Окно было открыто настежь. Ночной воздух был прохладным, но не до такой степени, чтобы можно было замерзнуть. Даже наоборот, этот воздух был довольно приятным и приносил, пусть небольшое, но облегчение. Экран телефона тускло освещал комнату, совсем слегка разгоняя тьму. Цифры на экране показывали почти два часа ночи. Поздно, даже учитывая тот факт, что наступило лето и Арсений позволял четырнадцатилетнему мальчику ложиться позже.

На самом деле Антон бы спал, правда спал, если бы состояние не было таким паршивым. По непонятной причине живот словно скручивался узлом, да таким, что его даже развязать невозможно. Он болел где-то посередине, кажется там находится желудок, ну или кишечник, а может поджелудочная? Да откуда подростку это знать? Он что биолог? Анатомия человеческого тела, пусть и входила в школьный курс биологии, никогда мальчишку не интересовала и вряд-ли заинтересует. Все, что он может определить — это то, что живот у него болит, причем достаточно сильно. А уж где конкретно и почему — это уже другой вопрос, ответа на который у Антона нет. Ещё и тошнота. Отвратительный ком, то и дело подступающий к горлу, выхода которому мальчик не давал только благодаря огромным усилиям.

И днём ведь все было так хорошо, замечательно даже. Они с друзьями были в лесу, устроили пикник, купались в речке и главное — без присмотра взрослых. Сами развели костер, у них в компании были ребята постарше, которые пожарили мясо. Антон искренне считал, что одного его папа отпустил только потому что там как раз таки были эти самые парни постарше, с которыми Арс был знаком. Впрочем, оно не слишком то важно, главное, что отпустил. И ведь чувствовали все себя такими взрослыми, самостоятельными и совершенно точно счастливыми. А теперь что? А теперь ему плохо, хотя, Антон бы даже сказал, что не просто плохо, а отвратительно и хреново.

Но плохо ему стало не сразу, он спокойно вернулся вечером домой, общался с папой, рассказывая как здорово они с друзьями провели время, потом успел порубиться в комп. А потом… Сначала появился лёгкий, непонятный дискомфорт. Просто лёгкое недомогание, которое, хоть и было неприятным, но все-таки терпимым. Ложился в кровать мальчишка с мыслью, что все само пройдет и ему не о чем беспокоится, в конце концов, так часто бывает, когда съешь какую-нибудь «тяжёлую» пищу, а он целый день только ее и ел. Не прошло. Следом за недомоганием появилась боль, а за болью пришла тошнота. Хуже ещё и то, что сопровождалось это состояние ещё и усталостью. Ему плохо, очень плохо, но он даже не способен встать с постели и дойти до ванной комнаты, чтобы элементарно умыться. Хотя поможет ли умывание избавиться от тошноты — это большой вопрос. В любом случае, сил хватало только на то, чтобы бездумно листать страницы социальных сетей и изредка писать сообщения Димке, который вместо того, чтобы спать, собрал команду в онлайн игре и двинулся на босса, а теперь считал нужным отчитываться обо всех успехах. Антон бы может и тоже поучаствовал во всем этом, но, как уже было отмечено ранее, он даже с кровати подняться не мог, какая уж тут игра?

Наверное, по-хорошему, ему стоило бы пойти к папе, попросить что-нибудь от живота, да хоть бы и активированный уголь. Но сил не было, равно как и желания будить давно уже спящего Арсения. К тому же, Антоша умудрился найти позу в которой было немного легче. Оказалось, что если лечь на бок и подтянуть ноги ближе к груди, сворачиваясь чуть ли не калачиком, то можно вполне себе сносно существовать. Да, именно существовать, потому что когда человека тошнит, да и в целом состояние такое, будто по нему по меньшей мере стадо слонов пробежалось, то жизнью это никак не назовешь.

Новостная лента, текст сообщений, какие-то мемы и непонятные картинки, — все это вроде перед глазами, но не приносит совсем никакой радости. Хочется спать, но не получится, слишком сильно болит живот, слишком сложно отвлечься от этой боли. И рвотные позывы становятся всё сильнее, контролировать их с каждым разом всё сложнее и сложнее. Нужно встать, нужно, но не выходит. Кажется, что если пошевелиться, то боль станет ещё невыносимее, а она и так отвратительна. Люди осознают всю прелесть тех моментов, когда у них не болит живот, только когда он начинает это делать. Вот и Антон осознал. Его состояние сейчас похоже на пытку, наверное, в каком-нибудь средневековье она была бы очень востребована, по крайней мере, мучений от нее предостаточно.

— Твою ж… — договорить мальчишка не сумел. Это все, сдерживать тошноту он больше не в состоянии.

