Он чувствует, что у них произошел сдвиг. Далекие, слабые потуги внутри вновь становятся ощутимы – на фоне их отсутствия даже это можно считать успехом. Необходимым… но недостаточным.

Хайд пробует разные подходы. Он задумчиво смотрит на накорябанную им самим надпись, прислушиваясь к едва реагирующей пустоте внутри. Злится, ухмыляется, фыркает. В конце концов, ему надоедает эта игра в терпимость, и он переходит к жестокости – к тому, в чем он мастак по природе, и раз уж человек внутри молчит…

"О, будь уверен, перед тем, как окончательно тронуться умом, я вдоволь с ней порезвлюсь", – бормочет он, останавливая взгляд на неровной "с". Его голова живо рисует красочные, упоительные образы Аддамс в его руках.

"Как думаешь, какие чувства она будет испытывать, когда я буду пытать ее? Вытаскивать нерв за нервом… лакать ее кровь… топтать ее эго, позволившее выкинуть нас из ее жизни, а?.."

Он запрокидывает голову и смеется. Все его естество наполняется вожделением.

Идиот внутри слабо трепыхается, но молчит.

"Перед тем, как покончить с ней, я непременно ее возьму – во имя нас обоих…" – он так и видит хрупкое, истерзанное тело в своих объятиях, ее яростный темный взгляд, почти чувствует ее слабые попытки сопротивления.

"Ты ведь достаточно умен, чтобы понимать, что она в конце концов отдастся мне, потому что ей… – он рычит последнее слово, находя эту перспективу до ужаса притягательной, – …понравится".

Сопротивление в груди нарастает. Наконец-то… он нащупал гребаный нерв.

Хайд проходится туда-сюда по комнате и продолжает рассуждать.

– Чего же ты так боишься? Даже пичкающие нас всякой херней врачи уже поняли, что мы две разных личности, а ты боишься гребаной девчонки, которая к тебе и приближаться не хочет, – эта мысль абсурдна, он никогда не думал о себе как о слабаке. – Неужели ты настолько жалок? Что, даже не хочешь побороться за свое искупление?

Тишина. Очередная разочаровывающая тишина, заставляющая лезть на стену – и думать, думать, думать, как ему вытащить гребаного труса Джекилла наружу.

Разумеется, он находит варианты.

***

– Мне нужна девчонка, – рычит он в лицо отцу, когда тот в очередной раз приходит с визитом и устало вздыхает.

Еще один жалкий Галпин – неудивительно, что его человеческая половина засунула голову в песок и молчит. Но этот… хотя бы пытается. Хм.

– Она не придет. Я… пытался, – хрипло, жалобно выдавливает из себя бледная тень шерифа, и хайд скалится.

– Волчица. Ее подружка, – отец поднимает на него удивленный взгляд, и тот фыркает. – Это сработает… – он скребет когтями по столу, предвкушая их встречу. – И попроси ее принести что-нибудь. Памятное… или с запахом…

Его ноздри раздуваются, он почти чувствует ее аромат. О, он определенно возьмет свое, как только они выберутся… Голос отца вновь приводит его в чувство.

– Я не уверен, что…

Хайд ударяет кулаком по столу, его глаза опасно сужаются, и он тихо отрезает:

– Она придет. Захочет посмотреть мне в глаза… Аддамс не отказалась бы просто так – она задета, а это значит, ее подружка непременно захочет разобраться, в чем дело.

Отец чешет подбородок, и он с удивлением не находит в себе желания убивать ее... по крайней мере, не сразу. Взять реванш, поиграться, да… ему интересно, как такая милая, розовая натура могла столь яростно пытаться содрать с него кожу.

"Уэнсдей", – яростно откликается в голове, сбивая внимание с волчицы, и он смеется, вызывая вопросительный взгляд отца. Значит, ублюдок прячется, но не хочет, чтобы он засматривался на кого-то еще… Как интересно.

– Я поговорю с ней, – Донован нервно постукивает пальцами по столу, и хмурится. – Что-то еще?

Хайд дразнит свое второе "я" образами того, как он мог бы пойти танцевать на балу с волчицей, сбивая всех с толку, и медленно качает головой.

