Нельзя сказать, что в комнате было темно. Свет луны, да и звезд тоже, проникал сквозь незашторенное окно, оставляя на паркетном полу полосы света. Конечно, такое освещение не было слишком ярким. Да на самом деле понятие «яркое» к нему подходило меньше всего. Бледное, тусклое — это да. Тем не менее, даже этого было достаточно, чтобы разогнать ночную темноту.
Было жарко, даже слишком жарко. Духота буквально стояла в воздухе и, казалось, до нее можно дотронуться, даром, что нематериальная. Летние ночи такие же беспощадные в плане высокой температуры, как и дни. Конечно, если сравнивать с показателями в светлое время суток, то разница будет заметна, но что толку? От жары это все равно не спасет. К тому же, дом за день успевал нагреться до такой степени, что стены держали этот жар ещё долго, остывая крайне медленно, практически до самого утра. А потом, с очередным наступлением дня, они нагревались вновь. Удивительно как панельные дома способны сохранять в себе тепло, а после отдавать его, направлять во внутрь квартир и, если честно, создавать некоторые проблемы их жильцам.
Но это ладно, не то чтобы Арсения в данный момент действительно волновали все эти вещи. У него сейчас вопрос был в другом, ну или, если говорить ещё точнее, несколько вопросов. Во-первых, сколько сейчас времени? Во-вторых, как и когда он успел добраться до комнаты и тем более лечь в кровать, если последнее, что мужчина помнит — это как он стучал в дверь собственной квартиры? В-третьих, как так получилось, что джинсы валяются на другом конце кровати, но при этом он все в той же футболке, в которой ходил сегодня на работу? Вот когда он эти джинсы успел снять и почему он этого момента попросту не помнит? В-четвёртых, какого черта ощущение такое, словно по нему проехался трактор, потом сдал назад и проехался снова? А ещё на голову словно ведро надели, шарахнули по нему пару раз чем-то тяжёлым и металлическим, да так и оставили Попова с ощущением ужасного звона и некой дезориентации в пространстве. Ужасное чувство, его словно били, били и не добили. И горло тоже словно наждачкой тёрли, изнутри, ага. Болело оно нестерпимо, даже слюну глотать было трудно, а уж о том, чтобы нормально поесть или тот же чай выпить и речи быть не могло. Впрочем, в последнее время Арсений и так ел немного, будучи простывшим и чересчур загруженным на работе. Но это ладно, это ещё полбеды, гораздо хуже то, что Арс буквально чувствовал, как кашель сдавливает грудь, но при этом этот самый кашель не желал выходить наружу. Только странным образом давил и делал дыхание каким-то неправильным и затрудненным. И пойди разберись, что это на самом деле такое и из-за чего возникло. Хотя, фокусник вообще-то догадывается из-за чего…
В общем, делая вывод, Арс сам для себя заключил, что он чувствует себя паршиво, ничего не понимает, ничего не помнит. Вернее не так, какие-то проблески воспоминаний о недавних событиях, конечно, есть, например он точно помнит как ехал в такси, стараясь просто не помереть по дороге от того, как плохо он себя чувствовал. Помнит, что в лифте всеми силами старался не отключиться, помнит, что Антон точно открывал ему дверь. А вот дальше то что? Арсений поклясться готов, что слышал помимо голоса Антона, голоса́ матери и, кажется, Пашки, но он не уверен. Просто потому что было это все как будто вне реальности, словно мужчина был и не здесь вовсе, словно стоял за толстой, очень толстой стеной, едва пропускающей звуки. Но разве может такое быть, чтобы ему просто померещилось? Нет, вообще-то может, действительно может, только вот только в голове мелькала мысль о том, что, если ему было действительно настолько плохо, насколько мужчина помнит, то Антоша бы попросту растерялся и не знал бы что делать. Именно поэтому голоса друга и матери, оставшиеся в памяти, не кажутся чем-то совсем уж необычным, скорее просто их наличие немного удивляет, но на этом все. И ладно, мама должна была приехать, она об этом говорила, но Пашка? Что же, если Паша действительно здесь был, но при этом Арс едва ли помнит об этом, значит дело так себе и разболелся Попов окончательно. И это возвращает его к вопросу о том, почему это произошло.
Арсений не дурак и никогда им не был, он прекрасно осознает, что сам во всем виноват и что нужно было брать больничный, а не строить из себя героя и пытаться прыгнуть выше головы. Да вот только в том то и проблема, что осознание с делом почему-то расходятся, и сам Арс, вообще-то, искренне надеется завтра (или это уже сегодня? сколько сейчас времени он по-прежнему не знает) также выйти на работу, чтобы наконец-то закончить со всеми делами и ввести заодно в курс последних событий Серёжу. Но фактор в лице собственной матери явно не даст ему этого сделать, поскольку, даже если Пашка ему померещился, как минимум она то точно уже должна была приехать. Каковы шансы, что женщина не заметит состояния собственного сына? А каковы шансы, что она уже не заметила? Ведь если Антон в курсе о его состоянии, то, вероятно, мама Арса тоже. И тут, кстати, новый вопрос у Попова возникает. Что подумал его Тоша, когда увидел своего отца еле стоящим на ногах и кое как дошедшем до квартиры? Наверняка ведь испугался, в этом мужчина почему-то даже не сомневается. А потому выходит, что Арсений все-таки дурак, даже если таковым казаться не желает, поскольку напугал собственного ребенка и наверняка заставил его изрядно поволноваться. И ему бы пойти и хотя бы элементарно спросить у парнишки все ли в порядке, просто потому что это его сын и Попов всегда должен быть уверен, что у него все хорошо. Но, во-первых, Антон уже может спать и будить его Арс точно не хочет, а во-вторых, подниматься с кровати будет очень тяжело, потому что конечности, кажется, попросту не желают слушаться. Прямо сейчас мужчина может разве что рукой пошевелить, ну может ещё ногой. Но перевести собственное тело в вертикальное положение? Эта задача сложная, даже слишком.
Впрочем, встать все равно придется как минимум для того, чтобы элементарно выпить воды, потому что, судя по ощущениям, не пил Арсений минимум неделю. Нет, это конечно утрировано, но он на самом деле отчего-то чувствовал такую сильную жажду, что, казалось, у мужчины есть все шансы заработать себе обезвоживание. Правда, когда Попов уже мысленно собирался с силами, чтобы совершить такой сложный сейчас маневр, взгляд его упал на прикроватную тумбочку и остановился на стакане с водой, оставленным кем-то. И ведь оставили его здесь целенаправленно и специально для него, просто потому что больше не для кого. Позаботились о такой мелочи, даже несмотря на то, что, вероятно, голову ему открутить, фигурально конечно, готовы за отношение к себе и своему здоровью. А мужчина уверен, что имеются в его окружении личности, которые после того, как увидели его состояние, готовы прибить не жалеючи. И ладно если среди этих личностей одна лишь только мама… А что если Пашка Арсу не померещился и он действительно тут был и прекрасно видел в каком состоянии находится его друг? А что если к коллективному возмущению, хотя возмущение это мягко сказано, ещё и Антон подключится? Да Арсению тогда так прилетит, что сидеть на попе ровно не сможет, даром, что ему тридцать восемь годиков.
