой на лице проглядывалось тёмно-синее пятно. Стоило мне задеть его пальцем, Рейвена скривилась в болезненной гримасе и отвернулась.

— Покиньте меня. Это приказ.

— Кажется, не пошли вы не по собственной воле.

Рейвена взглянула на меня глазами испуганного зверя, одёрнула руку и стремглав спустилась по широкой мраморной лестнице, ведущей в кухню. Лишь отблеск бежевого платья мелькнул на прощание. Спустившись следом, я набрёл на развилку из освещённого коридора и мглистого. По краям первого — мешки с картошкой и между ними широкая двустворчатая дверь. Зашёл. Дворцовая кухня простиралась на десятки метров в длину и вширь, повсюду миски с вымытыми помидорами из теплиц, луковицами и широкими листьями зелени. Красные от жара и натуги поварихи сновали туда-сюда. Я одёргивал одного слугу за другим, и они смотрели на меня непонимающими глазами.

— Господин, с чего бы ей здесь взяться?

— Она не приходила сюда раньше? Вчера, например?

Полная вихрастая кухарка недоумённо мотнула головой.

Я обошёл всю кухню, старательно выискивая её через проносящиеся мимо подносы и курящийся из кастрюль пар. И вышел, поняв: она наверняка зашла в тёмный коридор, чтобы сбить меня с толку. Хитрая, но временами безумно глупая женщина, она боялась даже помощи!

Не стал заглядывать туда: она наверняка поднялась наверх и успела запереться у себя. И, конечно же, лишила себя ужина.

— Прикажите принести ужин в королевские покои, — попросил я у кухарки, вернувшись обратно.

Позже Рейвена призналась, что именно так и поступила: забежала в тёмный коридор и проследила, как я вошёл на кухню, а потом ушла к себе. Она сразу же поняла, что суп с олениной для неё тем вечером выхлопотал я.

Прошло несколько дней. Поговорил с несколькими её фрейлинами, каждый раз натыкаясь на один ответ: королева стала скрытна и почти не выходит из комнаты. Лишь изредка впускает детей или сама навещает их опочивальни. Особенно Каррина, их первенца. Я спрашивал о Сандженисе, и наши подозрения сходились: в стенах королевских покоев свершается насилие.

И это был Сандженис Стелспатиум, мой самый близкий друг. Это был тот, кто хлестал служащих во дворце мужчин за то, что те бьют жён и детей.

И вот он, переломный день, когда крики супругов грохотали по всему дворцу. О, ведь были не только крики — кто-то явно стукался о стену. Малолетняя смуглая служанка тотчас прибежала ко мне в покои, как к человеку, пытавшемуся хоть что-то понять. Наверняка Рейвена и двое принцев до сих пор благодарны ей за тот порыв.

— Крики! Королева плачет! Его Величество гонит всех слуг от покоев. В моего старшего брата он бросил какую-то шкатулку, теперь висок кровит… — бормотала бедняжка со слезами на глазах.

Как ближайший друг Короля, Тобиас Санарен был более привилегирован и вряд ли получил бы шкатулку в висок. С этой мыслью я не без волнения приоткрыл дверь.

Я подхватил пресловутую шкатулку, как единственное подобие оружия. Но сперва стоило опробовать дипломатию.

— Учишь её жизни? — я старался говорить как можно спокойнее. Шкатулка была благополучно убрана за спину. Наверное, даже в кузницах не так жарко, как было там. — Совсем вышла из-под контроля?

Чего Сандж ожидал услышать меньше всего, так это слов поддержки. Помню, как в его взгляде мелькнуло изумление, затем — благодарность.

— Ты один понимаешь.

— Убийство репутацию Короля не скрасит. Насилие тоже. Подумай, что будет твориться в Совете и в народе. Не давай им повода усомниться в тебе. Может быть, вам лучше спать в других покоях? Перевести Её Величество подальше. — Я осторожно подбирался ближе к Королеве, но она боялась поднять на меня глаз. Только без пользы вжималась в стену, мелко дрожа.

— Уводи, — брякнул Сандженис и остановился у двери. — Она на твоей совести. А я…

Наверное, он хотел выйти. Но что-то подвело его, он качнулся.

— А-а! — Сандженис не принадлежал к тем, кто не терпит боли. В юности он свалился с лошади и сломал ногу, ещё раньше он сломал плечо, терпел язву желудка.

Раз после выкрика он согнулся пополам, повод для тревоги был весомый.

— Сандж, — я метнулся к нему. Сначала он неразборчиво что-то бормотал, протягивая ко мне трясущуюся руку, затем пискнул — да, пискнул! — и обмяк, медленно закрыв глаза. Я пощупал лоб, покрывшийся холодной испариной, затем запястье — был слабый пульс. — Обморок.

— В последнее время они у него часто, — послышался за моей спиной тихий голос Рейвены. — Я молилась, чтобы он упал до того, как успел бы меня придушить. А когда просыпается, будто ничего и не помнит. И снова спокойный, равнодушный…

Я приподнялся и развернулся к ней, теперь увидев не менее весомый повод для тревоги.

— Где ещё?

Рейвена опустила дрожащую руку на живот. Она сжала губы и немного вытянула шею, ясно дав понять, что ещё немного — и разрыдается.

— Потерпите, — прикоснулся к её животу. — Ещё есть? — она указала на оба бедра и правую грудь. — Сколько их?

Не могла даже выговорить, заикаясь и топя слова во всхлипах. Иссохшая, ссутуленная, израненная — она так долго скрывала это от чужих глаз!

Разумеется, Сандж не мог показывать такое на важных ужинах. Разумеется, он даже не допустил в покои целителя, того самого, что меня заменил.

Когда она могла с уверенностью сказать, что больше не чувствует боли нигде, я вывел её в кабинет по соседству с покоями, а сам вызвал помощников.

Мы обследовали его и перенесли на кровать. По словам Её Величества, после участившихся обмороков Сандженис вновь становился спокоен и умиротворён на день или два. Предположений не было. Умственное расстройство? Приступы ярости? Что? До сих пор не определил точно.

Я выждал ухода последнего из помощников и тихо отпер дверь кабинета. Рейвена не сидела, а, скорее, растеклась в кресле мужа, склонив голову вбок.

— Вот так, — шепнула она. — Он и Каррина так иногда бьёт. Однажды Каррин увидел, как он меня по щеке ударил, так набросился с кулаками. Они подрались. Я никогда не видела, чтобы мой мальчик был таким свирепым. Но Сандж и его чуть однажды не придушил. — Я бесшумно закрыл дверь кабинета и подошёл к ней. — Я не знала, что будет, если попрошу у кого-нибудь помощи. Вдруг он узнал бы? Он запретил мне показываться на людях — и вообще к кому-либо подходить. Говорит, за всё будут отвечать дети. Каррин, наследник. Вот и сижу, терплю. Он ведь может, Тобиас. Раньше я бы не поверила, но сейчас говорю, что вижу: Сандженис может убить.

— Каков повод?

— Говорит, что изменяю, что дети не от него. Кто ему это внушил? Откуда? Никогда он во мне и детях не сомневался — неужели науськали?! Не знаю, откуда он взял бы доказательства — у кого ещё есть василисковый дар? — она присела на стул с высокой спинкой и безрадостно засмеялась.

— И как он это объясняет?

Рейвена засмеялась ещё громче:

— Представьте себе, господин, он никак это не объясняет! — настал миг, когда смех обратился в всхлипы. Она закрыла глаза и вытерла накопившиеся слёзы, прочертив на щеках влажные линии от пальцев. — Он сходит с ума… я говорю ему очевидное. Говорю про цвет глаз, волос и про дар у Каррина, а он будто не слышит. Только демоны умеют лишать разума. Это от них он ослеп, — не выдержав тяжести собственных слов, Рейвена зашлась громкими рыданиями. Когда я подошёл к ней с протянутыми руками, то удивился, как смиренно она их приняла. Как привстала и безропотно положила голову мне на грудь. — Спасибо, Тоби… спасибо тебе.

