Доехать на машине до самого домика было невозможно, поскольку парковка находилась недалеко от входа на саму базу отдыха, а домики, в свою очередь, находились в ее глубине. Именно поэтому определенный участок пути пришлось преодолевать пешком. И все бы ничего, да вот только Арсений переживал, как бы Антон не перемерз на холоде. Безусловно, куртка, да и кофта под ней, были довольно тёплыми, но все-таки, из-за наложенного гипса, они не прилегали к телу так плотно, как должны были, а оттого ветер легко мог проникать под одежду. Радовало мужчину только то, что идти им было относительно недалеко, а потому уже вскоре они должны были оказаться в тепле, где их ожидают наверняка переживающие родители Арса. Да, безусловно, он написал матери, вкратце сообщил, что случилось, но женщина все равно, Арсений был уверен, желала убедиться в целостности своего внука, посмотрев на него собственными глазами. Хотя насчёт целостности — это вопрос несколько спорный, ключица то у Антона сломана.

Сам Шастун холода не ощущал, зато ощущал тянущую противную боль, все-таки обезболивающее уже перестало действовать и, несмотря на то, что рукой, по понятным причинам, он двигать не мог, боль эта все равно присутствовала и раздражала парнишку. Но ничего он не мог с ней поделать, только ждать пока кости срастутся, но до этого момента в лучшем случае месяц ждать придётся. Паршиво вышло однако, сам себе хуже сделал, сам же и страдает теперь. И ведь винить в этом, кроме самого себя, больше то и некого.

Осознание собственного идиотизма накрывало подростка с головой, заставляя мозг перекручивать все утренние события снова и снова. Выходило, что Антоша и вправду идиот, решивший, что все ему по плечу. То ли он возомнил себя котом, у которого девять жизней и парочку из них он может потратить на безумные вещи, то ли просто инстинкт самосохранения атрофировался, зато целое море безрассудства так и плескалось в зелёных глазах. А может там вообще все вместе смешалось, как знать? Безрассудный кот… А что? В какой-то степени даже хорошо звучит… Звучало бы, если бы не было так грустно. И ведь Антон, наверное, и сам не сумеет разобраться в причинах собственных поступков. Возникает иногда это странное «хочется» в голове, щелкает там что-то, также как щелкает выключатель, а потом происходит то, что происходит. И ведь подобные вещи случаются далеко не в первый раз, Шастун и сам это прекрасно понимает. Понимает и все равно продолжает. Зачем? Почему он это делает? А черт его знает. Необъяснимая вещь, необъяснимая настолько же, насколько необъяснимо существование бермудского треугольника. Хотя, про бермудский треугольник хотя бы теории можно строить, а вот Антошино безрассудство — это уже что-то за гранью понимания. Настолько за гранью, что и теорию не построишь и адекватных фактов с аргументами не приведешь.

Но больше Антона удивляла даже не собственная логика, а вернее ее отсутвие, а тот факт, что папа не стал читать ему нудных и долгих лекций. На самом деле он вообще по дороге не стремился с ним разговаривать, за исключением тех фраз, брошенных ещё только когда они сели в машину. Нет, Арсений его не игнорировал, подросток был уверен, что, задай он любой вопрос или начни просто говорить на любую тему, Арс беседу поддержит. Да вот только отчитывать его за безрассудство мужчина, по неведомой парнишке причине, не собирался. Не кричал, не ругался, не грозился запереть на ближайший месяц и никуда не выпускать. Антон вообще заметил, что его папа выглядит каким-то чересчур уставшим и даже несколько подавленным. И, заметив это, совесть больно так кольнула где-то под ребром, заставив ещё больше задуматься. И совесть эта не давала покоя, тоненькой ниточкой проникала в его тело и сплеталась замысловатыми узорами, привлекая к себе внимание. Совсем как кружево невероятной красоты. Оно такое невесомое, мягкое, в какой-то степени даже изящное и грациозное, но при этом ясно выделяющееся на невзрачном фоне. Вот и совесть такая же, вроде и невесомая совсем, а внимание к себе приковывает, заставляет думать только о ней и ни о чем другом. И колится больно, совсем как шерстяной свитер или колючий плед. Вроде и нужная, и полезная вещь, а неприятно, очень неприятно.