В груди скапливается робкая ярость.

***

Он намеренно держит себя в узде, не позволяя переключиться, не желая передавать бразды правления замкнутому в себе глупцу. Ему удается продержаться достаточно, чтобы его навестила… ах да, Энид.

Он торжествующе улыбается, когда она входит в камеру, напряженная и хмурая, явно ожидающая подвоха... или что он вот-вот прыгнет на нее.

Не сегодня, детка.

В груди протестующе ноет.

– Ты принесла? – он не знает, что это будет, но он... определенно заинтригован.

Энид, до этого момента пристально вглядывающаяся в слова за его спиной, наконец, переводит взгляд на него и кивает. Покопавшись в сумке, она извлекает оттуда отрез черной ткани.

Платье… то платье с бала. Губы растягивает ухмылка, когда он представляет, как робкая девчонка перед ним забиралась в гардероб подруги и, нервно трясясь, кромсала ткань. Зная… что будет, если Аддамс ее поймает. И все же наплевав на это.

Да, внешность определенно обманчива – ее не стоит недооценивать… даже напротив, точно нужно уважать. Он достаточно видел ее в действии, чтобы отдать ей должное.

Девушка скромно кладет ткань на стол, и Тайлер, пробуя собственные ощущения, неспешно проводит по ней пальцем. Он помнит, как лихо Аддамс отплясывала с ним, узнав о таившейся в его сердце тьме, и ему хочется рычать – потому что привычная злоба отдается далеким теплом в районе грудины.

Хороший мальчик… Он сминает ткань в руке и подносит ее к носу. Знакомый, далекий запах щекочет его нервы, заставляет мышцы напрячься.

Глубокий вдох лишь усиливает его вожделение и заставляет на мгновение прикрыть глаза. Его место рядом с ней – они должны закончить начатое… Хрупкая, невинная Уэнсдей Аддамс должна пасть от его руки. Разве что…

Невинной она уже давно не является. Хотя, вероятно… один аспект еще остался. Как иронично.

Мысль об этом вновь заставляет его темно ухмыльнуться. Он чувствует робкое сопротивление в груди, но этого недостаточно. Жалкий Джекил либо хочет разделить это с ним, либо все еще продолжает прятаться. О, он недостаточно наивен, чтобы полностью поверить в первое – пусть даже помнит эти детские, слюнявые мечты перед сном.

Чтобы у тебя был шанс, ублюдок, нужно вылезти и взять свое. Вину, последствия, возможность жить дальше. Чувство в груди стихает. Или я все сделаю сам – образы того, как он целовал бы Аддамс и уж точно не дал ей никуда сбежать, вызывают большее сопротивление. Хайд вновь скалится… довольно и – спустя мгновение – разочарованно… Этого вновь недостаточно.

Из самокопания его, однако, вырывает тихий голос девушки напротив.

– Не знаю, почему я вообще сюда пришла, – констатирует она без капли ненависти, словно задавая вопрос самой себе. Ее цветастая аура как будто блекнет в этом месте.

Хайд усмехается. Здесь он ей точно не помощник, хотя его ставка на то, что Аддамс тоже замкнулась в себе – пусть он и уверен, что в сравнении с ним и учитывая ее характер, это наверняка бросается в глаза меньше.

– Не смогла сопротивляться моей привлекательности, – он знает, что несет бред, но ничего не может поделать – общаться со своим врагом так свежо, так приятно… Он впитывает ее реакции с каждым своим вдохом, чувствуя себя живым как никогда.

Энид морщит нос.

– Фу. Милым ты мне нравился больше, – с таким милым голоском любые попытки показать себя смелой и уверенной выглядят смехотворно. Волчицей она выглядела куда убедительней.

– Не сомневаюсь, – фыркает он.

Они молчат какое-то время, и хайд решает, что спокойный разговор, с целью выведать информацию, точно не повредит. Грех не воспользоваться таким ценным источником, за неимением альтернатив.

– Как она? – спрашивает он. И все же не может удержаться от колкости. – Настолько сильно скучает по этому идиоту, что не хочет иметь с ним ничего общего?