Тогда внутри шевельнулось нечто, мне не свойственное. Я поднял её на руки и донести до обитого зелёным бархатом дивана. Она смотрела на меня изумлённо, впиваясь цепкими пальцами в плечи, но так не произнесла ни слова. Когда мы оба уселись, даже не убрала ног с моих колен.

— В этот раз он видел меня с придворным господином. Вальзер всего лишь оказался немного внимательнее остальных и справился о моём самочувствии. Мне так хотелось с кем-то поговорить. В последнее время я взаперти. Совсем с ума сходила. Он угрожал, что запрёт меня в других покоях и запретит выходить даже к мальчикам. А их и вовсе обещал проверить… попросить, чтобы ты проверил и доказал чужое отцовство.

Это было выше моих сил, моего понимания, моего доверия.

— Как давно он это говорил? Вчера?

Рейвена странно дёрнулась.

— Может быть, месяц назад… или полтора.

С каждым её ответом мне делалось всё хуже. К помутнениям рассудка прибавились провалы в памяти, иначе он бы давно посвятил меня в свои опасения насчёт Рейвены и детей.

— Нужно его обследовать. — Менее очевидного шага мой раскалённый ум так и не предложил.

— Можешь попытаться его усмирить, но лекарства от слабоумия ты ещё не придумал, — ответила Рейвена. — Я не хочу жить с этим. Я сброшусь с окна, если он тронет их. Он всё чаще вспоминает Каррина… он ненавидит его за то, как он на него непохож! Ну не безумие ли?

Помню, несколько секунд я смотрел на Рейвену совершенно отупевшим взглядом. Лекарства от слабоумия нет, а всё, что есть — это успокоительное, но действует оно медленно и способно убить при превышении крайней дозы. А от приступов бешенства вроде тех, что находили на Санджа, меньшая доза бессмысленна.

— Спаси, — проскулила она, и на тёмные глаза вновь навернулись слёзы. — Пожалуйста, Тоби, пожалуйста… Нас всех. И Каррина особенно. Моего мальчика. Дерента тоже, но его Сандж как будто вовсе не видит. Прошу, Тоби, я сделаю, я всё сделаю! Я останусь тут, если потребуется. Только скажи, что мальчики будут жить, мои… мои… — она вцепилась в мои руки и примкнула к груди макушкой. Через холщовые брюки я почувствовал несколько слезинок.

— Нужно время.

— Что я буду делать, пока вы думаете? — простонала она. — Как спасаться?

— Так же, как я его усмирил. Признайте его правоту. Потакайте. Не допускайте спора.

В её глазах вспыхнула неожиданная злоба.

— Правоту?!

О, женщины… похоже, мужчины правы в уверенности, что все вы одинаковы. Рейвена, уж от вас, отнюдь не глупой, я такого не ожидал.

— Вам нужен ещё один синяк? Или удушье? Я на вашей стороне. И истина тоже. Неужели вы не поняли?

— А что вы предлагаете?.. — спросила она осторожно.

Уходить. Я хотел простейшее, но действенное.

— Мне нужно обдумать… куда поселить… приютить… В вашу усадьбу не получится. К людям нельзя. Сдадут за деньги. А если не сдадут, Сандж вытрясет ответ силой. Держитесь. Ждите, я что-нибудь придумаю, — я по-прежнему смыкал руками её лицо, словно небольшую овальную вазу. — Только ждите.

Итак, четвёртое декабря. Я позволю называть этот дом и своим тоже. В конце концов, здесь уютно и меня, думается, не хотят выпускать. Новый дом, где Её Величество ждала меня уже долго, а когда увидела в дверях, тут же повела в небольшую кухню за круглый накрытый кружевной скатертью стол и накормила. Так сытно меня кормила только тётушка в моём далёком детстве — стоя надо мной и сетуя на мою худобу. Высшие, они с Рейвеной похожи, словно сёстры. Теперь здесь я, покой и мой дневник, которого не коснутся опасные руки. А значит, имею право записывать всё до последней мелочи. Да… от скверны решительно нужно освобождаться. Чем больше пишу, тем чище мой рассудок.

Это была неистовая буря мыслей. Они ощущались. Каждая касалась меня метко брошенным острым камнем.

Но что же ещё Кровавый Гений может предложить во спасение, как не кровь? Ракшасовой в моей лаборатории имелось немало. Благодарю времена, когда меня интересовал всякий труп и всякий дар. Сандженис с пожиманием плеч вопрошал, почему я так стремлюсь набрести на серокожий труп. Простите, господа. Простите Тобиаса. Этого блаженного вели азарт и, конечно, жадность. Ракшасы, мол, хитры, проворны и жестоки, и сердца их сделают людей такими же — так говорил мне Король, защитник каждого существа в Звёздной Дали… каждого, кроме ракшасов. Благо, мой великий дядюшка не вскармливал нас этими предрассудками.

Стоило немалых трудов пробраться в их район так, чтобы не быть зарезанным или застреленным. Любые сделки с серокожими преследовались законом ещё до времён воцарения Кадентии — и их, и нашим. Но законов много, как и обещаний, которые нужно всенепременно исполнить. Одно может обойти другое при правильном, а точнее — нужном истолковании. Закон нарушался с обеих сторон — это не было секретом. И по нашим улицам бродили обращённые ракшасы, и я… Кровавый Гений, отчаянный, совершенно обезумевший от переживаний, прокрался к ним, испив ракшасову кровь и став Тобиасом с кожей цвета щебня.

Там были приюты, из которых выходили будущие воры, пьяницы и грабители. Увы, печальная явь такова: воров среди сирот немало. При деньгах у этих несчастных светятся не только глаза, но, наверное, и душа. Душа имеет ножевые ранения в виде воспоминаний о побоях, голодных днях, созерцании еды в окнах домов более удачливых, богатых, лучше устроившихся. А чем они хуже? А ничем.

Что ж, пусть Кровавый Гений и не имеет достаточно благоразумия, но денег у него хватит и на правнуков (однако прежде этому крайне тяжелодумному и нерешительному человеку стоит завести хотя бы детей). Подкинуть в воздух один золотой змей для лучшего обозрения — и малец твой.

— Обратись, я помогу тебе проникнуть в Королевский дворец, а потом пустишь слух и исчезнешь, как пришёл, — сказал я.

— Змеев никто не примет, — почти выплюнул он при виде жёлтой монеты Дали. — Кто-нибудь отберёт у меня их и донесёт о сделке с человеком. Это хуже воровства.

— Тогда я дам расплавленное золото. Или подарю драгоценные камни. Взамен за молчание. Полное. До конца твоих дней.

Хоть и робко, но он согласился.

Почему именно ракшас? Я хотел использовать во благо их худшие черты. Хитрость, изворотливость — даже раскатистый сладкий говор, столь похожий на говор придворных льстецов.

Он обращался в девушек-служанок с бронзовой кожей, в чопорных господ во фраках, однажды примерил облик фрейлины, донёсшей, что…

… Королева Рейвена с обоими Принцами сбежала из дворца. Ночью последнего осеннего месяца, переодевшись в самое дешёвое из сотни своих платьев и переодев детей, стянув волосы в тугой узел и накрывшись капюшоном.

Куда? О… личина служанки доносила, что Королева сбежала на Молочные Водопады на западе Дали, личина господина — что слышал, будто Рейвена идёт к самой Скале Святости и прислала письмо, что вернётся, когда отмолит грехи. К слову, я и впрямь заставил Рейвену написать это письмо. А личина фрейлины подытожила слова господина: кто-то видел Рейвену у подножия Скалы мёртвой. Высшие даровали ей смерть за тяжесть грехов — супружеской неверности и гнева. А Принцы пропали без вести и наверняка спасаются бегством.

Чьи-то слухи повторялись, чьи-то расходились, кто-то сталкивался в спорах, а кто-то дополнял чьи-то догадки. Одна нить перекручивалась с другой, затем третья, четвёртая. Клубок лжи рос пугающе быстро. Во дворце началась суматоха, на Короля нахлынула река вопросов и обвинений. Кто-то догадался, что «побег» был свершён из-за насилия над ней и детьми. Ведь он не раз говорил, что подозревает, будто он этим детям не отец (несмотря на его дар. Даже несмотря на это! Самое очевидное доказательство его заблуждения!). Меня преследовало чувство, что Сандж напряжён не столько из-за их исчезновения, сколько из-за шума во дворце, в Совете, среди слуг. Он не делился со мной мыслями, предпочитая угрюмое одиночество в кабинете.

