Нет, нет, нет, это все не работает – с отвращением думает он, впиваясь пальцами в собственные волосы.

Ему становится сложнее себя контролировать: он не знает, виной тому намеренное понижение дозы седативных, чтобы он сорвался, или же он действительно начинает сходить с ума – но приступы ярости накатывают все чаще. Более того, они кажутся ему бессмысленными, и иногда он думает о том, чтобы причинить боль самому себе. Не лучший сигнал для его истерзанного борьбой разума.

Его поражает наглость врачей: в один из дней, явно зная, с кем придется иметь дело, они подсовывают к нему в комнату отца. Человека, который скрывал от него правду о матери, и того, кто отказывался слушать сына, когда тот буквально молил о помощи и поддержке.

Хайд склабится.

Донован смотрит на него сосредоточенно, здоровается сдержанно и не сразу переходит к делу. Руки зудят от напряжения и желания разорвать цепи, чтобы вцепиться ему в горло, прижать к столу и вырвать ответ на вопрос, какого черта тот молчал. Стиснутые зубы и подергивающийся на лице нерв должны быть достаточным индикатором его злости. Еще не время… он не потратит свой шанс на это.

– Прости, – говорит отец, и гортанный рык вибрацией отдается в его горле. Короткое, серьезное слово ощущается как насмешка. Оно не нужно, бессмысленно и противно – эта жалкая пародия на отца может засунуть свои извинения себе в задницу. Туда же, откуда только что достал язык, спустя столько лет.

Мудак. Хайд ненавидит его…

– Я не понимаю до конца, как это работает… особенно сейчас, – тихо говорит Донован спустя время, и он поднимает на него внимательный взгляд. – Но врачи говорят, что твоя, хм… вторая половина, человеческая… она не совсем осознает происходящее.

Хайд фыркает. Ну конечно. Как он и думал – этот слабак отказывается принимать реальность. Насколько они отчаялись, если спустя два месяца решили поговорить с ним?

– Они говорят, что это опасно. Чем больше разрыв с реальностью у любого… тебя, тем больше вероятность, что ты сойдешь с ума. Будешь переключаться между двумя личностями и, в конце концов, просто забудешь, какой была каждая из них.

Донован вздыхает и закрывает лицо руками. Хайд смотрит в одну точку на разделяющем их столе.

Может ли это быть правдой? Ему хочется отмахнуться и рассмеяться в ответ, но они не знают, что ему известно о риске сойти с ума. Их версия кажется довольно правдоподобной – к тому же, какой резон врать, если он и так здесь заперт? Какими бы надеждами "вылечить" его они себя ни тешили, в этом аспекте… происходящее стоит того, чтобы прислушаться.

Он не настолько туп, чтобы не замечать изменения в себе.

– Чего вы от меня хотите? – тихо рычит он, признавая поражение, но стараясь удержать лицо. Он не собирается становиться цирковой собачкой (откуда вообще эта мысль? У него развивается паранойя?), но подыграть… подыграть он может. Адаптироваться. Как и любой сильный вид.

Донован вздыхает.

– Я не знаю, – хайд бросает на него яростный взгляд, и тот с шумом опускает ладони на стол. – Правда не знаю! – грудь мужчины тяжело вздымается, и тот растерянно смотрит по сторонам. – Но ваша связь работает в обе стороны. Возможно, ты… мог бы попробовать что-то сделать. Заставить его вспомнить. Почувствовать…

Он фыркает.

– Наши чувства слишком разные, чтобы мы могли на чем-то сойтись.

На лице Донована играют желваки.

– Но они есть, – его челюсть дергается. – Ты ведь знаешь, что Лорел Гейтс мертва?

Он запрокидывает голову и язвительно смеется. Какая нелепая попытка выбить из него реакцию. Прохохотавшись, хайд сдержанно улыбается.

– Да.

Донован опускает взгляд на стол. Он уже знает, какое имя прозвучит вторым.

– Аддамс вернулась в академию.