И на самом деле, неожиданно даже для самого себя, Попов осознал, что он вообще-то изрядно трусит и предпочел бы не пересекаться с наверняка разъяренными близкими людьми. Ну разве что с Антоном, его гнев Арсений как-нибудь выдержит, да и извинится без всяких пререканий и попыток доказать, что он тут взрослый и он прав. А вот с мамой и Пашей… Нет, с ними видеться как-то не очень хочется, по крайней мере не пока у Арса есть все шансы выслушать от них какую-нибудь гневную тираду о собственной глупости. Подумать только, он, взрослый уже мужчина, боится того, что его будут ругать, ну нормально вообще? И ладно бы только мама, в конце концов она ею остаётся всегда и её возраст сына не волнует вообще, но опасаться Пашу? Да у них разница в возрасте всего ничего, а все равно страшно. Потому что Пашка очень принципиален в плане здоровья и все его казалось бы пустые угрозы, вмиг могут перестать быть пустыми и перерасти в какие-нибудь действия. Друг много раз прощал безалаберное отношение Попова к себе, отчитывал конечно как малого ребенка, но все равно никакого совсем уж серьезного скандала по этому поводу ни разу не случилось. Да вот только теперь может случиться — это ясно, как день. Арсений уверен, что Пашка очень многое готов простить Антону, в силу юного возраста и страха подростка перед врачами, но хрена с два он простит тоже самое Арсу. Да даже не так, если за Арсеньевым ребенком Паша всегда бегал и искал любые способы его задобрить, отругав лишь пару раз, да и то он довольно быстро отходил, то бегать за самим Арсением он не будет. Да друг вероятно выскажет мужчине все, что думает, не стесняясь в выражениях, а потом ещё и подзатыльник без зазрения совести отвесит. Нет, не сразу конечно, а как только убедится, что голова у Попова не болит, но отвесит. И мама сделает тоже самое, в этом фокусник тоже уверен. И непонятно, кто из этих двоих в гневе страшнее. И где эти двое, ну трое, Антона все-таки тоже стоит брать в расчет, сейчас — тоже непонятно. Может спят, а может сидят где-нибудь и ожидают, пока мужчина соизволит подойти к ним за, стоит признать, справедливой карой.
Но естественно, идти куда-либо прямо сейчас Арсений не собирался, даже если его и ждали где-нибудь на кухне или в гостиной. Да он едва сумел до тумбочки дотянуться и выпить таки воды, куда ему идти то? Свалится по дороге от жуткой слабости, головой ударится, сотрясение себе заработает в дополнение ко всему уже имеющемуся и тогда его дорогие и безусловно любимые родственники и друзья точно убьют его. А потом воскресят. А потом убьют снова. Они могут, наверняка могут. Попов убиенным становиться не желает, хотя слегка покалеченным уже сейчас он может стать с большими шансами. Ну вернее не прямо сейчас, а как только с кем-нибудь пересечется, но не суть. Суть в том, что ему вообще-то нужно на работу, но кто ж его туда отпустит? Да и как он до нее дойдет и отсидит целый день, общаясь с клиентами и заполняя все нужные бумаги и бланки, если ему тяжело элементарно держать глаза открытыми? Но ведь есть такое слово «надо». Вот ему и надо. Надо наконец разобрать весь тот завал, а потом можно будет и поболеть спокойно. Правда на разбор этого самого завала Арсу требуется ещё хотя бы пара деньков, вдвоем с Сережей дело, конечно, пойдет в разы быстрее, но все равно. А этой то пары деньгов у мужчины, похоже, нет и в ближайшее время не будет. Просто потому что он и сам понимает, что, вероятнее всего, попросту не выдержит и его состояние станет ещё хуже, хотя, казалось бы, хуже чем сейчас быть попросту не может. Следовательно, работу все же придется отменить…
Попов не имел ни малейшего понятия, сколько времени он провел просто лёжа. В какой-то момент он кажется даже задремал и сам этого не заметил. Впрочем, разве стоит этому удивляться? Жуткая слабость сковывала по рукам и ногам, опутывала, как опутывают веревки, лишала возможности двигаться. Словно в кандалы заковали и теперь Арсений вынужден находиться в статичном положении, поменять которое он не в состоянии. И ведь кандалы эти созданы его организмом. Вот как можно было такую подставу сделать? Разве Арс не должен быть в ладах с собственным организмом, разве не должны они уметь договориться, найти какой-то компромисс? Это же звучит максимально логично, разве нет? Так почему тогда все сводиться к тому, что мужчина со своим организмом в ссоре и они не хотят сотрудничать друг с другом? Как-то странно оно выходит, что вроде бы тело принадлежит ему, а при этом состояние этого самого тела, которое сейчас крайне болезненное, контролировать Попов не способен. И вот как можно не контролировать самого себя? Нет, можно конечно, но все равно странно. Ведь если он — это он, то получается что организм должен быть подвластен ему целиком и полностью, но почему-то это не так. Хотя, кажется, ни один человек не способен контролировать состояние своего здоровья в полной мере. Есть вещи, которые просто происходят, потому что происходят, и ничего с этим не поделать. И лучше бы кто-нибудь мужчине объяснил какого черта в голову вообще лезут подобные рассуждения и почему они так странно звучат. Впрочем, возможно дело в простуде (ну или чем он там болен?), бредни больного или что-то в этом роде.
За окном уже начинало светать, летом в принципе рассвет наступает рано, когда дремота начала переходить в полноценный сон. И сон этот был сном уставшего, слишком уставшего человека. Такой, при котором в сознании не мелькают сюжеты или хотя бы просто картинки, нет ни образов, ни пятен — ничего, одна лишь темнота. Сон без сновидений, когда нервная система и организм человека в целом настолько перегружены, что не остаётся никаких сил. Вот просто никаких и ни на что. И да на работу, пожалуй, Арсений все-таки не пойдет, даже не смотря на пресловутое «надо».
***
Проснулся Арсений… Ну очевидно, что утром. Ну или днём. Арс на самом деле не то что на время не посмотрел, он ещё даже глаз не открыл, поскольку усталость даже после сна никуда не делась. Да и головная боль терзала, хотя и не была настолько сильной. Горло все также болело, конечности ломило, дышалось с трудом и не хотелось абсолютно ничего. Ну может только того, чтобы эти отвратительные симптомы исчезли, сколько можно в конце то концов? Дайте кто-нибудь ему волшебную палочку, Арсений ею взмахнет и все станет замечательно. А что? Фокусник с волшебной палочкой должен очень даже неплохо смотреться, антуражненько так. Но это так, одни сплошные мечты. Нет, к сожалению, в жизни ни волшебных палочек, ни чародеев, да даже сами фокусы — это, по своей сути, обман. Да, очень красивый и зрелищный, но все-таки обман, попытка выдать желаемое за действительное.
— Ты же не спишь, — подметили рядом очень знакомым голосом. Знакомым и не то чтобы сильно довольным.
Нет, наличию кого-то ещё в комнате Попов не удивился. Он вообще-то проснулся как раз таки из-за того, что услышал тихие шаги. Очевидно, что в комнату Пашка зашёл с целью проверить его состояние, но удивляло другое — друг, вроде как, должен быть на работе, но он не там. Он здесь и, похоже, если и возвращался к себе в квартиру, то совсем ненадолго. Значит голос его фокуснику не мерещился, значит он действительно был здесь тогда и находится здесь же сейчас. И даже не факт, что он вообще уходил далеко, явно опасаясь, что Попову может стать ещё хуже. И ведь переживал… Переживал кажется не меньше, чем переживали ближайшие родственники Арсения в лице Антона и мамы, хотя, конечно, скрывать эти переживания Паше удавалось очень даже хорошо. Но Арс довольно долго с ним знаком и научился распознавать эмоции врача чуть ли не в любой ситуации. Именно поэтому, открыв глаза и увидев лицо друга, отражающее серьезность, строгость и видимо даже раздражение, он прекрасно понял, что на деле за всем этим скрывается беспокойство. Много беспокойства…
— Не сплю, — отозвался Попов, подтверждая слова Пашки и стараясь осторожно присесть на кровати. И он и сам удивился тому, насколько же хрипло и болезненно звучал его голос. Неужели все и впрямь настолько плохо?
— Раз не спишь, значит рассказывай, — Паша не говорил, он приказывал, параллельно присаживаясь на край кровати и с прищуром смотря в голубые глаза.