Антон подскочил с кровати и рванул в сторону ванной, уже даже не заботясь о том, чтобы соблюдать тишину. Какая уж тут тишина, если ему настолько плохо? Сумел добраться до места назначения вовремя — уже хорошо. Тошнота — эта кажется одна из самых ужасных вещей на планете. И ведь он даже контролировать ее не в силах, организм сам пытается вывести наружу все содержимое желудка. И зачем спрашивается? Да хрен его поймёшь, организм этот. Да вот только легче не становится, глаза застилают слезы, а в области живота ощущаются такие спазмы, что хочется скулить, как побитая собака. Чисто рефлекторно мальчишка ухватился руками за собственный живот, будто это хоть как-то могло ему помочь, будто он волшебник и руки должны обязательно исцелить его, убрать эту ужасную боль. Но нет, нет, это так не работает. Ничего не работает. То, что его прямо сейчас больше не рвет, совершенно не означает, что ощущение тошноты пропало. То, что он поднялся с кровати, совершенно не значит, что исчезла слабость. Да он на ногах еле стоит, коленки подрагивают, руки тоже трясутся, а по щекам текут слезы. Сами по себе текут, это не те слезы, которые можно контролировать. Дойти бы до раковины, плеснуть водой в лицо, но для этого нужно выпрямиться, а это сделать прямо сейчас невозможно. Вообще ничего невозможно сейчас сделать, только опуститься на пол, снова поджать под себя ноги. Не легче. Почему-то теперь от этого не легче.

***

Какой-то шум вынудил мужчину распахнуть глаза. Темно, за окном по-прежнему ночь, тогда что это за шум? Сонный мозг обрабатывал информацию медленно, но все-таки пришел к выводу, что кажется это шумит Антон. Нет, был, конечно, ещё вариант, что это кот, который научился прыгать на ручку двери и открывать её, а потому теперь имел возможность выходить из комнаты ребенка, что-то уронил, но Арсений его отмел. Он сонный конечно, но отличить топот человеческих ног от проказ хвостатого в состоянии. И тем страннее была ситуация, ведь Антоша, даже если и вставал ночами воды, например, выпить, то вел себя крайне тихо, чтобы ненароком не разбудить самого Попова. Все таки мальчику уже не десять лет, днём то он периодически ещё может и топает довольно громко, но вот ночами — точно нет. Значит что-то не так, не стал бы Антон нарочно бегать по коридору.

Странное чувство тревоги требовало, чтобы Арсений поднялся с кровати и проверил все ли в порядке. Пусть лучше он пройдется просто так, убедившись, что все в норме, чем останется на месте, а потом выяснится, что Тоше требовалась помощь. Да и какой-то родительский инстинкт не давал покоя. Это довольно странное чувство, когда буквально нутром ощущаешь, что что-то не так, но не можешь понять, что именно. Просто какое-то общее чувство тревожности и волнения, которое не даёт покоя. Наверное, похожее чувство ощущают ну, к примеру, перед экзаменом. Этакий страх перед неизвестностью и переживание из-за возможных последствий и результатов. И контролировать эти ощущения люди не способны, их можно только игнорировать. Но, в случае Арсения, игнорировать собственное предчувствие, особенно когда оно говорит, что происходит что-то не очень хорошее, было вообще не вариантом.

Мужчина поднялся с кровати и двинулся на выход из комнаты. В коридоре было темно, но его глаза были к этой темноте привыкшие, а потому Арс отчётливо заметил две открытые двери: одну в комнату Антона, а другую в ванную. И из ванной доносился тихий то ли скулеж, то ли болезненный стон. Не медля ни секунды, Арсений рванул туда, теперь точно убеждаясь, что с Антоном что-то не так. Свет в ванной не горел, а потому мужчина щёлкнул выключателем, не особенно заботясь о том, что свет больно резанул по глазам и заставлял щуриться. В конце концов, сейчас явно не подходящий момент, чтобы давать себе время привыкнуть к яркому освещению.

— Что случилось? — наверное, это прозвучало слишком громко и с нотками паники, которые Арсений был не в силах контролировать.

Ну а о каком контроле может идти речь, если перед ним на полу сидит ребенок и выглядит он как-то нездорово. Лицо четырнадцатилетнего подростка, да и любого другого человека, точно не должно быть такого непонятного то ли белого, то ли желтоватого оттенка. Да и сидеть чуть ли не в обнимку с унитазом человек тоже не должен. Да у Арсения от этой картины сердце не на месте, оно скачет как бешенное и не даёт сосредоточится на важном — Антоне! Именно поэтому он должен, хотя даже не должен, а обязан, заткнуть эту свою панику и помочь. Паниковать можно будет только тогда, когда его ребенку станет лучше, хотя, наверное, тогда паниковать уже и вовсе не придется.

— Антон, объясни мне пожалуйста, что не так? Я вижу, что тебе плохо. У тебя живот болит? — так и не дождавшись ответа от мальчишки, начал задавать вопросы мужчина. Он заметил, что ребенок прижимает руки к животу, потому выходит, что да, живот у него действительно болит.