Несмотря на всю его выдержку, внутренности обжигает. Ярость, тоска, желание взять свое заставляют сердце ходить ходуном, но хайд позволяет себе лишь вновь улыбнуться – криво, неискренне. Время мести еще не пришло.

– Я не удивлен, – отвечает он.

Донован смотрит на него со смесью жалости и надежды, но, кажется, не находит того, что искал, и вновь опускает голову. Хайд склабится. Разочарованный отец медленно поднимается из-за стола.

– Я попробую устроить вам встречу, – в висках пульсирует, и что-то внутри него яростно протестует против этой возможности. Она нарушит все его планы, она будет издеваться и сделает все, чтобы он сорвался и надзор за ним усилили в несколько раз. Ее смерть желанна, восхитительна, упоительна на его губах, но она не стоит свободы. Пока нет…

– Это нужно говорить не мне, – как можно спокойнее отвечает он в сгорбленную спину шерифа.

Донован грустно усмехается, даже не удостоив его взглядом.

– Ты единственный, кому не все равно.

Металлический лязг двери бьет прямо по напряженным вискам.

***

Тайлер… растерян. Его продолжают выдергивать из привычного ритма жизни, то тут, то там добавляя общение с докторами, чтение книг и… честно говоря, он не тратит время на то, чтобы запоминать. Ему все равно.

Каждый его вечер заканчивается облегченным вдохом, привычным мерцанием телевизора и тишиной внутри. Этого достаточно, чтобы он чувствовал себя хорошо. Чувствовал нормальность.

Врачи продолжают надоедать ему вопросами, а визиты отца становятся более частыми. Он не знает, чего они хотят от него добиться. Они продолжают расспрашивать его о том, как он себя чувствует, а Донован то тут, то там упоминает Уэнсдей – настолько явно рассчитывая на его реакцию, что Тайлера начинает это раздражать. Неужели ему так сложно принять, что он ничего к ней не чувствует? Какое вообще значение это имеет сейчас?

Врачи также несколько раз говорят про нее, говорят, что это нормально – закрываться, отрицать свои чувства, но у него это вызывает лишь недоумение. Они были знакомы всего несколько месяцев и да, возможно, они проводили вместе много времени, и она ему нравилась, но… они ведь знают, что Лорел сказала ему следить за ней. Почему так сложно поверить, что его чувства были навязанными? Да и даже если нет, очевидно, что раз Уэнсдей до сих пор не сделала попыток связаться с ним, ей тоже все равно. К чему столько шума?..

Они предлагают ему написать ей письмо, и у него нет другого выхода, кроме как сидеть перед пустым листом и смотреть в одну точку – потому что он не знает, что писать, а просто так они не уйдут. Он пишет короткое, полуискреннее "Прости", но на этом шестеренки в его голове перестают крутиться, и Тайлер не может заставить себя продолжить.

Спустя несколько дней отец кладет ее фотографию на стол, и Тайлер просто моргает, пытаясь сфокусироваться на ее лице. Пытаясь понять, что он чувствует. Внутри слабо отзывается что-то похожее на сожаление и… тоску. Он думает о том, как там сейчас в кафе без него. Закрылось ли оно? Вспоминают ли его посетители? Наверное, нет. Он был лишь частью их рутины, как и они – его.

Тайлер спрашивает об этом отца. Возможно, если его когда-нибудь отпустят, он сможет устроиться в кафе где-то еще. Заправлять кофемашину, наливать кофе, выводить ровные надписи поверх пены… Да, это было бы превосходно. Это его рутина.

Отец разочарованно сминает фотографию и уходит. Грудь слабо укалывает погребенным чувством вины.

***

Гребаный ублюдок.

Судя по тому, что врачи все чаще разговаривают с ним, его первое "я" действительно сдалось и решило, забившись в угол, сдохнуть в жалости к себе. Или в безразличии, если верить тому, что они говорят.

Ирония в том, что они не могут перестать давать ему седативные, чтобы он не убил их всех и не сбежал – а он не может вмешиваться в работу этого первого "я", находясь под действием лекарств. Хоть это и удивительная метаморфоза – хайд функционирует вместо человека. Спешите купить билеты, мисс Аддамс. Вас ждет место в первом ряду.