Правда в этом прищуре Арсений не видел привычного добродушия и позитивного настроя. Любящий шутки, смех и совершенно безобидные подколки сейчас друг смотрел на него совсем как хищник на свою жертву. Вот-вот и напрыгнет, а потом разорвет на кусочки без капли сожаления. Кажется Арсений пробудил в Пашке какое-то зло. Страшное и древнее настолько же, насколько древней является его профессия. Злой врач — это на самом деле пугающе, а уж когда этот злой врач ещё и другом является, то все, можно считать, что на Попова сейчас обрушатся все кары, которые только могут существовать на земле. И не будет волновать доктора ни болезненное состояние Арса, ни то, что, по сути, отчитывать он собирается давно уже взрослого человека, который мог бы разобраться со всем и сам. Хотя, точно ли мог? Он ведь даже не до конца помнит, что именно произошло, но очевидным является тот факт, что без Паши все было бы намного хуже. Но это не отменяло того факта, что такой Пашкин взгляд не сулил ничего хорошего, только ссору, грозящую перерасти в поистине грандиозный скандал. А ссориться с другом Попову вообще-то не хотелось совершенно.
— Что рассказывать, Паш? — спросил мужчина и тут же закашлялся. Хрипло, с надрывом, и кашель этот на самом деле был даже болезненным. Словно под воду погрузили с головой, не вдохнуть, не выдохнуть.
— Принести воды? — тут же поинтересовался Арсов друг, слегка нахмурившись.
Арсений отрицательно помотал головой, все ещё кашляя. Сделать хотя бы глоток он сейчас не сможет, просто потому что воздуха и так, казалось, не хватает, а тут ещё перекрывать доступ к спасительному кислороду, пытаясь остановить кашель водой. Паша на это только кивнул, но смотрел по-прежнему тревожно, готовый в любой момент предпринять хоть что-нибудь, Арс правда понятия не имел что именно.
Кашель стихал постепенно, но горло теперь саднило кажется ещё сильнее, да и глаза слегка заблестели от выступивших слез. Нет, плакать Арсений не собирался, не стоит того одно лишь больное горло, слезы эти появились из-за кашля и контролировать их у мужчины бы ну никак не вышло. Впрочем, как только он перестал кашлять окончательно, то и глаза слезиться тоже перестали, хотя по-прежнему блестели болезненно и несколько измученно.
— Все в… порядке, — сиплым голосом счёл нужным сказать Арсений.
На самом деле, конечно, все было далеко не в порядке, но Паша и так уже слишком много сделал, заставлять его переживать ещё сильнее Арсу не хотелось. В конце концов Пашка совсем не обязан тут с ним сидеть и пытаться то ли отругать, то ли вылечить. Он ведь просто друг, безусловно очень хороший, давно уже ставший лучшим, но все равно состояние Попова — это не его забота. Это забота самого Арсения, с которой он на самом деле справляется крайне плохо. Но то, что Паша остался здесь, да то, что он вообще пришел, хотя мог этого и не делать, доказывает, что дружба эта давно уже стала крепкой и нерушимой. С одной стороны, очень приятно, что такой человек в его, Арса жизни имеется, а с другой, ощущение того, что Попов попросту злоупотребляет отличным к себе отношением, и при этом от этого осознания чувствует себя мужчина отвратительно. Да от этого даже хуже, чем от болезни. Ведь, смотря сейчас на Пашу, что он видел? Помимо раздражения, злости и переживаний, мелькавших на лице друга? А все очень просто — он видел усталость и довольно сильное желание спать, отчётливо видневшееся в Пашиных глазах. И отсюда вопрос, а спал ли друг вообще?
— Арс, клянусь тебе, если я ещё раз услышу от тебя «все в порядке» или «все хорошо», то я тебе врежу. Задолбал уже до невозможности. Вот ты кого пытаешься обмануть? Меня? — мужчина голоса не повышал, но шипел подобно змее, которых Арсений вообще-то боится, — Я прекрасно знаю, что все далеко не в порядке. Не думаю, что ты это запомнил, но ты валялся с температурой сорок градусов и, если бы у меня под рукой не оказалось нужных препаратов, то все закончилось бы плачевно, потому что хер его знает сколько бы ехала скорая.
Ну что же, выходит на некоторые свои вопросы мужчина ответы нашел. Во-первых, становится ясно, почему он помнит далеко не все, а во-вторых, причина, по которой джинсы теперь были где-то в стороне, тоже отыскалась. Очевидно же, что под препаратами врач подразумевал не таблетки, у них слишком медленное действие, а температура тела была слишком высока. Да вот только от открывшихся знаний легче не стало, ведь теперь становилось ясно, что простуда то похоже уже и не простудой является, а чем-то более серьезным. Наверное все-таки хорошо, что Попов все-таки решил включить благоразумие и на работу не пошел.
— Температуру измерь, — заметив видимо, не самый здоровый вид друга, Паша дотянулся до тумбочки, где, как фокусник отметил, лежал градусник, — И заодно рассказывай, какого хера ты довел себя до такого состояния.
Врач всегда остаётся врачом, как бы зол он ни был, все равно будет продолжать заботиться о человеческом здоровье. Собственные принципы не позволят Паше навредить человеку, хотя, как Арс понимает, он не шутил в своем желании треснуть его посильнее. Впрочем, чему удивляться? Пашка всегда так реагирует, когда кто-нибудь не думает о собственном здоровье. Не в первый раз они ругаются по этому поводу и все из-за пренебрежения Арсения, но, кажется, ещё ни разу ситуация не принимала такой оборот. И неизвестно чего именно Попову от друга теперь ожидать.
— Да не доводил я, — с тихим вздохом сказал Арс, все-таки забирая градусник, — Просто получилось так, дел много, мне вот совсем не до болезни.
— Дел у него много. Вот скажи мне, ты придурок или да?! Вот кому ты лучше сделал? Тебе так сильно нравится валяться с высокой температурой? Ты хочешь загреметь в больницу и не знаешь как? Блять, Арсюх, я уже совсем не понимаю какую цель ты преследовал!
Пашка зол. Арсений бы даже сказал, что друг в ярости, потому что голос его с каждым мгновением становился все громче. Того и гляди перебудит всех и даже не заметит этого. А в том, что и Антон, и мама спят Арс не сомневался, потому что в ином случае они бы уже, скорее всего, были здесь. Впрочем, с такими криками пройдет совсем немного времени, прежде чем как минимум мама Арсения все-таки придет в комнату. Это подросток обычно спит крепко и далеко не всегда его возможно разбудить, только если сам проснется, а у матери сон достаточно чуткий и любой звук может стать причиной пробуждения. И орать, вероятнее всего, на правах родительницы она будет на Попова ещё сильнее чем Паша сейчас.
— Да не преследовал я никакой цели, просто…
— Ты просто не думаешь! — перебил друг и отобрал у Арса градусник, который как раз оповестил об окончании измерения, — Тридцать восемь и три, Арсений, и это не предел!
Так вот она, причина головной боли и состояния нестояния. Это все температура, которая снова поднялась. Но с другой стороны, тридцать восемь и три не звучит так уж пугающе, у людей бывает температура и повыше. Да что уж там у него самого вчера температура выше поднималась, судя по словам доктора. Кажется тогда все было действительно плохо и иди знай чем бы все закончилось, если бы не друг.