А мне пришлось возглавлять поиски и высказывать возможные предположения: добрый господин Тобиас был вторым после супруга и некоторых фрейлин, кто знал Королеву ближе и дольше всех. Что ж, вычерчивая на карте Дали линии их пути, я старательно огибал истинное убежище.

К слову, о нём. Это замечательный, пусть и не слишком большой, двухэтажный дом с огородом и узкой террасой. Клянусь, он не казался мне таким замечательным в сумраке, когда я вновь выпил ракшасову кровь и принял иной облик, чтобы посмотреть его. Сто пятьдесят золотых змеев за один лишь пейзаж. Рейвена не скупилась — чем меньше соседей, тем спокойнее. Место у косогора высокого крутого холма, недалеко — лес, а чуть южнее простирались пашни и фермы. Оплот умиротворения. Закаты и рассветы здесь раскрашивают облака в перламутр светлыми красками. Стрекотание цикад и звуки кукушки где-то в отдалении немного оживляют тишину. Ещё ни разу за это время тут не дуло сильного ветра.

Это, должно быть, десятый день пребывания тут Рейвены и Принцев, а третий — мой. Большую часть времени провожу во дворце.

Ночь. Наверное, все, кроме меня, давно спят. Пора и мне».

— Догадываешься, что самое досадное? — оторвался от страниц Комиандр, посмотрев на сидящую напротив Лерну.

— Тобиас так и не понял, причастен ли к его безумию он сам или повлияло что-то со стороны?..

— Именно, — кивнул Комиандр. — Иногда мне казалось, кто-то намеренно вырвал из дневника часть страниц. — Он был готов ударить закрывшийся дневник о стол, за которым читал. Злость проходила, а потом возвращалась — приливами и отливами. Комиандр ощущал себя кидающим гальку в каменную стену с глупой надеждой её разрушить. Так долго пытаться разобрать, вчитаться в каждое предложение и не находить вожделенных ответов. Осознание бессмысленности попыток наполняло ноющей болью всё его тело и даже рассудок. Однако боль наскоро сменялась злобой и решимостью.

— Тебе и в молодости так казалось? — усмехнулась Лерна.

— И в молодости, — уверенно кивнул Комиандр. — Читал и понимал, что словно по отрывку украли. С каждого дня.

***

Если первые два сна Дина незамедлительно показала Роберту, то сейчас он вдали, ещё не вернувшийся с задания, и делиться больше не с кем. Они пробовали приобщить Уильяма Металлика, но недоверие всякий раз брало верх, и вскоре они оставили эту затею. Нелли Дина тоже не нашла, встретив в её сакле Фиру и узнав: сейчас она с госпожой Джулией. Исцеление Нелли стало бы незаменимым помощником в госпиталях — заживляло бы кожные повреждения вдвое быстрее дара обычного Санарен, в то время как последние быстрее боролись бы с инфекциями и миазмами. Целительница вернулась в дом, грустя: уж эту часть истории хотелось рассказать даже больше, чем две предыдущие.

Ведь ни в одной мрак не был так густ.

«Наверное, их вижу я, потому что Тобиас — мой родственник», — Дина пришла к этому выводу давно, поразмыслив ещё после первого сна вместе с Робертом. Он согласился. Через некоторое время он предложил им с Нелли прочесть дневник, и когда Нелли вручила его с подавленным видом, Дина только усмехнулась и сказала, что она слишком чувствительна. Однако, дочитав, она прекрасно поняла её чувства.

За окном синела ночь, неожиданно тёплая для конца ноября. Тьма опустилась на комнату куском чёрного шёлка. После очередного обморока Сандженис уснул в покоях, а Рейвену отвели в другие. Она потушила последнюю свечу в канделябре ещё два часа назад и пристроилась на краю кровати в платье, простотой равному домотканому. Сердце пылало огнём надежды на лучшее, заливая промозглые уголки души ярким рыжим светом. Она боялась бы больше, не положись она на гения.

— Рейв, вот, — и Дина обернулась на зов вместе с Королевой. Тобиас тихо вошёл в покои и поставил на белую тумбу раствор с кровью ракшаса. — Сначала выведу вас, потом Принцев.

— Дерент боится вида крови, — бросила она и нахмурилась. — Наверное, стоит подлить немного в сок или компот, но боюсь, ещё учует и выплюнет. Не могла подумать, что воспитаю неженку.

— Он ещё совсем мал, Ваше Величество, будьте снисходительнее, — ласково ответил Тобиас. Высшие видели, как часто он оправдывал обоих Принцев перед расстроенной матерью.

— Ему тринадцать, — возразила Рейвена, ощущая бессилие. — О Высшие! Я становлюсь похожа на Санджа в сомнениях — теперь мне кажется, что Дерент не мой сын. Я в десять лет умела перевязывать раны и держать в порядке весь наш дом.

— …потому что не имели мамы и жили тяжело, — заметил Тобиас, откупорив собственную склянку с ракшасовой кровью и выпив половину. — И вряд ли много читали или хорошо знали грамоту, потому что гораздо чаще лазили по деревьям и пололи сорняки.

Рейвене не оставалось ничего, кроме как рассмеяться и признать его правоту. Это сейчас время и положение сделали её начитанной, степенной, медленной и изящной в каждом жесте, но детство она провела с мальчишками, бегая и лазая по крышам и деревьям.

— Ох, нет, Дерент совсем не как я, — она с улыбкой замотала головой, мысленно окунувшись в воспоминания.

— Ваше Величество, выпейте уже скорее, Ютт с вашими вещами уже добрался до дома и должен вернуться, — Тобиас издал смешок. — Вы не пили случайно вино на ужин?

— Я так много говорю? — она удивилась и снова рассмеялась. — О, Ютт, вы же оставите его с нами?

— Разумеется. Для вас нет слуги преданнее, чем названный сын.

— А сами? — поднеся банку к губам, Рейвена отхлебнула раствора. Железо и вода, окрашенные в алый. Людские предрассудки взращивали веру, будто ракшасова кровь воняет по-особенному.

Глядя на Тобиаса, Рейвена удивлялась. Она знала — человека можно и нужно воспитать достойно. Но он казался воспитанным с рождения, словно наученный ходить мягкой и бесшумной поступью… и при этом властным, даже беспощадным в работе. Иногда Рейвена задавалась вопросом, откуда он берёт силы улыбаться, в то время как она давно бы уже начала кричать. Она видела его двоюродных братьев и сестёр, росших с Тобиасом под одной крышей и во сто крат менее учтивых.

— Лучше обратиться в мужчину, — посоветовал он и сам примерил личину упитанного рыжего конюха в грубой одежде с жёлтыми прутиками соломы.

Она обратилась в одного из других конюхов. Так они зашли в покои сначала Каррина, а после Дерента. Там их вновь ждала темнота.

— Вам придётся, — строго сказала Рейвена, когда оба её сына стояли перед ней без малейшего желания выполнить приказ. Но Каррин умел подавлять неприязнь и первым опорожнил половину литровой банки. Если он испытал на себе гнев и безумие отца, Дерент знал о причинах их побега лишь понаслышке. А потому вопрошал — зачем? Куда? И почти с плачем умолял мать смилостивиться.

— Может, добавить ещё воды в раствор? — обеспокоенно спросил Тобиас, пока Дерент корчился, а Рейвена стояла, разъярённая. Наверное, в тот миг она казалась и Тобиасу, и сыновьям беспощадной.

Казалось, чудо помогло капризному Деренту удержать в себе выпитое.

Лабиринт чёрных ходов разветвлялся так витиевато, что не диво было заблудиться. Тобиасу стоило немало времени и трудов изучить каждый поворот и коридор.

В темноте Рейвена едва понимала, куда он их вывел: небольшой и безлюдный задний двор с несколькими колодцами и забором из дубовых брёвен. Казалось, за полтора десятка лет жизни во дворце она так и не узнала о некоторых его уголках.