И это ведь из-за него, из-за Шастуна, папа так распереживался, за него он каждый раз боится, пусть и не признает этого. Хотя почему не признает? Он ведь, кажется, уже говорил о том, что всегда беспокоится за него, разве нет? Неверное говорил, но Антоша, если честно, ни в чем не уверен. А еще Антон, если честно, совсем не понимает, почему Арсений до сих пор терпит его общество, почему он ещё не психанул, не наорал, не сплавил его куда-нибудь, куда угодно, только бы подальше от него. Да Антон не понимает даже, почему Арсений до сих пор ни разу не выполнил свою угрозу и не взялся за ремень, хотя подросток определенно заслужил, давно ещё заслужил и прекрасно осознает это сам.

А хотя нет, противореча самому себе, Шастун прекрасно все понимает, понимает все действия Арсения, понимает… Любит его папа, оттого и терпит, все что угодно терпит. Любит… И от этого осознания на душе ещё хуже становится, ведь Антон только нервы папины треплет. Как паразит подросток вцепился в Арсения и не желает отпускать, пока окончательно не доведет. Неосознанно и не специально, конечно, но все отчего-то из раза в раз выходит именно таким образом. Парнишка ведь из раза в раз влезает во всевозможные неприятности, словно ему там медом намазано, Антон — ходячая катастрофа, не иначе. И от этого тяжело, больно, больнее, чем от перелома. К нему идут на встречу со всей душой, со всей заботой, а сам подросток не делает ничего в ответ. Принимает все, что ему дают, как должное, словно и не видит, сколько на самом деле Арс вкладывает усилий, только бы у него все было хорошо. Да он ведь на самом деле просто избалованный подросток, который не желает прикладывать ни капли усилий, который не хочет работать над собственными недостатками, который не хочет думать головой. Ему бы только и делать, что веселиться, искать приключения. Но каково должно быть папе? Что он думает каждый раз, когда Антон чуть ли не шею себе сворачивает? Даже представить сложно, сложно просто потому что подросток не знает каково это — иметь ребенка. Он знает каково им быть, для него понятна только одна сторона медали, а другая, та которая принадлежит Арсению, для него закрыта и неведома. И, наверное, только поэтому, потому что он не знает, даже не догадывается, каково Арсу на самом деле, из раза в раз Антон лезет туда, куда лезть не следовало вовсе. А папа прощает, из раза в раз прощает. Потому что любит…

А может и не любит? Может это Антон считает, что он Арсению хоть сколько нибудь нужен, а на самом деле мужчина спит и видит как от него избавиться? Может быть парнишка до сих пор с Арсением, здесь, только потому что у старшего привычка — заботиться о нем? Простая привычка, от них ведь так тяжело избавиться… От него тяжело избавиться, потому что он — привычка. Привычка Арсения, которая отравляет ему всю жизнь. Никчёмный сын, кому он вообще такой нужен?

Солнце уже было высоко, зимнее, холодное, кусачее. Оно освещало все вокруг, заставляло снег искриться в своих лучах, а людей щуриться. Зимнее солнце не теплое, но такое же красивое, как и в любое другое время года. Да вот только Антону сейчас было совсем не до его красоты, он был слишком сильно погружен в собственные мысли. Настолько сильно, что даже не обратил внимание ни на то, как они дошли до домика, ни на то, как они зашли внутрь. Да он даже разулся чисто на автомате, а куртку снять ему помог Арсений. Подростка не радовала уже ни атмосфера зимней сказки, ни уют деревянного жилища, ни мигающие на стене гирлянды, — ничего. Было как-то грустно, тоскливо, словно ветер выл в глубинах души и пробирал до самых костей. Холодно, но холодно не физически, а душевно. И, наверное, этот душевный холод — одна из самых ужасных вещей на планете. Душа словно инеем покрылась, узорчатым, наверное, в какой-то степени даже красивым, но холодным и бездушным. А сердце — все равно что кусочек льда. Ограненный, словно алмаз, переливающийся, но вытягивающий все тепло и радость, что когда-либо существовали внутри подростка. Буран или вьюга и те покажутся теплее Антошиной души. И все почему? Потому что Тошка осознал, какой он в самом деле дурак и что действия его хуже не только ему самому делают, но и заставляют волноваться дорогих сердцу людей. И неважно, что, быть может, эти люди дороги только ему, а он им нет… Теперь уже нет.

Только сейчас парнишка обратил внимание на бабушку и дедушку. Должно быть, они подошли сюда сразу же, как только услышали шум открытия двери, но Антон поначалу и внимания на них не обратил, погруженный в собственные размышления. Выглядели старшие взволнованно, на него смотрели с беспокойством во взглядах, с точно таким же, какой виднелся в глазах Арсения. Все трое, как один, голубоглазые и смотрят на Шастуна одинаково, так что в их родстве даже сомневаться не приходится. А Антон… Антон лишний, чужой, неправильный. Его любят (он правда хочет в это верить, до сих пор хочет) по неведомой для него причине любят, но зачем? Почему? Кто сказал, что он этого заслуживает? Пользуется, только и делает, что пользуется оказанным доверием и ничего не даёт в замен. Ну какой же он дурак, в самом деле. Разве можно его такого любить?