— И ясно дело, что тебе, по всей видимости, самому просто плевать на себя, — решил продолжить свою гневную тираду, — Но ты можешь понять, что другим не плевать?! Ты имеешь хоть малейшее представление о том, до чего довел собственную мать? Да собственного сына ты знаешь до чего довел?! — Паша замолчал на мгновение, чтобы тут же продолжить вновь, — Хотя нет, естественно не знаешь. Это же не к тебе в дверь ломился перепуганный шестнадцатилетний мальчик, не тебя он слёзно умолял помочь. Не просто просил, а умолял, Арсений, слышишь? Прибежал ко мне, слезы едва сдерживает, дрожит весь и сообщает мне о том, что его папе плохо, боится, что хорошо уже попросту не будет. Твоего ребенка трясло в истерике! И это далеко не в фигуральном смысле. Такого страха я в глазах Антона не видел ни разу. Ни разу, Попов, ты сам это осознаешь?! Он за тебя испугался в разы сильнее, чем боится за себя, когда дело доходит до врачей. Как тебе такое?! И я надеюсь ты не думаешь, что твоя мама ощущала себя лучше? Она была не в меньшей панике и сдерживалась, я уверен, только чтобы не пугать малого ещё больше. Я их обоих успокоительными и чаем отпаивал часов до четырех утра, потом ещё около получаса уговаривал пойти и лечь спать. И согласились они только после того, как я заверил, что останусь у вас и буду периодически проверять твоё состояние. Да и то сначала долго настаивали на том, чтобы не беспокоить меня, мол они сами за тобой присмотрят. Да вот только они не врачи и сейчас я не на работе не просто так! Ты понимаешь, что я чувствую себя не лучше, твоих сына и матери?! Тебе похуй на свое здоровье? Окей, твое право! Но пойми ты, что нам блять не похуй! Не похуй, Попов, сволочь ты такая! И ладно ты когда что-либо делаешь, то не думаешь обо мне, не думаешь о матери своей, но ты блять о сыне то подумай хотя бы! Честное слово, Арс, мне никогда в жизни не хотелось так сильно врезать тебе, как я этого хочу сейчас, идиотина ты!
Нет, таким Пашу Арсений не видел никогда. Во-первых, сейчас Попов услышал от него кажется больше мата, чем за все предыдущие года вместе взятые. Во-вторых, друг кажется точно знал, что говорить, чтобы Арсу стало даже не просто стыдно, а паршиво. Просто паршиво и дело было не только в физическом состоянии и общей слабости организма. Просто осознание того, до чего он довел близких людей накрывало с головой и погружало в пучины морских глубин, состоящих целиком и полностью из чувства вины. Сколько раз мужчина просил Антона не лезть на рожон, не искать приключений, сколько раз просил его думать не только о себе, но и об окружающих тоже? Понять, что именно чувствовали родные и друг было несложно, Арсений и сам не единожды испытывал эти ощущения по отношению к Антону, когда вроде и прибить такого бестолкового хочется, а все равно ведь любишь и заботишься, несмотря ни на что. И почему же тогда, прекрасно зная, как могут волноваться другие, Арсений позволил себе пренебречь собой настолько, что довел себя вообще непонятно до чего? Вот чем он сейчас лучше Антона? Тем, что не лез ни в саркофаг, ни на гору? Так а разве ж так велика на самом деле разница? Из раза в раз мужчина говорил своему ребенку, что здоровье — это не шутки, что за ним нужно следить. Говорил… а сам то? Какой толк объяснять что-то подростку, когда сам пренебрегаешь собственными выставленными условиями, установками и правилами? Каждый раз Попов удивляется, что парнишка из раза в раз пытается найти все новые и новые способы покалечиться или ещё чего похуже, да вот только чему тут удивляться? Ребенок ведь и не будет его слушать, прекрасно видя, что папа то собственных правил не соблюдает. И понимание того, что он своими руками довел подростка до истерики, а он довел, в этом даже сомневаться не стоило, а также вина душили мужчину хуже, чем душит удавка. Прав Паша, говоря, что он и придурок, и идиот, и сволочь. Разве можно так с людьми поступать? Разве можно так поступать с собственным ребенком, которого сам себе поклялся защищать и оберегать? Сначала поклялся, а теперь сам же этого ребенка и доводит… Дурак, точно дурак и это ещё мягко сказано.
— Прости, — извинение слетело с губ легко, даже несмотря на то, что кашель снова рвался наружу. И было правильным, потому что друга он также заставил волноваться, вынудил не спать, так ещё и успокаивать своих родственников. И ведь Пашка не обязан был это делать… Совсем не обязан. И все равно сделал. — Паш, я знаю, что натворил что-то невообразимо ужасное, довел себя, довел всех вокруг. Я этого не хотел, но знаешь как оно бывает? На работе завал полный, мне нужно было его разобрать. Я правда рассчитывал, что смогу со всем справиться и никакая простуда мне не помешает. Плохо рассчитывал, — вздохнув, а потом все-таки снова закашлявшись, хотя и не так сильно как в прошлый раз, сказал мужчина.
Взгляд Пашки стал цепким, оценивающим, анализирующим и чисто таким врачебным. По всей видимости, он пытался понять причину этого самого кашля и догадками своими, судя по выражению лица, был ужасно недоволен. Как бы Арсению теперь не загреметь в больничку, этого ему точно не хочется, но с другой стороны, он ведь сам виноват.
— Знаешь, наверное, мне изначально стоило послушать Антона и не пить воду из морозилки, — прокашлявшись, прохрипел Арсений.
Ну а смысл скрывать от друга первопричину? Он бы все равно стал допытываться, узнавать когда именно это началось, а любую ложь раскусил бы на раз-два. Это в плане мелкого жульничества и шутливой хитрости, которые Арс мог использовать в процессе игры в какую-нибудь настолку, не имел ничего против, а вот как только дело касалось вопросов здоровья, то все для Паши каким-то образом становилось очевидным.
— Да за какие ж такие заслуги мне тебя в друзья послали? — голос Павла звучал уже менее сердито, то ли он устал ругаться, то ли ему Попова просто жалко стало, пойди разбери, — Я, если мне не изменяет память, говорил о том, что нельзя пить холодную воду в жару. Но кто ж врача слушать то будет, да? Развелось тут умных и самостоятельных, а мне потом лечи их! — мужчина уже скорее просто ворчал для приличия, просто потому что так легко сдаться и перестать отчитывать друга просто не мог.
По своей натуре отходчивый Пашка попросту не мог бы по-настоящему сердиться на кого бы то ни было долго. Зато это могла делать мама, в этом Арсений был уверен. Именно поэтому появление женщины на пороге своей комнаты вызвало не только острое чувство стыда и желание спрятать взгляд куда-нибудь, совсем как в детстве, но и понимание того, что ругаться с ним прямо сейчас не перестанут. Раунд два на подходе, а у Арса то и на первый никаких аргументов не было. Да и у матери власти над ним, даже несмотря на его далеко не детский возраст, побольше будет, на то она и мать.
— Доброе утро, — Паша, тоже заметивший женщину, поднялся, — Я бы на самом деле порекомендовал вам ещё поспать, но, кажется мне, вы все равно меня не послушаете, да и я сам виноват, что вел себя слишком громко и разбудил вас. Прошу меня за это простить.
— Все в порядке, правда, — она попыталась улыбнуться, но взгляд был полон ярости и предназначался он далеко не Пашке, — Главное, что Антоша не проснулся, он действительно перенервничал, бедненький, — Арсений поклясться был готов, что сказано было это ему в упрек. Впрочем, упрек этот заслуженный, перенервничал тут далеко не только Антон, а вообще все, причем по вине Попова.
— Малому действительно не помешает поспать подольше, — кажется чисто для себя подметил Паша, — Я скоро вернусь, принесу тебе жаропонижающего, заодно осмотрю. И серьезно тебе говорю, Арсений, я не знаю, что с тобой сделаю, если услышу шумы в лёгких. Просто молись, чтобы их не было.
Не сказать, что во фразе друга была угроза, скорее больше усталость, но взглядом он одарил достаточно красноречивым и говорящем о многом. А потом ещё и на маму Арса взглянул, кивнул ей, ещё раз бросил взгляд на Попова. И Арсений был уверен, что в этом последнем взгляде мелькнула некая мстительность. Ну да, Паша точно догадывался, что сейчас мужчине мозги ещё и мама хорошенько промоет, и, кажется, его совсем не волновало, что Арсению и одной головомойки хватило. Кажется Пашка решил, что это вполне себе честная плата за бессонную ночь и кучу убитых вконец нервов.
