Настойчивые руки обтирали лицо Сонхва влажной тканью. Она тяжело липла к коже, заставляя руки сильнее надавливать и больше цепляться. Как бы нежно это не пытались сделать, все тело Сонхва противится чужим касаниям. Не раскрыв глаза, Сонхва завозился, в попытке избавиться от касаний, что следовали от висков к щекам. Руки были быстрее и сильнее, поэтому схватили его лицо, аккуратно придерживая за скулы.

– Пуст… пусти, – собственный слабый голос было не разобрать даже сквозь тихий шорох ткани и скрип ходящих половиц. Полок или широкая скамья – Сонхва мало волновало на чем лежать – но если бы получилось вжаться в подстилку так, чтобы напрочь исчезнуть, он бы наконец-то смог найти покой. Руки исчезли, вместе с теплом подле колен, на которое сознание даже не хотело обратить внимание ранее.

– Глаза открыть сможешь? – незнакомый голос тупым ножом резал по разуму, заставляя сердце забиться, ровно как у зайца, загнанного волками в угол. Глаза Сонхва все же открыл, правда с трудом и жгучими слезами. Свеча горела тускло где-то в изголовье скамьи, на которой лежал Сонхва. Озноб проскочил по костям: холод волнами встряхнул грудь и сжал горло до незаметных хрипов на вдохе. Стены шли куда-то далеко вверх, что казалось даже стоя Хва не сможет дотянуться до потолка. Да и есть ли смысл вставать в замкнутой каморке, где даже окон нет. Не видя куда бежать, Сонхва вцепился в холодную руку возле себя, но от этого только сильнее сжалось сердце в клетке ребер. – Тише, тише, Золотко.

Подле сидел молодой парень, лицо которого плыло вместе со скачками пламени, и только родинка под глазом держалась на месте. Ни намека на ругань не сорвалось с его губ, от грубых пальцев, царапающих его кожу. Он даже не шипел от недовольства и боли, только робко поднял вторую руку, показывая, что она пуста и медленно начал гладить кисть Сонхва, обводя напряженные суставы кругами. Бабушка Сонхва также успокаивала его в детстве. Легкий запах березовых веников и сосновых поленьев прогревал легкие, и те готовились вдохнуть все больше и больше. Идет ли так вечность или пара вдохов было не разобрать. В беспокойные тиски зажало уже не сердце, а желудок, но так проще. Сонхва посмотрел на парня из упрямства, ища что коварное. Лицо перестало плыть и Сонхва различил широкую улыбку и глубоко-черные глаза, на месте которых – он поклялся бы – до этого видел лишь пустоту. Поневоле, пальцы Сонхва ослабели, по ним одна за другой шли судороги, заставляя разжать плоть и отпустить.

– Ты молодец, молодец, Золотко. Тебя не обидят, не здесь, – здесь никак не собиралось в одну картину, отчего и верить не хотелось. Но кто же так ласково зовет при первой встрече? Сонхва заелозил руками по скамье, пытаясь встать, но вновь вышло только смехотворно обрящиться обратно, чувствуя боль по всему хребту. Сонхва пристльно посмотрел н парня, ожидая укола, но тот даже не улыбнулся,. Сонхва дрожал под чужим взглядом из-за собственного честолюбия, поэтому он зажмурился, чтобы ничего не знать об окружении. От напряжения заскрипели зубы. Сонхва хватался то за край скамьи, то за чужую руку, и чуть не за ворот своего платья. Горло свистело с хрипом все громче, но Сонхва победил, оставляя каморку в тишине. Глаза он так и не открыл, как и не отпустил руку. – Силы обмыться будут?

Обмыться. Плетеный половик, застеленная скамья и толстая дверь. Сонхва помнил глухую стену в тусклом огне свечи, он ведь точно сидел в глухой бочке, а тут дверь. Вокруг был запах бани. Парень рядом все еще не вырывал руку, только удобнее уселся под боком, чтобы, Сонхва мог сидеть прямо, обдумывая слова. Одежда на нем была прежняя, даже сапоги не стянули – можно натрясти песка и травы, которые потому не вымести из щелей. Сонхва завалился вперед, но паренек вывернувшись поймал тело, опустившись на колени перед ним и упираясь руками в плечи. Ледяные ведь совсем.

– Разуться надо, – слабо сопротивляясь Сонхва, попытался улечься на собственные колени. Руки парень убрал, но перед этим совсем легко толкнул Хва, будто играется. Сонхва не имел выбора, отчего прислонился к стене, жмурясь, от того как снова накатывала тошнота. Сапоги парень снял быстро, даже не поморщившись смотал портянки, кидая их под лавку. – Как тебя зовут хоть?