Хайд скалится и знает, что, вероятно, прав. Эти двое стоят друг друга. Энид нервно покусывает губу.

– Я не знаю, – тихо говорит она. – И не уверена, что могу говорить об этом.

Он пристально смотрит на нее, заставляя нервно поежиться, и только сильнее сжимает мягкий кусок черной ткани. Да, наверняка так и есть.

– Не говори мне, так даже лучше... – он, наконец, находит выход из этой беспрестанной игры в прятки внутри своей головы. Ублюдок знает все то, что знает он. Ему нужен эффект неожиданности. Катарсис. – Напиши... Напиши в письме и оставь ему. – Он начинает смеяться, упиваясь собственно гениальностью. Что-то на краю сознания ежится от страха. – Напиши так, чтобы он понял.

Энид перестает терзать нижнюю губу и, помедлив, кивает. Он отворачивается, предоставляя ей возможность начать писать.

Тихий шорох за спиной и едва слышное скольжение ручки по поверхности по-своему умиротворяют. Он не знает, что из этого выйдет, но судя по усиливающейся панике внутри, это должно сработать.

А если нет… что ж, значит, он придумает еще что-нибудь. Чувство отчаяния стало его вторым домом, так что его звериной натуре явно не привыкать. Нет – значит, займется девчонкой сам. План прост и надежен, как швейцарские часы. Сдаваться смысла нет.

– Спасибо, – выдавливает он, когда спина волчицы почти скрывается за дверью. Девушка замирает и поворачивается – ему не видно ее лица полностью, но глаза взволнованно вглядываются в него, словно что-то ищут… Не думала же она, что "милый Тайлер" вернется так быстро?

Он криво усмехается и склоняет голову, хитро глядя на нее исподлобья. Ее глаза щурятся, и за дверью слышится тихое фырканье.

Сложенное вдвое письмо на столе остается лежать нетронутым, ожидая своего часа. Он делает полноценный вдох.

***

Тайлеру… нехорошо.

Он медленно открывает глаза, чувствуя слабость во всем теле – как будто бы он начинает заболевать… только он не уверен, что хочет лечиться.

Полумрак камеры явно говорит о том, что сейчас ночь. Кажется, он ни разу не бодрствовал в это время за все пребывание здесь – по идее, врачи или, по крайней мере, кто-то из персонала дежурят всегда, но он не знает, дадут ли ему лекарство, если попросит. Не знает, что просить.

Ему немного горячо и хочется спать, но как ни парадоксально, уснуть больше не получается. Он лежит с закрытыми глазами, чувствуя нарастающую внутри нервозность. Раздражение. Злость.

В конце концов, откинув давящее одеяло в сторону, он встает.

Чем ему заняться?.. Мысли немного путаются, и Тайлеру кажется, что он проспал не один день – хотя его распорядок не меняется, он не помнит, чем занимался вчера. У него едва получается заставить всплыть в памяти последний визит отца. Лоб давит, и вместе с этим воспоминанием он, кажется, припоминает кое-что еще. К нему приходила… Энид?

Растерянно моргнув, он издает смешок. В груди непривычно натягивается струна. Ему же это приснилось, так? С чего бы Энид вообще быть здесь? Она подруга Уэнсдей, они чуть не убили друг друга в лесу, и… Ох. Вот оно что.

Ломота в теле усиливается, и ему приходится согнуться пополам и опереться о стену. Жар становится нестерпимым, а в груди яростно бьется сердце – ему не нравится это чувство, но он ничего не может поделать. В голове слишком ярко, слишком отчетливо всплывают образы из прошлого, а внутренности раздирает от противоречивых эмоций, хотя он вовсю сопротивляется и пытается сдержать этот процесс.

Все, что Тайлер сейчас понимает – это его убьет.

Он срывает с себя серую футболку и отбрасывает на кровать: дышать становится чуть легче, но ему по-прежнему нехорошо. Струи холодной воды из-под крана помогают унять дрожь во внезапно предавших его пальцах, и он всерьез думает о том, чтобы залезть в душ и тут же отметает эту мысль – если он и правда заболел, так будет только хуже.

