Последние несколько месяцев ее жизни проходят… приемлемо. Уэнсдей чтит размеренность, но если дома это было привычкой, то в академии… что ж, откровенно говоря – это вызывает раздражение.

Она не может (или не хочет) сформулировать точно, что именно ее беспокоит, но рутина как будто бы не дает ее жизни полного смысла. Она определенно получает удовольствие от фехтования, занятий по риторике, игре на виолончели (особенно когда никто не заставляет ее выступать) и написания нового, небольшого романа, и чувствует себя продуктивной, но тихое, зудящее чувство где-то внутри нет-нет, да и не дает уснуть очередной ночью.

Ладно, написание романа ей не так уж нравится – в конце концов, она так и не смогла сесть за продолжение основного цикла в течение первого месяца семестра, а потому проспорила Энид спин-офф про персонажа, похожего на нее. Разумеется, Уэнсдей начала выполнять обещание на своих условиях и дала ее героине имя Тина Тарантина, что здорово забавляло ее где-то неделю, но… сам факт, что ей приходится отвлекаться на другой роман, потому что она не может написать основную историю, невероятно бесит. Ей не приходилось сталкиваться с писательским блоком до этого.

Возможно, где-то в глубине души (черной, как ее волосы, разумеется) Уэнсдей знает, почему так происходит. Возможно, несколько недель в семейном особняке она проводила в библиотеке и собственной кровати, лежа без сна – прекрасно осознавая причину того, что последнее перестало приносить ей удовольствие. Очередная померкнувшая деталь ее рутины.

Omnia mutantur nos et mutamur in illis. Семья не докучала ей расспросами, а она, в конце концов, обрела покой, убедив себя, что все сложилось правильно. Уэнсдей всегда знала, что отношения – не для нее, и если уж она обрела сразу несколько привязанностей, одна из них должна была оборваться. Это простая теория вероятностей.

Она находит себя очарованной риторикой – не то чтобы она не обладала нужными навыками убеждения и манипуляций, но Уэнсдей решает, что способность склонять людей не просто страхом, а харизмой едва ли будет лишней. Все же лавры частного детектива ее все еще прельщают, а значит, нужно учиться льстить и втираться в доверие. Именно поэтому она записывается на эти занятия в академии и удовлетворенно пикируется с любым, кто захочет встать с ней в пару – пожалуй, эти часы становятся одними из самых насыщенных в ее новой, упорядоченной жизни.

Разумеется, вечно так продолжаться не может. Уэнсдей не настолько погружена в себя, чтобы не замечать обеспокоенных взглядов Энид, которая, может и знает лучше, чем лезть к ней с вопросами, но абсолютно не умеет скрывать свои мысли – а один из перерывов между занятиями буквально обнуляет весь ее прогресс по выстраиванию новой размеренности.

– Ты уже в курсе? – Ксавье догоняет ее после звонка и теперь бодро вышагивает вровень. Она абсолютно не заинтересована в том, что он хочет ей сказать – что бы там ни было, а потому, как всегда, решает промолчать. Не то чтобы это срабатывало раньше, он все равно скажет, что хочет – но и выпытывать из нее ответ не станет. Она считает это приемлемым.

– Он сбежал, – эти слова заставляют ее остановиться, а сердце падает куда-то в район желудка. Она сама не замечает, как несколько раз моргает. Что?

– Когда? – ее голос не принадлежит ей, и вопрос звучит слишком заинтересованно. Прямо сейчас у нее нет сил разбираться с отвращением к себе. Ксавье усмехается.

– Вот же она. Я думал, мы тебя потеряли, – разумеется, Уэнсдей тут же понимает, что он солгал, и ее ладонь непроизвольно сжимается в кулак. Она не потерпит таких фокусов.

– Коварство тебя не красит, – сухо замечает она, про себя отмечая, что уловка действительно неплохая.

– Тебя раздражает сам факт того, что я соврал, или то, о чем я соврал? – беззлобно парирует он.

(Не)справедливо. Еще раз моргнув, она уходит, оставляя его без ответа. Ей не нравятся те сомнения, что он всколыхнул в ее душе, и она даже под пытками не признает, что это филигранный и правильный ход, на который не способна всепонимающая Энид, но… Да. Она знает, почему жизнь потеряла свой приятный болезненный привкус. Почему боль стала ноющей, тупой и абсолютно неприемлемой.