Антоша хотел было что-то ответить, но ему это не удалось. Мальчик зажал рот рукой, убрав ее от своего живота, а потом подскочил и снова навис над унитазом. Ребенка пошатывало, это Арс заметил сразу, а потому он просто шагнул к нему, осторожно поддерживая за плечи, чтобы его не повело куда-нибудь в сторону. Не хватало ещё, чтобы в дополнение к тошноте, этот ребенок ещё и свалился, стукнувшись об кафель. Очередного сотрясения им не нужно.

— Стало чуть легче? — обеспокоенно спросил Арсений, осторожно подведя мальчика к раковине и включая воду.

Антон ничего не ответил, только набрал в ладони воды, умылся, а потом прополоскал рот, с отвращением выплюнув воду и скривившись. Состояние все такое же паршивое и нет никакой гарантии, что его не стошнит в третий раз. Живот скручивает все теми же болезненными судорогами и хочется просто выть. Долго так, протяжно, отчаяно выть, надеясь, что когда-нибудь этот кошмар закончится. Ведь не будет он длиться вечно? Не будет, правда же?

— Тоша, я тебя очень прошу, не молчи, а ответь на мой вопрос, — помогая мальчишке выпрямиться, Арсений убрал с его лба челку, которая вся была мокрой. Этот ребенок явно вспотел, хотя оно, наверное, и не удивительно, — Солнце, ну я же переживаю.

— Плохо, пап, — жалобно так протянул Антон, — Мне очень плохо. Живот болит.

Арс вздохнул. Он и сам прекрасно видит, что плохо. Мужчина не то, чтобы был силен в медицине, но его знаний вполне хватало, чтобы предположить, что это, вероятнее всего, отравление. И хуже то, что Арсений без понятия, чем именно этот ребенок сумел травануться, Антон практически целый день провёл вне дома, Попов просто не мог проследить за тем, что мальчишка ест. А если они, не дай бог, в том лесу каких-нибудь ягод или грибов ядовитых насобирали? Нет, мужчина конечно очень надеятся, что у детей хватило ума этого не делать, но все-таки. Хотя тут, конечно, здраво судить не получится, отравление — это такая штука отвратительная, его ведь на самом деле все что угодно могло вызвать. Да даже речная вода! Дети же вроде купались в реке, если Антон умудрился наглотаться этой самой воды в процессе, то удивляться, наверное нечему. Хотя может и не вода виновата, как знать?

— Идём, — Попов осторожно ухватил мальчишку за плечи и повел на выход из ванной.

— Мы куда?

— На кухню, — пояснил Арсений. Тоша отчего-то остановился, не желая двигаться с места и глубоко задышал ртом, словно пытался вдохнуть как можно больше воздуха.

— Плохая идея, — просипел мальчик, поморщившись и снова ухватившись рукой за живот.

— Опять тошнит? — беспокойство в голосе мужчины было уже явным, даже не особо соображающий Антон его уловил.

— Подташнивает, но не настолько, — негромко сказал он.

Мальчик старался звучать увереннее, словно не желая больше показывать папе, что ему прям настолько плохо. Хотя там и показывать не нужно было, Арсений и сам все видел, да и ранее Антоша сам сказал, что ему очень нехорошо, только видимо уже забыл об этом.

— Тут… В другом дело. — пробормотал Тошка, — Я… А ты не мог бы выйти?

Арс на мгновение прикрыл глаза. Этот ребенок умудрился найти силы на смущение. На ногах еле держится, а все равно просит выйти. Нет, Арсений все конечно понимает, но кому станет лучше, если Антон все-таки грохнется? Ванная комната — это место опасное, тут и расшибить себе голову можно.

— Уверен, что не свалишься? — и все-таки, ставить собственного ребенка в неловкое положение Арсений не хотел, а потому был готов выйти за дверь, если будет уверен, что Антон действительно в состоянии контролировать свои движения и удерживать равновесие.

— Уверен, — тихо пискнул мальчишка, а потом согнулся пополам, считая, что так боль и ужасный дискомфорт уменьшатся. Увы, не уменьшались. — Пожалуйста, папа, выйди.

— Очень прошу тебя, не запирай дверь, хорошо? — услышал что-то между «ага» и «угу» и все-таки вышел, прикрыв за собой дверь.

Хоть он и боялся отойти далеко, мало ли, все же это сделать пришлось. Нужно было срочно дать что-то Антону, что во-первых, промоет желудок, а во-вторых, выведет токсины. Для первого вполне себе подходит раствор марганцовки, она точно была где-то в аптечке, нужно только развести в нужных пропорциях и, что уже сложнее, заставить Антона ее пить. А со вторым… Ну можно попробовать активированный уголь, но далеко не факт, что он поможет, ведь непонятно как давно мальчик ел то, чем отравился, сколько времени прошло и чем это теперь аукнется. Сложно, как же это все сложно. Арсений может официально заявить, что когда его ребенку плохо — это одни из самых худших моментов в его жизни. И, если бы это было возможно, то он бы с радостью перенял участь Антона на себя, да вот только вселенная так не работает. Мужчине остаётся только лихорадочно искать решения и стараться не поддаваться панике раньше времени, а лучше не поддаваться вообще. Он не имеет права паниковать, у него тут чудо, которое вроде уже и не такое маленькое, чувствует себя очень далеко от понятия «хорошо» и Арс лучше не сделает, если начнет заниматься самокопанием и поиском причин. Ему решение сейчас нужно найти, а не причину. И искать это решение нужно как можно быстрее, пока Тоше не стало хуже, хотя куда уж хуже?