— Ты как себя чувствуешь? — первым делом поинтересовалась женщина, как только Паша вышел из комнаты. Ну да, мама всегда мама, сначала убедится, что все в порядке, а потом уж и ругаться начнет. А она начнет, в этом Арс был уверен.
— Сносно, — произнес он, пожимая плечами. Ну а что тут ещё скажешь? Все ведь не настолько плохо как вчера, но и от понятия «хорошо» тоже далековато.
— Это хорошо, — кивнула его мама, — Тогда скажи мне, хоть одно оправдание тому, что ты довел себя, у тебя имеется? — резво шагая ближе к Арсению, поинтересовалась она. Ну да, именно что-то такое Попов себе и представлял, сейчас ему выскажут все, что думают. — И не думай мне говорить, что ты не причем и это просто простуда такая или ещё что-то в этом роде. Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы осознавать, что все было бы не так плохо, начни ты нормальное лечение вовремя.
Мужчина тихонько вздохнул. Смотреть в глаза матери ему не хотелось, слишком острое чувство вины кололо сердце и душу и было, откровенно говоря, слишком стыдно. Отчитывают совсем как маленького мальчишку и ведь правильно делают. Арсений по сути и повел себя как капризный ребенок, желающий доказать всему миру, что он может все и успеет везде. Иронично, что когда-то они уже проходили подробную историю с Антоном и ведь тогда мужчина сумел доходчиво объяснить ребенку, что график свой нужно разгружать и не напрягать себя слишком сильно. Жаль только сам он эту простую истину так и не понял.
— Мам, нет у меня оправдания, — негромко сказал мужчина, — Я заработался, хотел разобраться со всеми заказами, думал перенесу болезнь на ногах.
— А ремня ты получить не думал?! — гневно спросила женщина, — Я могу легко это устроить и без разницы мне, насколько взрослым ты себя считаешь.
Подумать только, Попову тридцать восемь годиков, а ему угрожают ремнем. И ведь кто? Собственная мать! Хотя, стоит заметить, что угрожает то вполне справедливо, он ведь в действительности виноват. И боже, какое в самом деле ужасное чувство поселилось где-то внутри. Совесть на ушко что-то шептала, ласково и, казалось, заботливо, но при этом беспощадно. Говорила чистую правду, правду о том, что Арсений собственными действиями делает плохо и больно не себе, а своим близким и друзьям. Но они не достойны этого! Ни один из них не достоин! Так какого черта он позволил себе так к ним относиться?
— Ты думаешь, что раз ты взрослый, то тебе позволено перестать думать о своем здоровье? Что это за установка у тебя такая, все само пройдет, да? Ну как? Прошло? Доволен?! — останавливаться мама Арса не планировала, но, что интересно, она, в отличие от Пашки, не кричала, говорила строго и возмущённо, но достаточно тихо, зато взгляд ее был даже красноречивее слов. — Я не понимаю, ты решил, что у нас с папой есть какой-нибудь запасной сын, а у Антона запасной отец, и мы от тебя его тщательно скрывали все это время или что?! Зачем доводить ситуацию до предела, если можно было на начальном этапе взять два-три дня выходных и вылечиться? Сложно сделать это было или как?
— Времени не было, мам. Говорю же работа, — не то чтобы Арсений действительно стремился в чем-то убедить свою мать.
Ни сил, ни желания спорить у мужчины попросту не было. Да он виноват во всем сам, да он мог бы взять выходные, но не стал, да он сглупил, но что уж теперь? Нет в этом мире машины времени, чтобы переместиться в прошлое и настучать самому себе по лбу. Сделанного не воротишь, как говорится. Остается только разбираться с тем, что уже имеется. И разбираться, как Арсений надеется, успешно.
— Что работа, Арсений?! Да никакая работа не стоит твоего угробленного здоровья, ты совсем этого не понимаешь? — без былого запала, а скорее с какой-то горечью и отчаянием, проговорила она, — Ты утверждаешь, что ты взрослый, ну так будь им! Не думай, что все словно по волшебству пройдет само собой, а решай проблемы сразу. Не в первый же раз на эти грабли наступаешь и каждый раз тебе говорят, чтобы ты прекратил уже так пренебрежительно относиться к себе, а все равно! Как дитя малое, ей богу. Назло ты это кому-то делаешь или что? Поведение маленького ребенка, который просто не хочет слушать советов и думать головой, хотя умеет. А я что думать должна? Что я должна думать, когда я прихожу, а дверь у вас открыта, Антон перепуган настолько, что даже двух слов связать не может, ты в отвратительнейшем состоянии и ничего не соображаешь?! Вот ты мне как родитель родителю скажи, как я должна реагировать, когда мой собственный сын довел себя до подобного?!
А ведь она права. Черт возьми, его мать права настолько, насколько не может быть прав ни один человек на этой земле. Считая себя взрослым и самостоятельным, привыкнув разбираться со всем вовремя и не давать самому себе никаких поблажек, став взрослым, а потом и отцом, Арс совсем забыл, что тоже является сыном. Нет, забыл не в том плане, что не звонил, не встречался периодически с родителями, не узнавал как дела, это то все он делал, причем регулярно. Он забыл о том, что родители — это не просто родственники, а одни из самых близких людей, забыл, что любой родитель на этой земле, при условии конечно что его можно назвать настоящим, будет переживать за своего ребенка. И возраст не играет никакой роли, для матерей и отцов он — просто цифра, которая не значит абсолютно ничего. Совершеннолетний, несовершеннолетний, десять, двадцать, тридцать, да хоть пятьдесят лет — без разницы. Те, кто все детство оберегал, играл, ругал, учил чему-то не могут вот так легко отказаться от этого всего, просто потому что сын или дочка выросли. Да выросли, да развлечения давно стали другими, нет больше ни маленьких пластмассовых машинок, ни солдатиков, ни плюшевых медвежат, ни кукол — ничего, во что так любят играть дети. Да заботы другие, обязанности другие. Если в детстве единственное, что требовалось — это посещение школы и помощь по дому по мере сил и возможностей, а в остальном можно было играть и гулять с чистой совестью, то сейчас так не получится. Работа, счета, даже элементарные походы в магазин, да и забота уже о собственном ребенке, — все это вошло в жизнь прочно и исчезнуть уже попросту не сможет. Впрочем, Арсению и не нужно, чтобы все это исчезало, не нужно. Но все это не отменяет того факта, что родители в любом случае остаются родителями и для них все эти изменившиеся обстоятельства не играют никакой роли. Стоило бы изначально подумать о том, что для матери мужчина все также остаётся ребенком, не по возрасту нет, а по отношению к нему. Стоило об этом подумать как минимум потому что Арс и сам относится так к своему сыну. Да, Антону шестнадцать, казалось бы уже достаточно взрослый парень, не совсем самостоятельный, конечно, но все же. А Попов все равно видит в нем того же маленького, светлого в проявлении своих эмоций, просто очаровательного мальчишку. Кудрявого, зеленоглазого и такого чудесного, все такого же крохотного, несмотря на свой немалый рост. И ведь чем Арсений для своей матери отличается? Для неё он тоже все такой же маленький мальчик, оттого она и переживает, тревожится.
Ощущения сожаления и вины, испытываемых самим мужчиной, с каждым мгновением становится все больше и больше от подобных мыслей. И от этого больно, невыносимо больно, потому что причинять самым родным на свете людям страдания, заставлять их не спать ночами из-за волнения — это самое паршивое, самое отвратительное, что мог совершить Арсений. И он совершил… Неосознанно, искренне веря в собственную неуязвимость, но совершил… А теперь остро и горько об этом жалеет.