– Уен, – в глазах точно горел огонек, но прирученный, а не жгучий как у Полоза. Уен заправил волосы за ухо и хитро склонил голову. – Ну так что? Помыться сможешь?

Сонхва слабо кивнул, потянувшись к пуговицам на вороте, но те уже были расстегнуты, а по голой шее скользнуло чужое дыхание, только никто не дышал в нее. За спиной Уена прямо на Сонхва смотрело зеркало, черт знает зачем такое огромное повешено в бане. В нем было хорошо видно бурые синяки, залившие всю кожу от ключиц до челюсти. Грязно. Липко, Мерзко. Интерес в глазах Уена сменился паникой, в момент когда Сонхва положил руку точно на следы Чхана и надавил со всей силы. Она может была не та, но задыхается Сонхва начал точно как вечером, жалобно всхлипывая. Чужие пальцы пытались вцепиться в ладонь, поддеть ее и отвести подальше, но ее уже свело судорогой, от желания закончить начатое. Натруженная ладонь Сонхва крепче вдавилась в плоть сдавливая возле подъязычной кости.

– Хонджун! Хонджун!– надрывный крик пролетел по двору стрелой, попадая точно в цель, – Хон! Быстрее сюда!

Сонхва увидел только темный вихрь, отталкивающий Уена с широко распахнутыми глазами ближе к банной двери. У вихря и руки, и ноги, и даже голова, но разобрать точнее Сонхва не мог. Руки хоть и не самые сильные, но дело вершили уверенно. Это была потребность – запечатать следы чхановsх рук так глубоко, чтоб они утонули, и если это несет столько боли, то значит так и должно быть. У вихря кожа была гладкая и мягкая, даже изнеженная, но руки крепкие и мощные. По пальцу он отрывал ладонь от шеи, приглаживая и шепча тихо-тихо, то ли причитая, то ли заговаривая. Почему он так мешается, почему не дает подготовиться к бане? В дымке ореховых бревен вспыхивают прорезанные змеиным зрачком золотые глаза.

Душа моя.

Тихо всхлипывая, Сонхва опал к стене, прикрывая глаза под все той же ласковой ладонью, опустившейся на них. Он чувствовал как дрожат пальцы над веками, как шею гладит вторая рука, отмахнувшаяся от слабых попыток Сонхва убрать ее. Все тело завалилось в сторону тепла, но что-то на грани сопротивлялось: стонало и плакало, упираясь жесткими костями.

– Останься с нами, – Уен снова оказался у ног Сонхва, положив голову на колени как домашний кот.

– Ты же знаешь, что не могу, – сладость голоса обволакивала и тянула за собой. Сонхва хотел посмотреть кто говорит так по-родному. Он вяло уцепился за руку, пытаясь утянуть вниз. – Тише, родной, после бани поглядишь.

Руки, закрывающие уже другие. Такие же нежные, но холодные. И пахли не так. Уен опустил ладонь только после того, как хлопнула дверь. Не со злобы, а из желания не выпустить лишнего воздуха, оставляя их вдвоем в тишине. Уен смотрел невыносимо тяжело и вроде как хотел что-то сказать, но разговоров не хотел Сонхва.

– Я сам разденусь, только не смотри, – прохрипел Сонхва. Уен заколебался, бегая взглядом по лицу Сонхва, но кивнув зашел в баню, оставляя щель, сквозь которую тянуло жаром.

Из штанов Сонхва выпутывался с трудом – внутри каждой кости скребущая боль – осторожно складывая их рядом. Он прямо в платье переступил порог, придерживая разлетающиеся полы. Доски внутри сухие, видно, Сонхва первый, кто сегодня мылся. Тонкая свеча, вся в подтеках на жестяной тарелке стояла на верхнем полке, отгоняя густые тени.

– По белому топите?

– Нам много жара не надо. Мы не болеем, – Сонха только кивнул, не выходя из тени. Уен сидел на полке пониже, прямо подле лохани с чистой водой. – Все же помочь раздеться?

– Нет, – Сонхва отчаянно замахал головой, сильнее хватаясь за ткань и, смиряя Уена холодным взглядом. Зубы снова пришлось стиснуть, чтобы не взвыть, пока Сонхва взбирался на верхний полок спиной к Уену. Он расправил ткань юбки так, чтобы стянуть платье без лишних движений, и Уен вежливо не вмешивался.

