Удивительно, как в этом доме появлялась бурлящая жизнь, стоило его хозяйке переступить порог. Хозяйка дома — кто действительно занимал этот почтительный пост? Если бы дворецкий отвечал на столь провокационный вопрос, ему бы пришлось солгать — мужчина в возрасте не первый год был подле семьи де Орлиз, сослужив себе репутацию и проницательный ум для его господ. Впрочем, никогда дело не было в знаниях. В отличие от молодых господ, старый дворецкий лишь особенно остро чувствовал атмосферные перепады на уровне эмпатии к каждому из здесь живущих. Может, именно на этом природном даре старику удалось сохранить своё место.

Его беспокоил новый член этой семьи — новый дворецкий, кажущийся ему скверно характерным, совсем не понимающим истину своей работы. Он никогда не улыбался, всегда хмуро глядел на работу и, кажется, не многим, как и Августу, нравился. Где были его годы, когда бы он мог также резво и легко сослужить этому дому. Август забывал о своём возрасте, когда порог переступала подлинная хозяйка особняка. Светлое платье вместе с наружным ветром через порог колыхалось, и мрачные стены для старческого взгляда окрашивались в тот же блистательно светлый тон, коим сияла её улыбка.

— Добро пожаловать домой, младшая госпожа, — улыбается он, принимая накидку с плеч. В столице не первый день температура куда ниже привычной осени.

— Сэмюэлс, — воодушевлённый голос подобен лучу света, — возьми эти книги.

Давно прошло время, когда молодая госпожа звала его по имени — сколько бы он не упрашивал, все его попытки тщетно канули в этикете. Для Августа это было честью, однако, сам не имея детей, он особенно был привязан к тем, кого участвовал воспитывать с рождения. Редко, может в самую тёмную ночь, преследуемую бессонницей, ему казалось, что этот самый почёт отдаляет его от них.

— Это Ньюрберри? — читает мужчина автора и не может поверить собственным глазам. — Вы не могли найти его несколько месяцев.

— Именно, — девушка напротив широко улыбается, оборачиваясь. — Спрячь в нашем багаже. Я хочу подарить его отцу в поездке.

— Разумеется, — соглашается Август, провожая молодую госпожу тёплым взглядом.

Коридор к отцовскому кабинету любому мог показаться мрачным. Если бы люди двигались по нему всё глубже, ни у кого не возникло бы сомнения, что в этом крыле находится кабинет наследника графа. Он подобен ему — возвышается высокими толстыми стенами, и свеч в нём — ровно столько же, сколько света в морской глубине его глаз. Однако в этом есть доля правды — уже не первый год как Александр работает подле отца, деля крыло второго этажа с ним.

Тем не менее коридор всегда был таким.

Лёгкие шаги слегка отражались эхом. Поспешность сопровождалась лёгким замедленным отзвуком, будто человек, оставляющий их позади, не упускает возможности подпрыгивать. Как эхо оставалось позади, так и с приближением из отцовского кабинета доносился шум — глухой, неразборчивый, но определенно точно нарастающий.

Шум смолкает по мановению изящного жеста руки — в замедленном предчувствии опускалась ручка двери, замок щёлкал инструкцией к всепоглощающему вниманию и в конце концов скрип останавливался шершавым ветром внутри кабинета. Распахнувшаяся дверь ни коем образом не удивила двух мужчин — в этой семье подобное явление происходило не только часто, но и исходило со стороны чаще всего одной особы. Отсутствие удивления в такие моменты затмевалось гробовой тишиной — работа уходила на задний план, эмоции застывали во времени, а всё предсказанное дверью внимание обращалось исключительно к порогу. Вот и сейчас, ходившие по острию кинжала нарастающие эмоции разъярённой дискуссии стихли в узде, стоило босым ногам переступить порог. Никакая работа, ни едина проблема не должны касаться этого сердца — негласное правило двух джентельменов. Вместе с вошедшей, кажется, лучи света проникли в помещение, ворвавшись стремительно, ещё до неё стремясь охватить пространство, заполонить тёмные стены комнаты, что от спора лишь мрачнее сказывались на присутствующих.

Минутная тишина повисла в четырёх стенах и разразилась звонким смехом девушки.

— Видели бы вы себя, — комментирует мягкий голос, раззадоренный увиденным. И действительно было на что посмотреть. Грубые пальцы главы графского рода де Орлиз почти смяли листы на краю стола — она уверена, ещё бы секунда, он дошёл бы до удара о столешницу, лишь бы не испортить труды бумажной работы. Его наследник не так часто переходил черту амплитуды своего голоса — она уверена, брат вскочил бы не задумываясь, лишь бы оказаться куда громче отца. — Что за лица?

— Аполлинáрия, — выдыхает Димитрис, сцепляя руки в замок. Плечи его опускаются в расслаблении, подобно лёгкости, которая настигла вопреки разгорающемуся нраву, — что произошло?

Сидящий на диване Александр откидывается на спинку, теряя напряжение, и отдалённая вальяжность его тела бросается в уголок глаз Арии. Александр знает причину её поспешного прихода — она очевидна как ясный день и как горечь на языке отравляет мысли. Мужчина наперёд знает сценарий развивающегося диалога. Однако вопреки своим предсказаниям, с приходом сестры в его сердце поселился глубокий штиль. В последнее время ему редко доводилось встречать её даже в одном доме.

Эта минута смягчила обоих мужчин.

Аполлóния знает, что их накал не повторится после её ухода. Иначе она бы не видела необходимости нарушать их беседу.

— Мы же собирались отправиться в особняк мамы покататься на лошадях. Сегодня лучшая погода для начала пути по сравнению с прошедшей неделей.