Именно поэтому, когда еще спустя несколько недель к ней приходит потрепанный шериф, она не раздумывая отказывает ему в просьбе. Она приняла ситуацию и ее последствия. Чем быстрее она поставит точку, тем скорее двинется дальше. А вот они пусть идут дальше без нее.

Тем не менее, это не останавливает ее от того, чтобы проверить его слова – благо, в каникулы у нее нашлось время и на то, чтобы как следует изучить работу технологий, раз уж у нее теперь есть телефон. Достав из сумки ноутбук, купленный как раз для таких случаев, она вламывается в электронную систему больницы и читает все документы, что удается достать… и просматривает пару видео.

Врачи (пока) не видят признаков сумасшествия. Как жаль (нет).

Тайлер все помнит, но не реагирует эмоционально. Она фыркает.

Он выглядит так, словно осталась лишь одна оболочка без души. Без комментариев (ей больно).

Хайд, кажется, пытается привести его в чувство своими силами. Это интригует.

От нее не укрывается заметка о том, что хайд делает ставку на его эмоциональную привязанность к ней, но она не уверена, что это значит. Ни в документах, ни в двух коротких роликах нет ни одного намека на обсуждение ее персоны. И все же… упрямство и нежелание (страх) вновь испытывать свои границы на прочность заставляют ее стоять на своем. Она не побежит к шерифу. Не побежит к нему.

Разумеется, она замечает, что спустя еще неделю Энид начинает вести себя страннее обычного. Она тщательно планирует свои дела, приводя к единому распорядку не только время с Уэнсдей, но и встречи с учебным комитетом и даже Аяксом, а еще – хоть Уэнсдей и не сильна в понимании чувств – у нее ощущение, что подруга постоянно хочет ей что-то сказать. То, что та на ее злой и прямолинейный вопрос пугается, но беззастенчиво врет, раздражает только сильнее.

Еженедельная проверка обновлений в его медицинской карточке расставляет все по своим местам.

"Посетитель: Энид Синклер".

Уэнсдей приходится уйти на прогулку в лес, чтобы сдержать импульсивный порыв прижать Энид к стенке и пытать ее, когда та придет. Прохладный воздух освежает и помогает привести мысли в порядок. По крайней мере, это действительно сработало.

К вечеру, когда ей определенно пора возвращаться в общежитие, она с горечью понимает, что излишне добрая, но явно разбившая свои розовые очки в ночь Кровавой луны Энид явно пошла на это ради нее. Уэнсдей чувствует слишком много всего, чтобы анализировать.

Она решает не подавать вида и остается безучастной, начиная, однако, пристально наблюдать за подругой. Несколько раз ей кажется, что той действительно удалось спланировать все так, чтобы обвести Уэнсдей вокруг пальца – и это бесит и вызывает уважение одновременно, когда после единственного просчета в расписании на следующий же день в карте Тайлера появляется новая строчка.

"Посетитель: Энид Синклер".

Она не знает, о чем они говорили, а прогресс наметился еще после первого ее посещения, однако на протяжении следующих дней записи появляются все чаще и чаще. "Охотней идет на контакт". "Пациент демонстрирует признаки внутреннего равновесия". "Допустимы прогулки на свежем воздухе". "Есть показания к выписке".

Уэнсдей сама не замечает, как становится все сильней одержима им – снова, и все несмотря на то, что ей удавалось держать себя в руках и позволять себе просматривать его прогресс всего лишь раз в неделю… или не узнавать вовсе. Она одергивает себя, отчитывая за эти мысли: не пройдет и пары месяцев, как она сама побежит к нему на встречу. Так быть не должно.

Ей удается держать себя в руках – тем более, что в какой-то момент частота обновлений снижается, однако курс понятен: его действительно хотят отпустить. Проходит около двух месяцев, когда внутри Уэнсдей все обрывается и заходится ликованием – ожидание кончилось.

Она сохраняет бесстрастное лицо, переводя взгляд на ошарашенное лицо Энид – на дисплее ее телефона красуется свежая статья о побеге.

Игра началась.

***

Она не сомневается, что он отправится к ней: ее желания совпадают с ее интуицией.

Уэнсдей соблюдает осторожность, тщательно планируя поездку в Джерико – благо, академия гудит, и "Орден Белладонны" сопровождает ее почти в полном составе. Она убеждается в том, что они прогуливаются по городу, делая небольшую остановку у полицейского участка, куда она заходит для вида, а также заходят в кафе. Где, разумеется, она вовсе не испытывает болезненных чувств, а спокойно занимает свое привычное место, заказывает привычный кофе и даже пару раз позволяет себе улыбнуться, провоцируя удивленные взгляды Бьянки и Ксавье… а вот Энид, к ее удивлению, только отворачивается и прячет улыбку. Подозрительно.