Он плетется к двери и несколько раз стучит, привлекая к себе внимание: тихо сообщая, что, кажется, простыл, и просит кружку горячего чая. Охранник смотрит на него удивленно – и Тайлер не сразу понимает, почему – но все же кивает. Спустя десяток минут ему, сидящему за столом для посетителей практически у самого выхода из камеры, приносят чай. Он благодарно кивает, продолжая буравить взглядом привлекший его внимание и свернутый вдвое белый лист.

"Тайлеру" – написано поверх незнакомым почерком. Всем своим естеством он чувствует, что это письмо источает опасность. Ему и так нехорошо…

Он делает несколько глотков горячего напитка и вздыхает. Уснуть ему не удастся, а неизвестность так и будет мучить. Стоит ли пытаться оттягивать неизбежное?.. Он смотрит в кружку и делает последнюю попытку отвлечься.

Привычный, коричневый, с парой плавающих чаинок напиток кажется гипнотическим и умиротворяющим. Запах черных, развернувшихся листьев, успокаивает и позволяет задаться очевидными вопросами. Сколько он здесь находится?.. Что врачи с ним делали?.. Как он себя… чувствует?

Тайлер хмурится, и с раздражением понимает, что не знает точных ответов на эти вопросы. Все как в тумане – словно жизнь принадлежит вовсе не ему. Прошло точно несколько месяцев, врачи, вроде как, постоянно говорят с ним и экспериментируют с лекарствами, а чувствует себя он… непонятно. Внутри такая же каша, как в голове.

Он делает очередной глоток чая и притягивает лист к себе. Сделав глубокий вдох, разворачивает его, вглядываясь в торопливые, убористые строчки – пока еще не отдавая себе отчет о содержимом.

"Здравствуй, Тайлер.

Это Энид. Я пишу это письмо, потому что ты, кажется, замкнулся в себе, и это может закончиться тем, что ты сойдешь с ума…"

Первые же слова заставляют голову кружиться. Энид? Значит, она правда была здесь. Но он ведь пытался убить ее, пытался убить… Уэнсдей.

В горле формируется ком, и он, пытаясь спрятаться от этих мыслей, вновь впивается взглядом в письмо, надеясь на спасение.

"Наше с тобой общение едва ли можно назвать дружеским, но Уэнсдей отказалась прийти к тебе, а я, как мне говорят, слишком добрая и верю в лучшее в людях. И переживаю за нее, конечно".

Точка в конце предложения слишком темная и глубокая – явный признак того, что ручка была вдавлена в бумагу слишком долго.

"Каждый из вас переживает произошедшее по-разному, но вы похожи больше, чем кажется со стороны. Как говорят врачи и твое… не слишком милое второе "я", ты отказываешься принимать реальность и даже при наличии воспоминаний существуешь дальше, ограждаясь от чувств.

Как ты можешь догадаться (потому что я уверена, ты достаточно понимал Уэнсдей, чтобы сблизиться с ней), Уэнсдей переживает это примерно так же. Хотя справляется лучше тебя и всячески пытается это скрыть, с головой уходя в роман, фехтование и помощь Юджину с восстановлением ульев. Кстати, он полностью восстановился и чувствует себя хорошо – решила, что ты захочешь это знать".

Грудь стягивает чувством вины, а на глазах выступают слезы. Сердце бьется гулко, болезненно, и Тайлер чувствует, как его скулы подрагивают, кривясь против его воли.

Слишком много чувств, слишком много сожаления и вины – но он благодарен Энид за то, что она написала про Юджина, даровав ему небольшое, практически незаметное на фоне накатывающих волнами воспоминаний облегчение. Если бы он мог, то обязательно обнял бы ее.

Сделав несколько неровных, болезненных вдохов, он смахивает с глаз влагу и продолжает читать.

"Вам с Уэнсдей нужно поговорить. Обоим. Как бы я ни переживала за последствия этой встречи, она кажется важной и для нее тоже, но, очевидно, заставить ее прийти к тебе никто не сможет, так что единственный выход – тебе пойти на поправку и прийти к ней".

