Диаболис долго обдумывал план, и итог его удовлетворял.

Застоявшуюся среди древесных стен, загустевшую, словно мёд, тишину разбавляли капли шёпота. Человек стоял напротив окна и говорил с полуторагодовалым ребёнком. Комочек плоти ютился у тёплой груди, прижатый рукой. Уже полчаса Диаболис наблюдал эту идиллию.

— Надеюсь, ребёнок ведёт себя тише. Я постарался его утихомирить, но глупо забывать о детской сущности.

Ответом был спокойный кивок. Роберт не стал оборачиваться с настороженным видом и упрямо сжатыми губами, как обычно. Поразительное умиротворение.

— Бириэнн всё чаще приобретает осязаемость. Что бы это значило?

— То, что он теперь осязаем, полагаю, — развёл руками Диаболис.

Наконец Роберт обернулся и одарил посланника красноречивым взглядом. Диаболис так привык забавляться тревогой в его глазах и подавленной злобой в голосе, что взбудоражить его — каким угодно образом — стало делом принципа.

— Мне вот детей не подсылали, — зачем-то сказал он. Роберт вопросительно поднял брови. Отвечать не хотелось, поэтому пришлось сменить тему: — О чём ты ему рассказываешь?

— Про птиц. Он понимает, даже пытается за мной повторять. Вчера мы посетили ферму. Проходили мимо загонов, больше всего его впечатлили овцы. Увы, взаимностью они не ответили, пугались от визга. Бири теперь почти не летает, чаще сидит на руках. Скоро и кормить придётся. Уж не приручил ли я его?.. — Роберт усмехнулся. Через несколько секунд молчания он обронил тихое: — Кажется, я привык.

— Не отдашь толстяку Барту?

Вид у Роберта сделался такой растерянный, будто мясника для них с Бириэнном не существовало.

— Разумеется, надо. Дела с лавкой у него пошли хорошо. Ребёнку или мачеха нужна, или нянька. Скоро Барт должен встать на ноги, купить хороший дом, а уж там и жениться. Если отдавать ребёнка, то только в надёжные руки.

Диаболис ответил привычной улыбкой. Жестом руки он велел Бириэнну удалиться, желательно — за окно, ведь чем дальше, тем меньше мысли Роберта будут заняты им.

— Есть поручение. Это касается последнего посланного отряда.

***

Мать давно мечтала о флигеле с левой стороны дома, застеклённом, с выходом на палисадник. Курт с отцом сидели над планом с семи утра, осталось только составить смету. «После свадьбы и начнём, — сказал отец, — а то двум парам станет тесновато». Сообщить новость выпало сыну; радостный возглас мамы заставил его уныние отступить. Но спустя время схлынуло и веселье. Курт бесцельно бродил по дому и мял листок с начерченным планом. Густой туман стоял перед глазами, заставив несколько раз споткнуться о порог, задеть локтем дверной косяк, выронить из рук сшитый утром фрачный костюм, — смотревшийся на кряжистом фортеровском теле донельзя нелепо, — и, наконец, чуть не опрокинуть на себя тарелку утренней каши. После обеда до ушей донёсся вкрадчивый шёпот:

— Где же наша невеста?

Стоило ему только бросить долгий пронзительный взгляд, как Марта угадала.

— Поссорились? Нашли время. Неужели сильно? — встревоженная, она указала сыну на диван. Курт медленно согнул ноги и сел, забыв убрать подушку. Мать опустилась рядом. После нескольких мгновений молчания он уронил голову в руки. Тогда Марта придвинулась и похлопала его по щекам. — Совсем странная стала. Хорошая была девочка, когда ты впервые привёл. То стрижётся, а теперь… Ну расскажи, из-за чего ссоритесь?

— В уныние впала. Она была такой счастливой совсем недавно, а теперь... Помнишь, папа мне о Невидимке говорил? Который за спиной иногда стоит. Я помню, как ей рассказал о нём. Мия тогда тренировалась в стрельбе. Смотрю и вижу, постоянно оборачивается. На кого-то по отдельности не смотрит, просто голову повернёт, и всё. Точно Невидимка, — Курт усмехнулся, — на кого ещё оборачиваться, да ещё с таким страхом в глазах. Постоянно оборачивалась. Рассказал я ей про него, заставил забыть, так и стрелять лучше стала.

Марта слушала сына с задумчивым видом.

— Значит, опять напал?

— А с неё и на меня перебросился.