В крытой повозке их ждал Ютт. Тобиас дал ему знак, и он впустил четвёрку грузных мужчин в рубахах и простых кожаных жилетах. Повозка двигалась в ночи, тихо скрипя колёсами и подпрыгивая при кочках. Сначала миновали сады и берёзовые перелески, затем расстелились поля. Чем дальше, тем сильнее Ютт хлестал пегую лошадь с белой гривой. Рейвена облокотилась на поручень и вдыхала прохладный воздух с первыми дуновениями зимы. Дерент сжался и скулящим голосом вопрошал, что будет дальше, куда их повезут и зачем они перевоплощались. Каррин принялся объяснять.

— Неужели никто не слышал наших шагов? — спросила она, посмотрев на Тобиаса — то есть, на упитанного рыжеватого мужчину. Ей вдруг стало смешно от того, как сильно они преобразились. Даже если кто-то слышал — уж точно не поймут, что сбежала Королева с детьми.

— Это самый маленький и безлюдный двор из всех. Кажется, про него все забыли. Поэтому я так долго водил вас по чёрным ходам. Признаться, это так далеко, что сам чуть не заблудился! — Только манера речи выдавала в столь далёком от изящества и галантности мужчине Тобиаса. — Раствор был рассчитан на час. Готовьтесь, скоро личины спадут.

Они высадились возле громоздкого бирюзового холма — тут приказал остановиться Тобиас. Личины к тому времени успели исчезнуть. Рассвет пробивался через линию горизонта, робко осветляя небо у самых полей. Неподалёку росла полоса деревьев, затем шли кусты. Ни одного дома поблизости… даже того, куда они должны были приехать. Пугающая пустота с морозным воздухом.

— Что происходит? — Рейвена похолодела. Одного мига хватило, чтобы воскресить подозрения: что это ловушка, что всё это время Тобиас играл на своего друга Короля, а она доверилась ему всецело и безрассудно. — Что происходит? — закричала она так громко и злобно, что Ютт и Тобиас дёрнулись. Рейвена тут же схватила Дерента — младшего из сыновей — и спрятала за спину. Руки её дрожали, волосы напоминали чёрную гриву — мышь превратилась в львицу.

— Заклятье невидимости, — сказал Каррин, и Тобиас захохотал.

— Мой славный мальчик! Ваше Величество, — он протянул к ней руки, — как вы могли? Или вы обезумели от страха, или я успел так пасть в ваших глазах, что вы едва мне верите? Дом здесь. Ближе, чем вам кажется. Ведь вы сами просили меня скрыть его от посторонних глаз как можно тщательнее. Не помните?

Наверное, каждый по очереди посмотрел на неё, как на слабоумную. Робко отпустив побледневшего Дерента, Рейвена стала всхлипывать.

— Он мучил её так, что теперь она пугается всего, — мрачно сказал Каррин и первым подошёл к матери, чтобы успокоить. — Ведите быстрее. Ей нужен отдых.

— Вам всем он нужен, — вздохнул Тобиас, подобрав сундук с вещами Принцев. — Рейвена, совсем скоро вы успокоитесь и заживёте новой жизнью.

— У меня был дар сопротивляться ударам отца хотя бы немного, — ответил Каррин, ведя мать за собой. Высокий и прямой, как клинок, да и выкован он был, казалось, тоже из стали. — А ко мне она приходила в синяках. Дайте ей комнату, остальное сделаем сами. — Словно в ответ на эти слова Рейвена ещё крепче обняла старшего сына.

Лишь в пяти метрах от порога воздух будто сгустился, обретая цвет и форму. Дерево досок, белый облицовочный камень стен, плетёные ворота.

— Новостройка пусть и небольшая, но аккуратная. Дерево новое — светлое ещё, — говорил Тобиас, отперев калитку и войдя первым.

Рейвена вошла следующей и оглядела небольшой двухэтажный дом, купленный ею за сто пятьдесят золотых змеев. Террасу на первом этаже окружала полоса земли, окаймлённая булыжниками. С другой стороны дома Тобиас указал ей на огород. Всё это предстоит возделать ей — но теперь уже не Королеве Дали, а обыкновенной Веттель, повелительнице злаков, любящей земледелие уже потому, что росла среди огородов и играла под тенью садовых деревьев.

— Как похоже на… дом, — сказала она и поняла, что улыбается. Может, Каррин сдержанно промолчит на вынужденную смену обители, а Дерент будет негодовать открыто, но сейчас Рейвена могла бы осадить обоих. В её доме, отчем доме, тоже стояли плетёные кресла и даже столы — низкие, с кряжистыми ножками. Рейвена обходила каждую комнату, наблюдая, как из окон льётся пурпурный рассвет, отражаясь маревом на половице, столах и кроватях из тёмного дуба. Пусто и несколько одиноко, но ненадолго. Она уже видела, как будет вдыхать в свою новую обитель жизнь.

— Тобиас! — Рейвена застала его одного в коридоре второго этажа, возле перил. Как всегда, бесконечно учтивый, он двинулся навстречу. Она замерла, желая высказать тысячу слов, но без сил выбрать хотя бы несколько достойных. — Вы — наш герой и спаситель. Я и мои дети будем обязаны вам всю жизнь.

Тобиас скривил губы в лёгкой задумчивой улыбке.

— Вы не будете здесь вечно. Если захотите, конечно, сможете остаться, но из-за Каррина вы, наверное, вернётесь. Через год ему семнадцать, в этом возрасте и Сандж стал Королём.

— Если он подпустит его к трону, — она помрачнела.

И он помрачнел следом.

— Мы ещё решим, как избавить его от недуга. Не делайте опрометчивых выводов, Ваше Величество. Я вижу вашу ненависть. Знаю, что он её заслужил. Но вы не отнимете мою преданность, как бы ни старались.

— Но если надежды и вправду нет… — робко сказала она.

— Я вытащу его так же, как вытащил вас, — в его напряжённом голосе зазвенел металл.

— Что ж, мне остаётся только пожелать вам удачи, — проронила Рейвена.

Хоть Каррин и обещал уложить мать первой, они с Дерентом уснули на одной кровати в их комнате сразу, едва вошли. Рейвена не стала тревожить сон, несмотря на неприготовленную постель. Только улыбнулась и тихо затворила дверь.

Прошло несколько дней, Тобиас покинул их на третий. Рейвена слышала робкие предложения помочь от Ютта, капризы и возмущения от Дерента, когда больше всего нуждалась в советах Тобиаса. Перед уходом он спросил, справится ли она сама — что оставалось, как не кивнуть? Он сделал слишком много, но стоило ему отбыть обратно во дворец, как Рейвена ощутила себя стулом без половины нужных ножек. Пришлось вспоминать боль ноющих после работы в огороде и теплице мышц, сморщенные после уборки по дому пальцы. Посылая Ютта за овощами и крупами, она вспоминала, как делала всё до замужества. А ещё она вспоминала покойного отца и его наставления. Словно бальзам, исцеляющий порезы, словно недостающие ножки стула. Папа и его слова были рядом каждую минуту жизни, вот только она про них забывала. «Ты должна править жизнью, а не жизнь тобой», — звучало в голове строго и несколько укоризненно. Рейвена стала с улыбкой вспоминать, как впервые перевязала себе ранку, как выполола все сорняки в огороде и свою первую рассаду. Эти стены напоминали ей стены родного дома, где она могла позвать папу, обнять его за ноги и прижаться так крепко, чтобы он рассмеялся и поднял её на плечи. Дочь беззастенчиво пользовалась этой уловкой вплоть до одиннадцати лет.

Природа окрашивала небо в оттенки рассвета. Рейвену питала она — мягкое перешёптывание листвы, вид пасущихся лошадей и мерно покачивающихся при ходьбе коров, запах свежескошенной травы, а не роскошь дворца. Сила вернулась в её руки, зажглась в сердце и отражалась в глазах.

Как-то раз перед сном она вспомнила ещё одну фразу. Должно быть, самую нелепую и пафосную из всех, произнесённых отцом.

«Когда-нибудь ты победишь волю Высших».

