– О чем призадумался, Золотко? – на этот раз Уён даже не пробовал помочь с одеждой. Они вдвоем остались в комнате, в которую Сонхва привели, стоило ему поесть. И вот Сонхва сидел перед бочкой, в которой легко мог захлебнуться, даже случайно: достаточно сесть на дно и вода накрыла бы с головой.

– Наверное, в день свадьбы это уже не играет роли, – на самом деле сама мысль о том, как легко говорил Полоз, что отказать не такое уж и больше дело, свербила в голове. Ее значение истерлось бы потом, уже спустя многие годы после клятвы, несмотря на то каким будет решение Сонхва. Он медленно потянул рубаху, пряча лицо в складках ткани, чтобы иметь возможность выдохнуть.

– Это уже в твоей голове. Может, если поделишься… – Сонхва скинул штаны еще быстрее, пока Уён стоял отвернувшись и щипал травы с корзины. Он делал это нарочно – они оба это понимали – даже не повел ухом на плеск от слишком резких и быстрых движений Хва, из-за которых вода из бочки полилась на пол. Но в голосе сквозила грустная ухмылка, которая расползалась по лицу. – Хорошо, я не давлю.

Цветы иван-да-марьи как заговоренные плыли вокруг Сонхва как по начерченной линии, ровно на длань отходя его кожи. Полынь тонула и щекотала голые плечи и бока, отчего Сонхва вздрагивал. Он неловко коснулся пальцами под ребрами и повел вниз по животу, будто трогал совсем не себя, а другого человека, который молча наблюдал, не давая ни разрешения, ни отказа. В голове щелкало, и ни на одном чувстве сфокусироваться не выходило. То пальцы, то живот осознавались своими по-отдельности. От осознавания своей руки трясло меньше, хотя не то чтобы он заметил, что его начало трясти. Отвел ладонь ему Уён, учтиво не глядя прямо. Жег взглядом ухо, за которое заправлены длинные пряди, как на самое безопасное место.

– Я должен помыть тебе голову.

– Должен?

– На самом деле обмыть всего тебя, но подумал, что тебе не захочется, – кивок неубедительный, робкий, будто Хва к горлу приставили нож. Но он и правда не хотел. Сонхва лишь в тот момент полностью понял – он сегодня играет свадьбу с Полозом, и каждая часть этого осознания такая неправильная.Ему казалось, что все отчего-то надеялись на него, и надеялись совсем не на то, что предложил ему Полоз. Сердце пропустило сначала один удар, а следом еще два с перебоем и Сонхва подумалось нырнуть, чтобы прийти в себя. Он сделал это быстро, задирая после голову, чтобы испуганно поглядеть на Уёна. Тот не превратился в змею, не исказился до монстра. Тот же Уён, который просто так звал его Золотком.

Голову и шею Уён мылил почти в тишине. Вода тихо плескалась и все норовила перелиться через край, но у самых рук Уена возвращалась назад. Сонхва посмотрел на лужу перед бочкой и тяжело вздохнул.

– Пол сгниет.

– Не переживай, здесь не сгниет, – Уён убрал пальцы с волос Хва, будто гладя по макушке, и начал полоскать руки, – можешь смывать, Золотко. Я отойду пока.

Сонхва посмотрел как закрывается дверь и прислушался – Уён ступал громко, точнее громче Полоза. Шаги было слышно даже издали. Звуки вокруг угасали, и то как все вокруг утонуло в пустой тишине напугало Сонхва слишком сильно. В панике он и нырнул в бочку, находя покой в воде плотно обхватывающей кожу.

В воде легче ни о чем не думать, в ней нужно просто выжить. Сонхва не считал, как долго он просидел под водой, шум которой смешался со стуком его сердца и заполнил голову. Изнутри доски почки кривились намного сильнее, изгибались и почти плавились в колышущейся воде. Сонхва показалось, что стенка от него совсем далеко, но рука даже не разогнулась, когда ладонь уперлась в грубое дерево, хотя спина была прижата к другой стороне. Легкие разрывало всем тем воздухом, что он вобрал в себя, и Сонхва не мог его более держать. Сидеть стало легче, будто разверзлась глубина и под ступнями появился шершавый песок вперемешку с илом и речными ракушками. То ли в комнате погасли свечи, то ли вода сама по себе измученно почернела и ее подернуло мутной дымкой, отчего все вокруг потемнело. Сонхва закрыл глаза, потому что те жгло, и выдавил из себя остатки воздуха. Тянуло в сон, теплый и густкий, от которого просто так не отделаешься, который сильнее тебя в сотни раз. Хва разомкнул веки в мимолетном желании убедиться, что он все там же в бочке, но вместо темного дерева увидел перед собой лишь бледное лицо Уёна.