О да, разумеется, Аддамс не покидает его мыслей. Он злится на нее, он боится ее – она причина его заточения и возможная причина его срыва, если у нее действительно хватит наглости заявиться сюда.

Он не знает, как отреагирует на нее влюбленный и забившийся в угол мальчик Тайлер, но в себе уверен – искушение закончить начатое будет слишком велико, чтобы противиться ему. Но он умнее этого…

Именно поэтому он пытается обращаться вглубь себя. Он не знает, как это работает, но какие еще варианты донести до спящего внутри идиота, что он обрекает их на смерть? Он плюется ядом в сторону Уэнсдей во всех возможных выражениях, представляет мыслимые и немыслимые картины, как он мог бы пытать ее, издеваться над ней – как мог бы снова втереться в ней в доверие, отыгрывая сломленного, желающего искупить свои грехи мальчишку… а затем разорвать ее сердце и съесть его на обед.

О, эта перспектива определенно будоражит его.

Тем не менее, что-то внутри подсказывает, что она достаточно благоразумна, чтобы не приходить к нему. Что она знает, чем это кончится, и несмотря на ее явную тягу к опасности, удержится от искушения уколоть его. Возможно, думает он, учитывая их своеобразное равенство, она имеет те же опасения, что и он.

Почему-то эта мысль не приносит должного удовлетворения. Где-то в районе желудка холодным сиропом расползается ощутимый дискомфорт. Что это? Его эго? Или старый добрый Тайлер решил показать свое лицо? Влюбленный дурачок…

О, возможно, как его и заверяют, он действительно забыл, как оборачивался на каждый звон колокольчика в гребаном кафе, как пытался сопротивляться приказам Лорел и как трепетно вздыхал о девчонке каждый гребаный день буквально со дня их знакомства, но хайд помнит. Помнит, как неожиданно и омерзительно ощущалось внутреннее сопротивление. Помнит, какими неестественными казались чувства, купающие в любви не его.

Как иронично, что тот, кто испытывал их, отказывается вспоминать, а тот, кто и рад бы забыть, все помнит.

Ну уж нет, придурок, склабится он, подходя к стене. Забирай свои чувства и подавись ими. Удлиненный коготь с противным скрежетом проходится по металлу.

Я заставлю тебя.

***

Тайлер растерянно смотрит на стену позади себя по указке врача. Нацарапанные на серебре буквы выглядят нелепо и слишком уж… продуманно. Это ему пытаются внушить? Что он "любит Уэнсдей Аддамс"? Он неловко улыбается.

Могла ли его вторая половина, о которой он помнит не так много, действительно это написать? Или это происки врачей, попытка манипулировать им? Он не видит смысла ни в первом, ни во втором – какая разница, кого он когда-то любил, к кому испытывал симпатии? Может, он и не испытывает ярко выраженных чувств сейчас, его вполне устраивает нынешняя жизнь. Разве не этому учат психологи? Быть в гармонии с собой, позволить себе жить как хочешь и все такое…

Врач на его вопрос нетерпеливо вздыхает и качает головой. Тайлер пытается слушать.

Он понимает, но не принимает на веру их слова о том, что он дистанцируется от собственных чувств и может сойти с ума. Он немного помнит, как хайд брал контроль над его телом и разумом и делал что хотел, несмотря на его протесты.

Тем не менее, сейчас такого нет, и Тайлер не видит проблемы. И все же порой он правда пытается понять, почему все происходит именно так – почему его вечно отстраненный отец внезапно смотрит на него с таким сожалением и надеждой, почему врачи раз за разом пытаются терпеливо объяснять ему что-то, словно маленькому ребенку…

Он старается. Правда. Но он не видит результат.

Когда врач уходит, он обводит пальцем букву "л". Текстура неровная, это не похоже на нож. Возможно ли, что это действительно написал он?.. Но зачем?

Тайлер не знает. Пытается понять. Задается вопросом, действительно ли он любил Уэнсдей? Пытается вспоминать то время, что они провели вместе… и тут же отмахивается. Прошлое в прошлом.