Рейвена по-прежнему гадала, кем был её отец, этот хитрец и выдумщик Ирвен Веттель: безумцем? Безумец не смог бы заработать состояние и держать пашни. Чудак? Важный, добившейся немалого человек, как ей думалось, никогда не опустится до небылиц сродни этим. Победи он волю Высших Сил сам, то сохранил бы мать в живых: они бы её попросту не взяли.

День тянулся за днём, Каррин и Дерент привыкали к отсутствию слуг, учась всему самим. Даже готовить. Ютт учил обоих ухаживать за лошадьми. Рейвена ждала Тобиаса, как ждала бы своего мужчину, если тот пошёл на бойню. Здесь не летают копья и не вонзаются стрелы, но подмешиваются яды и проплывают сплетни, ведущие к заговорам.

Когда он пришёл в первый раз — спокойный и невредимый, Рейвена не сводила с него глаз во время трапезы, проводила до самой спальни и первая навестила его утром. Он писал что-то в дневнике. Отвечал, что начал записывать мемуары. Рейвену мучило любопытство: хотелось знать, каким словом он поминает её. Тобиас никогда не признался бы, каким грузом она и её побег висят на его шее. Слишком учтив и добр для этого. Однако перед уходом он сказал, что не хочет возвращаться во дворец: его держит там только Сандженис и работа целителя. На вопрос, что держит его тут, он с улыбкой ответил про её еду.

Второй его уход оставил Рейвену в совсем дурном предчувствии. Однажды ей приснилось, как за идущим по коридору Тобиасом скользят тени. Он, не понимая, принимал их за обыкновенные: они замирали, едва он оборачивался. У каждой были длинные извивающиеся чёрные руки и острые ножи.

Он не появлялся день, два, три, неделю, вторую, третью… одним Высшим известно, что с ним творили во дворце. Рейвена хотела послать Ютта в другой личине для разведки, не жалея без того скудные запасы ракшасовой крови.

Но прежде, чем она решилась, ответ сам нашёл её.

То были кобальтовые потёмки с облаками, затягивавшими половину ярчайших созвездий; юноши съели ужин и, приученные, сами вымыли посуду. Сыновья разошлись по комнатам, Ютт, наверное, остался со своим пегим конём. Рейвене уже не помогало вышивание гладью: от нахлынувшего волнения она не видела стежки. Словно тяжёлая цепь перевязала её туловище и руки, стягивая до удушья. Под небом бушевал свирепый декабрьский ветер, он же взметнул подол её льняного платья диким морозным порывом. Но, несмотря на холод, Рейвена прикрыла за собой дверь и двинулась вперёд по террасе. Природа трепетала перед зимой, словно перед тираном. Оголённые деревья припорошил серебристый иней. Пышные снега в Звёздной Дали редко начинались с приходом зимы, привыкшие ждать до середины января. Зато ураганы от этого мягче не становились.

Рейвена громко ахнула. В темноте, освещаемой лишь далёкими фонарями, преодолевала дорогу пьяная фигура.

Она заметалась на месте, потом скользнула в дом за шалью. Накрыв коричневым кашемиром стянутые в узел волосы, она метнулась сквозь защиту невидимости и собственный страх прямо к проезжей дороге, рассечённой полосами от колёс телег и кибиток.

С каждым шагом Тобиасу было всё сложнее удержаться на ногах. Сначала его занесло вправо, к полосе невысоких яблонь; потом совершенно не своим голосом он выкрикнул ругательство и опёрся на отставленную правую ногу. Лицо испещрили ссадины, а жгут, собиравший в хвост тонкие светло-русые волосы, спустился к самым кончикам.

— Рейвена, возьми Тёмный твою душу!.. — зов напоминал блеяние овцы куда больше, чем голос трезвого Тобиаса. — Домой, дурная ты женщина!

Она упрямо и со злобным лицом побежала навстречу.

— Не думаю, что без меня ты дойдёшь, — и ловко подхватила его под плечо. Он охотно отдался на волю новой опоры, лениво перебирая ногами. Рейвена осмотрелась: никого. Ему хватило здравости рассудка прийти сюда самому.

— Я напился, как урод… — констатировал Тобиас странно ровным тоном. — Кто-то назвал меня щупликом в кабаке, и я был так зол, что вылил на него оставшееся вино!.. Он любезно разукрасил мне лицо. Я никогда не пытался ни с кем драться, а сегодня подрался, только руки… руки у меня не те. И этот идиот всё равно не заслуживает так, как они. Знаешь… знаешь, что меня хотят забросать тухлыми яйцами? Они меня ненавидят. Сволочи. Убил бы, если бы совесть позволила. Небл-лагодарные. Это как скот, только без рогов. Скот, который возомнил себя людьми!

— О ком речь? — Рейвена вздохнула с облегчением: калитка близко. Плечо ныло от веса пьяного Тобиаса — но больше от остроты его локтей и плеч.

— Ютт, — позвала она хриплым голосом, но вряд ли тот услышал. Подперев зазор между калиткой и забором ногой, Рейвена дёрнула калитку на себя и шумно выдохнула. — Всё. Мы дома.

— Может, я покричу, чтоб открыли? — усмехнулся Тобиас.

— Твоего голоса они сейчас не узнают, — скривилась Рейвена. — Неужели ты стал звать меня по имени?

— Я вспомнил, Королева. Вы… то есть ты — говорила мне не обращаться официально.

— И чтобы вспомнить, тебе нужно было напиться!.. — выпалила она и увидела выходящего из-за угла дома Ютта. — Наконец-то! Иди сюда. Наш спаситель нуждается в спасении. Помоги дотащить.

Ночь Рейвена провела возле зажжённой масляной лампы, прижигая Тобиасу ссадины, а заснула прямо в плетёном кресле, запрокинув голову. Пьяный до забытья, он так и не смог объяснить внятно, отчего снова, спустя много лет, взял в руки бутылку. Целители не имели возможности лечить себя: утро напролёт он постанывал от головной боли.

— Сандж… Помутнения после вашего… то есть, твоего побега участились. Теперь он может броситься на любого, — рассказывал Тобиас после завтрака, когда они с Рейвеной остались на кухне одни. Он звал её нечуткой, но удивился мысли, что никого более чуткого бы сейчас не отыскал. Глаза с собачьей преданностью, предвосхищение любого желания.

— А тебя-то кто напоил?

Тобиас тихо засмеялся.

— Зачем кто-то? Я сам. Понимаешь, Рейв… меня винят, но не в том, что помог тебе бежать. Этого, слава Высшим, пока никто не понял.

— А за что?

В его улыбке отразилось больше боли, чем в женском плаче.

— За всё. За пересадки. Да я сам себе противен. Убийца. Неделю назад умер четвёртый человек. Совсем ещё девица. Перед каждой операцией я собирал подписи не только с самого человека, но всей его семьи. У неё были недуги с сосудами, после пересадки всё только ухудшилось. Я предупреждал о возможных осложнениях ещё до операции, но родители понадеялись на удачу. Лишь бы дар передать. А теперь, когда она умерла… им легче думать, что во всём виноват я. Так вот — они Беллами. Одно только влияние… они натравили против меня весь королевский двор. А тут ещё и Сандженис! Металлики, Колды, Флеймы, Беллами, Виттериумы — все хором твердят одно и то же: он сошёл с ума по моей вине. Я… больше всего боялся это услышать. Представь, если во всём виноват я?

— Никто не был слабоумным, — Рейвена смутилась, — скорее, дурная наследственность от матери… или от дара. Высшие не могли даровать великую силу без должной платы. А раз дар материнский, но и сила взяла своё, — она положила на его ледяную ладонь свою, тёплую. — Ты не виноват. Это наверняка можно как-нибудь доказать.

— А знаешь, что смешно? Сандж дичится всех, кроме меня. Говорит, я единственный, кому можно доверять. Спасибо ему хотя бы за это. Очень странно находиться под защитой безумца, но при нём они, конечно, молчат.

— Ещё отвар? — заботливо спросила Рейвена.

— Благодарю, нет, — Тобиас улыбнулся и встал со стула, — отосплюсь, окрепну и вернусь обратно.

— Неужели… — Рейвена запустила пальцы в волосы, — неужели Сандж безнадёжен?..