Толчок. Вода с грохотом вылилась на пол, стоило Сонхва вынырнуть громко втягивая слишком много воздуха через рот. Сердце зашлось в испуганном беге, пока в ушах стояли звон и собственный кошель. Края бочки резали ладони и живот, которыми Сонхва опирался, переваливаясь через них. С волос текло широкими струями, заливая пол все сильнее. Вода казалась черной, пока не растекалась по полу, но даже тогда Сонхва подумал, что увязнет, если выйдет. Увязнет он и если останется. Для него нет верного выхода, но его насильно достали и посадили на расстеленное по лавке полотенце. Уён вернулся.

Уёну стоило греть руки перед тем, как резко кого-то касаться: Сонхва закашлял снова скоре от того какой ледяной казалась ладонь, хлопающая его по спине. Каждый раз пробирал до костей, гремящих как рассыпанные по земле деревянные обрезки. Сонхва подумалось, что ему бы тоже рассыпаться. Они сидели смотря в пол: Сонхва от бессилия, а Уён будто за компанию. Сонхва думалось, что Уен следил за ним краем глаза и вслушивался в дыхание, возможно, даже слегка дёргал ухом. Хва отвлекся именно на это, надеясь, что сорвавшийся с губ смешок не был слышен.

– Ты замерзнешь, – возможно. Скорее всего, да, замерз бы, но не заметил бы.

***

– Бриться сам будешь? – Хва сидел в одной исподней рубашке. Та немного тянула запястья, плотными рукавами. “Кафтан сядет лучше”: просиял улыбкой Уён перед тем, как отойти к сундуку. Сонхва не заметил его раньше, потому что угол был темный, а сам сундук маленький. Хотя Уён копался там так долго, а фигура погружалась внутрь чуть ли не по пояс, что размеры снаружи выглядели глупой обманкой. – А я тебе волосы расчешу.

Волосы были все еще мокрыми: от них белая ткань становилась прозрачной, а узлы нитей заметнее. Одно из пятен влаги Хва растирал на бедре, почти над коленом, вглядываясь в его расплывчатый контур и то, как краснеет кожа от того, как упорно ее скоблит ноготь. И без разницы, что между ними была ткань. Голос Уёна отвлек от не самого интересного занятия, цель которого просто находиться в реальности. Бездумно Хва потянулся к щеке, чтобы ощупать ее. Такое мирское занятие как бритье мало его волновало, тем более ни в одной из комнат, где был Сонхва за все это время – не стояли ни одного зеркала. Щетина была совсем короткая – не больше однодневной – колола ладонь. Не то, чтобы Сонхва захотелось поговревать о частоте процедуры, он скорее задался вопросом, почему волос был такой короткий. На лбу пролегла неглубокая складка, которая сошла на нет после того, как Сонхва увидел бритву в руках Уёна. Кивнул Хва с усилием, позабыв, что у собственной головы есть вес.

Зеркало он тоже сразу не приметил, хотя то даже не думало сдвигаться с самого светлого угла. Нарочитой массой на металлическую раму когда-то, вероятно слишком давно, чтобы помнить точно, были наплавлены тяжелые крупные свечи. Стекший по фигурным краям воск, забился между мордами животных в самые узкие щели. Сонхва потянулся подцепить особо выступающую каплю, которая легко сминается под пальцем. Теплый воск легко мазался между указательным и большим, застывая неровной пленкой. Сонхва скатывал и сминал уже остывший воск, пока тот полностью не искрошится на пол, после чего отстраненно хмыкнул.