Зуд в висках почти не беспокоит, когда он делает это. Тайлер слишком утомлен вопросами, чтобы задать себе еще один.

Он закрывает глаза.

***

Гребаный идиот продолжает сопротивляться.

Они снижают дозу седативных, и хайд практически на взводе, кровь кипит, и ему очень, очень хочется кого-нибудь убить. Возможно, даже себя – просто за то, что ему досталось настолько глупое тело.

Пару раз ему кажется, что он почти докричался до недоумка внутри – но тот умело выворачивается из его хватки, каждый раз ускользает, отказываясь фокусироваться на болезненном и предпочитая свой скромный серый мирок. Мы в одном теле, в одном разуме, придурок... тебе от меня не уйти.

Его тошнит от собственноручно сделанной надписи на стене, но он знает, чувствует, что она что-то неуловимо меняет. Прогресс незаметен сразу, но механизм запущен, и если правильно все сделать, Белоснежка очнется ото сна. Он думает, что возможно, идея с тем, чтобы заставить Аддамс сюда прийти, не так уж плоха.

Хайд с отвращением понимает, что слишком озабочен проблемами своего второго "я", а не планом побега. Хах.

Его эго спасает лишь мысль о том, что сойдя с ума, далеко не уйти. Да… если ставить вопрос так, он сможет с этим справиться.

Цель оправдывает средства – и если ему нужно адаптироваться, он будет долбить этому идиоту о вечной любви. Постарается не убить ее при первой же встрече. Возможно, даже подыграет и попросит прощения, пустив театральную слезу. Все, чтобы вернуть себя к жизни. Все, чтобы вернуть…

Наличие плана – даже такого шаткого, ослабевает сжимающую грудную клетку хватку. Он знает, что справится.

***

Тайлер вздыхает. "Шерлок Холмс" кажется ему слишком скучным, а "Цветы для Элджернона" занимательными, но местами сложными для понимания. Он откладывает книги в сторону и задумчиво смотрит на испорченную стену. У него еще есть время до прихода отца.

Стоит ли так убиваться из-за того, что забываешь и что не имеешь возможности осознать? Ему очень хочется ответить "нет", но что-то внутри распаляет забытый огонь в груди и требует сказать "да". Эта перемена кажется ему интересной, но он отказывается к ней прислушиваться. По крайней мере, сейчас.

Ему кажется, он сопротивляется из какого-то давно забытого принципа. Он не знает, откуда взялась эта мысль.

Тайлер коротает время, перелистывая прошлогоднюю газету, и видит небольшую заметку об Аддамсах. Похоже, Мортише предлагали пост директора в академии, но та отказалась. Какой-то короткий, несформировавшийся до конца образ в голове заставляет его коротко усмехнуться. Следующая статья посвящена вариантам благоустройства сожженного парка в Джерико. Время визита отца подходит почти незаметно.

Тайлер откладывает газету в сторону и выслушивает новости. Все как обычно: академия живет своей жизнью, в департаменте бардак, Джерико гудит из-за очередной скучной новости о разводе. Они общаются почти нормально – Тайлер понимает, что не ощущает давления или ожиданий… ему это нравится.

Но что-то в районе груди неприятно скребется. Слова срываются с губ против его воли.

– Что насчет Уэнсдей? – он не узнает свой голос. Сдавленный, отрывистый, не принадлежащий ни ему, ни его прошлой жизни.

Он видит, как дергается кадык отца, когда тот тяжело сглатывает. Тайлер не понимает этого беспокойства. Несмотря на его странный вопрос, волноваться совершенно не о чем. Так ведь?..

– Она не придет, – хрипло отвечает шериф, отводя взгляд, и что-то внутри Тайлера обрывается, взрывается фейерверком, беснуется и разливается лавой в районе сердца.

Он еще не понимает, что произошло, но что-то внутри него разлетается на тысячи осколков, рвется наружу и задыхается.

Тайлер моргает.

Немой – видит. Слепой – кричит.