Хотя периметр академии периодически патрулируется, а к забору подвели электричество, у нее нет полной уверенности, что он не проберется внутрь. Предвкушение сводит внутренности болезненным удовольствием, но нет – она собирается как следует помучить его, прежде чем подарить какую-либо надежду на встречу. Если вообще подарит.

Занятия с виолончелью она теперь проводит либо в зале на первом этаже, либо в их с Энид комнате, но не выходя на балкон – она знает, что даже через открытое окно музыка будет звучать достаточно громко, чтобы ее было слышно за периметром, но увидеть ничего будет нельзя. Разумеется, ни один из их соседей не решается прокомментировать излишне громкие музыкальные часы.

Она старается жить как раньше, но даже на занятиях, даже во время пикирования с кем-либо Уэнсдей чувствует на себе его взгляд – в конце концов, пусть не проходит и пары недель, эта борьба с невидимкой и самой собой занимает все ее мысли, и пусть горечь плещется где-то внутри, ей не хочется останавливаться. Даже больше…

Воспользовавшись внезапным предложением Ксавье (явно не рассчитывавшим на успех) попозировать ему в рамках мрачного задания факультатива, Уэнсдей позволяет ему прийти в их комнату вместе с мольбертом. Ее план работает как часы: хлещущий по крыше дождь обдает свежестью и музыкальным ручьем стекает по навесу; эта картина наверняка будет выглядеть не так ужасно, как остальные ее портреты в его исполнении, а еще… на сей раз по ее позвоночнику проходит электрический разряд, когда она точно чувствует знакомый взгляд на себе. Лишь всполохи молний, на мгновение освещающие лес, позволяют ей заметить темный силуэт, таящийся в ночи.

Ей приходится прикладывать титанические усилия, чтобы не ухмыляться. Она чувствует себя отомщенной, превосходящей его, живой – и сердце заходится в эйфорическом ритме, заставляя кончики ее губ едва заметно подрагивать.

Смена ее настроения, однако, не так уж незаметна, как ей казалось – спустя час Ксавье откладывает кисть в сторону и встает рядом с ней, вглядываясь во тьму и опуская руку ей на спину.

Первой ее эмоцией становится гнев. Заметив на его лице ухмылку, отметив, что его ладонь едва касается ее спины, создавая лишь видимость и не такое уж дискомфортное ощущение тепла, она понимает. И честно – ее не волнует, делает ли он это ради нее или просто чтобы позлить Тайлера. Как минимум, Ксавье хватает такта и уважения сохранять дистанцию – даже когда он помогает ей. Это приемлемо.

С очередной вспышкой молнии он решает выйти из тени, ступая по мокрой листве – он промок насквозь, его одежда липнет к телу, а волосы выглядят темнее обычного, и все же Тайлер не дрожит, его челюсть сомкнута, а глаза яростно впиваются в нее, будто он точно знает, чего хочет. Уэнсдей, наконец, позволяет себе ухмыльнуться.

Она щурится, когда он ухмыляется ей в ответ.

Их игры в гляделки внезапно заканчиваются: всю последующую неделю она внезапно не чувствует ничего. Даже прогулка с Ксавье (который ухмыляется на ее просьбу, но никак не комментирует – слава Эдгару!) не дает никаких результатов: его либо поймали, либо он специально затаился, испытывая ее…

Что ж, Уэнсдей должна признать, это работает. Лишившись объекта для пыток, она чувствует себя пустой – все прежние активности вызывают лишь тень прежних эмоций, а сердце-обличитель, внезапно, требует чего-то яростного, чего-то на грани. Фехтование без защитных костюмов кажется в сравнении с тем, чего она хочет, детской игрой.

На исходе второй недели она отправляется в лес одна.

Листва под ногами призывно хрустит, а холод ласкает кожу – после стольких дней, наполненных разочарованием, забытое чувство предвкушения бьет эндорфинами так, что дрожат колени. Надвигающаяся тьма манит, и Уэнсдей идет ей навстречу, ощущая растекающееся по всему телу удовлетворение, когда на ее губы опускается холодная мужская рука, а к спине прижимается теплая, знакомая грудь.

Он делает глубокий, жадный вдох вместе с ней. Он пахнет лесом, землей и чем-то неуловимо знакомым. Собой.

– Ну здравствуй, дорогая.

Omnia mutantur, nihil interit.