Пальцы Уена пробежели по плечам совсем легко, почти невесомо, что для того скорее редкость. Он постоянно хватад Хва крепко, будто проверяя, а на месте ли тот. Хотя, конечно, куда денется, раз сидит рядом телом и,вынужденно повязанной к ней душой. Сквозь зеркало Хва показалось, что Уён бледнее обычного, даже глаза не карие, не глубокие, а молочно белые. Рассмотреть Хва не успевает: Уён быстро заморгал, с тихим стуком кладя на стол гребень и бритву, и когда Сонхва смог снова увидеть его глаза, те точно медовые и яркие.. Гребень будто даже начищен, сверкал своими светлыми зубьями, а вот бритва наоборот. Тусклый металл и будто гнутая совершенно неправильно рукоять почти терялись в рисунке дерева. Сонхва зацепил бритву кончиками пальцев, совсем нерешительно, словно никогда с инструментом знаком и не был. Правая рука при этом метнулась к углу челюсти в попытке нащупать, давно слившийся с кожей шрам от первого отроковского бритья.

Шрам был на месте, хотя почти и не чувствовался под пальцами: тонкая полоска гладкой натянутой кожи. Сонхва тихо вздыхает и растерянно посмотрел на пиалу с уже взбитой мыльной водой, которую Уён поставил прямо перед ним. Еще один короткий вздох и ладонь привычно скользнула в мягкую пену. Казалось, что пузырьки жужжат роем пчел, опутавшим руку, как самый сочный цветок. Нещадно Сонхва мазал пену по щекам и скулам, совсем неаккуратно, отчего та неряшливо стекала на разгоряченную шею, в ту же секунду, покрывшуюся мурашками. Но Сонхва не вздрагнул, только зачерпнул еще пены, чтобы покрыть подбородок и верхнюю губу.

Первое движение лезвия будто сняло кожу, Сонхва подумалось, что пена сейчас окрасится в розовый, а потом и совсем в бурый, потому что крови слишком много, поэтому он быстро прижал руку к скуле. Ни одно пятно не упало на рубаху, вероятно, потому что суетливый Уён в какой-то момент, совершенно незаметно завернул плечи Хва в полотенце. Но и на самом полотенце пятен не было, даже мутных водяных. С таким молчаливым разрешением от самого себя Сонхва продолжил, ощупывая лицо мыльными пальцами, а затем острием бритвы, повторяя это несколько раз, будто от надежды, что кожа все же сползет подобием линяющей змеиной шкуры. Но на подушечках пальцев только воды и пена, пена и вода, растираются по коже слишком легко. Сонхва начал давить сильнее.

Под самым ухом бритва запнулась, но не прорезала кожу, отчего Сонхва нахмурился и снова ощупал место, по которому так легко проскользили пальцы. И правда, что-то жесткое выступает на коже, залипшим мусором, отчего-то не смышимся в бочке. От резкого движения кожу щиплет, будто сор сросся с кожей. Сонха шипит и, обтирая руку от излишков пены, смотрит на нежное черное перышко. Только сейчас Хва замечает, что Уён осторожно чешет его волосы, перебирая и распутывая быстрыми пальцами.

– Молодых совсем на подушки ощипываете? – Сонхва повертел меж пальцев перо, не дергаясь, чтобы не помешать Уёну, но гребень все равно замер на полпути. Уён в зеркале мотнул головой, и Сонхва подумалось, может это лично ему дали такие подушки, как гостю. От этой мысли странно на душе, – и правда давно надо было причесаться, а то еще что хуже в колтунах бы нашлось.

Сонхва глухо засмеялся, стряхивая перо под ноги, оставляя истлевать меж половицами. Уен посмотрел совершенно не веря в то, что эти звуки издавал Сонхва, но быстро очухался, и гребень вновь плавно заходил в волосах, хотя те уже точно на ощупь стали шелковые. Хва стянул полотенце с плеч, немного кривясь от холодной влаги, которой прижимает к лицу ткань. Зато остатки мыла с лица сошли легко, да и ладони даже сквозь ткань полотна горячие до ужаса, что неприятный холод тает. Сонхва зарылся в ладони, растирая лицо до красноты и легкого жжения, лишь бы убедиться, что сделал свою работу хорошо. Как давно Уён выпустил его волосы, Сонхва не знал, но те рассыпались по плечам, будто пряча голову и шею Хва.

Тень от фигуры Сонхва задрожала на стене вместе со свечным огнем. Она выглядела пугающим сутулым зверем, который точно разрастается пока грызет кого-то. Вероятно, самого себя. Вот-вот разгрызет себе лапы, хотя может когти окажутся сильнее и морда зверя станет месивом крови и грязи.

На скамью упала стопка одежды.