— Но ты-то понимаешь! — воскликнула Марта и схватила сына за подбородок. — Рассориться перед свадьбой, где такое бывает? Может, потерпите, и оно само уладится? Ладно! Надо что-то делать. Я вот что подумала. Вдруг, если расскажу, лучше станет? Сказ есть такой: жила семья, у отца с матерью дом богатый, скот откормленный да три дочери-красавицы. Двух младших быстро отдали замуж, а старшую всё никак не брали: сварлива была да норовиста. Одного жениха прогнала, второго следом. Приходит третий и говорит: женюсь, и не прогоните. Люди спрашивают — зачем тебе такое чудище? То ли гордый мужик был, то ли мудрый не по годам — это уж никто не знает, — но ответил так: раз не хочет за меня замуж, украдём, а потом запеленаем. У всех глаза навыкате — взрослая, второй десяток уж скоро, как такую пеленать? Он созвал товарищей, и запеленали выкраденную невесту, как младенца, положили в люльку, и давай качать да песенки напевать. Сначала она кричала, потом реветь стала во всю глотку, как ребёнок. Мужик продолжал её баюкать — посмотрите, говорит, что потом будет. Перестала она реветь, то наконец заснула. Не верили ему друзья, а когда проснулась невеста, добрая стала и смирная. Пришёл мужик к родителям и спросил: не баюкали вы её? Нет, ответил отец, хозяйство поднимали, дом строили, не до баюканья было. А других дочерей, спросил мужик, баюкали? Так у нас уже дом тогда построился, и хозяйство было, отчего ж не баюкать. Мужик приосанился, гордый: а я вашу старшую дочь за вас добаюкал, и теперь любит она меня да лелеет. Как так? — поразились мать с отцом. А так, отвечал жених — злая она была, что не баюкали.

Сквозь натянутую улыбку прорвался смешок горечи.

— Трудно с ней очень. Кажется, будто ей это всё не нужно.

— Чего ж она тогда каждый вечер за тобой ходила, хитрила, поводы искала. Прям-таки не нужно? — Марта развела руками. — Может, просто свадьбы боится, ну так все боятся, или рожать не хочет — я вот только на четвёртом году брака понести захотела. Знаем мы девичьи страхи! — и заливисто рассмеялась. — Нет, Курт, нехорошо это так оставлять. А если не помиритесь?

— Не знаю, — скупо ответил он. — Сил нет.

Марта вскинулась, звонко хлопнув себя по колену.

— Не говори мне про силу, ты, верзила, что железо гнёт! — Она взглянула на него и смягчилась. Мысок густых смоляных волос, широкий нос-картошка, передние зубы крупные, как у зайца, немного кривые, робкие веснушки на скулах — мама смотрела на сына с нежностью, видя самым прекрасным, а главное — самым сильным.

Он поцеловал её в лоб и встал.

Мускулистые руки с густой порослью, зажатые в пальцах пионы, новый пиджак — Курт шёл по улицам, улыбаясь прохожим. Как-то раз он сказал, что будет носить своей невесте только розовые пионы. Отличительный знак, взлелеянный им в теплице позади дома, Мия не перепутает ни с чем. В конце концов, это невозможно, глупо, нелепо — ссориться за несколько дней до свадьбы. Курту казалось, такого не может случиться — уж тем более с ним.

Мия приняла букет только после нескольких секунд раздумий. Она не собиралась начинать разговор, лишь бросала в его сторону редкие выжидающие взгляды. От вязкой прогорклой тишины немели конечности. Окуная цветы в вазу, Мия зло рассмеялась.

— Боишься свадьбу расстроить — понимаю. Если тебе так важно, я пойду.

Это его разозлило.

— Так значит, — начал Курт пылко, — тебе просто некуда деваться. Куда потащили, туда и тащишься. Кто над тобой колдует? Что случилось? Ах, миром непонятая, несчастная! Изведёшься.

— Изведусь, — она кивнула. — Не волнуйся, ты не виноват.

Курт тяжело вздохнул. Взгляд упал на неровно обстриженные пряди. Судя по всему, от Мии не укрылось его выражение лица — досада с примесью отвращения. Ведь и было это — досадно да отвратительно.

Сорочка на сутулых плечах висела до скучного белая. На вытянутой ноге, просвечивая сквозь кожу, ломаной линией синела вена. Каково будет их будущее, если война пощадит их жизни? Это предстояло видеть каждый день, всякий раз встречать потухший взгляд с подспудной немой просьбой — дать ей исчезнуть. Исполнив долг жены, она готовила бы ужин, затем запиралась бы в полупустой, пропахшей маслом комнате, которую отведёт под «мастерскую». Сначала она подарила бы миру несколько картин в постельной гамме — от охры до пепельно-розового, будь то свет утреннего окна, рассечённый складками тюлевых занавесей, будь то потрет, но не человека — духа. Затем она перестанет писать — скажет, что работы вытянули из неё много сил. «Много боли». И как глупо это, как сильно противоречит законам логики — но вместе с болью в ней угаснет и жизнь.

На мгновение Курт задумался о причине своего появления. Его мысли занимал новый верстак, планировка флигеля, несколько сваленных в углу его собственной мастерской деревянных брусков, крупных, в самый раз под статуэтки. Отец позвал на большой заказ помогать, потому что домой он приходит, измождённый, с гримасой боли потирая поясницу. Ещё немного, и сляжет. А чтобы слёг Фортер, нужна катастрофа.