— Тошенька, ну ты как? Болит или терпимо? — и сколько же беспокойства было в голосе женщины, настолько много, что у подростка даже слезы на глаза набежали. Идиот, он просто малолетний идиот.

— Все нормально, бабушка, — негромко сказал Антон, прикусив губу и отведя взгляд.

— Раз нормально, тогда будь добр и объясни что вообще произошло, потому что я до сих пор ничего не понимаю! — эмоций у женщины явно было слишком много, это и беспокойство, и некая паника, и откровенная растерянность, и злость. Пока что она и сама не понимала, какая из этих эмоций над ней преобладает. Зато Антон прекрасно знал, что, как только она узнает все в мельчайших подробностях, то злость одержит победу. Злость на него и на его глупый поступок.

И Антон молчал, упрямо рассматривал деревянный пол под ногами, не мог даже сдвинуться с места и молчал. Потому что откровенно не знал, чего ожидать от бабушки и, чего уж там, боялся. Боялся, что вот сейчас она точно психанет, заявит, что никому он такой дурной не сдался, докажет Арсению, что он ему не нужен. И папа ее послушает, непременно послушает. В одно лишь мгновение перечеркнет семь лет своей жизни с Антоном, вырвет, как вырывают тетрадные листы. Потому что папе наверняка надоело вытаскивать подростка из всевозможных передряг, надоело тратить на него свое время, свои нервы, да даже деньги. Шастун убежден, что он только и делает, что сидит у Арсения на шее. У него есть все, абсолютно все, да вот только не ценит он этого, не ценит…

— На красную трассу он полез, — а вот Арсений молчать не собирался, — Ну и очень неудачно упал.

Мужчине вот вообще не было стыдно, что он так просто сдал собственного ребенка. Он устал читать ему нотаций, устал пытаться находить к нему подход, устал искать компромиссы, устал ругаться. Попов в курсе, что Антон все равно вряд-ли его послушает. Вернее не так, послушать то, конечно, послушает, но все равно в какой-то момент забудет все наставления и будет лезть, что называется, в самое пекло. И если у Арсения не получается вразумить собственного ребенка, то может это удастся сделать его родителям? С ним самим же они как-то справлялись, хотя Арс тоже далеко не примерным мальчишкой был. Правда на гору не лез, да и в саркофаг тоже, и машину не угонял, но все равно поведение было далеко от понятия «примерное». Да и в конце концов, может Антону хотя бы перед ними стыдно станет за то, что переживать заставил? Может хотя бы им удастся пробудить в этом неугомонном дитятке совесть? Потому что Попов убежден, что совесть у Антона дрыхнет сладким сном и просыпаться пока что не собирается. И мужчина уже отчаялся ее, эту самую совесть, пробудить.

— Куда ты полез? — Антон даже вздрогнул, настолько разъяренным был голос бабушки. Да, эта женщина умела злиться и одним лишь взглядом и интонацией могла пригвоздить к полу и заставить сердце колотиться в несколько раз быстрее. — Ты совсем не соображаешь, когда что-то делаешь? Ты представляешь, насколько это опасно?

Представляет, теперь Антон представляет, но уже ничего не поделаешь. Он прекрасно понял, что поступил глупо и он прекрасно знает, что заслужил, чтобы на него сейчас кричали и чтобы его отчитывали. Правильно бабушка делает, пускает ругается, пускай кричит, пускай возмущается, пускай говорит о том, какой никудышный у нее внук, потому что все это будет правильным. Потому что так надо. Потому что заслужил.

— Антон, тебе же несколько раз сказали не лезть на красную трассу, — подросток чуть удивился, но голову склонил ещё ниже. Дедушка обычно не ругался, бабушка да, она могла прикрикнуть, могла строго отчитать, но дедушка, как правило, только молчал и посмеивался. А сейчас и он подключился, что лишь доказывает, что накосячил Антон знатно. — Ты понимаешь, что тебе ещё повезло? Ты мог легко свернуть себе шею такими темпами, — говорил Попов-старший в разы тише своей жены, но смотрел не менее сурово и строго, и этот взгляд парнишка ощущал, кажется, всеми клеточками своего тела.