Арсений как раз закончил разводить марганцовку, когда на кухню пришел Антон. Двигался он медленно, выглядел плохо, почему-то дышал тяжело, хотя последнее наверное из-за боли. Мальчик просто опустился на стул за обеденным столом, положил голову на прохладную деревянную поверхность, а рукам позволил безвольно свисать вниз. Сил не было совершенно, а состояние не улучшилось от слова совсем.

— Тош, ну ты как? — Арс оказался около него, отложив раствор в сторону. Мужчина осторожно провел рукой по волосам ребенка, отчего Антон прикрыл глаза.

Наверное, в любое другое время он бы замурчал как довольный кот от такой ласки, было в этом жесте что-то такое по-семейному теплое и заботливое. Но сейчас ему было слишком плохо, чтобы радоваться этой заботе. И желание показать, что его состояние лучше, чем кажется на первый взгляд, тоже испарилось. Строить из себя героя, когда папа и сам прекрасно видит настоящую картину, было бы глупо, да и сил на это не хватало.

— Тебе правду или соврать? — и все-таки мальчишка пытался казаться бодрее, не чтобы обмануть Арсения, вовсе нет, а чтобы успокоить самого себя. Ведь если свести все к шутке, то может ему станет легче? Нет? Нет.

— Антош, правду конечно, — Попов буквально не находил себе места, это ужасно, просто ужасно, когда ты видишь, что твой ребенок плохо себя чувствует и никак не можешь сиюминутно решить эту проблему.

— Все хуево, — тут же выдал мальчик, совершенно не стесняясь в выражениях.

— Антон, — наверное, это должно было звучать укоризненно и предупреждающе, но на деле прозвучало мягко и как-то устало. Какой смысл ругаться с ребенком за использование нецензурной лексики, когда она так точно отражает его состояние?

— Что? — мальчишка попытался улыбнуться, но вышло как-то жалко, — Это горькая правда, а она всегда лучше, чем сладкая ложь, — надо же, он ещё и шутить пытается. Антошка однако оптимист, ничего не скажешь. Кто бы только сказал, как Арсу в этого оптимиста влить просто коллосальное количество раствора марганцовки — это вопрос.

— Выпрямись, пожалуйста, — мягко попросил Арсений, а потом поднялся, перелил часть жидкости в кружку и поставил перед Антоном.

Мальчик действительно оторвал голову от стола и недоверчиво так уставился на кружку перед ним. Папа хочет чтобы он что-то пил? Его желудок совсем недавно ясно дал понять, что не намерен держать в себе вообще ничего, будь то вода или пища, так что же тогда папа от него хочет? Или это тоже часть пыток? А может Антоша в средневековье попал, просто ещё не понял этого? Что дальше? Четвертуют? Повесят? Хотя, наверное, даже это было бы гуманее, чем такие мучения.

— Я не буду ничего пить, — возмутился, но вышло как-то совсем слабо, вяло.

— Солнце, нужно, — настоял мужчина, а когда понял, что Антон ничего делать не собирается, то подошёл, сам взял кружку и поднес ее ближе к лицу ребенка, — Антон, я все понимаю, но либо ты пьешь сам, либо я вливаю ее в тебя насильно.

Арсений сам поморщился от своей угрозы, как же это отвратительно звучит, но совладать по-другому с ребенком сейчас попросту не получится. Антоша слишком устал, но почему-то пытается сопротивляться и это существенно усложняет задачу. Да, он может обидится на такое к нему отношения, но лучше обиженный, но здоровый ребенок, чем наоборот.

— Не надо, — мальчишка поспешно отпрянул, скривился от снова подступившего к горлу кома, — Я лучше сам, — тише добавил он, перехватив кружку.

Вкус был отвратительный, но ещё хуже было то, что организм явно был намерен всю эту жидкость тут же вернуть обратно. Антон просто не мог пить! Совсем не мог! И все-таки, через силу, сумел допить эту отвратительную штуку до конца. Отложил кружку, тяжело задышал, стараясь избавиться от тошноты, так ещё и новая волна боли скрутила живот. За что ему все это? Просто за что?

— А теперь давай ещё одну, — кружка была наполнена снова и поставлена перед мальчиком.

— Ты же понимаешь, что меня просто стошнит? — судорожно прошептал он, а в глазах уже чуть ли не слезы стояли. Мало того, что больно и состояние ужасное, так ещё и папа над ним явно издевается. Зачем? Зачем он это делает?

— Этого и добиваюсь, — Арсений старался говорить спокойно, хотя состояние ребенка выворачивало всю душу наизнанку.