— Всё было неправильно, — отрывисто произнёс он. — Не стоило нам…

Он развернулся — медленно, будто стремясь доказать и себе, и ей, что не покидает прямо сейчас её дом. Хотя именно это он и делал — шаг, за ним следующий, с необычайной для расставания лёгкостью. Он обернулся в последний раз и увидел короткий кивок одобрения. Официальное позволение уходить. Дверь была всё крупнее, сидящая на кровати Мия — всё мельче.

Имя вдруг завязло на языке, сладкое и густое, как засахарившийся мёд.

Курт обернулся, чтобы посмотреть на неё, серую, гниющую — но медовую. Она сжалась в комок, худые колени подпирали подбородок. Он вдруг подумал, что она просидит так бесконечно долго, пока не сгниёт. Он понял, что она не видит хорошего конца. Что на самом деле она всего лишь боится.

Бледная тень высокой фигуры подкрадывалась к сидящей на кровати и накрыла её. Мия сжалась. Поняв, что он снова стоит рядом, а взгляд снова остановился на волосах, она вздёрнула руку — прикрыть, скорее прикрыть срамной нелепый поступок, уродливые космы, и себя — дурную, юродивую…

Чтобы застыть от ужаса, когда он её руку отвёл.

Глаза его умели смотреть испепеляюще; скальпелем делать на оболочке души надрез и изымать подгнившее нутро. Спрятаться от этих глаз хотелось бы по-детски сильно, не борись в их голубых озерцах с осуждением и укором нечто, испепеляющее ничуть не хуже.

— И что сейчас?.. — вырвалось у неё.

Он вперил взгляд в простыни, сидя на кровати и полностью облокотившись на одну руку.

— Помню, когда я впервые тебя увидел — ты смотрела сквозь предметы задумчиво, грустно. Значит, не впервой. А я как будто думать об этом забыл. Привык, что всегда сидишь рядом, советы даёшь; убеждаешь, что лавка это хорошая идея и меня обязательно заметят. Я, наверное, привык видеть тебя возле себя. Вот и позвал замуж: думал, с тобой куда угодно вырвусь. Я счастливец, мне досталась самая лучшая девушка на свете! Никто так не понимает, как она. Она честная, но не жестокая. Ты будто в идеальную играла. И вдруг порушилось. Может, и правильно, что это случилось до церемонии. Ну что, придётся ловить тебя по вечерам? Не буду ничего спрашивать — просто ловить.

— Принимать, как должное? — спросила она с горькой улыбкой.

— Захочешь — я тебя оставлю, разберёшься сама. Главное, не бойся позвать.

— Слова можно сдержать, но мысли не сдержишь. Как я могу жить рядом с человеком, который осуждает любое моё движение, пусть даже молча?

— У меня больше не будет никаких мыслей. Раз ты это делаешь, значит, делаешь. Может, тебе так нужно. Я буду стараться об этом не забывать. И ты напоминай. Говори, если чем-то обидел. Мы будем постоянно друг другу обо всём напоминать. Один раз, второй — так когда-нибудь и выучим.

Мия резко отвернулась. Она знала о мягких руках, что тянулись из-за спины, о тёплой груди, о сердце необъятных размеров. Он прижал её к себе и аккуратно уложил на колени. Мягкое надавливание победило её сопротивление.

— Не ошибись во мне, не надумай, чего в самом деле нет, — прошипела она надсадно.

Он не отвечал.

Мия смотрела на небо, вдруг успевшее стать закатным, и лениво моргала. Глаза напротив были закрыты, губы продолжали шептать свою колыбельную. Под ласковым напевом засыпали самые гадкие страхи, унималось сердце. Минута текла за минутой. Мия лежала у него на груди, глядя на потолок — из золотого ставшего рыжим.

— Я вспомнила об одном эксперименте, — прошептала она.

— Каком?

— Про насекомых, один человек уверял, будто они… Ладно. Как-нибудь потом.

Вдруг боль, последний её отголосок, встал колючим комом в горле. Мия спросила:

— Ты простишь, — сердце будто мяли в кулаке, — если когда-нибудь я тебе врала? И на Невидимок смотрела? Он звал, а я шла. Мне нужно узнать сейчас, пока мы ещё не... пока не поздно.

— Ты всё-таки честная. Я верю, — ответил он.

Она развернулась к нему и встала на колени. Жар поднимался со ступней, проходил по коленям и наконец объял туловище. Через грудь к горлу, от горла к приоткрытым лепесткам губ. Глаз Курт не отводил; смотрел пристально, как маленькие пальцы ложатся на сорочку, затем хватаются за вырез и дёргают вверх. Смотрел на открывшуюся наготу, чтобы прильнуть покровителем. Мия тоже не отводила глаз. Лишь когда обнажились его руки, шея, широкая грудь, подняла — на красное закатное небо.