Следующая строка начинается с перечеркнутого "Не". И с такого же "не" рядом, все же нашедшего место на этом листе.

"Не знаю, возможно ли это и, честно, не знаю, хотела ли бы этого я, но ты казался хорошим парнем… пока не попытался всех нас убить".

Сбоку красуется маленькое, вроде смайлика, изображение волчьей морды, и Тайлер усмехается, вытирая очередную порцию слез.

"Наверное, раз врачи позволили мне прийти и настаивали на том, чтобы пришла Уэнсдей, у тебя действительно есть шанс. Воспользуйся им. Я не должна этого писать, но ты сам понимаешь, что с Уэнсдей будет куда сложнее.

Я постараюсь навестить тебя еще раз, но не уверена, когда получится это сделать – несмотря на то, что Уэнсдей не слишком-то следит за моим расписанием и уверена, что все свободное время я провожу с Аяксом, рано или поздно она заметит подвох".

Сбоку, еще более мелким почерком, втискивая две строчки в одну, неровно подписано:

"Как и то, что я отрезала кусок от ее платья.

Даже не хочу знать, что ты с ним делаешь. Фу."

Он смеется и, кажется, вспоминает, видит себя, сжимающего черный отрез платья за этим столом. Он не помнит, о чем именно они говорили, но Энид определенно разговаривала с хайдом. Принесла ему вещь, оставила письмо… Прожив с монстром год под одной крышей, он удивлен такому поведению – ему не свойственна такая милость. Тайлера это настораживает.

"Я знаю, что тебе больно, но ты должен бороться, а не прятаться. Несмотря на злость, я понимаю, что тобой манипулировали и ты или, по крайней мере, та часть тебя, что была с Уэнсдей, возможно, не хотела этого. Если это действительно так, у тебя есть возможность это доказать.

Если не ей, то хотя бы себе. Ты не заслужил этого".

Он выпускает письмо из рук и зарывается пальцами в волосы. Соленые, редкие капли стекают по губам, и он позволяет себе недовольно фыркнуть, когда одна из них щекочет нос.

Внутри все пульсирует болью. Наполненностью. Благодарностью – за это письмо, и… сдержанной радостью, что у Уэнсдей есть такая подруга. Черт возьми, он многое бы отдал за то, чтобы и за него кто-то переживал хотя бы вполовину так сильно. Он большую часть жизни чувствовал себя одиноким.

"Я серьезно. После всего, через что ты прошел, у тебя должен быть шанс начать жизнь заново. Ты не виноват, что родился хайдом, и не виноват, что под властью этой природы сделал то, что сделал. Это отвратительно и мерзко, но тяжесть этих поступков лежит не только на тебе. Хотя я, кажется, немного увлеклась".

Тайлер вовсе не против – ему правда становится чуть спокойнее, когда он читает эти слова. Когда знает, что кто-то видит, насколько он не имел власти над ситуацией, насколько произошедшее затронуло и его. Он сглатывает и дочитывает последние строчки – они написаны чуть ниже всего остального, будто бы подводя итог и в то же время немного отходя от последних мыслей.

"Я правда надеюсь, что тебе станет лучше. Постарайся собраться. Я принесу тебе бельгийский шоколад в следующий раз, потому что когда мне грустно, пара плиток немного помогает. Еще помогает обнять какие-нибудь плюшевые игрушки, но не уверена, что вытерплю ухмылочки твоего хайда.

P.S. Вы с Уэнсдей мило смотритесь вместе.

P.P.S. Это даже забавно: маньяки и правда ее типаж (без обид)."

Он фыркает и откладывает письмо в сторону, но не сводит с него глаз. Натянутый внутри нерв дергается от каждого вдоха, и Тайлер слишком отчетливо чувствует, как напряжено скованное жаром тело.

Он чувствует себя слишком болезненным, слишком живым, и нет никакого смысла оттягивать неизбежное – вина за убийство невинных людей, вина за то, что повелся на информацию о матери и иллюзорную заботу, вина за то, что причинил боль и едва не убил Уэнсдей… он перестает сопротивляться и позволяет этим мыслям вырваться на свободу и разорвать его на части.

Возможно, эта боль наконец освободит его.