– Пора наряжаться, Золотко, – Сонхва оторвал лицо от ткани, и тень на стене уже не занимала всю ее, и краска на лице лишь подле разрумянившихся щек. Полотенце Уён выхватил из рук быстро, будто Сонхва начал бы цеплять за него. От неожиданности Сонхва и правда накренило вбок вслед за полотенцем, но Уён поймал быстрее и, подтаскивая за подмышки, поставил Хва на ноги. Босые ступни гремят пятками по полу, чтобы не дать всему остальному телу упасть. И Сонхва на секунду будто забыл как ногами пользоваться, отчего колени согнулись в слабости, а ноги запутались. Кипяток смеси злости и страха ошпарил хребет, но сошел на нет, стоило Уёну мягко приблизиться, почти обнимая и тут же отскакивая.

– Пора, – прохрипел Сонхва, кивая. Взгляд Хва растерянно зацепился за дорогую вышивку кафтана. Он скинул со стопки и исподнее, и штаны, расправляя кафтан.

– Белый?

– А какой еще? – улыбается Уён и смотрит детскими глазами, отчего Сонхва даже ничего не смог спросить, да и не захотел.

Ткань была тяжелая, но мягкая, и будто светилась изнутри, хотя чего только не привидиться после недели под землей. Уён быстро отбежал к сундуку, возвращаясь с поясом и шкатулкой в руках. Пояс он протянул Сонхва, а вот в шкатулке решил покопаться сам.

– Серьги не надеть, – пробубнил Уён, поглаживая крупные украшения в свое ладони, – жаль. Красивые очень.

– Так ты надень, раз нравятся, – в ответ на такое Уён икнул, таращась на Сонхва. Ладони все еще баюкали серьги, слегка сжимая, как часто дети сжимали в руках любимые безделушки. Уён потряс головой и нерешительно положил серьги в шкатулку, замирая на мгновение. Сонхва подумалось, что стоит спросить, понять, хотя бы раз искренне. Но Уён уже доставал нитку речного жемчуга и буквально кинулся к Сонхва. И Хва почувствовал, как ослабели руки Уёна, как те затряслись, пытаясь обернуть бусы вокруг шеи Сонхва. Не произошло ничего конкретного, никакого острия в ткани или резких движений, но жемчуг с грохотом летит на пол, заставляя вздрогнуть все жилище. Хотя, может, Сонхва стал слишком пуглив.

– Нет-нет-нет, – запричитал Уён, падая на колени и пытаясь собрать каждую жемчужинку, но те как живые разбегаются от его рук, закатываясь в щели, – все портишь, дурная голова.

– Уён, все в порядке…

– Нет, не в порядке! – закричал в лицо присевшему рядом Сонхва Уён. И в его глазах слезы, которые Хва не смог себе объяснить, отчего снова нахмурился. Стоило Уёну уловить как меняется настроение, как он тут закрыл ладонями рот. – Прости! Я быстро. Я знаю, где взять другие, они даже лучше.

Уён выбежал, хлопая дверью, оставляя растерянного Сонхва в одиночестве. И Сонхва было совсем некуда приткнуться, кроме как снова сесть за стол. На самом краю крошечная чашка красной краски. Что рисовать будут на нем, Сонхва понял сразу, только никак не мог смекнуть, что же именно. Он сунул палец в чашку и тот будто окунули в кровь, только пахла та совсем сладко, да и на вкус была слишком ягодной. Хва провел пальцем по губам, и поднял глаза на свое отражение, отчего его взяла оторопь.

Игра ли пресловутого огня свечей или проклятье, рухнувшее на него за богохульный выбор. Прозрачной кожей обтянутая черепушка с зияющими черными дырами глаз, мертвое, пустое лицо – вот он Сонхва. Он не видел себя девять дней, он сам не осознавая того брился вслепую, а зеркале смотрел лишь на Уёна, будто и не было его самого в этом зеркале никогда. Кровоточащей раной Сонхва в испуге раскрывает рот, вскакивая и ударяясь коленями о стол. Из-за мечущегося тела скамья перевернулся, а скраб со стола весь подчистую полетел на пол, отчего краска растеклась огромным пятном. И как назло Сонхва запнулся о тяжелый бок скамьи, понимая, что сейчас точно рухнет, отчего конец всей свадебной одежке. То ли ловкость, что, казалось давно покинула тело, то ли удача, но выставленные вперед ладони принимают удар на себя.