Он остался на ночь, а следом на ещё одну. Ничуть не будило бьющее в глаза солнце — они поднимали головы только после стука. Мия, смеясь, говорила ему прятаться в шкаф, Курт, смеясь ещё громче, говорил, что в шкаф не уместится. И смех этот, удвоенный, складный, проходил через щели входной двери и сквозь оконные стёкла. Они встречали гостей вместе, рдея, но радуясь искренне. Сдержанные лица и отведённые взгляды — то было весьма скромной платой за разоблачение.

Джессамина спросила прямо. Но, дав обет молчания, делала вид, будто не подозревает. Она пожелала сестре счастья. Не официально, не готовя поздравление заранее, чтобы звучало обдуманно и правильно. Она сидела в комнате сестры, где её угощали ягодным чаем, пригубливала, пробуя кусочки малины, и наблюдала. Их лица, кожа, улыбки — светились. Мия подошла к ней и обняла. Ни на минуту Джессамине не стало грустно за себя и за то, что ей не суждено светиться от любви так же ярко, что никогда на неё не найдёт подобное озарение.

В последний день, поцеловав жениха на прощание, Мия оглядела дом. Парик, увенчанными гребнями-цветками, лежал на столе. Лиф платья готов — белое кружево, атласная подкладка. С юбкой дело обстояло сложнее: повторяя форму пиона, она состояла из множества белых газовых «лепестков». Много раз Мию журили за чрезмерную изобретательность, но образ их с Куртом цветка решительно того стоил.

Мысли оборвал стук в дверь.

— Здравствуй, — сказал Роберт, войдя. — Извини, что пришёл не только с поздравлением. Нужно кое о чём тебя попросить.

***

В ночь перед торжеством спалось дурно.

«Ты свободна. Можешь идти и… мои искренние вам с Куртом пожелания. Забот теперь прибавилось, но мы обязательно придём на свадьбу».

Роберт был озадачен.

— Жених должен прийти после тебя, — говорила Сиана, сидя позади Мии на табурете и подшивая ей юбку. — Такова традиция. Сначала объявляют невесту, показывают присутствующим, вертят, чтобы рассмотрели, а потом приходит жених. Это ритуал, похоже на смотрины. Все как будто заново тебя осматривают. Так-так, а теперь повернись боком. — Невеста послушалась. — Тяжело с юбкой пришлось. Права ты была, лучше бы я тебя на помощь позвала.

— Ну что ж вы, девочки, всё в последний момент! — металась по дому Ната, рассматривая парик. — Времени всего-то пара часов. А где Марта? Она обещала прийти.

— А что время-то? — подняла голову Сиана. — Тут невесту нужно было унять.

— Ох и чудила! Свадьбы боялась, не иначе.

— Простите меня за всё, если сможете, — обронила Мия тихим голосом. — Что постриглась и спорила. Простите. Теперь всё хорошо.

Женщины переглянулись.

Невеста стояла понурая, в хрупкой светлой грусти, подобной грусти опущенных головок ландыша, объятая прозрачными тканями и сама — прозрачная. Парик увенчался белыми цветками и жемчужной нитью, а поверх — кружевной фатой.

— Нужно хорошенько закрепить к волосам, — Ната прильнула к невесте и плотным маленьким тельцем потянулась к фате.

В двери вошла Нелли. В голубом муаровом платье и цветком в волосах, она подалась навстречу с широко раскинутыми руками. Помощницы удержали её от посягательств на туалет невесты.

— Какие мы хрупкие, — ласково пожурила Нелли, внимательно осматривая платье. — Пион, говорите? А ещё похоже на розу. Ты прости, прости, что опоздала. У меня сейчас будто и жизни нет, всё среди регентов, денно и нощно. А тут сам Металлик как друг твоего отца явится! Я разузнала, гости будут почтенные, из них — половина регентства.

— Жалко, что без мамы, — обронила Мия.

— Можно было бы её позвать, — Нелли подбоченилась. — Почему ей не посмотреть, как дочь выходит замуж? Но до свадьбы полтора часа… и…

— Поздно, — ответила Мия.

Спускаться с серпантина казалось невесте и её свите настоящим проклятием. Две женщины держали её подол, а третья контролировала обстановку. То веля Мии ходить аккуратнее, то указывая, где подол успел осесть на землю. Внизу их поджидала карета свадебного молочно-белого цвета. Во время езды она не смотрела в окна, не слышала весёлый свист провожающих — мысли звучали громче уличного гвалта. Хотелось сложить руки и шептать молитвы Создателю, Высшим, Судьбе — чему угодно, чтобы берегли её.