– Вы сможете сжечь? – протягивая комок ткани Уену тихо сипит Сонхва. Уен даже не моргнув распахнул печь голой рукой и бросил платье туда. Огонь сыто затрещал, будто все это время ждал чем полакомиться. Сонхва погрузился в низкую широкую лохань, пока Уен не видел, чувствуя как бедра стягивая спекшаяся кровь.

Вода была теплой и пахла ромашкой, хотя на поверхности не было ни лепестка или травинки, ленивой кружившей по поверхности. Сама лохань или была только сколочена, или выскоблена так хорошо, что дерево белело. Сонхва провел по доске пальцем, где-то на задворках собственных мыслей удивляясь как гладко обработали древесину. Он нахмурился глядя на свои изломанные ногти, под которыми чернела грязь и горели подтеки крови, тут же опуская ладони под воду, пытаясь смыть хотя бы часть этого. Его отвлек Уен, молча протянувший под самый нос Сонхва стеклянную бутыль с вязкой жидкостью с парой листьев внутри. Пробка приятно скрипнула в горлышке, и Хва принюхался, как кот к протянутой ладони и нахмурился.

– Мыльнянка, – кивнул Уен, избегая опускать взгляд ниже плеч. Не то чтобы Сонхва был дурен собой, но даже воздух замирал возле него, боясь лишний раз потревожить. Наверное поэтому и было так душно. – Но если нужна помощь с волосами или спиной…

Сонхва зеркально кивнул, не дослушав, тут же выливая вязкую жидкость на ладонь, растирая ее между пальцами и глядя, как та пенилась и легко скатывалась по влажной коже. Он водитл круги по коленям, подтянутым к груди, пока все больше пены стекало в воду. Вода помутнела от мыльнянки быстро, но это было скорее приятно. Мысли дергались вдалеке, где их было легко игнорировать, но дергался вместе с ними и Хва целиком. Не закончив с ногами он начал растирать руки, желая, чтобы пленка покрыла его кожу как можно быстрее. Сухожилия затянуло, стоило ему подняться к плечам, и держать руки стало невыносимо. Сонхва никогда в своей жизни не противился помощи и доброте. Но его тело само начало сопротивляться живым касаниям, какими бы приятными они не были. Тепло превращалось в жар, прохлада острыми кусками льда режущим кожу, а легкие касания хлестким ударом. К горлу подступал ком слез бессилия, но в углу шуршал Уен и явно выжидающе смотрел, готовый подскочить в любой момент.

– Я помогу тебе, – Уен забрал всю его тягость сопротивления.

– Делай, что хочешь, – слова сорвались с языка быстрее, чем Сонхва успел подумать, но Уен не выглядел обиженным. Сонхва не мог вынести долго смотреть на него и повернул голову к стене, по которой плясала его собственная тень, от которой казалось в разные стороны расходилась темная дымка.

– Тогда закрой глаза, я полью водой, – Сонхва послушно закрыл глаза на секунду, чтобы потом распахнуть их в потоке теплой воды, чувствуя как слизистую начинает щипать. Уен вздохнул молча,, только убирал волосы со лба Хва, чтобы меньше лить на лицо.

– А девушек тоже ты обмываешь? – плечи у тени Сонхва казались узкими, уже чем реальные. Словно вся фигура состояла из тонких прутиков и вот вот из локтя вылупится молодой листочек.

– Каких девушек, – у Уена смех был резкий, бьющий по ушам в первые мгновения. Сонхва такой слышал впервые и не мог не улыбнуться, пусть и поморщившись, – русалок что ли? У них своей воды достаточно.

– Нет, невест, – Сонхва повернулся, из-за чего мыльные пальцы Уена выскользнули из его волос. Тот смотрел сначала насмешливо, но у Сонхва взгляд был такой острый, почти физический режущий, отсекающий все веселье.

– Каких невест, Золотко? – Уен был явно растерян, и голос его треснул, на что Сонхва только хмыкнул, поворачиваясь обратно. Какой он тут по счету не играло роли, будь до него девушки или парни – ему уже не было дела.

Уен смыл с Сонхва весь мыльный раствор, расчесывая волосы пальцами, тут же тактично отворачиваясь, чтобы Сонхва мог продолжить сам.

Сонхва опустил напряженную руку под воду, чтобы коснуться себя. От точки меж бедер разошлись жжение и боль, а вода почти сразу покраснела облаками крови. От мыльнянки было красивее.