Мужчина же не слепой, прекрасно видит, что Антон буквально мучается, вливая в себя марганцовку, и эти слезы в зелёных глазах. Тяжело, очень тяжело смотреть на него такого и продолжать буквально принуждать его делать, что сказано, так при этом ещё и хладнокровие сохранять. Жалко этого чудика, очень жалко, но если Арсений поддастся его капризам, то все может стать в разы хуже. Кому станет легче, если токсины начнут всасываться в кровь? А где гарантия, что они уже не начали это делать? А Антон ведь этого явно не понимает, ему просто плохо и он искренне считает, что Арсений делает только хуже. А на объяснения времени нет совершенно, да и не факт, что Антоша вообще будет эти самые объяснения слушать.

Антон начал пить вторую кружку, видимо осознав, что спорить бесполезно, да вот только даже половины не выпил и рванул в ванную, почувствовав, что вот-вот и его вырвало бы прямо на кухне. Арсений подождал минут пять, потом схватил кружку, долил марганцовки, снова наполнив ее чуть ли не до краев и двинулся за мальчишкой вместе с этой самой кружкой в руке. Обнаружился ребенок в ванной, он сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Ему четырнадцать, а прямо сейчас кажется таким маленьким и несчастным. И Арсений бы очень сильно хотел обнять и успокоить его, но сейчас не время, сейчас есть вещи поважнее.

— Пожалуйста, не надо, — уже даже не пытаясь сдерживать слезы, простонал мальчик, не отводя глаз от этой чертовой кружки. — Хватит, папа. Я не могу больше.

Попов бы и рад прекратить, самому невыносимо видеть Антошу таким. Слезы ребенка осколками врываются в сердце, ранят его, терзают, заставляют обливаться кровью. И душа… Душа завязывается узлом, тугим-тугим, вовек не развяжешь. Кому больнее: Антону, ощущающему физическую боль или Арсению, боль которого далека от физической, но переносить её не менее тяжело? Арсений — отец, которому больно за своего ребенка. А Тоша — ребенок, которому больно. Как можно сравнивать эти две боли, если они, по сути, взаимосвязаны? Одна непременно влечет за собой другую, также как наступление ночи влечет за собой появление на небе звёзд и луны. Да, эти две боли разные, но они так тесно переплетены между собой, что возможно давно уже стали единым целым. И тяжело, как же сейчас тяжело им обоим.

— Зайчик, я знаю, что тебе не хочется и тебе тяжело, — нельзя давать слабину, нельзя позволить не выпить, но можно попробовать хотя бы немного его успокоить и поддержать, — Но Антош нужно, понимаешь? Нам нужно промыть тебе желудок.

— Не надо, — протянул мальчик, расплакавшись ещё сильнее.

— Антон, пей! — он повысил голос, не хотел, самому паршиво от этого, но повысил. Потому по-другому этот ребенок сейчас совсем не понимает. Совсем.

И Антон начал пить. Медленно, маленькими глотками, то и дело кашляя из-за судорожных всхлипов. Арсений сидел рядом, осторожно поглаживая мальчишку по волосам, по плечу, по спине. Он ведь совсем не хотел быть с ним грубым, но как можно было бы по другому заставить его? Но на самом деле Арс осознал, что если бы Антон и дальше протестовал, то он бы не смог влить в него марганцовку насильно, как грозится. Не хватило бы силы воли, да и страх случайно навредить ребенку тоже бы не позволил это сделать. Потому, наверное, даже хорошо, что его крик имеет воздействие на ребенка, в этом случае это оказалось неожиданно полезным. Ну кто бы мог подумать? Крик оказался полезным, а обстоятельства, при которых он пригодился, просто отвратительными.

***

Сколько они уже так борются? Час? Два? Три? Арсений измотан, а Антон тем более. Но лучше не стало! Конечно, удалось довести все до состояния, когда тошноты нет просто потому что рвать то по сути больше нечем, разве что желчью. Но вообще-то после этого должно было стать легче. Пусть несильно, но хотя бы чуточку! Нет, оно бы, наверное, стало, если бы Арсению удалось дать Антону какой-нибудь сорбент. Но проблема была в том, что организм этого ребенка просто отказывался даже банальный активированный уголь принимать, он буквально тут же выходит обратно вместе с водой, которой его запивали.

И это все, Попов больше ничего не может сделать. Живот у Антона так и не прошел, а сам мальчишка выглядит ещё хуже, чем вначале. Щеки впали, а лицо бледное-бледное, словно не человек, а приведение. И Арсений прекрасно видит, что мальчик хочет спать, но не может, потому что ему все ещё плохо. Антоша просто сидит на полу и тихо так поскуливает, прислонившись головой к плечу мужчины. Глаза прикрыты, но не засыпает и не заснёт. И вот что делает Арсу? Он пытался, правда пытался решить проблему своими силами, но это больше не кажется возможным. Токсины из организма нужно вывести, а без лекарств этого не сделать, да вот только не хочет этот организм лекарства принимать, не хочет.