Возле храмов, где служители заключали браки, в день свадьбы стелили дорожку — травянисто-зелёную, символ гармонии и мира — с узорчатой каймой по краям. По обе стороны стояли деревянные скамейки. Где же жених, думала Мия с томлением, а ведь он должен прийти только после неё. Она сидела в карете, вздыхая. Ни двинуться из-за платья, ни запрокинуть голову из-за парика. Наряжаться, наносить пудру, шить платье, задыхаться в расшитом жемчугом корсаже — и всё ради того, чтобы пройти по дорожке между рядов, обернуться несколько раз и в ответ на вопрос родственниц жениха «Хороша ли невеста?» услышать громогласное «Да!». Курт первым предупредил её об этой церемониальной нелепице, но традиции должно уважать. Он не знал, могли ли доставшиеся от предков обряды что-то означать, как не знал и творящееся на душе у собственной невесты. Не знал и не стеснялся в этом признаться. За эти две ночи Мия попросила о сотне прощений, целуя перед сном его потный лоб. Много раз повторила, как была отвратительна, а он в ответ прикладывал палец к её губам.

Глаза неумолимо жгло. Мия жмурилась старательно, и потому не увидела, как дверцу кареты открыли. Свет улицы пролился ей на платье, задел остроносые туфельки.

Гости повернули головы, на каждом лице зажигалась улыбка, и это слепило. Чтобы идти аккуратно, но с достоинством, забыв о прикованных к ней взглядах, Мия думала о женихе. Он явится после церемонии, чтобы после смотрин «состоялась встреча» и невесту вверили бы ему только после одобрения. Он явится. Видя мир через сетку кружев, она делала выверенные, нарочито-уверенные шаги к ступенькам возле храма.

— А вот и невеста — громко объявила Ната. Мия повернулась к рядам и робко помахала. Нелли не соврала: со стороны невесты собралось чудовищное количество персон чудовищной важности. Впереди, на почётных местах, восседали регенты вместе с принцессой — та тихонько помахала ей в ответ облачённой в голубую перчатку рукой, — чуть дальше уместились товарищи по Ополчения. Джозеф в элегантном костюме стоял, прямой, как статуя, изредка потягивая воротник: мучился от жары, но ещё больше от обилия церемониала. Мия улыбнулась, глядя на него. Джессамина в платье заставила удивиться: лиловый шифон весьма ей шёл. Мия подумала, что обязательно похвалит выбор после торжества.

Сиана подошла к невесте и любовным жестом откинула фату. Сейчас они должны были описать невесту. Женщина с рыжими волосами растянула рот в некрасивой улыбке.

— Лицом хороша, нежная, словно лебёдушка… — её выражение лица вдруг преобразилось. Мия обратила на неё выразительный взгляд, словно спрашивая, не беспокоит ли что-либо её дорогую помощницу.

— Вот только верность у неё не лебединая, — внезапно сказала Сиана.

Все разом стихли. Мия побледнела, слившись с цветом платья.

— Раз сказали, так докажем, — вступилась Ната. Мия с ужасом обернулась — та без стеснения достала из корсажа платья несколько смятых бумажек.

От осознания у Мии обмякли ноги: в их руках была переписка с Диаболисом. Но она спрятала письма глубоко и тщательно.

Как?

— Посмотрите, какая возвышенная натура: «Мне до смерти скучно. Я смотрю на людей и не вижу их глаз. Только ваши, о, ваши я вижу и в воображении. Вы — совершенны, как сам Бог. Может, вы и есть Бог. Его ученик, да… Я млею, о, придите».

Они тянули интонации, повышали голос. По рядам прошёлся недобрый шепоток. Нелли в недоумении размахивала руками, но её вопросов не слышали. Сидевший рядом Уильям Металлик с супругой переглядывались.

— Это было давно! — выкрикнула Мия. — Это всё... ещё до того, как...

— До чего? До свадьбы? Нашли-то мы их в твоём столе — знаешь, стало быть, зачем до сих пор хранишь. «Одурманиваете и бросаете, высасываете жизнь гадкими своими поцелуями (которым я, увы, почему-то не противлюсь, а то и сама алкаю)».

— Я же сказала, в прошлом! — как ни силилась она греметь, давить, но голос предавал — хрипел.

Опешивший Джозеф приблизился на пару шагов, но неведомая сила заставила его врасти в землю. Крик замёрз в горле. По телу прошёл холод, тот холод, над которым Джозеф власти не имел.

— Посмотрите на неё, — Ната хотела, казалось, схватить её за волосы, чтобы развернуть, как вдруг изо всех сил дёрнула за фату.

Мия инстинктивно подняла руки к голове, но не успела. Фата вместе с крепко повязанным с ней париком сорвалась.