– Платья мы тебе не найдем, но вещи сложу в предбаннике, – бросил Уен, будтно отвлекая, перед тем как оставить Сонхва одного.

Сонхва остался в тишине. Вода плескала о края лохани, пока те сильнее впиваются в кожу спины, будто прогоняя. Ему, конеяно, не было тут места, его тут не могли ждать. Тени сгущались, стягиваясь к потухающей свече, будто напоминая: пора уйти, оставив тут следы своей крови. От тепла двигаться было легче. Хва схватился за край верхнего полка, вытягивая себя на силе воли, а не мышц. Дышать снова стало тяжело уже от горячего воздуха под потолком, но Хва почти видел, как выходит чернь из него,  оставляя на прощание борозды в грудине.

 В предбаннике кашлянул Уен, просто указывая, что время не ждет. Он учтиво оставил полотенце греться на белом печном боку, и потянувшись к нему Сонхва осекается. Всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы прижаться к металлической дверце запястьем, тут же отдергивая руку. Рядом с шрамом появилась красная полоса. Сонхва скривил губы, тыча в кожу ногтем. Это было не так уж сильно, сошло бы за пару дней. Ничего значимого. Полотенце приятно прилегло к коже. 

Уена в предбаннике н оказалось, но чистые вещи и правда лежали на скамье. Сонхва не привередничал перед белоснежным льном, от которого тянуло травяным сбором. Только вот глаза сами закрылись, стоило ему присесть с рубахой в руках.

***

Снега зимой было мало. Все боялись, что рожь замерзнет, но та как назло сгнила. Снега было мало, но когда он разом стаял, и широкие ручьи, размывая глинистые дороги хлынули к полям. Сонхва долго смотрел, как в распахнутых зипунах по полю бегают мужики и матерят то полевика, то Бога: не досмотрели. Крепче перехватывая корзину сосновых шишек, Сонхва припустил к дому, чувствую как по лицу пробежала лёгкая судорога сдержанно усмешки. Это было нелепо. Ни один из них не зашёл в церковь ни разу за зиму, только запорошенный шапки обтрясли у ворот.

Остановившись у самого края жнивья, поглядывая, не смотрят ли в его сторону. Будто облепленные золой колоски пригнулись к ласковым ладоням. Сонхва мягко сжал один в своей руке, прощупывая плотные но уже бесполезные зародыши зёрен. Ноготь большого пальца легко снимает зерна, чернеющие грязью на ладони.

– Да чего ты третий день тут ходишь! – издали кричит самый высокий мужик. Из-за бороды его лицо было совсем не различить. Голос его глубокий, но скачущий в громкости. Даже странно. Руки к губам он не прикладывал, но голос от совсем громкого снизошел до тихого.

– Да дом у меня тут, забыли почём, кто вам лекарства варит?

– Так и вертайся домой, тут ты не нужен! – плечи устало опустились, стоило Сонхва проглотить ответ, что крутился на языке. Не их вина в том, что они расстроены. Хотя может немного, что не обеспокоились сходом снега заранее. Сонхва надеялся, что пострадали только окраины поля и к сенокосу их почистят.

У самого дома, вскинув голову вверх Сонхва замер. Он все время шёл против солнца. Ведь садилось оно на западе.

– Как бы хорошо с ним все было. Цепляется все.

– Погуляет и вернётся. Не мешай ему, сам не лучше.

– Сколько он уж лежит?

– Третий день пошел.

***

Лопнувшим пузырем в тело вернулось сознание. Слабая дрожь прошла насквозь от того, как резко Сонхва проснулся. На щеке лежала тёплая ладонь, супротив лица глаза золотые-золотые, порезанные змеиной щелью зрачка. Кожа под ладонью плавилась, казалось скоро стечет кипятком по чужим рукам, но тем ничего не будет. Жар томился и на груди, утянувшись к шее и животу так, что лихорадило.

– Вот ты и проснулся.

Под боком у Полоза не было страшно, страшнее было отодвинуться от него. А тот смотрел, улыбаясь, протирая влажной тканью лоб. В теле Сонхва было мало силы, та просто скользит по венам, напоминая, что Сонхва жив. Кончики его пальцев еле подрагивали в воздухе, пока кожу надоедливо покалывала кровь разогнавшаяся от пробуждения. Он хотел коснуться Полоза, но слабость тянула всю руку за локоть к перинам, в которых тело утопало чуть ли на вполовину. Насколько позволяли эти непослушные пальцы, трещащие болью в самых костях, Сонхва все же ухватился за полозово запястье, чтобы опустить ладонь со своего лица. Запястья было завернуто в мех, и Хва подумалось, что он бредит, потому что Полоз сидел в шубе, будто мерз. Мерз там Хва, не Полозу это было чувствовать. Тем более он улыбался, как будто не его прогоняли как надоедливую муху.