— Мама… Мамочка, — шепнул Арсений, только сейчас заметив, что в глазах женщины стояли слёзы. Слёзы страха и переживаний. — Прости, я не думал… Я правда не думал, что все так получится. Не хотел… Не хотел, чтобы вы боялись, не хотел… Да ничего я из этого не хотел! Дурак я и знаю, что дурак, я не имел никакого права так с вами поступать, да и с собой тоже на самом деле. Прости…
Из глаз его матери исчез укор, исчезло раздражение и некая злость, оставляя в голубых, совсем как у самого Арсения, омутах только что-то отдаленно напоминающее грусть и, конечно, усталость со страхом за него никуда не делись. Но взгляд стал мягче, гораздо мягче. Так смотрят на натворившего что-то ребенка, который теперь пришел к родителям с повинной, но именно из-за того, что пришел сам, его и ругать то больше не хочется. Да и так ли сильно Арсений сейчас отличался? Точно такой же маленький, натворивший делов мальчишка, которому теперь ужасно стыдно за собственные поступки. Ну и что, если этот мальчишка уже давно преодолел рубеж и в тридцать, и в тридцать пять лет? Это ничего не меняет. И не изменит никогда.
— Такой ты иногда глупый у меня, Арсюш, — чуть улыбнувшись, сказала она, а потом внезапно взяла и провела своей совсем небольшой ладошкой по темным волосам мужчины. Ласково и нежно, совсем как он обычно ерошил Тошины волосы.
И нельзя было сказать, что Арсу такие прикосновения были неприятны. Даже наоборот, он словно и вправду вернулся в детство, туда, где и забот никаких не было, и любую проблему могли решить родители. Туда, где солнце, казалось, светило ярче, и птицы пели гораздо громче. Туда, где трава была зеленее и по ней можно было бегать босиком, совершенно не задумываясь о живущих в ней насекомых. Туда, где можно было прыгать по лужам, наслаждаться необычайным ароматом асфальта после летнего дождя. Туда, где кофе казался горьким и совсем не необходимым, а шоколад наоборот был лучше любых приготовленных блюд. Туда, где тепло, где светло, где осталась неведомая частичка души, та светлая частичка, которая присуща только детям и которая, увы, исчезает с возрастом. Но тем не менее, как бы ни были хороши все эти вещи, Арсений не променяет их на то, что у него есть сейчас. Прошлое должно оставаться в прошлом и его детству сейчас место тоже там, в воспоминаниях. И все потому что сейчас, несмотря на то, что проблемы приходится решать самостоятельно, а забот столько, что не перечесть, мужчина все равно чувствует необъяснимое никому желание жить полной жизнью. Солнце ведь по прежнему светит, птицы поют, идут дожди. И асфальт все также приятно пахнет после них. Ну и пусть по лужам уже не попрыгаешь, потому что не солидно, пусть не пройдешься босиком по траве, пусть горечь кофе стала привычной и теперь кажется даже вкусной. Разве это проблема? В жизни столько всего неизведанного, столько всего прекрасного. Да один Антон, подаривший Арсению возможность почувствовать себя родителем, чего стоит! Нет, жить определенно стоит здесь и сейчас, наслаждаться и любить… Просто любить эту жизнь так, как не любил никогда. Любить и постараться больше не заставлять переживать своих близких и друзей.
— Прости, — снова сказал мужчина, а потом позволил матери подобраться совсем близко и обнять себя.
Забавно, когда-то мама казалась большой и способной защитить от всех напастей, больше, наверное, казался только папа. Но на деле она ведь хрупкая и довольно миниатюрная женщина, да она буквально утонула в объятиях собственного сына, да и ростом она пониже. И как она такая умудрилась отчитать своего уже взрослого ребенка, да так, что ему и вправду стыдно стало? Магия, не иначе.
***
— Ну что? Считай, что ты доработался. Прибить бы тебя, идиота такого, да вот только жалко и так болеешь, — Паша убрал в сторону стетоскоп, погрозил Арсению кулаком, но как-то вяло и устало. Очевидно, что бессонная ночь сказывалась.
— Все настолько плохо? — с тихим вздохом спросил Арс. Вообще-то он уже был готов к тому, что те самые шумы, которые друг прослушивал, действительно имели место быть. Ну потому что не просто так и кашель такой сильный, и дыхание затрудненное.
— Не могу сказать наверняка, — пожал плечами Пашка, — Нужно ехать в больницу, я не могу тебе вот так просто поставить точный диагноз. Но есть подозрение, что это может быть пневмония.
— Доигрался? — включилась в разговор женщина, глянув на сына со всей доступной строгостью. Ну да, вроде и успокоилась, а все равно ведь ругаться может продолжить.
— Ну так подозрение на то и подозрение, что может не подтвердиться, правда же, Паш? — и посмотрел Арс на друга с такой надеждой, словно вот Пашка сейчас пальцами щелкнет и не будет никакой пневмонии, да и болезни вообще.
Попов прекрасно осознавал, что воспаление лёгких — это прямая дорога к госпитализации, а торчать неизвестное количество времени в больнице не хотелось. Нет, не потому что он боялся или что-то подобное, все-таки Арсений не Антон, чтобы при виде врачей разводить панику. Но какой здравомыслящий человек, будет рад, когда на горизонте маячат такие совсем не радужные перспективы? Вот именно, что никакой, отсюда и нежелание мужчины, чтобы озвученное Пашей подозрение подтверждалось.
— Может, но в больницу все равно съездить нужно. И это не обсуждается! — заметив, что фокусник явно вознамерился возразить, чуть громче сказал мужчина, — Имей совесть и не делай себе ещё хуже, чем сейчас.
Арс только кивнул. Понятное дело, что спорить бессмысленно, уж точно не тогда, когда рядом сидит друг, работающий врачом, пусть и педиатром, и мама. Они точно не позволят в очередной раз пустить все на самотек. Да Арсений и сам понимал, что дела и так уже плохи и отпираться и отнекиваться не стоит, это как минимум ещё сильнее обеспокоит родных.
Сейчас на самом деле Попову было чуточку лучше, но это просто потому что принесенное Пашей жаропонижающее начало действовать и температура понемногу спадала. Тем не менее кашель никуда не делся, был сильным и, судя по наблюдениям врача, влажным. Да и слабость отчего-то накрывала жуткая, хотелось снова лечь и поспать, но ему не дали этого сделать, поскольку Пашка вознамерился Арсения осмотреть настолько, насколько вообще мог, находясь не в больнице, а дома. То, что педиатр осматривает взрослого человека не смущало ни одного из них. В конце концов медицинский университет он для всех медицинский, и мужчина, в каких-то областях чуть больше, в каких-то чуть меньше, а разбирается во всем. Конечно, стать каким-нибудь хирургом не сможет, не на того доктора учился, но вот направить к нему, заподозрив какие-то проблемы — запросто. Потому и осмотреть фокусника ему не составило никакого труда, к тому же, в отличие от шумных, часто любопытных, а иногда трусливых детей, Арсений не стремился ни убегать, ни ухватиться за стетоскоп, потому что «дядя врач, какая у вас штучка интересная!» Да и главный ятрофоб Арсеньевой квартиры все еще спал, потому и пугать было совершенно некого.
Нельзя было правда сказать, что спал Антон ещё долго. Он вообще-то примчался в комнату, услышав оттуда голоса, уже спустя минут десять. Видимо стресс не позволял спать ему настолько крепко, насколько надеялись взрослые. А ведь они правда рассчитывали, что хотя бы Шастун выспится, но не судьба.