— Вот она — общипала себя, как курицу. Посмотрите на неё, вы, все! — раздавалось громогласное. — Вот она, красавица, — и толкнула Мию между лопаток. Не удержавшись, та упала, скатившись прямо по ступеням. Судя по треску, где-то на платье разошёлся шов. Колено ныло. Локоть от прикосновения с дорожкой стёрся в кровь, а сверху коршунами нависали гости — бесчисленная толпа. Всё, что Мия заметила сквозь пелену слёз, было бледное лицо Нелли. Нелли, которая раскрыла рот, не зная, верить сказанному или нет. Кто-то встал с сидения, чтобы помочь подняться — а может, просто для веселья. Мелькнуло платье Нелли. Какой-то мужчина шёл к невесте с протянутой рукой. Она пыталась подняться сама, но страх перед хищными взглядами низвергал обратно на землю.

— Прекратите это! — раздался вопль Джессамины. Мелькнул лиловый шифон. Она преодолела расстояние в несколько шагов и потянула сестру за руку.

Сиана продолжала что-то кричать, стоя за их спинами. От ужаса Мия потеряла контроль над телом и, качнувшись, сделала неловкий шаг назад. Низкий каблук ажурной туфельки придавил подол. Снова послышался треск ткани. Вдруг — ещё одна случайно опущенная нога, резкий рывок — и оторванная наполовину после падения со ступеней юбка-пион оторвалась полностью.

Мия закричала. Теперь она осталась в лифе и нижней юбке.

Джессамина металась на месте, не зная, за что хвататься. Ни шали, ни накидки, чтобы обвязать.

— Дьявольщина, дьявольщина…

Это говорил отец. Долгое время холод не давал Джозефу сдвинуться с места. Пока понимание не ударило обухом: ещё немного, и Мия останется в одном исподнем. Освободившись от пиджака, он накинул его дочери на плечи. Она схватилась за бортики и закрылась, как в панцире.

— Надень как следует!

Дрожащая, Мия не сразу осознала команду. Лишь спустя несколько секунд она осмелилась стряхнуть пиджак с плеч и просунуть руки в широкие рукава.

Джозеф налетел на помощниц, расчертив воздух рукой. Смысл этого жеста женщины поняли, когда ощутили резкий холод. Обуянный гневом, Джозеф всплеснул рукой и выпустил несколько ледяных игл.

— Объяснитесь немедленно! Что сделала вам моя дочь?

— Сперва кувыркалась с одним, потом с нашим! Ах, не верите, что кувыркалась? До свадьбы-то? Шлюхам это мелочь!

— Это не правда! — собрав все силы, прокричала Мия. — Я никому, кроме него, не… не… — но захлебнулась во всхлипе. Грудь распирало от тупой боли. Люди ёрзали на скамейках, некоторые вставали с мест.

— Лучше не кричите, а послушайте про своё отродье, чтобы не смели вы больше людей дурачить.

Мия уже не знала, кому принадлежал голос, Нате или Сиане.

В глазах мутнело. Мысли метались в голове: откуда они достали письма? Когда, если она всё время была в доме, при них? Спала ли? Отвлеклась ли? Как хорошо, что Курт ещё не подоспел: жених должен приходить позже… но жених не придёт. Мия молилась об этом.

Наконец в памяти мелькнуло воспоминание о дне, когда она оставила последнее письмо на столе. Забыла о нём и вышла из дома, достала кинжал, а потом её нашёл Вист и перевязал рану. Кажется, она ещё тогда вспомнила, что не заперла дверь на ключ…

Лучше бы Вист гулял где-нибудь подальше, а она умерла бы в тот день, на одеяле из мелкой весенней травы.

— Мия, как же ты… ты… — донеслось совсем тихое. Марта стояла совсем рядом, глядя огромными голубыми глазами и не веря. Выдержать этого Мия уже не смогла. Веки, скулы, плечи — всё разом загорелось болью. Что ещё сказала Марта, ей было не суждено узнать. Их отвлёк шум. Взбешённый Джозеф раскидывал лёд повсюду, не давая предательницам подобраться к дочери. Гости столпились у ступеней, несколько мужчин пытались оттащить Джозефа. Безуспешно.

— Покажите мне эти письма! — кричала Нелли.

— Да читайте, сколько угодно читайте! — и листки взмыли в воздух. — Вот они! Нигде не соврали.

— Сучка лживая!

— Нет, — слышался вдалеке исступлённый голос Нелли, — не может такого быть.

Джессамина не отходила от сестры дальше, чем на шаг.

— Ничего, пиджак прикрывает. Это спереди на юбке кружева, а сзади…

— Сзади подкладка из шифона, — обронила Мия.

Она не наблюдала за выкройкой и пошивом, не знала, как шла работа. Внезапное осознание ударило под дых: газовую юбку намеренно пришили плохо. Они не дали Нелли притронуться, опасаясь, что непомерное любопытство принцессы раскроет обман. Сиана сама пришивала её, поправляла и обещала нести подол.

Сама и придержала острым носком туфли, пока Джессамина поднимала сестру.

Наконец ярость Джозефа удалось притушить. Не объясняясь ни перед кем, он стрелой слетел со ступеней и настиг дочерей.