– Как себя чувствуешь?

Игнорируя вопрос, Сонхва отвел взгляд устало зажмурился. Бревенчатые стены раскачивались от углов к центру, как будто под волнующейся водой. Будто остался он в бане, да захлебнулся в своей лохани. Хва пытается каждой своей частицей ощутить окутывающую его ткань. Как пятки путались в одеяле, как локти мяли простыни, как шея ныла от того, что он долго и неподвижно лежал на подушках. Одеяло давило на плечи, будто заставляя оставаться в кровати, но желания вставать все равно не было. Сонхва хотел лишь снова уснуть. Он был согласен смотреть даже на гниющее поле, умирающее от краев к центру. Он сам в себе чувствовал, как раззоряющая сила от центра нутра движется к коже. Безрезультатно Сонхва попытался пошевелиться, но током по спине ударило как в бане, только он больше ничем не ударялся. Пальцы побелели то ли за то время, что он спал, потерявши дух на двое суток, то ли от той силы, с которой он сжал простыни. Хва надоедливым жуком закопошился в складках, готовый увидеть вместо ног черные тонкие лапки, а на спине жесткие сложенные крылья. На спину осторожно давили. Там точно только стягивающаяся кожа и никаких крыльев.

– Потише, родной, – куклой его усадили в пышных подушках у изголовья постели. Унизительные мысли о собственной беспомощности текли в голове, почти поднимаясь на самую поверхность. Стоящий в углу Уен не дал им и шанса развиться. Подернутые пеленой беспокойства глаза внимательно глядели на Хва, улавливая каждую морщинку боли на лице, каждую судорогу в теле. Он рванул вперед, отчего тело Сонхва непроизвольно вздрогнуло, вынуждая еще больше осесть в подушки. Хва попросту не заметил, как Полоз отодвинулся к краю кровати и махнув рукой, позвал Уена.

– Первого кого встретишь, попроси принести хлеба и медового настоя, – кивок Уена был тверд, но сам он с сомнениями смотрел на Сонхва. Тот хотел фыркнуть. Медом поить впервые за три дня, лучше сразу петлю на шею повесьте и потяните как можно сильнее, но Уен скорее вылетает в щель приоткрытой двери.

Полоз встал, приглаживая свои длинные волосы, будто давая повод стыдливо оторвать взгляд. Держать глаза открытыми Сонхва все равно было тяжело, в них уже все двоилось, и он глядел уже из-под ресниц, жаль видно только тени от свечей и ничего от Полоза.

– Тебе бы встать сегодня, – Полоз накрыл руку Сонхва своей, из-за чего тот только нахмурился и устало промычал, пытаясь отдалится. В ладонь настойчиво пытлись поместить кружку, крепко поддерживая ее с другой стороны. Это ведь точно было издевательством: он подняться не может, руку вскинуть, а удержать полную до краев кружку и подавно. Но Полоз держал его крепко, подхватывая другой ладонью затылок Хва, чтобы помочь испить воды. – Попей.

– Зачем мне вставать? – прохрипел Хва после глотка. Стало легче, пропала вязь на языке и внутри все окатило чем-то живым, не иначе.

– Свет увидеть.

– К черту свет, – Сонхва сделал еще пару глотков, понимая, что больше не мог держаться, и как бы желание вывернуться из полозовых рук не было сильно, он упал куда-то в темноту, вверяя лесной нечисти.

***

Как в тумане его накормили. Сонхва запоминил вкус настоя. Он лучше, чем представлялось, даже не хотелось сблевать от излишней горечи или сладости. Его тело просто существовало с крупицей чего-то мыслящего внутри износившейся черепушки. Его волосы расчесывали, его лицо умывали, а его рукам не давали вывернуть самим себе пальцы, когда вспышки боли в пояснице бьют особо сильно. Ему бы стонать и кричать, но даже крохотная слеза не выступила в уголках глаз. Бесполезно.