Когда подросток вошёл в комнату, Паша с матерью Арсения спорили на тему того, кого с этим самым Арсением в больницу отправить, чтобы, если по дороге что-то произойдет и ему вдруг плохо станет, вовремя среагировать. Женщина настаивала на своей кандидатуре, потому что она тут как никак мать и сына своего лучше знает. Пашка же твердил, что ему, как врачу, будет проще оказать посильную помощь, да и водить он, в отличие от женщины, умеет, и машина у него имеется, потому не придется вызывать такси. Арс за этим просто молча наблюдал, прекрасно понимая, что он бы и сам съездил, ему сейчас не настолько плохо, но его мнением на этот счёт интересоваться никто не будет и самостоятельность эта будет пресечена на корню.
Но спор решился как раз таки после появления Антона. Мама Арсения, посмотрев на уставшего и по-прежнему выглядящего измученно и перепугано внука, все-таки сдалась и сказала, что останется с парнишкой, все равно Паша прав в том, что медицинскую помощь он сможет оказать быстрее и качественнее, а она сейчас явно нужнее будет подростку. Это у нее включился режим бабушки, который буквально требовал внука обнимать, успокаивать, а ещё желательно накормить, поскольку Антон, по ее мнению, слишком худой, особенно для своего роста. И никакие отговорки о том, что ест Шастун более чем достаточно и это просто метаболизм быстрый, на нее не действовали.
Но прямо сейчас самого подростка присутствие ни бабушки, ни папиного друга не волновало. Парнишка вообще, казалось, видел только собственного отца, а где-то внутри чувства и эмоции такие невероятные кульбиты совершали, превращая душу в настоящий хаос, что и разобраться во всем происходящем было трудно. Вроде и легче стало от того, что Арсений в относительном порядке, значит не соврал дядя Паша, когда говорил, что все будет хорошо, не соврал. А с другой стороны, страх почему-то никуда не делся, так ещё и злость неизвестно откуда и неизвестно почему появилась. Дыхание было учащенным, словно Антон пробежал марафон, а голова казалось кружилась из-за невозможности совладать с самим собой. Да ещё немного и он просто задохнётся под всеми своими эмоциями, которые искали выход. Или же сработает спусковой крючок, плотина разрушится и огромная толща состоящая из невероятного хаоса и перекрученных сюжетов вырвется на волю, накроет под собой все, как накрывает цунами прибрежные города. Шастун не мог это контролировать. Вернее даже не так, он не хотел это контролировать, потому что слишком устал. Слишком неожиданно и слишком много всего произошло в кратчайшие сроки и, конечно же, это довольно сильно ударило по нервной системе, которая у подростков и так является довольно уязвимым местом.
И Антон и не стал себя контролировать, считая, что лучше один раз выплеснуть весь тот ураган, который образовался в душе, чем копить его, превращая в разрушительное торнадо коллосальных размеров. Он просто дошел до Арсения, дошел быстро и стремительно, не успев даже понять как именно он оказался сидящим около него и жмущимся так, словно вот-вот и папа просто исчезнет. И расплакался, парнишка расплакался, уткнувшись в отцовское плечо, потому что все, нет сил, совсем нет.
Попов проследил взглядом за уходящими из комнаты Пашей и мамой, явно рассудившими, что они здесь на данный момент лишние. Проследил, а потом перевел взгляд на собственного сына, который так горько и отчаянно плакал. Так, как кажется он не плакал вообще никогда. Арс буквально физически ощущал всю ту боль, которая скопилась за столь короткое время в юной душе подростка. И в мужчину словно гвозди вбивали, настолько сильна была эта боль. Боль не его собственная, а его маленького, да по-прежнему маленького, сынишки.
— Не плачь, Антоша, не плачь, — тихонько шепнул Попов, ласково и нежно перебирая кудряшки на голове парнишки, — Эй, ну ты чего? Папа рядом, слышишь?
Говорить о себе в третьем лице было немного странновато, нечасто Арсений использовал именно такие формулировки, но сейчас это казалось правильным. Не «я рядом», а именно так, как и было сказано. Чтобы показать, что вот он папа то. Ужасно глупый, не подумавший о сыне, но все-таки «папа» и все-таки «рядом». Несмотря ни на что рядом. А смотреть на слезы своего ребенка, слышать его тихие всхлипы оказалось в разы сложнее разговора с Пашей или матерью. Перед Антоном он виноват больше всего, именно перед ним. Виноват хотя бы потому что напугал. Родители не должны пугать детей. И даже подумать страшно, что мальчишка подумал, какие картины рисовал в сознании. А ведь он рисовал, Тоша всегда был довольно эмоциональным, но в повседневности мог это контролировать. Но когда случалось что-то, что действительно его пугало или задевало чувства, то подросток становился ранимым, легко мог расплакаться, разрыдаться даже. Это и гормоны пляшут, и эмоции сознание затуманивают, — нормальная ситуация для многих людей. Ненормально, что Арсений такую ситуацию спровоцировал. И именно Антошины слезы прожигают душу до тла, даже пепла не остаётся, только темное обугленное пятно где-то в груди. Больше никто не способен вызвать настолько сильное сожаление и боль от осознания собственной ошибки… Никто кроме Антона. Но на то он и сын, чтобы значить для Арса гораздо больше, чем все остальные. Гораздо больше, чем значит для него собственная мать и собственный отец, как бы ни странно было это признавать. Нет, Арсений безусловно любит их всех, очень сильно любит и не раздумывая жизнь отдаст тоже за всех, в этом не стоит сомневаться. Но за Антона… За него он продаст душу дьяволу в первую очередь, просто потому что Тоша — его ребенок и этим все сказано. Так как мужчина посмел своего ребенка довести до слез?
— Не делай так больше никогда! — вдруг достаточно громко крикнул подросток, а потом и вовсе стукнул Арса кулаком в плечо, видимо в эмоциональном порыве. Стукнул совсем несильно, едва ощутимо и, естественно, никакой боли мужчина не почуствовал. Хотя, Попов и сам готов признать, что заслужил гораздо большего и бить нужно было сильнее. — Я испугался! Я… Я… Я думал… Что… Ч-что…
Истерика накрывала с новой силой. Измотанный собственными переживаниями Шастун попросту не мог ее контролировать да и, если честно, не хотел. Слишком сложно, слишком страшно было вчера. Или уже сегодня? Или и вчера, и сегодня? Да кто там разберёт? Антон запутался и просто хочет, чтобы ничего подобного не происходило больше никогда! Никогда! Если подобное повторится, подросток просто не вынесет, не справится. В лучшем случае сойдёт с ума, а в худшем… Антон не имеет ни малейшего понятия, что будет в худшем случае, но и узнавать он не хочет. А потому можно все будет хорошо? Ну пожалуйста, это ведь и не сложно совсем.
— Извини, солнце, — мужчина чувствовал как сильно к нему прижимался подросток, чувствовал как тот подрагивал, ещё и слезы… Сердце кровью обливалось, а сделанного ведь не воротить. — Я не хотел тебя пугать. Я не должен был тебя пугать. Просто… Ну дурак у тебя папа, что тут поделать? Дурак…
— Не делай так больше н-никогда… Не смей… Не смей п-приходить вот так… Таким… Таким… Таким! — чуть тише, но по-прежнему громче, чем следовало бы, поговорил парнишка, — Пожалуйста, папа.
И какое же было это «папа». Полное надежды. Шастун не просил, он умолял, умолял, чтобы Арсений больше не поступал с ним так. Как именно «так»? Попов вот знал. Антон просил больше никогда не вселять в него страх, что он останется один. Потому что Антоша боится одиночества, кажется действительно боится.
— Я сделаю все возможное, чтобы подобного не допустить, Антош. Я обещаю тебе. Обещаю, слышишь?
И сидели так они ещё долго. Антон буквально выплескивал свои эмоции и страхи и, казалось, Арсений прочувствовал вместе с ребенком каждый из них. Его маленькое зеленоглазое чудо. И вот как Арс посмел сотворить нечто подобное с ним?