— Пошли, быстро! — он взял Мию под руку и сорвал с места. Она споткнулась. Джессамина шла позади них, пристально озираясь на толпу.

— Быстрее, кто-то уже бежит, — процедила она.

— Останови нам двуколку, карету, что-нибудь, — приказал он.

Высадившись с первой пойманной двуколки, Джозеф смерил взглядом холм.

— Чёртов серпантин, топать ещё с полкилометра. Что это было, чьи это письма? — шипел Джозеф. — А ну прекрати скулить! Я спрашиваю, что это было? Ты в этом замешана?

Облачённые в пиджак плечи то и дело вздрагивали, а ноги, подкашиваясь, опускали её на сухой грунт. Тогда отец резко подымал за руку и продолжал тащить дальше.

Едва они дошли до дома, Мия через коридор рванула в комнату и, достигнув кровати, упала на неё лицом вниз. Простыни заглушали громкие протяжные рыдания. Джозеф, чья ярость из огненной обратилась в ледяную, медленно крался следом.

— А теперь просто скажи, — он навис над кроватью, — это правда?

Мия не слушала. Стянув пальцами простынь и уткнувшись в этот комок лицом, она продолжала выть. Тогда Джозеф потерял терпение и дёрнул её за ворот пиджака.

— Не надо, — Джессамина встала на сторону сестры. — Это наверняка подстава.

— Уж надеюсь, — сказал он тихо. — Тогда какие у них были основания? Кому она так досадила?

— Мия говорила как-то, что они её невзлюбили ещё на смотринах, и…

— Натворить такое, просто потому что невзлюбили?! В конце концов, почерк-то её! — Джозеф заметался по комнате и вдруг вытащил из нагрудного кармана бумажку. — Я выхватил одно. У неё есть какие-нибудь записи, чтобы сверить? Я же помню её почерк, но на всякий случай… чёрт, чёрт подери!

Не успел он подойти к столу, как в дверь настойчиво постучали.

— Пошли к дьяволу! — бросил Джозеф.

— Я не очень понимаю, что стряслось, — заговорил встревоженно голос. Он принадлежал Роберту, не попавшему на свадьбу из-за срочного вызова. — Прошу впустить меня, это дело чрезвычайной важности.

— А я сказал, пошло всё к дьяволу! — повторил Джозеф, нетерпеливо шелестя бумагами. — Посетители не принимаются!

— Джозеф! — голос за дверью сделался жёстким. — Это не прихоть. Немедленно открой.

Джессамина, бросив долгий взгляд на спину папы, пошла отпирать. Роберт стоял не один: позади толпилось ещё шесть или семь человек. Лицо Джессамины перекосилось.

— Хорошо, что и ты здесь, — первым делом сказал он, глядя ей в лицо. — Единственный везунчик.

Вдруг Джессамина поняла, что отряд посетителей не имеет никакого отношения к свадьбе. И когда семеро человек перешагнули порог в тяжёлом молчании, она отчего-то подумала — лучше бы из-за неё. Из-за проклятой сорванной свадьбы. Джессамина присела к сестре на кровать и потрясла за плечо.

— Поднимись. Поднимись, пожалуйста, — тщетно. Ещё сильнее скомкав простынь, невеста рывком приткнулась к стене. — Господин Беллами, она сейчас…

Роберт смотрел на сжавшееся тело ещё немного, прежде чем велеть остальным присутствующим сесть.

— Извините, что вторглись именно сюда, — начал он, переводя взгляд с Джессамины на Джозефа.

— Извинения не принимаются, — прошипел тот. — Зачем вы пришли?!

— Потому что объявление я должен был сделать всем, а сама Мия вряд ли смогла бы выйти, — ответил Роберт.

— Что за объявление такое? Жизненной важности?

— Да. Со вчерашнего дня я призывал всех членов последнего отряда пройти обследование врачей. Я не пришёл на свадьбу, потому что меня вызвали в госпиталь. Все, кроме Джессамины, отравлены смертельным ядом.

Мия медленно поднялась. Кто-то прижал руку ко рту, кто-то вскочил со стула, на который едва успел присесть.

— Обследование проходят многие. Высокая и внезапная смертность пугает нас уже которую неделю. Решили проверить военнообязанную часть населения. Последний посланный отряд в том числе. Мы подозреваем прямое вмешательство ракшасов.

— Мия? — тихо спросил Джозеф.

— Да. Из девяти посланных — семеро отравлено, — обронил Роберт тяжело. — Альвион, командир отряда, Канти Инвит, Кристина Бетт, Мия Арфиалис, Ценд Клайр, Эштор Кестен, Фира Левит. Джессамине, к счастью, повезло.

Руки Джозефа обмякли. Он хотел было рявкнуть что-нибудь, прогнать Роберта, вышвырнуть остальных, но не мог. Сердце заныло. С его дочери сорвали фату с париком, затем порвали её платье; его дочь опозорили, зачтя перед половиной Дали мерзкие любовные письма. А теперь ему говорят, что его дочь обречена.