Аполлóния бы напомнила позже, но если может сейчас — каковы причины оттягивать? Тем не менее отец молчит, и в душе её зарождается беспокойство, кратким шёпотом повторяя на затворах сознания: «Мы договаривались», «Ты обещал».

— Цветок мой, — у Димитриса удивительно нежный голос. Пожалуй, после смерти первой жены она единственная, кто удостаивалась слышать его в свою сторону. — В этот раз не получится. У нас возникли проблемы в шахтах.

— Но сезон может закончиться. Ходят слухи, что в этом году на юге пройдут ливни продолжительностью в несколько недель, о погоде в столице и представить не могут, — девичий голос теряет с каждым словом энтузиазм, оставляя после себя лишь мягкое опровержение.

Она так ждала эту поездку.

— Понимаю, но…

— Оставь Александра, — перебивает она его так просто, находя в сию же минуту решение проблемы, — брат никогда не подводил тебя, уверена, он справится, что бы там не было.

— Не так просто, милая, в этой проблеме нужен мой взгляд на документы.

— Но…

— Аполлóния, — столь резко сменяется обращение Димитриса к драгоценному сокровищу его сердца, и тон строгости пронзает её слух.

Она терпеть не могла это имя с его уст — оно всегда говорило ей о конце разговора и неприятно отражалось на душе словом «неправильно».

Молчание повисло в четырёх стенах, пока отчётливо каждый из присутствующих ощущал проявляющиеся громовые тучи, удушающие духотой в сжатом пространстве. Димитрис знает, как важен дочери этот дом, однако на юг отпустить одну её не может — собственные переживания не дадут ему жить в равновесии трезвого рассудка. А она стоит спокойно — гордо поднявши подбородок, выжидая хотя бы одного слова.

Ступает одним шагом назад. Молча, она примет его решение с горечью.

Глава семьи и без того прекрасно осознаёт, что нарушил данное слово, и вместе с тем, как захлопывается с излишним треском дверь, пытается остановить дочь. Поздно. Мужчина устало падает в кресло под добрый смех своего сына.

— Вы так никогда не научитесь говорить ей «нет», коли поддадитесь её расстройству.

Однако говоря это, Александр знал, что сам он ни чуть не лучше собственного отца.

В особняке не нашлось бы живой души, не знающей дурной вести — глава дома запретил младшей дочери посетить поместье его прошлой хозяйки. В ровном счёте не нашлось бы души, обсуждающей это открыто — без того мрак поглощал стены, стоило появиться в паре метров от девушки или тех, кто совсем недавно успел обмолвиться с ней хотя бы парой слов. Только один человек не испытывал сожаления, поддерживая решение Димитриса, — Федра часом ранее успела столкнуться с падчерицей, убеждаясь в услышанном. Её слова вполне могли сойти за утешение — Федра не ненавидела любимицу мужа, но невооружëнным взглядом отказывалась принимать своё положение в чужом сердце и стенах. Их конфликты нельзя было пересчитать по пальцам — то ли от фальшивой заботы Федры, то ли от упрямства Аполлóнии, шедшей поперёк её мнения.

Федра считала, что в этот раз небольшой скандал юной леди не обоснован даже мнимыми аргументами, вызван лишь собственным эгом и желаниями. Димитрис давно был не молод, несмотря на прекрасный внешний вид, в тайне от детей не редко встречался с врачом — в то же время до нервной бессонницы беспокоясь за дочь, отпуская её невесть куда без сопровождения. Аполлинáрия была одной из многих, возле кого не была приставлена охрана — не все дома могли позволить себе роскошь надёжного сохранения при обычности своего статуса.

Димитрис не был беден, особенно в последние годы, когда его сын во всю ушёл с ним в бизнес.

Аполлинáрии всего лишь не хотелось светиться на обложках утренних газет, доставляя себе лишние проблемы.

— Фелиция, — негромкий голос в качающейся повозке за фоном равнодушного спокойствия пропитан нервным напряжением, — всё как прежде?

Служанка, сидящая напротив, отвлекается от городского пейзажа за окном, обращая крупицы проступившего беспокойства на лице к заговорившей леди. Аполлóния не любила разговаривать в экипаже, предпочитая наблюдать за округой в умиротворённой тишине. Однако, было не так уж и много причин, почему леди нарушала свои привычки. Поэтому Фелиция не удивлена. Фелиция наизусть выучила не столь частые эмоции госпожи — это малость в её работе.

Поэтому Фелиция успокаивающе улыбается.

— Моя Госпожа, вам не о чём переживать.

Экипаж слегка качнуло. На окнах проявлялись мелкие капли дождя. Погоду обещали лучше — если польёт ливень, Вильгельм обязательно упрекнёт её, и Федра зацепится. Леди де Орлиз, несмотря на отцовский запрет, всё равно едет в желанное место. Узнай об этом кто вне дома, обязательно, по обыкновению, приплёл бы к её натуре статус «проблемной». Но знали лишь обитатели и работники дома — не прошло и больше двух часов, как глава рода выставил список условий прислуге, а затем и ей — дочери, что на глазах расцвела ярким светом, стоило главе иначе, и всё же сдержать обещание. Александр был прав — Димитрис не умеет говорить «нет» исключительно одному человеку. Никто не был удивлён — судя по отправке леди из дома в последующие половину часа, она была в их числе, дожидаясь разве что подготовки экипажа.

— Ваша семья всегда была и будет на вашей стороне.

Взгляд ясно голубых глаз тускнеет, рассматривая обрушившиеся капли, и Фелиция лишь спустя долгие минуты может вздохнуть с облегчением, с ним же теряя вовлечённость в погрешность чужой привычки, оставив мысли за стеклом кареты. Навязчивая спокойная тишина сокрушается благодаря мягкому и краткому:

— Хорошо.

«Так и должно быть».