— Неужели тебе так сложно подумать, прежде чем что-то сделать? Голова на плечах для чего? Для красоты? — каждое слово буквально припечатывает, бьёт больно, в самое сердце, даже несмотря на то, что говорить женщина стала немного тише, — Ты считаешь, что у нас есть запасной внук, а у Арсения запасной сын? Ты считаешь, что это нормально — так рисковать собой, просто потому что тебе хочется?

Не плакать… Антон правда старался не плакать, но предательские слезы скопились в уголках глаз. Впрочем, их никто не мог увидеть из-за низко опущенной головы. Волосы попадали на лицо, лезли в глаза от такого положения, но это было только на руку. Не хватало ещё, чтобы взрослые решили, что он давит на жалость. Шастуну кажется, что Арсу бы не помешал запасной сын, а бабушке с дедушкой запасной внук. Кто-нибудь, но не он, кто-нибудь послушный, не безрассудный, кто-нибудь, кто будет думать, прежде чем делать, кто-нибудь, кто перестанет их всех расстраивать собственным поведением. Они ведь о нем потому и переживают, что другого нет. Есть у них только Антон, дурной, глупый, безрассудный, они к нему привязались, полюбили, но, если бы был кто-нибудь ещё вместо него, то не любили бы, не заслуживает он этого.

— Откуда в твоей голове вообще взялась эта глупая затея — полезть на красную трассу, скажи мне пожалуйста? — продолжила женщина, — Ты же не настолько хорошо катаешься и, я уверена, прекрасно понимаешь это. Так почему ты туда полез? А хотя знаю я почему, можешь не отвечать. Я уверена, что тебе просто захотелось попробовать. Да вот только это не аргумент! Ты рисковал собственной жизнью, негодник такой, просто из желания поразвлечься! Это по-твоему нормально?!

Молчал, Шастун все ещё молчал. И только слезы сдерживать уже было попросту невозможно, они полностью заполнили зелёные глаза подростка, и внутри что-то сжималось болезненным комом. Словно в сердце и душу впрыснули яд и он теперь отравляет его организм, медленно, но уверенно. Яд течет по венам, смешивается с кровью и выжигает всю радость и счастье. Больно. Эта боль клеймом отпечатывается на душе и не отпускает, не исчезает. Когда там ему уже скажут, что он на самом деле вообще никому из них не сдался? Когда велят проваливать с глаз долой и не появляться больше никогда? Сколько можно тянуть? Зачем делать вид, что он им все ещё нужен? На свете можно найти ещё тысячу таких же подростков. Хотя нет, не таких же, они будут лучше, потому что они — не Антон.

— Долго ты ещё молчать будешь?! — в эмоциональном порыве бабушка Антона развела руки в стороны, а потом тут же прижала их к груди, — Нет, ну ни стыда, ни совести у этого ребенка. Антон, я с кем разговариваю?

— Мам, хватит, — мягко остановил льющийся поток слов Арс, а потом шагнул к сыну.

Арсений слишком хорошо знает своего ребенка и прекрасно видит, что Антону сейчас от этой ругани паршиво. Арс не видит его слез, но он уверен, что они есть. Конечно есть, ведь не просто так его ребенок так подрагивает и пытается сжаться. Таким маленьким он сейчас кажется, словно ему снова десять и малейший крик вызывает бурную реакцию. Впрочем, Антон всегда боялся крика.

— Что значит хватит? Он будет творить черте что, а ты будешь спускать ему все с рук? А дальше что? Он сиганет с крыши, потому что решит, что это весело?

— Не сиганет, — уверенно заявил Попов. Он правда хотел верить, что сын у него не настолько безрассудный. — Правда, мам, уже достаточно.

Осторожно, стараясь не тревожить травмированную ключицу, Арсений обнял Антона, позволив ему спрятать лицо у себя на плече. А сам парнишка сдался. Разревелся громко, совершенно не скрываясь. Разревелся, просто потому что сдерживать боль в себе оказалось слишком тяжело, слишком. Она разрывала его изнутри, рвалась наружу, как рвется прикованная цепью собака, хотела выбраться, совсем как хочет птица, сидящая в клетке. Боль уже разрушила душу, оставила на ней глубокие рваные раны и теперь стремилась разорвать его всего, только бы не оставаться внутри. Почему так тяжело? Антон не знает, он ничего не знает. Непрошенные мысли сами лезут в голову, а факты, находящиеся прямо тут, рядом, не хотят восприниматься вовсе. Вот он, папа, защищает, обнимает его. Просто потому что любит. Выходит, что Антон ему нужен, да и сам мужчина говорил об этом не раз. Да вот только почему глупое подростковое сердце так сильно не хочет поверить в эту истину? Почему доказывает, что такой как Антон не может быть нужен никому на этом свете? Почему?