— Во время помутнений — да. Никак не могу выявить причину слабоумия. В обыкновенном состоянии его сердце работает отменно, всё случается только во время приступов. Если мне удастся хотя бы немного поумерить их, я это сделаю и тут же вызову во дворец Каррина. Рейвена, будет тяжело и страшно его отпускать. Я знаю. Но речь о всей Дали. Влиятельные дома только и ждут исчезновения правителя, чтобы снова побороться за трон. Кому оно нужно, кроме них самих? Каррин наша последняя надежда на мир в Королевстве.

Слова согласия застряли в горле колючим комом. Оплот её спокойствия поддерживали сыновья, но старший — слишком зрелый и смышлёный для шестнадцати лет — мог легко его разрушить. Если Дерент прятался за её спину, Каррин выходил вперёд. Иногда её сердце пронзала боль — однажды эта храбрость обернётся против него.

— Хорошо. Но ему нужны верные люди и надлежащая охрана, — бормотала Рейвена с ноющей болью тревоги в груди. Тобиас схватил её за плечи и подался к ней, оказавшись лицом к лицу.

— Тише. Не изводи себя раньше времени, Санджениса мне хватило сполна. Это случится не сегодня и не завтра. Даже не через неделю. А пока готовь Каррина. Я не хуже тебя понимаю, чем всё может закончиться.

Рейвена освободилась от рук Тобиаса и попятилась.

— Благодарю.

— Я говорю помощникам во дворце, что ночую в дядюшкином доме. Пожалуй, и впрямь — зайду туда. Обвинить меня во лжи будет сложно.

— Не смей напиваться, — твёрдо, почти зло наказала Рейвена.

Он ушёл на закате следующего дня, пересекая возвышенности и низины, улочки и многочисленные приземистые дома. Солнце разливалось кровавым заревом позади его высокой иссушенной фигуры. Ветер трепал, словно рвал на куски одежду. Идти против порывов тяжело, и каждый понемногу отнимал сил. Честно пробыв в доме почившего дядюшки пару дней, обучая подрастающих племянников хитростям быстрого заживления ран, он двинул дальше. Выйдя в серый день на центральную улицу, он поймал дилижанс. В окне сизой вечерней массой проносились полосы тополей, дубы, серокаменные дома с кованными воротами, лужи и редкие прохожие.

Вечер захватывал дворцовые коридоры. Пустота, тишина, от которых даже Тобиасу стало не по себе. Жизнь без Санджениса угасла.

— Как Его Величество себя чувствует? — спросил он у слуг, следовавших за ним цепочкой по узкому переходу. — Были приступы?

— Эти несколько дней нет, — доложила светловолосая девушка в чепце, — но как вспомнил о вас, начал злиться. Кто-то из Совета теперь постоянно возле него. Они с Королём разговаривают, он что-то нашёптывает ему на ухо.

— Из Совета? — Тобиаса словно обдало ледяной волной. Он ушёл, оставив Санджениса наедине с десятками змей. Никто не преминёт возможностью подобраться к Королю ближе и нашептать ему, что заблагорассудится. Разум монарха ослаб — раздолье для интриганов. — Как выглядит?

— Лысый, пожилой, в тёмном кафтане. Нотт Старкриз, кажется, его имя. Он такой… страшный! — вдруг взвизгнула она. — Под глазами даже не синие, а чёрные круги! Когда он смотрит на меня и улыбается, хочется убежать.

— Верно… он страшный человек, — согласился Тобиас, замедлив шаг перед входом в королевские покои. — И не только из-за кругов под глазами.

И он обнаружил Нотта возле кровати Санджениса, когда вошёл. Король измял простыни, лёжа и лениво закатывая глаза. Даже пьяным он казался бодрее.

— Здравствуйте, господин, — протянул высокий тощий старик в кафтане. Глазницы его впали, бордовые, словно тёмная кровь, а посередине голубели два диковатых глаза. Вместо ответа Тобиас окинул его мрачным взглядом.

— Сандж, — он подался к лежащему Королю, словно к больному семилетнему дитя.

— Где ты был? Я спрашивал тебя, спрашивал… Нотт, покиньте меня.

Названный не без недовольства зашагал прочь. Тобиас хотел бы запереть дверь раз и навсегда, лишь бы не дать Нотту подойти ближе.

— Он говорит глупости, — сказал Сандженис, скосив глаза на ночное окно. — А у меня так болит голова… Тобиас, что со мной? Я стал как-то уж слишком часто спать. Даже днём. И я не помню, как провожу эти дни. Где Рейвена, где мои дети? Я совсем один. Когда в последний раз было заседание Совета? Нотт говорит, что вчера. Говорит, я просто устал и всё дело в головных болях. Но мне ли не знать, какой он лжец?..

— Тогда зачем его слушаешь? — с раздражением выпалил Тобиас, доставая из сумки обёрнутые в хлопок склянки и кладя их на прикроватную тумбу.

— Я… — крякнул Сандженис, поёрзав на кровати. — Не знаю. Тобиас, мне кажется, я пропадаю.

— Насколько мне известно, заседаний не было около полутора месяца, — как можно суше и беспристрастнее отвечал он. — К сожалению, у тебя взаправду провалы в памяти.

— Тогда почему ты бессилен, мой бесценный Кровавый Гений?

— Не могу выявить причину.

— Тоби, я вот о чём… Мне приснилось, как я кинул что-то в служанку, и с её виска потекла кровь. Она убежала в слезах, её мать взяла её под руку и посмотрела на меня, как жертва на хищника. Они обе убежали прочь. Когда я проснулся и вышел в коридор, то увидел эту девчушку. Она так дёрнулась при мне, что я поверил, что сон был правдой. А потом она повернулась ко мне боком, я увидел присохшую ранку. Настоящую. Тобиас… — в глазах Санджениса царили смятение и дичайший ужас, — скажи мне, разве я мог ударить ребёнка? Я никогда… да отрубить мне тогда руку! Снести голову!

— Прими правду, Сандж. Это приступы. Ты заходишься яростью, и никто не может тебя удержать. Одному слуге ты исцарапал лицо так, что нижнее веко кровило.

Тобиас посмотрел ему в глаза и ощутил желание вонзить кинжал себе в живот. Он мог ещё сотню лет уверять, что тогда на него смотрел испуганный беззащитный ребёнок в теле тридцатичетырёхлетнего мужчины. Эти глаза цвета кобальтовой ясной ночи подёрнулись пеленой из слёз. Слёз страха. Слёз горечи.

Словно плеть хлестнула Тобиаса без права на пощаду, а за спиной пробиравшим до дрожи громом раздавался рёв: Твоя вина! Ты его убил! Убил в нём рассудок! Убил в нём душу! Она гниёт из-за тебя, день за днём, день за днём!

— Сандженис… — продолжил Тобиас слабым от застрявшего в горле кома голосом, — ты не помнил ничего, и я долго не решался рассказать. — Он бессильно рухнул на кровать под её звучный скрип и запустил пальцы в волосы. — Как-то раз мой дядюшка сказал, что человека может спасти осознание. Я до сих пор не понимал значение этих слов, пока ты не вспомнил про девчушку. Тобой завладели демоны — осознай, как они скользят в тебе. В твоём уме. Дар целителя ничтожен против них. Ты душил Рейвену. Ты бил Каррина.

— Рейвену… — повторил Сандженис бесцветным голосом. — Рейвен-н-ну… Р-р-р…

Тобиас мигом вскочил и уставился на него, выпучившего глаза. Сандженис пристал и замер. Секунда. Его лицо стало медленно искривляться, являя собой жуткую гримасу.

— Р-р-р… кто? Кто-о-о! Р-р… Аргх…

— Начинается… Высшие, опять. Стража! — Тобиас обернулся и выскользнул за дверь. — Приступ. Опять.

Не успели они достигнуть его, как за стеной послышался грохот. Тобиасу пришлось вернуться и встретить взглядом сброшенные с тумбы склянки. И саму тумбу — следом за ними. Неумное решение было оставлять отвары и зелья там в надежде, что Сандженис подержится ещё немного. Отнюдь. Накаты становились всё более непредсказуемыми и более опасными. Он встал на ноги чудовищем. Громоздкие крепкие руки замелькали белыми пятнами ночной рубашки, снося всё новые и новые склянки, статуэтки. Сандженис заметался по комнате ураганом, словно не сносил мебель намеренно, а искал выход и от чего-то отбивался.