— Зайчик, ты сейчас не паникуй, пожалуйста, и не кричи, ладно? — тихо шепнул Арсений, осторожно прижимая это маленькое чудо к себе. Антон в ответ издал какой-то звук, но было непонятно, что он означает. — Антош, я сделал все, что мог, но лучше тебе не становится. Нужно скорую вызывать.

Мальчик оторвал голову от плеча мужчины и посмотрел на него. Антон был не в состоянии говорить, а потому просто отрицательно помотал головой, даже не пытаясь сдерживать откровенные рыдания. Он такой замученный, несчастный, а сейчас в зелёных глазах появился ещё и откровенный страх. Боится. Ну конечно же этот мальчишка боится. Он всегда боялся. Но разве у Арсения есть выбор? Теперь его точно нет, до этого была хоть какая-то надежда, что они смогут все решить самостоятельно, пускай и через боль и мучения, а теперь что? А теперь у них не останется другого выхода.

— Тише, мой хороший, тише, — мужчина шептал так ласково-ласково, стараясь успокоить, хотя и у самого сердце было не на месте, — Я знаю, что ты боишься, но я тебя не оставлю одного, слышишь? Все будет хорошо.

Антон бы и рад в это поверить, но сейчас все настолько плохо, что кажется, что хорошо уже не будет никогда. Болит уже кажется не только живот, а вообще все. Конечности ломит от усталости, голова раскалывается от недосыпа, так теперь ещё и страх свернулся клубочком где-то в глубине души и медленно-медленно так ее отравляет. Почему его за последние пару часов так сильно мучают все кому не лень? Собственный организм с этим идиотским отравлением, папа с его марганцовкой, теперь вот ещё и врачи. И хоть кто-нибудь спросил мнение самого Антона? А он ведь так устал, и так сильно хочется закрыть глаза, уснуть хотя бы на часик, а чтобы когда проснулся, — то все хорошо, за окном солнце и летняя жара. Звучит как сказка. А в реальности что? А в реальности только невыносимое, всепоглощающее чувство ужаса, которое медленно овладевает им изнутри, и усталость. Такая сильная усталость, что не передать словами.

— Малыш, у нас с тобой совсем не выбора, — Арсений встал и помог подняться Антону. Конечно обращение «малыш» может звучать неуместно по отношению к четырнадцатилетнему мальчишке, но когда он такой… Когда он такой, то к нему и вправду хочется относится как к малышу, его хочется уберечь, защитить от всех напастей, пусть это и кажется невозможным.

Арс осторожно помог Антону перебраться на кровать в его комнате, просто она была ближе всего. Сколько можно, в конце концов, сидеть на кафельном полу в ванной? Антоша не говорил ничего, просто свернулся на кровати и тихонько плакал. Уйти от него Попов просто не мог, пусть, наверное, и было бы лучше вызывать скорую в другой комнате, чтобы не нагнетать обстановку ещё больше. Но с другой стороны, разве может быть ещё хуже? Хуже уже просто некуда и кажется они оба это прекрасно понимают.

Врачи приехали оперативно, ну хоть что-то, а то Антоша, да и Арсений тоже, если честно, уже просто устали от этих мучений. Нет, конечно, Антон не успокоился, продолжал плакать и не смущали его ни врачи, ни собственный возраст. То ли усталость так сказывалась, то ли боль, которая все никак не отпускала, то ли страх. Хотя лично Арсу казалось, что там все вместе смешалось. Мужчина просто смотрел на свое маленькое чудо, плечики которого тряслись от тихих рыданий и не находил себе места. Ещё и сирена эта нагнетает атмосферу, вызывает ужасные чувства, в такой обстановке кто угодно будет ощущать себя отвратительно и испытывать сильнейшее желание плакать, что уж говорить о мальчишке, который мало того, что мучается от боли, так ещё и до жути, буквально до дрожи боится врачей и всего, что с ними связано? И страшно так Арсу за мальчишку становится. Он кажется таким хрупким, словно фарфор, одно неверное движение и треснет. Нет, конечно, Антон не фарфор, но легче от этого Арсению не становится.

А сам Антоша что? Подвывал и старался не открывать глаз. Больно и страшно. Это единственные два слова которые он может воспринимать. Кажется папа шептал ему что-то, поглаживал, пытался успокоить, но все тщетно. Тоша даже не замечал этих попыток. Он достиг такого состояния, когда ты испытываешь какую-то эмоцию и ни на чём кроме нее не можешь сосредоточиться. Да и боль сильно мешает думать о чем-то хорошем. Кто вообще её придумал? Дурак какой-то, наверное, определено точно дурак. И сирена такая громкая, кажется этот звук запечатается в памяти навечно. Кто-то что-то делает, кто-то его зачем-то трогает, кажется его куда-то везут, но уже так не важно. Глаза открывать не хотелось, судя по окружающим звукам, в больницу они уже приехали, но смотреть на нее Антон не хочет. Совсем не хочет. Он хочет домой и чтобы все это наконец закончилось. И на ручки он тоже хочет, можно его кто-нибудь возьмёт на ручки? Да, ему четырнадцать, и что? Все равно хочет.