— Ну да, ты мне ещё скажи, что я не права, когда говорю, что он совсем не думает о собственных действиях! — возмутилась мама Арса, но это уже было больше для вида. Она совсем не желала доводить собственного внука до слез и даже предположить не могла, что это произойдет.

— Права, мам, конечно права, — Арсений и не собирался это отрицать, — Но я тебя прошу, хватит. Ему достаточно, — кивая на плачущего и прижимающегося к нему ребенка, сказал мужчина, а потом осторожно провел рукой по кудрявым волосам.

Наверное, он все-таки погорячился, вот так просто сдавая собственного ребенка матери. Уж кому как не Арсению знать, как она может реагировать на некоторые вещи? Конечно, она никогда не сделает ничего плохого и всегда желает только добра, но отчитывать и даже кричать она может долго и нудно. А Арс прекрасно знает, как Антон реагирует на крик. Тут и удивляться не стоит, что его ребенок расплакался, совсем как маленький. Антоше и так хватило не самых лучших впечатлений на день, нервная система не может выдержать столько, в какой-то момент она попросту сдается и слезы — естественная реакция. И черт, ему определено стоило просто отослать Антона наверх, а с родителями поговорить самому, а не позволять им отчитывать его сына, как его самого. В конце концов, это вообще-то работа Арсения. Устал, не устал, сдался, не сдался, а отцом ведь все равно остаётся он. Неправильно, он определено поступил неправильно и теперь это осознание противно так колится, как иголка, на которую случайно наступили и она впилась в пятку. Нельзя Арсению позволять себе подобного, усталость его не оправдывает. Он ещё давно взял на себя роль родителя, так теперь он эту роль должен пронести до самого конца собственной жизни. Просто потому что, став родителем однажды, ты останешься им навсегда. Останешься, несмотря ни на что. Можно бесконечно жаловаться на потрёпанные нервы, на седые волосы, на желание убежать и волком выть где-нибудь в лесу, но от этого ничего не изменится. Родительство — тяжкая ноша, но тем не менее она приносит и много радости и счастья. Так почему Арс позволил себе забыть обо всем хорошем и сейчас видел только плохое? Да, тяжело, да Антон творит глупости, да он делает это не в первый раз. Так и не в последний наверняка, Арсений в этом уверен. Но разве ж это даёт ему право не заниматься воспитанием самому, перекинуть эту ношу на своих родителей? Не даёт, конечно не даёт. Расклеился он совсем, решил, что недостаточно силен для того, чтобы оставаться отцом. Да вот только не учел Арсений тот факт, что отцом нельзя вот так просто перестать быть. Что значит это «оставаться»? Он уже отец и останется им навсегда, вне зависимости от обстоятельств. И ему нужно говорить со своим сыном, ему, а не его родителям. Ему нужно перестать думать о своих убитых нервах, о своей усталости, нужно собраться с силами и идти дальше, вперёд с задором и сигареткой в руках. Нет, по-хорошему то, конечно, было бы идти без сигаретки, но без нее уже не получится.

— Тош, солнце мое, успокаивайся, все хорошо, — ласково шепнул Арсений так, чтобы услышал только Антон, — Предлагаю перебраться в гостиную. И спокойно поговорить, — добавил уже громче.

***

Успокоился Антон далеко не сразу. Вернее как успокоился? Перестал плакать, а на душе было все также паршиво и ничего с этим не сделаешь. Они все сидели в гостиной, за пределами домика ходили люди, переговаривались, шумели, а здесь был словно другой мир. Мир, оторванный от реальности, их личный мир, в который никто посторонний проникнуть не мог, даже если бы очень сильно захотел. Просто потому что не пустили бы, их проблемы и разборки они только их, они не должны выносится за пределы, о них не должны знать посторонние. «Не выносите сор из избы», как говорили раньше. И ведь так оно и есть, зачем давать людям повод для сплетен?

— Ох, Антошенька, извини пожалуйста, я не должна была на тебя кричать, — женщина, очевидно, ощущала себя виноватой. Она правда не думала, что все получится так. В конце концов, одного ребенка она вырастила и Арсений на крики никогда подобным образом не реагировал. Наверное, потому что был привыкшим к тому, что мама у него довольно вспыльчивая и ее легко разозлить, но при этом она также легко эту злость отпускает. Да вот только Антон то не Арсений, он чересчур ранимый и крики переносит с трудом, что и доказали слезы в глазах парнишки.