— Сандж! — Тобиас нерешительными шагами пробрался ближе, выставив руки вперёд. — Успокойся. Тихо. Тихо!

В прошлый приступ Сандженис сорвал балдахин.

— Где она? Где?

— Рейвена мертва. Мертва, мертва, — вторил Тобиас, стараясь изобразить оскал. — Она мертва. Как тебе и донесли. У неё был перелом шеи, и она умерла. Я сам видел.

— Где-е-е? — Сандженис ревел, будто не слышал. Схватившись за кровать, он стал трясти её изо всех сил. Затем метнулся к окну, стиснул кулаки и ударил одним из них по стеклу. Прозрачная поверхность пошла трещиной, а при втором ударе пропустила кулак. — Вы заперли меня! Вы схватили меня! Где выход? Дверь! Две-е-е-ерь!

— Не дай Боже тебе увидеть дверь и выйти в коридоры, — пробормотал Тобиас, зазывая стражей.

На шум стали сходиться ещё не познавшие его бешенства слуги. Беспокойный шёпот нарастал, словно морская волна при порывах ветра.

— Давайте, — он протянул руку и получил от стражей плеть, взятую в конюшне.

Взмах, рывок — длинная верёвка из сплетённых полосок кожи обвила Короля коричневой змеёй, прихлестнув по шее.

Сандженис пошатнулся, на лице его проступил детский испуг.

— Руки, — шёпотом бросил Тобиас, хоть стражи успели выучить. Не раз и не два они сдерживали обезумевшего зверя одним и тем же порядком действий. Правая ладонь, левая — Сандженис едва не вырвался, ранив обоих разрушением, но они успели сделать крупные глубокие надрезы.

Дикий, неистовый крик сотряс стены и стёкла. Сандженис орал зверем, над которым занесли нож для убоя. Демоны стучали в каждом его органе, слышались в его голосе, сверкали в выпученных глазах мириадами искр. Они избивали его тело изнутри, заставляя метаться. Застилали взор вязкой серой пеленой… где он не видел никого, кроме врагов. И кроме единственного близкого друга.

Тобиас подошёл к нему с лицом чуткого заботливого родителя и протянул тонкую руку. Король словно сжался, увидев то немногое, что ещё считал родным. Всего лишь Тобиас — но он мог сотворить чудо, подойдя в нужный миг.

— Всё хорошо, никто тебя не запирает, я не допущу. Тихо, Сандж, — а сам передал одному из мужчин тряпку для кляпа.

Сломленный, раненый, связанный — его поволокли к кровати и скинули прямо на перину. Шум упавшего тела растворился в громком скрипе кровати. Один страж перевернул палицу шипами вниз и ударил Сандженису по виску стальной рукоятью. Охнув в последний раз, он провалился в забытье.

По комнате жутким духом расстелилась тишина.

Этой ночью Тобиас сторожил его подобно часовому, потом улёгся на расстеленную по толстому ворсистому ковру простынь, вцепившись жилистыми кистями в подушку.

Утро было истинно зимним в своей серости. Крохотные жемчужины снега медленно оседали на землю и крыши. Поднявшись, он сложил простынь и сел на ковёр в таком бессилии, будто не спал вовсе.

— Разве можно с твоим бешенством иначе? Нельзя. Никак.

Тобиас вышел из покоев на трясущихся ногах, дойдя до лаборатории с великим трудом. Каждый, кто провожал его взглядом, не утруждал себя скрытием ненависти и подозрительности.

— Король сошёл с ума после его опытов…

— Это всё его проделки. Эта алхимия и пересадки сердец.

Несколько раз он слышал о себе подобное. Любое обвинение было сродни ледяной капли на макушку, в их нескончаемой веренице Тобиас потерял из виду границу между ложью и истиной.

— Мой дядюшка был в здравом уме, — уверял он.

Но девица Беллами умерла.

Металлик тоже.

Старик умер, схватившись за сердце.

Про юношу Тобиас и вовсе боялся вспоминать — перед этой смертью Кровавого Гения ничего не могло оправдать.

Обезумевший Сандженис стал апогеем.

— Но не все люди закончили плохо!.. — возражал Тобиас — с каждым разом всё более робко. — Большая часть пребывает в благополучии. Я не в силах предугадать исход для каждого человека.

В прошлый раз он отправился к Рейвене и Принцам, но по пути зашёл в кабак, ведомый именно этими мыслями. Беллами заставили ополчиться весь двор, следующей ступенью могла стать королевская опала. Впрочем, ничего путного от решений Санджениса никто уже не ждал. Тобиаса медленно убивала мысль, что его защищает безумец, одержимый, слабоумный. Его друг. Или некто, бывший его другом, а сейчас сохранивший только личину.

Вина хотелось больше, чем воздуха. Тобиас просил пропустить его в погреб и опорожнял там бутылку за бутылкой, а просыпался в собственной лаборатории, с ужасом оглядывая битое стекло банок и запятнанные свитки. Что он делал и как сильно кричал, помнили лишь помощники-врачеватели, его усмирявшие.

— Только не становитесь безумцем под стать ему, — обеспокоенно просила его маленькая молодая помощница.

Он не удостаивал их ответом.

Прошёл ещё один день перед тем, как служанка, с материнской заботливостью гладя его по голове, вручила ему тарелку супа с крупными ломтями говядины и ушла. Он учуял подвох, как ни странно, по запаху. И в тот миг он не хотел думать, навязчивая то идея или весомый повод для беспокойства, но быстро пролил суп из ложки для проверки.

Яд.

Не составило труда найти её в коридоре, взять за шиворот и приставить, почти прибить к стене.

— Кто приказал? Как его зовут? — вне себя от гнева и отчаянья закричал Тобиас — Высшие знали, он ещё никогда не кричал так сильно.

— Никто, — угрюмо и зло вторила служанка. — Я сама. Сандженис рассёк горло моего мужа своим проклятым василисковым даром, пока вы гуляли где-то в Дали. Кровотечение не остановили. Потом сын… мой мальчик! Это всё вы! Вы сделали Короля безумцем! — она зарыдала без малейшего страха быть убитой.

— Бегите. Забирайте всё и бегите от правосудия, иначе я заставлю вмешаться самого Санджениса, — холодный от ярости, шептал Тобиас. — Да, именно. Да, безумного монарха. Он лично снесёт вашу голову своим разрушением.

Он соврал бы, сказав, что она перепугалась. Скорее, с видом озлобленного побеждённого выполнила наказ, забрав из дворца дочку и уйдя прочь.

Сначала Тобиас не верил, что она сделала это сама. Потом понял: интриганы вроде Нотта действуют умнее и никогда не подольют яда алхимику, знающему признаки многих.

Легче от мысли, что против него ополчился уже простой народ, не стало. Ему никогда не было дела до суждений об их уме, но сегодня параллель со стадом овец пришла в голову словно бы непроизвольно. Пойдет одна, а остальные — цепочкой. Кто-то обвинил во всех горестях Тобиаса Санарена? Кто-то решил, что он хочет убить их доброго Короля и возится с ним, не допуская остальных, во имя корыстных целей? Что же, самое время и им, слугам, начать мстить.

Только вот за что именно, не знали.

Казалось, на его стороне лишь подчинённые в лаборатории, но и им Тобиас более не верил. Может, нескольким, самым безобидным и преданным. Он всё чаще вспоминал Рейвену, любящую его, словно мать. Безусловно, вопреки здравому смыслу. Пьяным или яростным, холодным или безумным.

Она наказала ему не пить, но он не мог. Рейвены рядом не было, не было ни тёплых заботливых рук, ни строгих предостережений. Он бы охотно променял манящее его вино на разговор с ней. А пока… Каждый вечер по стакану. Каждый раз после укрощения Санджениса. Защищаясь от каждого упрёка.

Прошла неделя, вторая, третья… Этого было много, слишком много пред тем днём. Синие потёмки перетекли в ночь. Когда Тобиас вошёл в покои, Сандженис лежал на кровати, улыбаясь ему грустной болезненной улыбкой.