Мальчишка не сопротивлялся уже ничему, впрочем, глаз он тоже не раскрыл. Он не пытался убегать или сопротивляться, спокойно позволил взять анализы. Только сопровождалось это все таким скулежом и плачем, что Арсению захотелось наорать на этих людей и сделать так, чтобы они больше не трогали его ребенка. Здравый смысл победил. Не наорал. И слава богу, что не наорал, потому что легче бы от этого никому не стало.

Врачи подтвердили, что это отравление, ну да, а то до этого прямо было непонятно. Собирались промывать желудок, одумались после того, как узнали, что Арс там уже промыл все, что только можно. И хорошо, что одумались, потому что Антон бы явно не выдержал этой пытки ещё раз. Какой-то молодой врач, кажется он вообще аспирант, попытался дать ему активированный уголь. Идиот что-ли? Думает, что если бы им помог уголь, то Попов стал бы вызывать скорую? В этот раз Арсений не сдержался, все-таки наорал, сказывалась бессонная ночь и переживания. Врача заменили. И хорошо, что заменили, потому что у Арсения терпение на грани, а в больнице точно никому не нужен аспирант-калека. Пришла какая-то другая врач, принесла капельницу. Мужчина боялся, что вот сейчас Антоша точно может начать вырываться, но нет, он все также хныкал совсем как маленький ребенок и просто отвернул голову, не оказывая никакого сопротивления. Кажется и вправду слишком сильно вымотался. Женщина ушла, оставив Арса и Антона в палате вдвоем.

Мужчина осторожно присел около ребенка и стал осторожно перебирать волосы на его голове. Тоша разговаривать не желал, но в какой-то момент перехватил рукой, не подключенной к капельнице, руку старшего и сжал ее, словно ища поддержки. Ему просто требовалось ощущать тепло, хотя бы какое-то в этом сером и таком страшном мире. И сколько они так сидели? На самом деле непонятно, но в какой-то момент Антошка расслабился, боль стала сходить на нет, да и сам он вскоре заснул, не отпуская теплой руки Арсения. А сам мужчина даже глаз не сомкнул. Да и как тут заснешь? Вот закончится это все, он убедится, что Антон точно в порядке, там уже и поспать можно будет. А сейчас нет. Сейчас он все равно не заснет.

***

Проснулся Антон ближе к вечеру, но оно и не удивительно, все-таки всю ночь считай не спали. Самочувствие было на удивление неплохим, по крайней мере оно и рядом не стояло с тем, что было ночью. Арсения Антон обнаружил на стуле совсем рядом. Мужчина что-то печатал в телефоне, а потому не сразу обратил внимание на проснувшегося мальчика. Зато Антоша сумел рассмотреть папу во всей красе и выглядел тот, откровенно говоря, очень уставшим. Под глазами залегли тени, да и сами эти глаза были слегка воспаленными из-за бессонной ночи. Ну да, это Тоша поспал, а папа что? А папа не спал и явно не собирается.

— Пап? — тихонько позвал мальчик, и осознал, что во рту у него довольно сильно пересохло. И вправду когда он в последний раз пил? Ах ну да, все что он пил надолго в организме не задерживалось, а потому даже удивляться нечему.

Арсений тут же оторвался от экрана и перевел взгляд на Антошу. Мальчишка выглядел получше, все ещё бледный конечно, но сейчас его хотя бы не мучала боль и он не скручивался пополам, только бы стало полегче.

— Тош, ты как? — обеспокоенно спросил мужчина, пересаживаясь к ребенку и легонько проведя рукой по его голове. Мальчик чуть приподнялся, принимая полусидячее положение, а потом, подумав немного, и вовсе подался вперёд обвив Арсения руками. Попов на объятия, конечно же, ответил и стал осторожно поглаживать мальчика по спинке.

— Пить хочу. — Арс дотянулся до небольшой тумбочки, на которой лежала бутылка воды, чуть отстранился от Антона, помог ему открутить крышку, потому что у мальчишки просто не хватало на это сил. Пил Антоша жадно, словно неделю провел в пустыне, а потом, отложив бутылку в сторону, снова прижался к Арсению.

— А ещё я устал, хотя вроде бы ничего не делал и вообще спал, — произнес Антон, откровенно нежась в таких теплых и уютных папиных объятиях. — И мне тут не нравится, ты же знаешь, что я не люблю больницы. Пап, мы можем домой пойти?

— Пока что нет, чудо мое, — Тоша после этих слов печально вздохнул, — Я понимаю, что ты не хочешь здесь задерживаться, но у тебя было довольно сильное отравление и твой организм сейчас ослаблен, поэтому ты, кстати, и уставшим себя чувствуешь. Если все будет нормально, то завтра к вечеру нас выпишут, а пока что понаблюдают за тобой.