— Нет, все ты правильно сделала, — негромко отозвался подросток. Глаза слегка побаливали и покраснели от слез, гипс сковывал движения, ключица болела, а в глубинах души все окончательно замёрзло, заледенело, как леденеет водоем на морозе. — Я действительно виноват, я глупый, безрассудный идиот, который никогда не думает о последствиях. И о вас я тоже не думаю. Придурок потому что… Зачем я вам? Зачем вы меня терпите?

Арсений вздохнул. Тихонько так и несколько обречённо. Сколько раз он уже доказывал этому ребенку, что он попросту его любит и готов простить все? И сколько раз прощал все его выходки? А сколько раз говорил, что Антон для него важен и что он ему нужен такой какой есть? Так почему это дитятко снова задаёт глупые вопросы? Откуда у Антоши этот страх, что если он сделал что-то не так, то это значит, что он непременно перестает быть нужным? Вот что значит это его «зачем я вам»? Всмысле зачем? Все ведь так легко и просто объясняется, затем, что Антон — его сын, оттого и нужен. Все ведь до безобразия просто, неправда ли? Да вот только в представлении Антона почему-то не просто. Арс ведь ему тысячу раз говорил, что он никогда его не оставит, говорил, что Тоша ему дорог, а сам парнишка… Из раза в раз начинает переживать по этому поводу, словно забывает все те тысячи сказанных слов, возвращается в самое начало и хочет, чтобы ему вновь и вновь доказывали, что все те слова были правдой. С другой стороны, может так оно и есть? Может чисто на подсознательном уровне Антону требуется слышать эти слова снова и снова? Может это проверка такая? Может он влезает во что-то из раза в раз, чтобы выяснить, когда у Арса закончится терпение? Может он боится, что в какой-то момент отчаяние и разочарование мужчины станет настолько велико, что он просто решит от него избавиться? Может Антон делает всё это на каком-то инстинктивном уровне и даже не осознает, что именно он делает? Но неужели подросток не понимает, что Арсений никогда, ни за что на свете, не откажется от него? Что бы Антон не сделал, как бы отвратительно себя не вел, куда бы не влез, Арс не откажется. Наверное, свою роль играет и переходный возраст. Пятнадцать лет ему все-таки, гормоны скачут и эмоциональное состояние максимально непредсказуемое, наверное, даже удивляться не стоит, что парнишка иногда начинает загоняться без повода и считать себя лишним или недостойным чего-то. Да и за сегодня слишком много всего произошло, что тоже влияет на состояние Антоши. Само падение, боль от перелома, страх перед врачами, а теперь ещё и это. Конечно, он себе навыдумывал уже чего-то, а как же иначе то? Сложно с подростками, очень сложно, но через этот период нужно просто пройти, а потом непременно станет проще. И самому Антону, и Арсу станет легче.

— Ну что значит «зачем», чудо мое? — говорил Арсений тихо, ласково, а рукой осторожно перебирал кудряшки на голове подростка, — Ты нам нужен, просто нужен без всяких «потому что», понимаешь? Я же тебе уже столько раз говорил, что не смогу без тебя. Мы же тебя очень сильно любим, Тош. Я тебя очень сильно люблю.

— Но я не заслужил этого! — уверенно воскликнул парнишка.

Да, он и вправду убежден, что не заслужил ничего из того, что имеет. Кто вообще захочет связываться с таким, как он? Он же ужасный, ужасный человек, думающий всегда только о себе самом и ни о ком другом. Он не заслуживает этой любви, он ничего не заслуживает! Совсем ничего.

— Антоша, перестань, — Арсений прекрасно заметил, что его ребенок заводит себя в дебри собственных невеселых мыслей, и его нужно оттуда срочно вытаскивать, пока он не погрузился в эту пучину окончательно. — Любовь не заслуживают, солнце, она просто есть и все. И я ведь тебе уже говорил, что ты в моей жизни особенный, говорил, что ты для меня дороже любых денег и материальных ценностей, просто потому что ты мой сын. Так почему ты опять себе что-то придумал?

— Но я идиот, который из раза в раз лезет, куда не просят, — обречённо вздохнул Антон и устало опустил голову на плечо Арса. Искал защиты, потому что привык ее искать в отце. Да вот только имеет ли он право вообще так теперь делать? Но ведь Арсений не оттолкнул…

— Антон, запомни раз и навсегда, — несколько строже сказал Попов, — Ты не идиот, никогда им не был и никогда им не станешь. Ты у меня очень умный мальчик, просто почему-то иногда не хочешь этот свой ум использовать. Но это не делает тебя идиотом.