И мертвец, которым видит себя Сонхва в этом чертовом зеркале, встает тяжело распрямляясь. С рук стекает вязкая краска, лицо пусть и запрятано в растрепанных волосах искажено страданием и страхом к самому себе. Таким себя видеть и правда равно заглянуть в глаза смерти. Покачнувшись, Хва шагнул к зеркалу, задевая ногой нечто звенящее. Бритва.

Сонхва подбирает ее, запоздало думая, что устроил ужасный бардак, за который его точно не похвалят. Хва озирается в поисках гребня, но тот как будто растворился, хотя скорее проскользнул в тень, в которой ничего не разглядеть. Пустую плошку, изуродованную грубыми сколами, Сонхва со стуком поставил на стол, кривясь от краски, что его больше растеклась по ладоням и грозилась вот-вот запачкать рукава. С шипением Хва поскреб правой рукой по ребру стола, чтобы счистить краску, но та будто упорно не хотела сходить с ладони, и Сонхва мажет по столешнице в бессмысленной надежде, что действительно избавится от этого, а не размажет. Он сдался слишком быстро, с усталостью выдыхая и прикрывая глаза.

– И для чего? – гремит по комнате шепот. Первая слеза жгла кожу, и сейчас-то кожа точно должна сойти, но распахнув глаза Сонхва увидел прежнее потускневшее, исхудавшее лицо и то, как глаза медленно. наливаются кровью Он изучал каждую клеточку того, что должно быть родным и близким, но видел лишь изуродованное подобие, незнакомца, влезшего в его шкуру. Нос – птичий клюв, готовый то ли проткнуть, то ли разодрать любое существо, что посмеет двинуться, вот и Соловушка, вот и радость наша. На свою беду Сонхва смотрит на заострившийся подбородок и ниже, на шею, на которой из-под воротника выглядывают темные следы, будто оставленные только что.

Желудок сжался, отчего к горлу подкатывает тошнота, но Хва лишь вновь перевел взгляд на лицо. Правой рукой он потянулся к отражению, как к чудной картинке и провел большим пальцем по холодной щеке отражения. Впалый изгиб неприятной худобы – ломанная линия, вместо мягкости реальной плоти. И шутка ли, что рука скользила от остатков краски, отчего глаз отражения заплыл красным. Сонхва поджал губы в сожалении, что может все это видеть. Он всхлипнул, роняя взгляд на руки сначала в отражении, а затем на реальные свои руки. Он все еще сжимал бритву, всю покрытую краской. Зашуршала ткань, а в ушах зашумела кровь, пока левая рука перекладывала лезвие в правую, будто и не по воле хозяина. Острый кончик навис над глазом – от легкого касания кожа над веком лопается. Сонхва замер, глядя на короткую красную линию, а затем нажал чуть сильнее, и по глазу потекла тонкая струйка крови. И снова пауза.

Хва смотрел прямо, не мигая. Зеркало должно было уже треснуть от такого тяжелого взгляда. Так смотрят не на отражение, а на врага, который заливается пеленой ненависти в глазах. С таким взглядом вонзают нож раз за разом, чтоб наверняка, чтобы не проснулся. На столе всполохи жемчужных бусин порванного ожерелья. Они и где-то на полу, в основном там и лежат. Сонхва перехватил бритву буднично, будто думает: “А не продолжить ли бриться?” Кожу еще щипало от открытой раны, и Сонхва было совсем немного страшно, что целый глаз вырезать – боль еще хуже. Это так смешно – бояться боли, когда весь из нее состоишь. Но Сонхва все равно задумался, какой глаз не так больно бить. Со свистом легкие выпустили воздух, и Хва, плюя на размышления, замахивается над левым.

Бритва с силой бьет в центр зеркала под звон стекла и застревает глубоко в деревянной основе.

И все только хуже: на Сонхва смотрели десятки его копий. Они рассыпались по столу, они отлетели на пол, они держались в раме из последних сил и все до единого смотрят на него. Из горла вылетел первый всхлип, который ловят все эти копии лиц, раскрывающие рот в уродливом рыдании. Сонхва захлебвается в нем сразу, стискивая волосы на голове с такой силой, что кожа ноет. Сонхва вновь давился рыданиями, опуская руки, чтобы зажать рот, чтобы никто не услышал.

– Родной, – и почему он ходит так тихо.