***
Пневмония, на счастье Арсения, не подтвердилась, следовательно и в госпитализации не было никакой надобности. И все бы ничего, да вот только подтвердился острый бронхит, который легко в эту пневмонию мог бы перерасти, если немедленно не начать лечение. Паша на Арса, конечно, снова наорал, потому что прекрасно понимал, что в начале действительно было нечто вроде обычной простуды, но из-за полного бездействия и отсутствия адекватного лечения со стороны Попова простуда стала бронхитом. Мужчина друга выслушал, не перебивал и в который уже раз устыдился. То, что он виноват Арсений ещё раньше понял. Потом Пашка ещё долго объяснял, что не последнюю роль сыграла и чрезмерная нагрузка, поскольку при бронхите температура до сорока градусов поднимается достаточно редко, но, если организм ослаблен в целом, то и такие показатели имеют место быть. Ну да, это Попов уже на собственном примере продемонстрировал. Следом друг проторчал в аптеке, пока Арс, у которого Паша моментально отобрал список всех рекомендованных препаратов, просто терпеливо ждал в сторонке, периодически борясь с кашлем. И только после этого фокусник был благополучно отправлен домой, сдан с рук на руки матери, вместе с кучей рекомендаций, запретов и тех самых купленных лекарств, а сам Паша пошел отсыпаться, заявив напоследок, что если нечто подобное повториться, то Арсений будет лишён статуса человека, у которого целы все конечности.
А сидя дома Попов чувствовал себя ребенком. Вот серьезно, ему словно не тридцать восемь, а пять сделалось снова. И все просто потому что мама крутилась вокруг да около, то накормить пыталась, то напоминала что и когда пить, то орала, если вдруг Арс намеревался куда-нибудь за пределы квартиры выйти, потому что врач, видите ли, не разрешал. Ясное дело, что врачом продолжал выступать Пашка, который периодически заглядывал в гости вечерами и заодно проверял состояние друга. Ну и да, не упускал случая подшутить на тему того, что вернули Арсения чуть ли не в детский сад и у него тут теперь вокруг одни сплошные няньки. Если говорить короче — Паша перебесился и больше не злился вовсе.
Один Антон продолжал воспринимать Арса за взрослого человека, но оно и не удивительно, все-таки Арсений для него отец, и, какие бы идиотские поступки он не совершал, Тоша так просто своего мнения на этот счёт не пересмотрит. На самом деле подросток старался всячески скрасить не слишком разнообразный досуг своего горе-отца. То фильм посмотреть предложит, то ерунду какую расскажет, то опять с этой своей зомби-рукой и котом пристанет. На самом деле подобному поведению своего дитятки Арс только радовался, потому что он действительно очень сильно боялся, что напугал Антошу настолько, что парнишка просто перестанет улыбаться. Но пронесло, никаких эмоциональных или нервных срывов не повторялось, да и сам Тоша был вполне доволен жизнью, словно и не было ничего. А может он просто пытался забыть этот страшный эпизод, вычеркнуть из своей памяти, словно его и не было никогда. И винить его за это Арсений бы не стал, подобное действительно вспоминать не захочет никто.
В любом случае, в один из вечеров парнишка умудрился затянуть мужчину в мир компьютерных игр, сначала долго объяснял как и что работает. Потом ещё дольше создавал вместе с ним персонажа, потому что «зачем этому эльфу такие длинные уши, почему ему нельзя сделать обычные». Все попытки объяснить, что это у эльфов генетика такая и подобного рода уши — канон, не увенчались успехом, потому что Арсению они хоть убей не нравились. Сошлись на том, что создали воина человеческой расы с обычными, человеческими то есть, ушами. А после Попов, незаметно даже для себя, втянулся и теперь напару со своим же шестнадцатилетним сыном бороздил какие-то бескрайние просторы, сражался с непонятного вида кракозябрами и пытался отыскать какие-то ценности, разбросанные по всему игровому миру. Более того, в какой-то момент фокусник умудрился и Пашку в это все втянуть, а следом ещё и Серёжу, который вообще-то в компьютерных играх и так неплохо разбирался.
К слову о Серёже, он Арсению тоже высказал все, что думал о его безалаберности. Узнал он, естественно обо всем произошедшем от пожаловшегося Пашки и решил, что ему тоже требуется внести свою лепту в великое дело под названием «вправь мозги Попову». Не сказать, что Арс совсем уж этого не ожидал, но все равно выслушивать очередной упрек, тем более по обычному телефонному звонку, оказалось таким себе удовольствием, но Попов просто ещё раз себе напомнил, что он, вообще-то, сам во всем виноват, а потому просто решил извиниться ещё и перед Матвиенко.
На самом деле такое добровольно принудительное заточение дома могло бы быть отличным отдыхом, к тому же, медленно, но уверенно мужчина двигался к выздоровлению, но была одна проблема — курить хотелось неимоверно сильно. А возможности, как назло толком то и не было, потому что дома постоянно кто-нибудь был. И если мама с Пашей за курение закатили бы очередной скандал, то с Антоном была другая ситуация — Попов не хотел, чтобы его ребенок узнал об этой его привычке в принципе. Не дело это такой пример собственному сыну подавать, совсем не дело. Возможно, это можно было принять за отличный толчок к тому, чтобы бросить эту пагубную привычку, да вот только на деле это было не так просто как на словах. Желание курить было сильным до такой степени, что мужчина попросту становился раздражительным и мог разозлиться даже из-за мелочи. Сдерживал себя, вернее старался сдерживать, а все равно получилось плохо. Поэтому приходилось выкручиваться и искать всевозможные выходы из ситуаций, находить тысячи причин, чтобы отправить маму в магазин, лишь бы она чего не заметила и не заподозрила. С Антоном было проще, днём он частенько гулял с друзьями, а Паша так и вовсе появлялся только вечерами, потому и с ним никаких сложностей не было. А вот пока мама была в магазине, Попову самому приходилось бежать и покупать таки сигареты, прятаться за углом дома, тоннами скупать мятные жвачки, только бы не спалиться. Ощущал себя Арсений подростком, который, решив сделаться крутым, теперь активно прятался от родителей, только бы они не узнали о столь пагубной и губящей здоровье привычке. Впрочем, это ведь было совсем не далеко от реальности, разница была лишь в возрасте, а в остальном все тоже самое. И безусловно, он прекрасно понимал, что при бронхите последнее, что нужно делать — это курить, но и избавиться от этого уже не мог. Привычка вошла в жизнь слишком глубоко, буквально въелась в нее и теперь, казалось, с ней уже ничего не поделать, только смирится с ее существованием.
Нет, конечно, все это было скорее отговорками, будь у Арса чуть больше мотивации и он бы наверняка смог отказаться от сигарет, но в том то и дело, что мотивации как таковой не было, а иллюзия спокойствия, возникавшая когда лёгкие наполнялись приятным, но ядовитым дымом, стала уже как родная. Может когда-нибудь Арсению удастся избавиться от этой привычки, но, видимо, не в ближайшее время.
А в целом… Ну Попова все-таки не убили, хотя явно очень сильно хотели, он не то, чтобы совсем здоров, но явно движется по направлению к выздоровлению, да и жизнь не так уж и плоха. Вокруг близкие люди, друзья в очередной раз доказывают, что они замечательные и не просто так носят гордое звание «лучшие», Сережа, кстати, умудрился каким-то чудом закончить разбираться с недоразобранным Арсением завалом на работе. Сам же Попов в который уже раз замечает, что счастье не в чем-то масштабном, а в мелочах, в заботе. Счастье в том, как к тебе относятся, как смотрят. В улыбках, в смехе, да даже в горячем ужине и, (о какой ужас, мужчина готов это признать) коте, который периодически приходит мурчать под его боком. Счастье в мелочах, в самой жизни, и даже будучи заболевшим можно быть счастливым.