— Тош, папа прав, — чуть улыбнувшись сказал Попов-старший, — Не нужно думать, что ты глупый и что ты чего-то в этой жизни не заслужил, просто потому что сделал что-то не так. Ты заслуживаешь всего, что имеешь. А касаемо твоего поступка… Он был необдуман и принят, исходя из твоего собственного желания попробовать. Мы все понимаем, тебе пятнадцать, самое время для безрассудств, но пойми и нас. Что было бы, если бы ты не просто сломал себе ключицу, а что-нибудь похуже? Мы все не хотим, чтобы с тобой что-то случилось и только из-за этого можем ругаться и отчитывать. Но это совершенно не значит, что ты не заслуживаешь нашей любви или ещё что-нибудь подобное. Разве стали бы мы переживать, если бы не любили?

Арсений обратил внимание, что Антон действительно прислушивается и тихо выдохнул. У его отца определенно получается грамотно расставлять все на свои места и успокаивать подростка. Быть может, у Попова-старшего просто терпения будет побольше, так как он не знает обо всех выходках Антона в отличие от своего сына. Впрочем, ему и не нужно знать, хватает и одного Арса с потрёпанной нервной системой. В любом случае, хорошо, что Антоша перестал гнуть свою линию, потому что Арсению с каждым разом всё сложнее и сложнее убеждать его в том, что все мысли парнишки не являются реальностью. Но ведь нужно. Нужно его убеждать, иначе подросток скатится в депрессию или ещё что похуже и вытащить его из этого состояния будет очень сложно. Подростковая нервная система слишком ранимая и хрупкая, ее можно с лёгкостью разрушить, разбить, как разбивают стекло, и даже не осознать этого. И никогда нельзя предугадать, что именно послужит спусковым крючком и доведет их до плачевного состояния. Слово, жест, действие, сделанное или несделанное, да что угодно может привести к катастрофе, к трагедии, причем довольно масштабной. Слышал Арсений и о побегах из дома, где, как им кажется, подростков не понимают, и о попытках максимально отстраниться и сбежать от реальности, и даже о нанесении себе вреда мужчина тоже слышал. Слышал и совсем не хочет, чтобы Антон пришел к чему-нибудь из вышеперечисленного, просто потому что сам фокусник не доследил, не заметил и вовремя не помог. Это ведь одна из его обязанностей — сделать так, чтобы его ребенку было хорошо как в физическом, так и в психологическом плане, и он эту обязанность должен выполнять. Выполнять, несмотря ни на что.

— То есть, вы меня правда любите? Даже несмотря на то, что я… такой? — робко поинтересовался Антон и махнул рукой, пытаясь обозначить это самое «такой».

— Зайчик, ты — это ты, такой какой есть, — чуть улыбнувшись, сказал Арс, — И любим мы все тебя именно таким. Очень сильно любим, Тош, даже не сомневайся в этом.

Антон попытался ответить на улыбку отца. Вроде бы у него даже получилось и ответная улыбка не была наигранной. Состояние душевной разбитости, пусть и несколько неохотно, но все-таки отступало. Должно быть, взрослые правы, должно быть, все в действительности не так, как видит это сам парнишка. И осознание того, что его действительно любят, о чем и говорят ему напрямую, все-таки начало прогревать замерзшую душу. Безусловно, в глубине собственного сознания, сердца и души Антон знает что его любят, правда знает, всегда знал. Да вот только все равно что-то непонятное внутри порой требует подтверждения этому знанию. Подросток не знает, откуда это желание получить подтверждение возникает, также как и не знает, зачем оно это делает. Это происходит также неожиданно, как землетрясение. Казалось бы, в один момент все хорошо, тихо, спокойно, а в другой привычный мир начинает содрогаться и устоять на ногах становится сложно, а порой даже и невозможно. Впрочем, любое землетрясение рано или поздно заканчивается…

— Получается… Вы больше не в обиде за то, что я на красную трассу полез? — спросил парнишка.

— Солнце, на тебя изначально никто и не обижался, — оставив лёгкий поцелуй в районе виска подростка, сказал Попов, — Мы просто испугались за тебя. Ты ведь пострадал, просто потому что не подумал о том, какие последствия несут твои действия. Не захотел слушать нас и решил проигнорировать все запреты. Ты поступил глупо и необдуманно, но, пока ты не начал себе снова что-то придумывать, я скажу, что глупый поступок не делает глупым тебя, — Арсений слегка отодвинулся, чтобы иметь возможность заглянуть ребенку в глаза. Зелёные, зелёные, немного блестящие и покрасневшие, но смотрящие в ответ внимательно, — Я понимаю, что тебе порой хочется сделать что-нибудь откровенно безрассудное, правда понимаю. Но, Антош, я правда хочу, чтобы ты начал задумываться о возможных исходах, причем не только о положительных, но и об отрицательных тоже. И делать это нужно не потому что я так сказал, а просто потому что это поможет тебе избежать проблем в дальнейшем. Я не думаю, что тебе сильно нравится получать травмы, а потому, пожалуйста, солнце, очень сильно тебя прошу, думай своей кудрявой головушкой перед тем, как что-нибудь натворить, хорошо?