Сонхва глядел вперед. Лица сменяли друг друга и самих себя. Растягивались и сжимались. Багровели и чернели. У них светились глаза,а изо ртов вываливались толстые, длинные языки, с которых черное месиво капало на его одеяло. Под руками оно было сухим. Сонхва ждал, когда его укусят за горло, высосут всю силу и бросят на окраине леса. Когда ему растирали ключицы, он верил, что его кожа как сухой лист рассыпается в чужих руках. Он даже впервые закричал. Руки исчезли,, оставляя землянистый запах.

Сонхва посмотрел на стены. Окон не было. Окон никогда нет под землей. Где и должен жить Полоз.

Ему было ни к чему тянущееся за телом одеяло. Сонхва упал на колени но поднялся, хватаясь за стол возле кровати. Загрохотали кружки, когда из перевернутого кувшина полилась ледяная вода. Босой ногой Хва наступил в лужу и по коже побежали мурашки. Ему брести до двери было не больше трех шагов, но чем ближе он подходил, тем дальше та ускользала. Кувшин все еще был рядом, лежал на боку с остатками воды. Та расплескалась, когда Сонхва кинул его в дверь. Обожженная глина разбилась со звоном, но дверь осталась на месте. Он безумно заскреб по влажным доскам в поисках щели или сучка, но нашел только щербатый кусок, оставляющий занозу глубоко под кожей. Ногти цеплялись за расщелинки, пока Хва скули, ударяя ладонями по дереву. Он открыл дверь, схватившись за ручку.

За дверью стояла сплошная темень и сплошное дерево. Одно бревно сливалось с другим, и вокруг останки рассыпающегося сухого мох. Ни окошечка. Ни щелочки для солнца или луны. Сонхва всем телом бросился на стену, царапая дерево. Ладони давили с силой, будто могли пробить отверстие достаточное, чтобы хлынул свет. Он не мог вернуться к себе, потому что даже стоя на месте уже не понимал где он. Идти вытянув руки по стенам и пригнув голову было тяжело, но был ли выбор. Хва был готов упасть в любую секунду – сердце оборвется и все на этом. Он же дышал заместо всего мертвого дома. Под ладонями становилось все холоднее, а дерево все жестче. Плотное кольцо запечатывалось вокруг груди Сонхва, как веревка, пытаясь утянуть. Отчаянье углями стреляло по горлу. Пальцы искали выступы в чем-то холодном и остром, Хва вырвался, сопротивляясь силе, от которой ребра затрещали. Это рывок или два, пока он не упал вперед. Под ним был камень. Ладонь нащупала ступень, затем еще одну. Вдох было делать больно, выдох еще пуще. Там не одна, не две – их множество, уходящих вверх. Хва был готов на коленях ползти по ней. Но его снова стащили. Горели уже лодыжки, и спина выла от впившихся в нее камней.

Все прекратилось резко. Хва очнулся будто в коконе перьев, все еще чувствуя как горит и тянет кожу на спине, особенно на лопатках. Имел ли место хоть какой-то смысл оставлять себя целым?

– Он тебя до свадьбы не выпустит.

– Кто?

– Свет, – землянистый запах успокоил. Шею и шеки щекотали не перья, а длинный мех. Ему почему-то казалось, что это шуба. – Там Уён приданое принёс, посмотреть просит.

***

– И когда свадьба-то эта? – “дрянная” Хва проглотил, но по тому как дрогнули брови Уена, тот продолжил сам для себя.

– На Купалу, как положено, – Сонхва глядел из-под длинных пряжей, спрятавших лицо, словно понимал, как положено. Положено побитой собакой сидеть посередь богатого двора, пока тебе кидают кости и радоваться, что те не попадают по лбу. Вот и Хва сидел на перинах, но чувствовал себя как на деревянном полу. И разложенные цветастые кафтаны вместо костей. Хва все же поддел вышитый рукав одного, ковыряя нить ногтем. Тот цеплялся, потому что был сломан, когда точно: в лесу или в момент его панического бега по бесконечным коридором полозовых нор, сказать было сложно.

– От этого дня как долго? – не поднимая взгляда спросил Сонхва. Счет дней давался ему с трудом. Он не видел солнца, он не видел звезд, он видел только как каменная лестница бежит далеко вверх. Может за день он бы и поднялся наверх, но сил в ногах еле хватило вернутся обратно в комнату даже под руки Полоза.

– Пять ночей. Без этой.

– Шесть ночей еще жить значит.

Они так и остались сидеть по разные концы кровати. Сонхва с пустым взглядом по вороху чужого приданого, и Уен с тревогой на сердце, которая только усилилась стоило ему заметить за щелью приоткрытой двери как опускается голова Хонджуна.