— Сколько нам осталось? — донёсся сиплый голос Кристины.

— В среднем — три недели. Врачи исследуют органы умерших и природу вещества, чтобы вывести противоядие. Работа идёт не первый день, они вполне могут успеть.

Роберт улыбнулся — глупо, нарочито, — только бы не дать страшной тишине себя поглотить.

Ему не верили, но с ним не спорили.

— Как?.. — донёсся голос Фиры. — Что за яд такой? Как он проник?

— Через кожу, оттуда — в ткани. Действует на самые слабые органы. У многих людей это сердце, поэтому умирали в основном из-за него. У вас сердце крепкое.

Приподнявшись с кровати, Мия свесила ноги и попыталась вспомнить. Подземелье. Перед выходом из тоннеля их отряд окружили. Ракшас, схвативший её, проводил пальцами по её шее — маслянистыми пальцами. Пальцами с ядом.

— Кто к вам прикасался? — спросила она, глядя на товарищей. — Вы помните, как ракшасы пытались дотронуться до вас?

Кристина беззвучно ахнула.

— Я с самого начала говорила, что их атака не была долгой. Помните? Да, они ведь так быстро и внезапно отступили. Они не стремились нанести удар.

— Иначе нас засекли бы ещё в лагере, — добавил Эштор. — Мы ещё удивлялись, почему не встретили засаду в лесу.

— Нет, — продолжала Кристина звонким от волнения голосом, — они пытались сократить дистанцию. Один схватил меня за запястье, — она медленно подняла руку и отупело уставилась в сплетение вен. Ни пятен, ни боли — ничего, что могло бы вызвать тревогу.

— После того, как я оставила Лауру с Джессаминой, — заговорила Фира, — нас призвали на подмогу. Мы спустились под землю. Тогда кто-то схватил меня прямо за щёки. Просто схватил, а когда я стала вырываться, тут же скрылся.

— И меня хватали, помню. Что за стратегия? — Эштор слабо усмехнулся. — Оборонительная?

— Нет, вполне себе наступательная, — ответила Кристина. Она словно забыла о запястье, забыла о страхе, только громко декламировала. — Но под видимостью быстрого отступления. Все эти месяцы они проникали к нам и травили людей, не ввязываясь в открытое противостояние. Нас не один отряд. Нас уже десятки отравленных. Каждый день по нескольку похоронных процессий.

Кто-то засмеялся.

А кто-то начал всхлипывать.

Мия улыбалась, последовав примеру половины отряда. Альвион, командир, запустил в волосы обе пятерни и сидел, не двигаясь. Фира, сидевшая на полу, раскачивалась туда-сюда.

— Спокойно, — вопреки собственной команде Роберт начал мерить комнату широкими шагами. — У вас выносливый и подготовленный организм. Шансов у вас больше, чем у кого-либо.

Джозеф подлетел к Роберту и вцепился в ворот его сюртука мёртвой хваткой. Роберт пообещал отвести его в госпиталь прямо сейчас — если господин Колд не верит ему, пусть поверит врачам. Вдвоём они вышли, впустив через дверь живительный ветер. Следом начали собираться остальные. Кристина уходила, прижимая ладонь ко рту. Фира упала прямо на дверной косяк, и Эштор взял её под руку. Альвион неспешно прошагал до выхода и осторожно, будто страшась потерять равновесие, перешагнул через порог. Никто не обратил на Мию внимания. Джессамина, заперев дверь за последними, заплакала.

— Отправляйся с папой, — мягко сказала Мия. — Всё узнаешь, а потом и мне расскажешь. — Та кивнула и быстро скрылась.

Оставшись в одиночестве, Мия встала с кровати и подошла к окну, глядя в небо беззаботным, отрешённым взглядом и думая, как бы уйти первой.

— Ну уж нет, — прозвучал ответ. Мия обернулась на стоявшего возле двери Диаболиса.

— А вы хитры. Вы не приходили сами! О нет, вы писали письма. Для вещественных доказательств моей измены. А до того - уверяли, что мой дар необходим на операции. Операции, где нас отравили... Это вы меня подвели меня к смерти, а теперь размазали, чтобы не осталось сил бороться. Чтобы я умирала в стыде, под градом проклятий. Так зачем тянуть? Отчего же не забрать меня прямо сейчас?

— Ты молишь о милости, а не о наказании. Смерть — это, по правде говоря, легко.

Изменив привычкам, Диаболис не продемонстрировал усмешку.

— Если хочешь приговора, я его озвучу: отныне ты приговорена жить. Не достанешь ни ремня, ни верёвки; ножа в руки не возьмёшь и со скалы не спрыгнешь. Я не дам. Две с половиной недели ты будешь ждать конца, но по своему желанию ты его не приблизишь. Жить в позоре, оплёванной — и пытаться выжить. Назло всем. И назло самой себе.