— Я… Хорошо, я постараюсь, — давать ложных обещаний Антон не собирался. Да, постарается, но никто не может гарантировать успех. А говорить твердое «обещаю», а после это обещание нарушать будет неправильно, совсем неправильно.

И боль отступала, и солнце где-то в глубинах души начало ярко светить. Нужный, любимый, и все это — правда. Не вымысел, не иллюзия, а правда. И любят его таким, какой он есть, со всеми недостатками. Удивительно, что люди вообще могут так любить, чисто и искренне, без подвохов и без ложных ожиданий. С другой стороны, именно для этого и существуют родители, именно для этого существуют бабушки с дедушками, ведь так? Они нужны для того, чтобы любить и чтобы научить любить в ответ. Любить также, как любят и его.

— Спасибо, — шепнул парнишка, но его все равно услышали все присутствующие.

— За что? — несколько недоуменно поинтересовался Попов.

— Просто спасибо, — пробормотал Антон и робко улыбнулся, — Я тоже очень люблю вас. И я правда постараюсь больше не заставлять вас так сильно переживать из-за меня.

Арсений улыбнулся. Чудик у него, а не ребенок, как есть чудик. Но хотелось верить, что он и вправду будет стараться. Антон ведь на самом деле чудесный парнишка, искренний, где-то наивный, добродушный. Да, порой он безрассуден, даже слишком, но разве ж это делает его плохим ребенком? Никак нет, Арс никогда не считал его плохим и не станет этого делать ни за что на свете. В конце концов, глупости в жизни совершает каждый, конечно, Антон слишком уж часто это делает, но все равно это не изменяет отношение Попова к нему. Тоша — его сын, все тот же замечательный шаловливый ребенок, мальчишка, хотя и вот-вот перегонит Арсения в росте. Когда-нибудь он перестанет творить глупости, вырастет, а потом и вовсе забудет о том, какии безрассудным был в свои пятнадцать лет. И тогда… Наверное, тогда Арсений будет скучать по нему такому, непослушному и безбашенному. Будет скучать, несмотря на то, что сейчас ему тяжело и он устал от бесконечного калейдоскопа Антошиных странных затей. Будет скучать, просто потому что… потому что. Это не та вещь, которую возможно объяснить, это что-то такое чисто родительское, что-то, что уже сейчас даёт понять, что уже лет через пять, а может даже и раньше, Антон перестанет быть таким, какой он есть сейчас. Повзрослеет, изменится и это будет совершенно нормально, но тем не менее Арсу этого будет не хватать, также как ему сейчас не хватает восхитительного детского «папа, покажи фокус». Антон больше не просит показать ему фокусы. Слишком взрослый для них. Да, порой просит раскрыть секреты, но это ведь уже не то. Безусловно это тоже неплохо, это тоже их сближает, но все равно не то. Нет больше той наивной веры в чудо, которую фокусник сумел привить мальчишке когда-то. Карты давно уже стали просто картами, и «волшебная» шляпа не вызывает восторга. И глупости Антон тоже рано или поздно перестанет делать. Вырастет потому что. И это тоже будет уже не то. Это будет что-то другое, безусловно, такое же теплое и родное, но не то, не такое как сейчас. И ещё хуже то, что Арсений совершенно не знает, когда именно это самое «не то» настанет. Он не имеет ни малейшего понятия, когда будет пройден этот рубеж между подростковым безрассудством и взрослой осознанностью. С одной стороны, ему хочется, чтобы этот рубеж был пройден побыстрее и он перестал каждый раз замирать от страха, думая о том, что же его чадо могло натворить на этот раз. А с другой… С другой, ну его к черту это спокойствие. Пускай он подольше побудет таким. Не ребенок, но и не взрослый, не совсем уж наивный, но и не рассудительный. Подросток, обыкновенный подросток. Любимый и родной, несмотря ни на что. Все то же чудо, пусть уже и не совсем маленькое, но и не взрослое тоже. Зато зеленоглазое… Всегда зеленоглазое… Навсегда…