— Знаю я это «понаблюдают», сейчас припрутся и анализы сдавать заставят, а я не хочуууу, — проныл Антоша, утыкаясь лицом в плечо Арсения. Не плакал, нет, он уже достаточно наревелся за все это время, но вздыхал очень печально и трагично.

— Не без этого, — поцеловав мальчика в макушку, со вздохом подтвердил Арс, — Но, Тош, в этом же нет ничего страшного, ну чего ты в самом деле? Не в первый раз уже.

В первый, не в первый. Папе легко говорить, не в него всякими иголками тыкают и кстати об иголках…

— Пап, — истерично прошептал Антон, а сердце заколотилось в разы быстрее, — А они же снова капельницу ставить не будут? Скажи пожалуйста, что не будут, я очень тебя прошу.

Это действительно пугало, тогда он смирился со всем происходящим, просто потому что сил не было совсем. Сейчас же эти силы появились, пусть и немного, и снова давать воткнуть в себя эту ужасную фиговину Антон не намерен. Он будет драться, кусаться или бежать сломя голову. Все что угодно, но только не капельница, только не снова! И вообще он хочет домой, очень-очень хочет. Почему их не могут просто отпустить?

— Не должны, если твой организм уже восстановился в достаточной степени, — сказал Попов и казалось ещё крепче прижал ребенка к себе, — Знал бы ты, как сильно меня напугал, — шепнул мужчина.

Напряжение начало отпускать Арсения только сейчас, да и то не до конца. Осознание того, что вот он Тоша, здесь, живой и относительно здоровый, приносило неимоверное облегчение. Мужчина испугался, действительно испугался, но осознать это в полной мере смог только сейчас. До этого он просто не мог позволить этому страху завладеть собой, а теперь… Теперь его не накрыло с головой, только потому что он ощущал Антона прямо под боком. И, если бы было можно, он бы вообще больше никогда и никуда его не отпускал. Да вот только нереально это, совершенно нереально. Это чудо растет, хочет проводить время с друзьями и это нормально. Да вот только если каждая их прогулка будет оканчиваться чем-то подобным, то Арсений просто не выдержит. Он и так на успокоительных сидит, да и на голове, он уверен, можно найти седину. А ему всего тридцать шесть. Кто бы мог подумать, что быть родителем — это так сложно? А впрочем… Оно того стоит, вот такие бессонные, ужасно напрягающие и до жути пугающие ночи стоят всех тех улыбок, объятий и смеха, которые Арс слышит и видит гораздо, гораздо чаще. И что есть одна такая ночь в сравнении с тысячами счастливых мгновений? Ничто, ничего существенного, просто очередное препятствие, которое впрочем успешно удалось успешно преодолеть.

— Прости, — тихонько ответил Антоша, — Я не хотел тебя напугать.

— Тебе не за что извиняться, — Арс легонько улыбнулся, но Антон этого не видел, потому что все ещё не отрывал головы от плеча мужчины, — Это случайность и она могла произойти с каждым. Хотя я все же даже предположить не могу, что такого вы ели, чтобы результат оказался настолько плачевным.

— Ой, а ты, наверное, ругаться будешь, если я скажу.

Попов после этих слов напрягся. Выходит, Антон знает из-за чего все произошло и, раз он решил, что Арс будет ругаться, то ещё и он прекрасно знал, чем это может аукнуться с самого начала?

— Говори, Антош, даже если и буду ругать, то несильно, — с тихим вздохом сказал Арсений.

— Когда мне плохо стало, я об этом, конечно, не вспомнил, но сейчас… Короче мы это… Арбуз ели, — шепнул мальчишка. — Не все правда, Димка вон не ел, он арбузы не любит, — зачем-то счёл нужным сообщить Антон.

— Арбуз, — нервно повторил Арсений, — Антоша, зайчик мой, скажи мне, пожалуйста, с каких пор у нас арбузы спеют в июне, м?

Седьмое июня на дворе. Седьмое! То что на улице жара стоит, совершенно не значит, что арбузы от этого спеют быстрее. Этот ребенок сведёт Арсения с ума. Все вот это произошло просто потому что Антон решил поесть арбуз. Нет слов, одни выражения. Да и те далеки от литературных…

— Ты сказал, что не будешь ругаться, — тут же поспешил напомнить ребенок.

— Я сказал, что не буду ругать тебя сильно и, если ты не заметил, я этого не делаю. — поправил его мужчина, а Антошка тяжко вздохнул, — Я сколько раз тебе говорил, что фрукты и ягоды нельзя есть, когда для них не сезон? Ты хотя бы представить себе можешь, чем они напичканы, если зреют так рано? Тош, ну головой думать можно было!

— Знаю, глупо получилось.

— Глупо, Антош, очень глупо, — подтвердил Арсений и устало прикрыл глаза.

Арбуз… Обыкновенный арбуз, а сколько последствий. Мужчине они теперь в кошмарах начнут сниться. Но хотя бы Антон чувствует себя лучше. И на том спасибо.