— Голова опять болит, будто молотками в каменоломне стучат… Тоби, ты — одна моя отрада. Один мой верный человек. Что было бы, не спаси я тебя мальчишкой? О, ты бы сорвался с обрыва и разбился бы насмерть. И не было бы никакого Кровавого Гения. Да и я бы без тебя давно бы умер. Тоби, клянусь Высшими Силами, мы встретились, чтобы друг друга спасти. Как братья!..

— Верно, — бесцветным голосом сказал Тобиас. — Я обязан тебе жизнью, и потому не в праве бросить.

— Да! Когда я умираю!.. — вдруг гаркнул он, да так громко, что стёкла окон затрещали. — Я умираю, Тобиас Санарен, и даже ты не сможешь переубедить Высших смилостивиться. Так постой же рядом.

Преодолев расстояние тяжёлыми, причиняющими боль шагами, Тобиас присел на кровать и посмотрел ему в глаза.

— Меня мучают угрызения, — Сандженис хрипел от саднящей боли в горле. — Страшные. Я обманщик, и тлеть моей гнилой душе у Тёмного.

Тобиас подался вперёд, как делал, когда слушал жалобы больного.

— Угрызения? Обманщик?

— О да! Не только же тело у меня страдает. Может, я не такое уж и чудовище? В эти дни я вёл себя отвратительно. Ты прав, демоны текут по моей крови и душат меня изнутри. И я догадываюсь, почему. Перед смертью самая пора просить прощения. Ты — единственный, кому стоило бы доверять. А я вот не такой. И мне не стоит, и сам я не могу. За ночь… За ночь перед тем, как ты пересадил мне сердце, я прошёл к твою лабораторию. У меня были ключи. Помню, Рейв проснулась и спрашивает — куда пошёл ночью? Эх, хитрая она была, — при жутком охрипшем голосе его усмешка напомнила отхаркивание. — Не великого ума, а чуяла порой безошибочно.

— Что ты делал в лаборатории? — спросил Тобиас тихо.

— Сердце ты пересадил мне не дядюшкино. То мать моя была, Марлин Виттериум, она же… Святая, возьми Тёмный её душу, Кадентия.

Тобиас дрогнул. Сандженис наверняка предполагал и теперь дождался ужаса, которые ни Король, ни сам Тобиас никогда не опишут.

Лента времени дёрнулась перед воображением на десять лет назад. Явились протесты ныне покойной тётушки, раскапывания трупов, бесконечный вихрь белых одежд, плакавшая от бесполезных споров Рейвена…

— Только сила матери дала бы то, что я хочу.

Тобиас провёл пальцами по вспотевшему лбу.

— А болезни донора? Или думал, что тебе ни по чём?! Донор всё передаёт. И тебе передал. И… зачем тогда был спектакль с сердцем дядюшки? Для чего ты требовал его? — он говорил первое, что приходило на ум, решительно отказываясь принимать истину. Хотел отмести, выбросить, задавить её.

Сандженис тяжело вздохнул.

— Услышь ты о сердце Кадентии, никогда бы не согласился мне его пересадить. Да, я думал, что мне ни по чём. Да, всё верно. Недооценил её недуг, подумал, что обойдётся. Но про тебя… про тебя знал точно, что ты скорей поставишь голову под топор, чем согласишься. Ни одно другое сердце, кроме недостающего исцеления, не подошло бы. Я знал, что оно не пригодится. Я хотел заставить тебя сделать это. И всё. Всё. Прости за неприятности с твоей семьёй. Я не хотел. А моя мать была… я… о-ох.

Больше Сандженис не сказал ни слова. Только провалился во мглу сознания, шумно вдохнув и закрыв глаза.

Тобиас заученным жестом коснулся его лба и ощутил холод испарины. Смерть решила подождать. Она вновь уступила обмороку, что бы Сандженис ни говорил.

Неизвестно, секунды тогда прошли, или часы, пока горе-гений складывал картинку из мириад кусочков мозаики. Это и бесконечные выкрики «Анетта!», совсем как Кадентия звала её до и после смерти. Это и возросшая подозрительность, и неудержимый, дикий гнев. Тобиас потерял счёт времени, но пронёс через разум сотни и сотни мыслей. Пока не отыскал среди них нужную.

… Стерев со лба остатки пота, он встал с кровати и покинул королевские покои. Коридор сделался серым и холодным, словно покрытым неровной корочкой льда.

— Всех помощников ко мне в лабораторию, где бы они ни были, — стальным голосом приказал он первой проходившей мимо служанке. Тобиас ощущал презрение даже во взглядах лакеев. — Туда же призовите нескольких стражей, двух или трёх. Будет тяжело его тащить…

— Кого, господин? — настороженный женский голос дрогнул.

— Неважно, — отмахнулся Тобиас и зашагал вперёд.

Он ждал помощников в лаборатории с бутылкой вина. Он выпил немного и ощущал подобие гордости за то, что не сорвался окончательно.

Алхимики и лекари прибыли через несколько минут. Он молчал, сидя в на стуле в далёком углу лаборатории, прямо за шкафом с банками крови. Они подошли ближе, кто-то потряс его за плечо. Кто-то насилу убрал руку, подпиравшую его высокий лоб, и увидел пустые глаза.

— Господин!..

Тобиас заговорил, лишь когда услышал эту беспокойную нотку в голосе.

— Вы лицемеры.

Он ожидал увидеть смятение или хотя бы возмущение. Но, как он когда-то отмечал в собственном дневнике, подчинённые успели привыкнуть к редким помутнениям.

— Опять за своё…

— Выпил, вот и начал.

— Я давно говорил — вслед за королём сходит с ума. Теперь уже точно.

— Надо вытаскивать — сопьётся… Что будет без него? Кто будет с Его Величеством?

— Так я, — Тобиас зашёлся тихим елейным смехом, — всё-таки приношу пользу? Я нужен вам, несмотря на ваши сплетни о начинающем пьянице? Иногда мне кажется, ни одна моя операция не принесла достойных плодов. Особенно эта, с Его Величеством.

Среди помощников Кровавого Гения была невысокая ростом девица со светлыми волосами, вечно стянутыми в тугой узел. Одна из его «любимчиков»: слушать она любила больше, чем говорить, а если говорила, то всегда необходимое.

— Господин, — заговорила она, выйдя вперёд, — всё-таки это плоды пересадки?

— Достань-ка сердце Кадентии Стелспатиум. Вот, — он протянул ей руку, в которой блеснула связка ключей.

Достав банку с органом в желтоватом веществе, поддерживающим сохранность тканей, девушка вручила её Тобиасу. Он медленно поднялся и прошёл с ней к операционному столу. Затем, разглядев среди помощников стражу, начал:

— То, что я сейчас скажу, не должно дойти до ушей короля. Особенно если учесть, что Его Величество теряет рассудок. — Тобиас поднял банку над головой, чтобы все увидели. — Около получаса назад Сандженис лично признался мне, что в ночь перед пересадкой подменил сердца. У меня в руках — сердце моего дяди-целителя. В то время как сердце его матери, Кадентии, уже много лет бьётся в его груди. А теперь вспомните, что я говорил о сердцах доноров, том, какие недуги у доноров имелись и как они могут передаваться. Вспомните её, нашу королеву. Да, именно её последние годы... догадываетесь, к чему я клоню?

— Снова пересадка? — заговорила та девушка.

Тобиас перевёл на неё мрачный взгляд и кивнул.

— Стража, — он сказал это тихо, но двое грузных мужчин услышали и подошли с готовностью исполнить приказ. — Сандженис потерял сознание, но снотворное лучше всё-таки вколоть. Перенесите его сюда, только накройте тканью. И большую часть свечей стоит потушить. Будет лучше, если об операции узнает как можно меньше людей. Кто-нибудь двое, — он посмотрел на помощников, — идите и проконтролируйте.

Посланные покинули лабораторию. На улице всё ещё чернела ночь; ночная тишина застыла между сосудами и серыми металлическими столами. Тобиас облокотился руками на один из них, затем развернулся, и полы халата взметнулись за ним белой дугой.

— Готовьте инструменты, потом идите отсыпаться. Утром начнём операцию.